Глава пятая

Против часовой стрелки! Против часовой! Ну почему она пошла в этом направлении! Сидела бы сейчас в квартире Дига перед телевизором, в уюте и покое, а не хлебала бы капучино за бешеные деньги в шикарной чайной на Цветочном холме и не наблюдала, как ее лучший друг буквально на глазах деградирует, превращаясь в четырнадцатилетнего мальчишку, каким в душе он всегда и был.

И — о господи — вы только посмотрите на нее! Нет, вы посмотрите! Это нечто. Как она умудряется выглядеть моложе, чем тогда? Красивее, увереннее в себе? Она приобрела шик и лоск. Пролетарская скоровогорка куда-то пропала, выговор, точно университет закончила. А какая у нее ослепительная улыбка! И толика обаяния тоже имеется. Тут явно не обошлось без ярлычка от известного кутюрье, уж больно непринужденно она носит одежду. А посмотрите на сверкающую глыбу, что громоздится на ее безымянном пальце, — Гибралтару рядом делать нечего!

Волосы у нее выглядят роскошно — и что, интересно, делают с волосами в дорогих салонах, добиваясь вот такого эффекта? Косметика совсем не заметна, будто вообще нет, а какой от нее исходит запах! Это не просто духи, но нечто более притягательное — свежая роса. Она пахнет так, словно каждое утро купается в росе. Пузырек этого снадобья, наверное, стоит не меньше восьмидесяти фунтов.

Надин смотрит на Дига. Давно она не видела его таким взволнованным. Каждый изгиб его тела — локти, колени, — острием нацелен на Дилайлу, шея, разумеется, вывернута в том же направлении. А Надин словно и нет рядом, она словно и не существует. Она опять скатилась в разряд рыжих недоразумений.

Они беседуют о браке Дилайлы, о жизни, которую та вела последние двенадцать лет. Она больше не Дилайла Лилли, теперь ее зовут — к злорадному удовольствию Надин — Дилайла Гробб. Мужа зовут Алекс. Он владеет небольшой сетью пивных ресторанов на северо-западе страны, и живут они в Честере, в великолепном грегорианском особняке — новодел, конечно. Когда он не правит своей империей, его можно найти на поле для гольфа, корте для сквоша или на крикетной площадке. У них три лошади и бассейн. Каждые несколько месяцев Алекс отправляет Дилайлу в Нью-Йорк первым классом и подбрасывает ей в карман свою платиновую кредитную карту. В Нью-Йорке она ходит по магазинам, пока не валится с ног от усталости, и ей завидуют все обитательницы Честера.

Надин скучает, но Диг впитывает каждой слово Дилайлы, словно ему по радио зачитывают избранные места из «Дживса и Вустера». Надин собирается откланяться, но тут беседа принимает иное — весьма любопытное — направление. Все не так, как кажется. Дилайла признается, нервничая и заикаясь, — на глазах блестят слезы, — что ушла от Алекса. Сбежала, пока он спал, оставив записку в утешение, что, по мнению Надин, довольно жестоко. Но если честно, кретин, которому вздумалось жениться на такой вертихвостке, получил по заслугам. Ведь стоит на нее разок взглянуть и сразу ясно: когда-нибудь она вас непременно бросит.

В подробности Дилайла не вдается, а Диг и не пытается задать ни одного вопроса по существу: почему она ушла от мужа и зачем вернулась в Лондон? Но что взять с четырнадцатилетнего мальчишки? Надин сама бы задала эти вопросы, да настроении у нее столь мрачное, что ей вряд ли удастся симулировать участливую интонацию.

И еще кое-что удивляет. Наверное, было бы естественно, если бы Диг потребовал объяснений: по какой, собственно, причине Дилайла исчезла двенадцать лет назад и не давала о себе знать все эти годы? За что она разнесла его сердце на мелкие кусочки, которые он так до сих пор толком и не склеил? И было бы естественно ожидать большей холодности с его стороны, если вспомнить, как она с ним обошлась. Увы, ничего подобного. Диг держится так, словно ему не за что на нее обижаться, словно все в порядке.

Надин кончиком ногтя собирает кофейную пенку в маленькие горки и оглядывается. Заведение заполнено людьми в дорогих прикидах, порозовевших после энергичной прогулки по Цветочному холму со своими лабрадорами и борзыми, на подошвы их сапог от Рассела и Бромли налипла грязь, а денег у них столько, что они даже не бровью не ведут, когда им предлагают тоненький кусочек трюфельного торта за возмутительную цену в четыре с половиной фунта. Надин решает, что в этой чайной ей никто и ничто не нравится, да и сам район Цветочного холма с его фальшиво-деревенской атмосферой, вычурными пабами и бешеными ценами ей тоже не нравятся. Цветочный холм, заключает Надин, чужероден старому Лондону, — слишком здесь все маленькое, изящненькое, пристойное; надо бы разобрать его на части и перенести в какой-нибудь богатый пригород, где из него получится прелестная боковая улочка.

— И давно ты приехала? — расспрашивает Диг Дилайлу.

— Поверите ли, но только сегодня утром. На первом поезде.

— Правда? — улыбается Диг с видом человека, которому выпал выигрышный номер в лотерее. — И где ты остановилась? У матери?

Дилайла отхлебывает фильтрованного кофе — черного, без сахара, — и, поставив чашку, трясет головой:

— О нет, нет. Я не общалась с ней с восемнадцати лет. Ушла из дома и жила у кузины. У Марины. Помнишь ее? Там я сейчас и остановилась. Это тут рядом. — Она указала на противоположную улицу. — Элсфорти-роуд.

Почему, хочется крикнуть Надин?! Почему ты ушла из дома в восемнадцать лет? Почему перебралась к кузине? Почему не сказала Дигу, куда переезжаешь? И почему, черт возьми, сам Диг не спрашивает тебя об этом?

— Отлично, — Диг уважительно кивает: кузина Дилайлы определенно выбилась в люди; ему, возможно, не терпится узнать, проторили ли дорожку в буржуазию и другие члены семейства из Госпел Оук. — Замечательно, — сдерживает он свое любопытство. — И какие планы? Как ты намереваешься проводить время?

Дилайла неловко пожимает плечами, вид у не встревоженный. Ей явно нелегко ответить на этот вопрос. Пожалуйста, думает Надин, скажи, что ты приехала лишь на пару дней, что ты очень занята, надо навестить кучу людей, попасть в кучу мест. Пожалуйста, скажи, что, вероятно, ты с нами больше не увидишься, поскольку завтра уезжаешь в Нью-Йорк.

Однако у Надин тут же возникает странное и досадное предчувствие — ей кажется, что Дилайлу они видят не в последний раз, более того, впредь она постоянно будет попадаться у них на пути. Предчувствие оправдывается через несколько секунд, когда Дилайла, улыбнувшись и ухоженными пальчиками заправив за уши платиновые волосы а ля «девчонки-зеленейте-от-зависти», произносит:

— Поболтаюсь вокруг, встречусь со старыми друзьями и все такое.

Теперь Диг не просто счастлив, его мимика подтверждает, что он достиг высшей эмоциональной точки — экстаза.

— Прекрасно! — подхватывает он. — Просто здорово. — И они оба расплываются в улыбках, прямо-таки сияют от счастья.

Надин тошнит.

Диг предлагает Дилайле сигарету. Она жестом отказывается.

— Ты больше не куришь? — изумляется Диг.

У обоих такой вид, словно курение было изобретено Дилайлой Лилли.

— Бросила, — с легкой гримаской отвечает она. — Двенадцать дней назад. Не хочу об этом даже говорить. — От огромности ее жертвы у Дига перехватывает дыхание и он убирает пачку. — Как чудесно, что мы встретились, — смеется он.

— Я тоже рада, что наткнулась на вас, — улыбается Дилайла. — Мне было немного неуютно и одиноко, когда я приехала, а теперь полегчало.

Наджин скрежещет зубами, в эту секунду она ненавидит Дилайлу, ненавидит и желает ей смерти, и тут же чувствует себя законченной стервой, пакостнее которой на свет не рождалось. А от стервы недалеко и до уродливой, злобной ведьмы с бородавками на роже. Дилайла же, по контрасту, видится ей очаровательной принцессой, без единого гребаного изъяна, отчего Надин ненавидит ее еще сильнее. Она угрюмо улыбается и опускает глаза на кофейную чашку, почти полную; Надин настолько расстроена, что ей сейчас не до кофе.

— Вы тоже, — говорит Дилайла, — вы оба сильно переменились. Я бы вас не узнала. Особенно тебя, Надин. Ты прямо-таки… куколка, нет, честное слово. Абсолютно потрясающая. Какие у тебя чудные заколки в волосах. А ногти! — Она трогает бирюзовые ногти Надин, разглядывает их. — Как тебе удается их так отрастить? Мои вечно ломаются и расщепляется вот здесь. — Она указывает на свои идеальные розовые ноготки.

— Мармелад без сахара, — отвечает Надин. — Я ем мармелад без сахара каждый день. С лимоном и лаймом.

И думает: «Кончай, Дилайла. Кончай это представление „хочу тебе понравится“. Я не хочу, чтобы ты мне нравилась. Ты не можешь мне нравиться. Ты мне никогда не нравилась. И сколько бы мы с тобой ни чирикали о ногтях, целлюлите, волосах на лице и капустной диете, милее ты мне не станешь. Потому что, как бы сильно ты не изменилась, я никогда не смогу забыть школьные годы, когда ты меня в упор не видела, считала малявкой и принесла мне столько страданий.

Я знаю, что женщины вроде тебя могут сделать с нормальными разумными мужчинами. Женщины вроде тебя обладают высшей властью. Стоит им войти в комнату, и все мужчины вмиг становятся дебилами. Женщины вроде тебя вынимают сердце из доброго, нежного, доверчивого парня, — например, из Дига, — и рубят его в фарш. И я всегда буду зла на тебя, Дилайла, потому что ты красивая и потому что красоту, которой ты обладаешь, нельзя купить ни в косметическом салоне, ни у пластического хирурга, ни у парижских парфюмеров. На этом уровне я не могу с тобой соперничать. Ты опасна, я не хочу, чтобы ты была в моей жизни. Не хочу видеть тебя в моем милом уютном мире, где я чувствую себя в безопасности и знаю, чего стою. Мне потребовалось целых пятнадцать лет, чтобы выйти из твоей тени, стать желанной, стать самодостаточной. Назови меня эгоистичной стервой, сумасшедшей или комплексующей дурой, мне плевать. Я лишь хочу, чтобы ты убралась из Лондона, из моей жизни и жизни Дига».

— Так ты фотографируешь, да?

— Угу, — отвечает Надин, — точно. Снимаю. — Она коротко докладывает Дилайле об эксклюзивных съемках и гонорарах.

— Ого! — искренне восторгается Дилайла. — Но это потрясающе. Помню, в школе мы говорили о том, кто кем хочет стать, когда вырастет, и ты сказала, что выйдешь замуж и станешь сочинять поваренные книги. Я ничего не путаю? И как же все обернулось! Ты — стильная женщина, удачливый профессионал, у тебя интересная работы и свой дом. Господи, Дин, — она сжимает руку Надин, — я так тебе завидую, правда.

Да перестань, думает Надин. Перестань немедленно. Ты мне не завидуешь, лишь пытаешься притвориться, дабы я хотя бы на минуту забыла, насколько ты красивее меня. У тебя тонны денег, и атласные волосы, и безупречная кожа — как ты можешь мне завидовать?

Надин выдавливает сладостную улыбку и похлопывает Дилайлу по руке:

— Глупости.

Как ей хочется подняться над мелочной злобой и завистью! Стараясь вспомнить, каково оно — быть доброй, она оборачивается к Дигу за поддержкой — он всегда вытаскивает на поверхность ее лучшие качества — но ее друг заблудился в Дилайленде. Дига Райана, которого она знает и любит, нигде не видно.

— Что ж, — Дилайла одним махом допивает кофе и тянется к сумочке, — пожалуй, мне пора. Я оставила пса одного с сотней голодных кошек. Наверное, они его уже сожрали. — Она улыбается и бросает монеты на счет. Одаривает обоих взглядом, исполненным искренней нежности и самых добрых чувств, и произносит: — Надеюсь, мы еще увидимся. Буду очень рада.

— Да… несомненно, — лепечет Диг, — несомненно. — Надин уверена, что сейчас он мысленно переиначивает планы на неделю, дабы ничто не помешало «еще увидеться». — Кстати, — он достает из кармана черного кожаного пиджака ручку и клочок бумаги, — дай-ка я запишу телефон твоей кузины. На этой неделе я не очень загружен. Может, сходим куда-нибудь. Вспомним старые добрые времена.

Нет, думает Надин. Нет. Пожалуйста. Не надо. Неужели это опять начинается?

— Замечательно, Диг. Спасибо.

У Надин падает сердце.

Все трое обмениваются телефонными номерами, льстят друг другу на прощанье и выглядят страшно довольными (Надин и вправду довольна: Дилайла наконец отваливает), дальше каждый пойдет своим путем.

Надин наблюдает, как Дилайла переходит улицу, пытаясь совладать с переизбытком пакетов и с волосами, падающими на глаза, и на мгновение проникается к ней сочувствием. Мурашки бегут по коже, и горький комок образуется в горле. Бедная Дилайла, думает она, как же ей тяжело.

Стоило Дилайле ступить на тротуар, как весьма импозантный мужчина, который только что вылез из ярко-красного «лотоса-элиза», кидается к ней и галантно освобождает от бремени покупок.

— О, спасибо, большое спасибо, — читает по губам Дилайлы Надин. — Право, не стоит беспокоиться, это лишнее.

Мурашки как ветром сдуло, комок рассосался, и ладони Надин сжались в крепкие кулачки ненависти.

Глава шестая

В понедельник утром Диг явился на работу в половине одиннадцатого.

Поздно по общепринятым стандартам, но совершенно нормально для Дига, особенно если учесть, что ему пришлось ехать в авторемонт к этим жуликам и грабителям, чтобы забрать машину.

«Джонни-бой Рекордс» располагалась в маленьком розовом коттедже с лепниной по фасаду, неподалеку от конюшен Камден-тауна. Тоби, основавший фирму в незапамятном и далеком 1989 году, когда-то и жил в этой домушке, но ныне он обитает на Цветочном холме в особняке с пятью спальнями вместе с женой, бывшей топ-моделью, тремя детьми со странными именами и нянькой из Южной Африки, а коттедж используется как офис.

С тех пор, как Тоби переехал, обстановка не изменилась, оставшись по-домашнему уютной. Под ногами жалобно скрипят половые доски, застеленные потертыми циновками. Настольные лампы, картины, растения и цветы в изобилии. В приемной стоит широкоэкранный телевизор «Никам» и большой продавленный жаккардовый диван, сидя на котором сотрудники ежедневно смотрят любимый сериал «Соседи», закинув ноги на балийский журнальный столик. Винтовая лестница из кованого железа ведет на галерею, а оттуда на крошечную террасу на крыше, где летом обедают.

Дигу нравится, что его рабочее место выглядит лучше его квартиры. Это одна из многих причин, по которой он столь долго здесь работает. Семь лет, если быть точным. Он пришел сюда, когда ему было двадцать три. Начинал как помощник менеджера по художественной политике, через год его повысили до должности менеджера по художественной политике, ибо его непосредственный начальник уволился, чтобы основать собственную музыкальную группу. Собственно, подчиненных у Дига нет. Иногда случается студент-практикант на несколько недель, но в общем Диг сам себе начальник и подчиненный, что его вполне устраивает.

Другие причины, по которым он не увольняется, таковы:

1) на работу ехать от дома пять минут и у него есть личная парковка;

2) никто и ухом не ведет, когда он опаздывает;

3) у него отличнейшие отношения с Тоби, тот ему скорее не босс, но второй отец… отец, с которым можно выкурить травки;

4) ему разрешается курить за рабочим столом и везде, где только вздумается;

5) он может целый день звонить по личным делам и никого это не касается;

6) ему почти ничего не надо делать.

Диг не всегда был таким лентяем. Раньше он даже был трудоголиком. Являлся в офис в девять, не уходил на обед, торчал до семи, а потом еще отправлялся на охоту: обходил два-три заведения за вечер, ибо тогда у Дига была высокая миссия — искать «новых гениев». Для благоденствия фирмы, наподобие «Джонни-бой Рекордс», вполне достаточно нескольких умеренно успешных записей, время от времени попадающих в «Пятьдесят хитов». Но Диг стремился к большему. И в 1995 году он это «большее» нашел. Группа под названием «Фрукты» стала величайшей сенсацией года. Диг обнаружил их в самом неожиданном месте, в пабе в Челтенхеме; в то время он еще утруждал себя выездами на окраины, чтобы послушать начинающих музыкантов, игравших в пабах. Ребятам было по восемнадцать лет и они обладали индивидуальностью. Их первый сингл занял высшую строчку в рейтингах и на три летних месяца стал британским гимном; его крутили в джинсовых магазинах на Оксфорд-стрит и на ярмарках по всей стране. Первый альбом также вышел в лидеры, а потом почти год держался среди пятидесяти самых популярных дисков. «Фрукты» побывали на обложках всех музыкальных журналов и поиграли на всех телевизионных поп-шоу.

Сумасшедший выдался год, 95-й. За Дигом гонялись отделы кадров лондонских звукозаписывающих фирм; Тоби, слегка испугавшись, повысил ему зарплату, и Диг в солидном двадцатисемилетнем возрасте наконец ушел из дома и купил себе квартиру. Отныне у него была репутация. Все знали, кто он и чего достиг. Вот он и решил немного передохнуть и расслабиться, будучи уверенным, что никто не посмеет его упрекнуть, ибо он был тем парнем, который открыл «Фрукты».

Диг и представить себе не может, как он уйдет из «Джонни-бой Рекордс». Здесь легко. Уютно. Здесь его семья. Он всех знает, начиная с низенькой пожилой уборщицы, подкатывающей каждый вечер на огромном роллс-ройсе «Серебряная тень», который достался ей от бывшего работодателя и который она отказывается продать, хотя зарабатывает шесть фунтов в час, и заканчивая ремонтником офисной техники — они заявляется раз в три месяца в нелепо щегольском костюме и с густо напомаженными волосами. Дигу ведомо, куда что исчезает и откуда берется и что кому принадлежит. «Джонни-бой Рекордс» — его второй дом.

— У тебя сегодня такой довольный вид, — замечает секретарша Чарли, пышная блондинка и страшная шутница, раскладывая бумаги по папкам. Эти папки неизменно смешат Дига, ведь в фирме их только семеро. Чарли работала когда-то на «ЭМИ» и в администрированием занимается с размахом.

Диг вдруг отдает себе отчет, что на его губах и впрямь гуляет самодовольная улыбка. Он решает, что такая улыбка крайне неуместна в понедельник утром и стирает ее с лица.

— Ну как, пришел в себя после пятницы? — интересуется Чарли таким тоном, словно подозревает, будто Диг был много пьянее на своем дне рождения, чем ему помнится.

— Только-только, — отвечает он, вынимая свою корреспонденцию из стопки на столе.

— А тебе известно, что той девушке всего семнадцать? — Диг краснеет и разрывает конверт. — Ты ее трахнул, да? — Диг краснеет еще гуще и притворяется, что страшно заинтересовался новым каталогом. — Ах ты, старый грязный подонок. — Чарли поглядывает на Дига с явным удовольствием и завязывает бантик на папке, прежде чем отдать ее Дигу.

Диг поднимается по винтовой лестнице, игнорируя вопль Чарли:

— Запирайте дочерей — педофил на свободе!

— Ты чему радуешься? — спрашивает Тоби, выжимающий кофе из автомата.

Оказывается, Диг опять не заметил, что улыбается во весь рот. Он немного смущен.

— Он крадет малышек прямо из колыбели! — завывает Чарли внизу.

— А-а, — ухмыляется Тоби. — Ну да, та девчонка. В пятницу вечером. Полагаю, ты… э-э..

Диг принужденно кивает:

— В общем-то она сама напросилась.

— А то, — подхватывает Тоби. — Известное дело, пора тебе к этому привыкать.

— К чему?

— Тебе уже тридцатник. Зрелый мужчина. Теперь они начнут бросаться тебе на шею. Заведи-ка себе вот такую штуковину. — Он указывает на обручальное кольцо и подмигивает. — Магнит для кисок, — добавляет Тоби и с хриплым хохотом удаляется.

Диг тоже смеется. Он знает: что бы Тоби ни говорил и какие бы шуточки не отпускал насчет своего магнетизма, он крепко привязан к жене и семье, и если даже подвернется возможность, ему не достанет бесшабашности ею воспользоваться. Он слишком много и долго работал ради успеха, и достаточно умен, чтобы не рисковать благополучием ради случайного пересыпа.

Диг стягивает кожаный пиджак и аккуратно вешает его на спинку стула. Шарит во внутреннем кармане, пока не находит нужную вещь — жеваный клочок бумаги. Он бережно разглаживает листок, медленно проводя пальцами по сгибам, и кладет на стол, рядом с телефоном. Смотрит на бумажку и чувствует, как его губы снова складываются в улыбку.

Он не станет звонить ей прямо сейчас. Он сделает это попозже. Сначала он выпьет кофе, просмотрит корреспонденцию, считает электронную почту.

И только потом позвонит Дилайле Лилли.

Отправляясь на работу, Надин обычно испытывает легкое возбуждение. Во-первых, наслаждение от поездки на сверкающей белизной «альфе-спайдер» до сих пор не приелось. Машина невыразимо прекрасна и оплачена исключительно из доходов Надин. Даже среди зимы она откидывает верх, врубает отопление на полную мощность и катит с ветерком. Надин не понимает, зачем покупать машину с откидным верхом и ездить без крыши лишь полтора месяца в году.