Комната в гостинице «Летучий дракон»; Дядюшка Сайлас

Он потребовал две чашки черного кофе и ждал, пока их принесут, высунув голову из окна.

– Мы оставим чашки с подносом, – сказал он слуге, который принес напиток. – Спасибо.

Пока маркиз расплачивался, произошло маленькое замешательство, затем мой новый друг принял из рук лакея поднос с чашкой кофе и подал его мне. От подноса, однако, я отказался, и он поставил его к себе на колени, чтобы изобразить нечто вроде столика.

– Терпеть не могу, когда меня ждут и торопят, – заметил он. – Я люблю пить кофе маленькими глотками на досуге.

Я согласился с ним. Кофе действительно оказался превосходным.

– Подобно вам, маркиз, я мало спал последние две-три ночи, и мне трудно бороться со сном. Кофе пойдет мне на пользу: он так бодрит!

Мы еще не допили свой кофе, а экипаж опять покатил по дороге. Напиток взбодрил нас, и мы разговаривали с оживлением. Маркиз был чрезвычайно добродушен и притом умен, он блистательно и вместе с тем забавно описал мне парижскую жизнь, ее обычаи и нравы, снабдив меня практическими предостережениями, в высшей степени ценными. Несмотря, однако, на забавные и любопытные рассказы моего собеседника, исполненные витиеватости и остроумия, меня вскоре вновь стало клонить ко сну, и я уже готов был задремать. Заметив это, маркиз тактично прекратил разговор, воцарилось молчание. Окно с его стороны было опущено. Он выбросил в него свою чашку, ту же услугу он оказал и мне, а в заключение и поднос полетел вслед за чашками. Я слышал, как он звякнул о камни, падая на дорогу. Вот счастливая будет находка для раннего путника в деревянных башмаках!

Я вжался в свой уголок, моя драгоценность – белая роза – лежала теперь, завернутая в листок бумаги, у моего сердца. Она внушала мне всевозможные романтические мечты. Между тем меня одолевал сон, однако по-настоящему заснуть я не мог. Сквозь полузакрытые глаза я видел из своего угла происходившее в карете. Мне сильно хотелось спать, но граница между бодрствованием и сном была для меня непреодолима; вместо сна я впал в какое-то новое для меня состояние непонятного оцепенения. Маркиз достал со дна кареты свой письменный ящик, поставил его на колени, отомкнул и вынул предмет, оказавшийся лампой, которую он на двух приделанных к ней крючках повесил перед собой над окном. Он зажег лампу, надел очки и, достав пачку писем, принялся внимательно читать их.

Мы двигались вперед крайне медленно. До сих пор я путешествовал в экипаже, запряженном четверкой, теперь же мы вынуждены были довольствоваться парой лошадей. Разумеется, скорость значительно пострадала от этого. Мне до смерти надоело смотреть на маркиза, который, с очками на носу, все читал, откладывал и надписывал одно письмо за другим. Я силился избавиться от этого однообразного зрелища, которое мне наскучило, но что-то мешало мне сомкнуть глаза. Как я ни пытался закрыть их, мне пришлось смириться с тем, что я лишен всякой возможности сделать это.

Время от времени мне хотелось протереть глаза, но я не мог пошевелить рукой, воля моя уже была бессильна над моими членами – я был не в состоянии двинуть ни одним суставом, ни одним мускулом, как не мог бы силой воли повернуть карету вспять. До этой минуты я не испытывал ни малейшего страха, но вдруг меня охватил ужас: не в болезненном ли я припадке?

Ужасно было, что мой добродушный спутник сидел себе преспокойно и занимался своей корреспонденцией, тогда как ему стоило всего лишь толкнуть меня, чтобы рассеять мои мучительные ощущения. Я сделал громадное усилие над собой, чтобы вскрикнуть, – напрасный труд. Я повторил попытку несколько раз, но все так же безрезультатно. Теперь мой спутник связал свои письма и выглянул в окно, напевая вполголоса мотив из оперы. Затем, обернувшись ко мне, он сказал:

– Я вижу огни, мы будем на станции минуты через две или три.

Не услышав ответа, маркиз всмотрелся в меня пристальнее и, пожав плечами, с доброй улыбкой промолвил:

– Бедный малый! Как он, должно быть, утомился – крепко спит! Он проснется, когда мы остановимся.

Тут он положил пачку писем в ящик и запер его на ключ, очки сунул в карман и опять выглянул из окна. Мы въехали в небольшой городок. Полагаю, было около двух часов ночи. Карета остановилась. Я увидел отворенную дверь гостиницы, из нее кто-то вышел, держа в руке факел.

– Вот мы и приехали! – весело воскликнул мой спутник, обернувшись ко мне.

Однако я не проснулся.

– Да-да, он, видно, сильно утомился, – повторил негромко маркиз, так и не получив ответа.

Сен-Клер подошел и отворил дверцы.

– Твой господин крепко спит, – сказал ему маркиз. – Жестоко было бы будить его. Мы с тобой выйдем перекусить, пока перепрягут лошадей, а для мистера Беккета надо взять что-нибудь такое, что он сможет съесть в карете, когда проснется. Даю голову на отсечение, что он страшно проголодался.

Он поправил свою лампу, подлил в нее масла и, стараясь не потревожить меня, вышел из кареты. Я слышал, как он повторил Сен-Клеру предостережение не будить меня и, продолжая говорить с ним, исчез в дверях гостиницы, а я остался в уголке кареты в прежнем состоянии оцепенения.

Глава VIII

Трехминутное посещение

В разные периоды своей жизни я испытывал страшную боль, но, слава богу, ни прежде, ни впоследствии не чувствовал ничего подобного. Желаю от всей души, чтобы такое состояние не походило ни на один род смерти, которому подвержено человечество. Я чувствовал себя точно дух в темнице, невыразимо мучительно было мое безмолвное и неподвижное страдание. При этом мыслительных способностей я не утратил. Безотчетный ужас охватывал мою душу. Чем это кончится? Неужели это и есть смерть?

Надо заметить, что все происходившее вокруг я видел и слышал с величайшей ясностью. Только воля моя как будто утратила всякое влияние на тело. Я уже говорил, что маркиз не погасил свою дорожную лампу, когда вышел на станции. Всеми силами своей души призывая его вернуться, я вслушивался в малейший шорох в надежде на какую-нибудь счастливую случайность, которая выведет меня из оцепенения. Вдруг дверцы кареты отворились, и совершенно незнакомый мне человек вошел и сел возле меня.

В лампе ярко горела восковая свеча, я вполне мог рассмотреть при ее свете своего неожиданного гостя. Он был молод, поверх одежды была накинута темно-серая широкая и длинная шинель с капюшоном, который падал ему на лоб. Когда он входил, мне показалось, будто под опущенным капюшоном мелькнул золотой галун военной фуражки, а из-под широких рукавов верхней одежды отчетливо виднелись пуговицы военного мундира.

У непрошеного посетителя были густые, черные усы и эспаньолка[3], кроме того, я заметил красный рубец поперек щеки и верхней губы. Он сел возле меня и тихо затворил за собой дверцы. Все это произошло в одно мгновение. Потом, наклонившись ко мне, рукой в перчатке он заслонил глаза от света лампы и несколько секунд внимательно всматривался мне в лицо. Человек этот появился беззвучно, как привидение, все, что он делал, исполнялось с быстротой и решительностью заранее обдуманного и взвешенного плана. Цель у него, очевидно, была недобрая. Я подумал, что он хочет обобрать меня и убить. Тем не менее я оставался недвижим и бессилен, как мертвое тело. Он сунул руку в мой боковой карман и вынул из него мою драгоценную белую розу вместе со всеми письмами, которые там находились и среди которых была важная для меня бумага.

На письма мои он едва взглянул. Очевидно, ему не было до них никакого дела. И мое сокровище, белую розу, он отложил в сторону. Весь интерес для него, должно быть, заключался в бумаге, о которой я упомянул: он развернул ее и стал бегло переносить карандашом ее содержание в свою записную книжку. Человек исполнял свое дело с хладнокровием и неторопливой быстротой, изобличавшими, как мне показалось, привычку полицейского. Потом он сложил бумаги в прежнем порядке, опустил их мне в карман и был таков.

Его посещение длилось не больше трех минут. Вскоре после его ухода я опять услышал голос маркиза. Он сел в карету, поглядел на меня и улыбнулся, вероятно, завидуя моему крепкому сну. Ах, если бы он только знал обо всем, что тут происходило! Он снова принялся читать свои письма и делать на них отметки при свете лампы, только что послужившей тайным целям шпиона.

Мы выехали из городка, продолжая свой путь. Лошади шли прежним умеренным шагом. Мы проехали две мили с того момента, как я подвергся так называемому полицейскому осмотру, и тут у меня вдруг странно застучало в одном ухе, и я почувствовал, как будто воздух проникает через него мне в горло. Ощущение было таким, словно пузырь, образовавшийся глубоко в ухе, внезапно лопнул. Невыразимое оцепенение мозга тотчас прошло, в голове как-то удивительно зажужжало, и каждый нерв в моем теле содрогнулся, вроде того, как бывает, когда начинает оживать затекшая рука или нога. Я вскрикнул, приподнялся и снова упал на свое место; весь дрожа, я откинулся назад и почувствовал такую слабость, как будто мне вот-вот станет дурно.

Маркиз вытаращил на меня глаза, взял меня за руку и спросил озабоченно, не болен ли я. Ответил я тяжким стоном. Постепенно, однако, я приходил в нормальное состояние. Хотя и едва слышно, но я вскоре смог сообщить маркизу, как жестоко я страдал, затем передал, как во время его отсутствия какой-то незнакомец нагло осмотрел мои письма и бумаги.

– Боже милосердный! – воскликнул он. – Уж не добрался ли мошенник и до моей корреспонденции?

Я успокоил его на этот счет. Тем не менее он поставил свой ящик возле себя и принялся тщательно осматривать все, что в нем заключалось.

– Да, слава богу, ничего не тронуто, – пробормотал он себе под нос. – Тут есть шесть-семь писем, которые ни в коем случае не должны попасть в чужие руки.

Затем он стал расспрашивать меня с большим участием обо всем, что я чувствовал во время моего странного припадка оцепенения.

– Один мой приятель, – сказал он, выслушав меня, – испытал точь-в-точь то же, насколько я понимаю. Было это на корабле и, полагаю, вследствие сильного волнения. Он, подобно вам, отличался храбростью и в силу обстоятельств должен был проявить свою неустрашимость и отвагу. Спустя часа два усталость взяла свое, и он, по-видимому, впал в глубокий сон. А на самом деле он находился в состоянии, которое потом описывал совершенно так же, как и вы, говоря о своих ощущениях.

– Повторялся ли этот припадок у вашего приятеля?

– Я видел его много раз после того случая, но больше не слышал от него ни о чем подобном. Меня поражает однородность причин, вызвавших тот и другой припадок. Ваша отважная схватка при самых невыгодных условиях с таким опытным борцом, как этот помешанный драгунский полковник, ваше утомление и, наконец, непреодолимая сонливость – все в точности согласуется с тем, что испытал мой друг. Хотел бы я знать, – продолжил он немного погодя, – кто эта каналья, кому вздумалось осмотреть ваши бумаги? Однако возвращаться назад решительно не стоит, мы ничего не узнаем. Подобные люди всегда искусно устраивают свои дела. Я думаю, впрочем, что это агент полиции, мошенник обобрал бы вас.

Примечания

1

Самарянин (иноск.) – милостивый человек; библейский персонаж.

2

Сквайр – землевладелец, помещик в Англии.

3

Эспаньолка – короткая остроконечная бородка.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.