Февраль 1860 года
 
      Съежившись позади массивной фигуры Джонни, Мэгги плотнее запахнула накидку на своих хрупких плечах.
      В последнее время город постоянно был окутан густым туманом, и дым из многочисленных печных труб клубами заполнял улицы под нависшим, пасмурным, безветренным небом. Этот убийственный смог заставлял Мэгги и других девочек откашливаться сажей по утрам, когда Джонни пинком будил их. В это утро Молл харкала кровью.
      Казалось, рассвет никогда не наступит в столь мрачной атмосфере, тем не менее служанки начинали в положенное время топить печи углем, при этом дым из труб оседал вниз вместе с хлопьями сажи под моросящим дождем. Полицейские совершали свой обычный обход с фонарями даже в десять часов утра. Они двигались по двое, и их маршрут можно было наблюдать по тому, как во мраке перемещались световые пятна, не способные высветить ничего, кроме густого тумана.
      В настоящий момент Мэгги, судя по урчанию в животе, поняла, что время перевалило за четыре часа дня. Преждевременные сумерки отличались неестественной темнотой. Джонни стоял около уличного фонаря у парапета моста, направляя свет в темноту, которая безвозвратно поглощала луч фонаря.
      Мэгги наблюдала, как Джонни водил фонарем из стороны в сторону, и испытывала необычайный страх, потому что Джонни намеревался убить человека и хотел, чтобы это убийство совершила она.
      Ее запястье ныло под тяжестью револьвера, а свободной рукой она придерживала накидку. Револьвер в руке тускло поблескивал под налетом сажи. Он был таким большим, что Мэгги с трудом удерживала его в руке и едва могла дотянуться до спускового крючка.
      – Дэнни – отъявленный мерзавец, – проворчал Джонни, испытывая удовольствие при виде ее страха. – Все мои ближайшие помощники должны участвовать в деле. Для тебя это своеобразное посвящение, и, несмотря на то, что ты совсем еще крошка, я не принимаю никаких отговорок.
      Мэгги не хотела ему помогать, но у нее не было выбора. Если Джонни обращается к кому-то с просьбой, лучше согласиться, иначе станешь его врагом. Мэгги знала, что происходило потом с теми, кто противился ему: можно получить пулю в лоб или нож в спину, если откажешься. Мэгги предпочитала оставаться воровкой-карманницей, хотя в шайке Джонни этим делом занимались мальчишки. Он не знал о ее таланте воровки, иначе она не поджидала бы сейчас человека, которого почти не знала. Однако это лучше, чем тот ад, в котором существовали другие девочки. Мэгги мысленно содрогнулась при воспоминании, что стало с лицом Салли на этой неделе. Сначала постарался ее клиент, а потом Джонни. И самое ужасное – все это происходило на глазах у Мэгги, которая молча наблюдала за этой сценой.
      – Кажется, кто-то идет, – прошипел Джонни и прикрыл свой фонарь.
      Тьма сгустилась вокруг уличного фонаря, под которым они стояли, и окружающий мир сузился до небольшого светлого круга.
      Мэгги сжала револьвер под накидкой. Даже в этой гнетущей темноте город был полон жизни и случайные прохожие вызывали ложную тревогу.
      Вот снова кто-то приближался, насвистывая. Мэгги узнала мотив ее любимой арии из оперы, которую давали два вечера назад. Прохожий был явно в хорошем расположении духа, и звук его шагов говорил о беспечном настроении. Вероятно, это не тот человек, которого она должна убить. Ее жертва не могла насвистывать арии.
      Мужчина остановился в круге света, и Мэгги увидела его аккуратные усы, повязку, закрывающую глаз, и светлые волосы, выбивающиеся из-под фетровой шляпы. Дэнни О’Салливан.
      – Действуй! – прорычал Джонни, схватив Мэгги за руку и подтолкнув ее вперед.
      Она подняла револьвер и увидела на лице человека в шляпе удивление, а на лице Джонни – торжество. Она мысленно представила и другие лица: покрытые синяками, искаженные от боли лица Салли и маленького Тома, Молл и длинной Дженни, толстого Билли и доброй Полли. Затем направила оружие в другую сторону и нажала на спусковой крючок. Револьвер дернулся в ее руке с резкой отдачей, и звук выстрела оглушил Мэгги. Глаза Джонни широко раскрылись от удивления – в его лбу зияло круглое отверстие.
      Он повалился навзничь на парапет и рухнул вниз с моста. Мэгги застонала от боли в руке, и револьвер с тяжелым стуком упал на землю. Мэгги бросилась к парапету и заглянула вниз. Однако туман уже снова сомкнул свою пелену, на мгновение нарушенную падением тела Джонни. Снизу должен был донестись всплеск, но Мэгги ничего не услышала. Через пару дней чистильщики водостоков на своих утлых лодочках обнаружат тело и вытащат его из реки. Потом, забрав все самое ценное, обратятся к властям, которые в конце концов установят или не установят личность погибшего. Так или иначе, Джонни больше нет в живых, и его подопечные теперь свободны.
      Мэгги отошла от парапета и при этом задела ногой револьвер, который загрохотал по грязной мостовой, отлетев на несколько шагов. Подняв его, Мэгги поморщилась от боли в запястье и быстро переложила тяжелый предмет в другую руку. Она хотела бросить оружие в реку, но передумала и спрятала его под накидкой. Это слишком дорогая вещь, чтобы выбрасывать ее.
      – Благодарю, детка.
      Мэгги быстро повернулась и увидела, что Дэнни продолжал стоять там, где остановился, когда она подняла револьвер. На губах его под усами светилась улыбка, такая же неестественная, как его певучий акцент.
      Мэгги внутренне содрогнулась, однако высоко подняла подбородок и посмотрела ему прямо в лицо.
      – Ты мой должник, Дэнни О’Салливан.
      Он продолжал улыбаться.
      – Я могу найти применение девочке с такой доброй душой, не сомневайся.
      – Я не желаю подчиняться кому-либо, – ответила Мэгги. – Хочу быть свободной. Я и мои друзья. Мы не нуждаемся в покровителе. Нам не нужен ни Джонни, ни ты, никто другой.
      – Это справедливо, – сказал Дэнни, пожимая плечами. – Я просто хотел отплатить тебе добром, чтобы мы были в расчете.
      – Мы никогда не будем в расчете. Ты обязан мне своей жизнью, – возразила Мэгги.
      Его единственный голубой глаз замигал.
      – О, Мэгги, детка, жизнь тоже имеет свою цену, и в настоящее время жизни покупаются и продаются как вчерашняя рыба с тележки уличного торговца.
      С этими словами он двинулся вперед, и спустя несколько секунд туман поглотил его. А Мэгги охватила дрожь.

       Четыре года спустя
 
      Чарлз Кроссхем, лорд Эджингтон, устремился вниз по лестнице, шагая сразу через две ступеньки. Несмотря на то, что он был чрезвычайно возмущен, выражение его лица оставалось холодным и бесстрастным. Как посмела Милли своим досадным выпадом унизить Лили Барретт, которой он покровительствовал в течение последних пяти месяцев и которая впервые была представлена обществу?! Ее вмешательство казалось несносным. Чарлз решительной походкой миновал восточную галерею, громко цокая блестящими ботинками по холодному мрамору, и распахнул дверь в гостиную, где остановился в центре абиссинского ковра.
      При появлении Чарлза Милли вздрогнула и осторожно взглянула на него поверх книги, в то время как он не отрываясь смотрел на нее. Милли уютно устроилась в любимом, обтянутом кремовым шелком кресле у окна с кружевными шторами, через которые проникал холодный зимний свет.
      – Я слышал, что ты сделала на балу у Рашуэртов, – сказал он.
      Серые глаза Милли удивленно расширились.
      – Что же такое я сделала? – Ее голос прозвучал едва слышно, а руки так сжали книгу, что корешок затрещал, протестуя.
      Чарлз стиснул зубы. Она еще спрашивает! Ее притворное поведение всерьез возмутило его. Боже, как ему хотелось схватить сестру и встряхнуть так, чтобы ее куриные мозги наконец заработали!
      – Ты унизила мисс Барретт, – сказал Чарлз сдержанным тоном, поскольку знал, как следует обходиться с Милли. – Своим поступком ты лишила ее шансов на успешное проведение светского сезона.
      Милли немного расслабилась и небрежно махнула изящной ручкой:
      – Ах вот в чем дело! Мисс Барретт – независимо от того, каково ее настоящее имя, – не имеет должного воспитания и связей. Она не принадлежит к нашему кругу. Полковник Вейн представил ее бедной родственницей, но мы все знаем, что она является чьим-то незаконнорожденным ребенком, и я заявила об этом вслух, поскольку мы не можем больше притворяться. Ты должен быть благодарен мне. Ее присутствие на фешенебельных лондонских балах дискредитирует нас всех.
      – Лили Барретт – не твоя забота, – сказал Чарлз ровным, сдержанным тоном, хотя внутри у него все кипело.
      Милли поджала губы с недовольной гримасой, выражающей раздражение.
      – Она бесцветное, робкое создание. Ее воспитывала кормилица в деревне, там ей и место. Почему ты так беспокоишься о ней? У меня могло бы возникнуть подозрение, что она является твоим позором, дорогой братец, если бы тебе было достаточно лет. – Милли улыбнулась своему остроумию.
      Его позором! Чарлз резко втянул воздух. Сестра не представляла, насколько она была близка к истине. Внезапно у него возникло искушение сообщить ей об этом.
      Но нет. Это только возмутит ее. И хотя ему порой доставляло удовольствие выводить сестру из себя, в данном случае не стоило вступать в довольно рискованную игру.
      – Ты должна исправить положение, – всего лишь сказал Чарлз спокойным тоном.
      Между бровями Милли возникла упрямая складочка.
      – Или что? – Она тряхнула головой, разметав свои светло-каштановые локоны.
      Милли была готова к сражению. Чарлз сжал зубы, сдерживая себя. После недавней ссоры он зашел слишком далеко, лишив ее еды, пока она не согласится воспользоваться надлежащим образом деньгами из наследства своей бабушки. Милли продержалась четыре дня, пока не упала в обморок. Врач заявил, что если бы Чарлз продолжил настаивать на своем, все могло бы закончиться гораздо серьезнее. Хотя Милли в конце концов уступила после дополнительных, менее экстремальных лишений, Чарлз не желал снова вступать с ней в борьбу.
      – Ты хочешь, чтобы я придумал тебе наказание? – резко спросил он.
      – Нет. – Милли слегка улыбнулась, хотя выражение ее лица оставалось напряженным. – Я не понимаю, почему ты вечно конфликтуешь со мной. Я не хочу, чтобы мы постоянно ссорились.
      – Не пытайся манипулировать мной, Милли, – раздраженно сказал Чарлз, разгадав ее маневр. – Я не такой, как наш дорогой усопший отец.
      – Не надо напоминать мне об этом, – раздраженно сказала Милли. После минутного молчания она снова изменила тактику: – Почему ты хочешь, чтобы я помирилась с Лили Барретт? Ты же знаешь, что такая девушка никогда не сможет войти в наш круг.
      Чарлз нахмурился:
      – Ты в этом уверена?
      Милли закатила глаза:
      – Конечно, милый братец. Она не такая, как мы! Она создана из… – Милли неопределенно повела руками, – из другого, довольно низкопробного материала.
      – Ты так считаешь? – Эта мысль позабавила Чарлза, несмотря на мрачность ситуации, однако он решил, что его сестра и Лили Барретт, пожалуй, сделаны из одного материала.
      – Разумеется. Разве не так? – настаивала Милли.
      – Я не уверен в этом, – ответил Чарлз.
      Сестра задумчиво прищурила зеленые глаза, и Чарлз подумал, знает ли она, насколько легко угадать ее мысли, несмотря на попытки скрыть их.
      – Не хочу спорить с тобой, дорогой Чарлз, – наконец сказала Милли. – Я ненавижу, когда между нами возникают разногласия. Почему бы нам не выяснить правоту каждого непосредственным образом? Ты полагаешь, что девушка, подобная Лили Барретт, способна войти в наш круг, а я считаю это бессмысленной попыткой. Если ты сможешь доказать обратное, то я не только принесу многочисленные извинения твоей мисс Барретт, но и выступлю в качестве поручительницы во время ее официального выхода в свет, на презентации при дворе, на балах и прочих мероприятиях. – Милли широко улыбнулась, уверенная, что брат клюнет на эту наживку.
      Все это выглядело крайне соблазнительно. Такое соглашение превышало любые ожидания Чарлза. Едва ли он мог рассчитывать, что сможет окольными путями добиться признания Лили Барретт обществом, пользуясь своим влиянием и своими связями. Теперь остается только найти хорошенькую, талантливую актрису, неизвестную в его кругах. И он, как никто другой, знал, где можно найти женщин, жаждущих проявить себя на сцене.
      Чарлз кивнул.
      – Я припомню все твои обещания, – предупредил он.
      Милли, расслабившись, откинулась на спинку кресла с коварной улыбкой, уверенная, что сделала удачный, выигрышный ход против него.
      – Другого я не ожидала от тебя, дорогой брат.
      Чарлз фыркнул и повернулся, чтобы уйти, а Милли снова взялась за книгу. Он остановился, держась за ручку двери, и посмотрел через плечо:
      – Милли?
      – Да, Чарлз? – Она оторвалась от романа и вопросительно приподняла брови.
      – Мне известно о твоих карточных проигрышах на балу у Ферреров и что вчера ты заплатила свои долги. Я разговаривал с матерью, и она тоже считает, что азартные игры являются дурным увлечением для девушки. Ты не увидишь своего денежного содержания, пока я не компенсирую потраченную на игру сумму и причиненное мне беспокойство. – Чарлз сделал паузу, видимо, размышляя над альтернативой. – Если, конечно, ты не предпочтешь в счет своего долга проявить надлежащую любезность по отношению к мисс Барретт.
      Самодовольство Милли мгновенно исчезло. Она с рычанием схватила с кресла вышитую бархатную подушку и запустила в брата.
      Чарлз легко поймал подушку и бросил на пол.
      – Полагаю, последнее условие тебя не устраивает? – усмехнулся он.
      Чарлз вышел и закрыл за собой дверь. Его шаги гулко зазвучали, когда он двинулся назад по восточной галерее. Представители минувших поколений в полном составе холодно смотрели на него с портретов в позолоченных рамах. На лицах молодых Кроссхемов отражалась их приверженность к декадансу, в улыбках чувствовались самодовольство и пресыщенность, а в глазах – алчность и вожделение. На портретах они выглядели совершенно опустошенными, утомленными и поникшими. Их конечности были поражены подагрой, а жесткие выражения лиц лишь частично смягчены мутным взором людей, которые часами пребывали в туманных грезах под действием опия или алкоголя. В их взглядах, устремленных на спину Чарлза, чувствовалась неумолимая враждебность, так как он, исповедуя другие нравственные принципы, отвергал их традиции и непотребный образ жизни. И его забота о Лили Барретт являлась одним из вызовов обществу среди многих других.
      Теперь, после разговора с Милли, его задача существенно упрощалась. Надо только найти подходящую миловидную женщину, достаточно беспринципную и с определенным талантом актрисы, чтобы она могла сыграть роль дочери какого-нибудь сельского сквайра.
      И любой мужчина из рода Эджингтонов хорошо знал, где следует искать такую женщину.
      В опере.
 
      Мэгги вышла на темную улицу, и дверь театра с глухим стуком захлопнулась за ней. Салли отошла от стены, на которую опиралась, и раскрыла навстречу свои объятия. Мэгги инстинктивно огляделась вокруг. Кроме них, здесь никого не было. Сумерки быстро сгущались, и с реки поднимался туман, смешанный с сажей, которая, вылетая из печей, оседала в тяжелом воздухе. Черные хлопья уже вились около лодыжек девушек, когда они двинулись вперед.
      – Ну? Что он сказал? – спросила Салли.
      – Ничего. – Мэгги не могла скрыть горечи в своем голосе. «Следовало вышибить мозги этому Дэнни тогда на мосту, когда у меня была такая возможность», – со злобой подумала она. В течение двух недель Дэнни ОСалливан обращался к ней через различных посыльных, призывая поговорить, но она игнорировала все его просьбы, поскольку знала, что Дэнни не ограничится простым разговором, особенно теперь, когда он прибрал к рукам почти все банды в Лондоне. На территории от Биллинзгейта до Сент-Джайлса существовало множество банд; теперь осталась одна, самая многочисленная и опасная, которую возглавлял Дэнни.
      Мэгги вынуждена была ходить с опущенной головой, опасаясь возмездия и избегая те места, где любили собираться его головорезы, так как Дэнни, конечно, включил ее в черный список, хотя пока не сказал об этом. Когда ее лишили ангажемента в спектакле «Танец наяды» за то, что она чем-то огорчила некого важного джентльмена, и больше никто не приглашал ее на роли, легко можно было догадаться, кто стоял за этой внезапной опалой.
      Мэгги вздохнула и устало потерла глаза.
      – Мистер Хокинс не хочет даже видеть меня, а когда я все-таки прорвалась к нему, он отвернулся и сказал, что у него нет вакансии для еще одной комической певицы. Я пыталась убедить его, что могу исполнять любые другие роли, но он заявил, что ему не нужна актриса, вызывающая раздражение у джентльменов.
      – И все? – Темно-синие глаза Салли помрачнели при воспоминании о прошлом. – Мэгги, тебе не следовало…
      – Не учи меня. Я сама знаю, что должна делать, а чего не должна, – резко оборвала ее Мэгги и, повернувшись, быстро зашагала по направлению к Тоттнем-Корт-роуд. Она услышала шаги Салли позади, легко распознав ее семенящую походку. – Мы остались без денег, Салли. Гарри не имеет работы вот уже несколько дней, Нэн пьянствует вместо того, чтобы заниматься уличной торговлей с тележки, а Фрэнки я не вижу уже целую неделю. Нам нечем платить за жилье. Если я не придумаю что-нибудь, старая вдова Меррик выкинет всех нас на улицу, и тогда нам придется делать все, что угодно, так как у нас не будет другого выбора.
      Они достигли оживленной улицы, и Мэгги, прячась в толпе, зашагала к Черч-лейн. Она услышала позади сопение и поняла, что Салли плачет. Мэгги попыталась игнорировать этот звук.
      – Ты никогда раньше не торговала собой, Мэгги, – сказала Салли. – Ты не знаешь, что это такое… Не знаешь, каково терпеть всех этих мужчин, пыхтящих и сопящих на тебе…
      Мэгги остановилась и повернулась к подруге так резко, что та едва не столкнулась с ней. По обеим сторонам от них продолжал двигаться людской поток, но Мэгги не замечала этого.
      – Я не намерена продаваться кому попало на рынке, Салли. Я постараюсь начать свое дело, понятно! И буду непосредственно заниматься им только тогда, когда это доставит мне удовольствие.
      – Я не позволю тебе делать это ради меня…
      – А ради Молл? А как насчет маленького Джо? – сердито спросила Мэгги. – Разве они заслуживают того, чтобы жить на улице из-за твоих принципов?
      Салли искренне расплакалась, и из глаз ее потекли слезы, оставляя светлые полосы на грязных, покрытых рубцами щеках.
      – Молл и Джо – это проблема Нэн, а не твоя. Ты моя лучшая подруга, Мэгги, и я не могу оставаться спокойной, зная, что ты собираешься сделать с собой.
      Мэгги тоже хотелось плакать, но она сдержалась.
      – Ты знаешь, я не могу бросить их на произвол судьбы, – пробормотала она, притягивая к себе Салли и неловко обнимая ее. – Мы были вместе в течение нескольких лет. Они стали моей семьей.
      – Да, они привязались к тебе, – тихо согласилась Салли.
      Носильщик с ящиком на спине грубо выругался, протискиваясь мимо них, и Салли тяжело вздохнула, когда Мэгги повернулась и продолжила движение по улице.
      – Что ты собираешься делать сейчас? Это был последний театр, и больше ничего нет в округе на расстоянии пяти миль, учитывая даже дешевые балаганы.
      – Я собираюсь пойти в такой музыкальный театр, где Дэнни не доберется до меня, – твердо сказала Мэгги. – В оперу. Перл сообщила, что узнала о моих проблемах и может устроить мне прослушивание. Вот увидишь, все будет хорошо. Если я стану оперной певицей, представляешь, сколько денег у нас будет!
      В ее голосе звучала уверенность, но она понимала, что возможен отказ, который лишит ее всех надежд и последних шансов осуществить свою мечту. Ее голос был недостаточно хорош для оперы четыре года назад, и с тех пор ничего не изменилось. Но что ей оставалось, кроме как попытаться снова? В другие театры вход для нее закрыт.
      Однако если и на этот раз она опять потерпит неудачу, ей придется исчезнуть в Саутгемптоне, или в Лидсе, или в каком-то другом городе, чтобы избежать позора. Это единственное, что оставалось сделать в такой ситуации.

      Ковент-Гарден. Несуразность этого места всегда поражала воображение Чарлза. Покрытые слоем сажи особняки с классической архитектурой, окружавшие мощенную плитами площадь, уже начали приходить в упадок в связи с явным обеднением владельцев, которые тем не менее старались сохранять аристократические замашки. Здания, построенные в итальянском стиле, выглядели довольно нелепо среди массы людей, являющихся по всей своей сущности британцами. С одной стороны возвышался собор Святого Павла со строгими романскими чертами, а в центре площади, наполненной шумом, хаосом и беспорядочной оптовой торговлей овощами и цветами, расположились три параллельные крытые аркады.
      Останавливаться здесь не было смысла, поэтому карета Чарлза свернула за угол к Королевскому итальянскому оперному театру. Однако суматоха рынка всегда привлекала Кроссхема, и сейчас особенно, когда он немного остепенился.
      Чарлз открыл дверцу кареты и, минуя ступеньки, легко ступил на тротуар, давя разбросанную упаковочную солому и прочие отбросы. На площади перед ним растянулось около полусотни ларьков, принадлежащих тем торговцам, которые не имели ни большого количества товаров, ни средств, чтобы занять желанные места в аркадах. Их прилавки были на три четверти пусты в это позднее время дня, однако рынок все еще был заполнен оптовиками, торговцами зеленью, носильщиками, бакалейщиками, лоточниками и цветочницами, а также прочими слоями низшего общества. Все они могли бы служить удобным объектом исследования для социолога.
      Чарлз, обходя ларьки, пробрался к центру рынка и вошел в галерею между двумя арками. В это время года отсутствовали свежие овощи, тем не менее недостатка в товарах не было. На открытом холодном воздухе лежали лук, репа, картофель, пыльные после хранения в ящиках. Кроме того, прилавки заполняли искусственно выращенные и заботливо уложенные сочные фрукты вместе с грудами помятых, тронутых морозом товаров, привезенных из теплых стран. Здесь также были выставлены в изобилии дешевые тепличные цветы. Их листья и лепестки были заботливо подвязаны, чтобы выдержать тряску фургона при перевозке, а также атмосферу будущей слишком натопленной гостиной.
      Впереди располагался, тускло поблескивая, цветочный зал, представляющий собой лабиринт из железа и стекла. Чарлз увернулся, едва не столкнувшись с женщиной, несущей на голове корзину с яблоками, и вошел внутрь. Здесь, в теплой оранжерее, обосновались поставщики наиболее изысканных дорогих цветов и богатые дамы внимательно выбирали предлагаемые товары с особой щепетильностью, делая заказ для предстоящего обеденного приема или бала. Чарлз ответил поклоном двум из них: графине Рашуэрт, которую, как обычно, сопровождала ее бледнолицая дочь, а также миссис Алджернон Морел, которая вечно жаловалась на здоровье. Затем остановился у своего излюбленного киоска, купил традиционную бутоньерку – скромную, дорогую орхидею с трудно произносимым названием, вышел на улицу и свернул к свежевыкрашенному белому фасаду реконструированного оперного театра, выделяющегося своей чистотой на фоне закоптелых соседних домов.
      Чарлз быстро поднялся по ступенькам крыльца и вошел в холл. Мистер Ларсон ожидал его, как обещал, болтая с сэром Натаниелом Дайнсом и лордом Гиффордом. Дайнс и Гиффорд проявляли вместе с Чарлзом любительский интерес к искусству, хотя одна весьма неприятная дама как-то заметила, что их больше интересуют молоденькие актрисы, чем сама опера. Баронет кивнул, когда Чарлз приблизился.
      После обмена приветствиями мистер Ларсон почтительно пригласил джентльменов в зрительный зал и повел их в сопровождении неприметного служащего с небольшим фонарем. Они остановились в центре третьего ряда на достаточном расстоянии, чтобы отчетливо обозревать всю сцену. Чарлз подумал, как было бы приятно наблюдать отсюда все представление, вместо того чтобы смотреть вниз из ложи Эджингтонов. Он сел между мистером Ларсоном и Дайнсом и откинулся на спинку кресла.
      Горели только огни центральной секции рампы, освещавшей декорацию в виде оснастки корабля для первого акта вечернего представления «Тристан и Изольда». Декорация представляла собой невероятный лабиринт из канатов и парусов. В зале Чарлз мог различить слабые силуэты сотен мест, которые оказались не настолько пустыми, как ожидалось.
      Чарлз обычно испытывал удовольствие в те моменты, когда водворялась тишина перед началом прослушивания и сцена была пуста в ожидании артиста, вот-вот готового выйти на нее, чтобы продемонстрировать свой великолепный оперный голос… Или, может быть, появится очередная девица, лишенная таланта, но с чрезмерным честолюбивым желанием. Однако сегодня он пришел сюда с намерением найти подходящую кандидатуру на роль леди.
      – Мисс Кроссхем прислала мне вчера интересное письмо, – сказал лорд Гиффорд, склонившись к Чарлзу. В этот момент на сцену вышла высокая костлявая женщина. Она выглядела как прачка средних лет.
      Чарлз мгновенно счел ее непригодной для оперы и для своих целей, поэтому не стал уделять внимание прослушиванию.
      – Полагаю, она сообщила тебе о нашем небольшом споре, – тихо произнес он, не скрывая возмущения в своем голосе. Милли вела себя крайне неосторожно, но, к сожалению, ее нельзя было ограничить в переписке теперь, когда она вышла из детского возраста.
      – Кажется, она раздражена этим, – сказал Гиффорд.
      – Я тоже получил письмо от нее, и держу пари, еще более резкое, чем твое, – вставил Дайнс. – Она сделала мне выговор за мое участие в судьбе Лили Барретт. Ей кажется, что если бы я не защищал так энергично эту девушку, у нее не было бы побуждения поставить ее на место и вы могли бы избежать столкновения. – Дайнс протер запасным платком свой монокль, приложил его к глазу, поморщился, глядя на женщину на сцене, и снова закрепил монокль на лацкане сюртука.
      Чарлз нахмурился. Высокомерные манеры Дайнса обычно вызывали у Милли раздражение, и она всегда была против позиции, которую он занимал, из-за упрямства… или из принципа, как ей казалось. Дайнс хорошо знал, какой эффект производят на Милли его поступки, и забавлялся, видя ее реакцию. Чарлз тоже счел бы все это забавным, однако мысль о тяжелых обстоятельствах, в которых оказалась Лили Барретт, заставляла его отбросить юмор.
      Дайнс искоса взглянул на Чарлза, как бы читая его мысли.
      – Эджингтон, всем уже известно, что собой представляет мисс Барретт. Сначала общество притворялось, мило общаясь с ней, но она такая флегматичная, что утомила всех еще до бала у Рашуэртов. Милли только хотела освободить нас от тяжкого бремени продолжать притворяться.
      – Почему ты столь озабочен судьбой этой девушки? – вмешался Гиффорд. – Ты ведешь себя так, словно она твоя бывшая любовница. Может быть, ты стараешься благополучно выдать ее замуж за какого-нибудь прожигателя жизни с пустым карманом, прежде чем ее интересное положение станет очевидным для всех и тебе припишут ее ребенка?
      Чарлз фыркнул. Дайнс никогда не проявлял к кому-либо сочувствия. Жаль, что на том балу не было Кристофера Рэдклиффа. Или Фейс Уэлдон. Они бы придумали, как вразумить Милли. И все продолжили бы притворяться, до тех пор пока ситуация не изменится. Хорошее личико Лили Барретт, мягкий характер и приличное приданое способствовали тому, что некий молодой джентльмен посмотрит сквозь пальцы на ее прошлое и женится на ней.
      Очередная певица была отвергнута мистером Пирсоном и покинула сцену, сделав неловкий старомодный реверанс. Дайнс сосредоточился, когда вперед вышла другая женщина, и приложил к глазу монокль, разглядывая ее. На этот раз он оставил его на месте. Эта женщина, вернее девушка, представляла собой пухленькую блондинку с приятным лицом и великолепной фигурой.
      Она назвала произведение, которое собиралась исполнить, и Чарлз поморщился, услышав резкий корнуэльский акцент, а Дайнс едва уловимо изогнул верхнюю губу. Он питал слабость к невинным деревенским девушкам. Чарлз предпочитал искушенных женщин с определенным опытом для короткой связи, поскольку с недавних пор был слишком занят делами в своем поместье, чтобы тратить силы и время на длительное ухаживание. Но даже если отбросить личные предпочтения, эта девушка была слишком неотесанной для реализации его плана.
      Тем временем девушка начала исполнять ничем не примечательную, малопопулярную арию, и на лице Дайнса промелькнуло недовольство.
      – Если поведение твоей сестры слишком раздражает тебя, старина, почему бы тебе не решить эту проблему?
      Чарлз поморщился.
      – В отношении Миллисент легче сказать, чем сделать что-нибудь.
      Дайнс приподнял голову, и отдаленный свет рампы тускло отразился в его монокле.
      – Послушай, Эджингтон, она всего лишь женщина. Тебе надо найти ее слабое место и сыграть на этом.
      – Что ты можешь посоветовать? – отрывисто спросил Чарлз. – Я считаю неприемлемым проявлять жестокость по отношению к моим родственникам.
      – Хорошо известно, что мисс Кроссхем питает слабость к азартным играм, – сказал Дайнс, небрежно пожимая плечами. – Почему бы тебе не заключить с ней пари?
      Чарлз рассмеялся, не в силах удержаться.
      – Слишком поздно, приятель. Она уже заключила со мной пари.
      Дайнс резко повернул голову. При этом свет со сцены, отраженный линзой монокля, скрывал его глаз.
      – В самом деле? Каковы же условия и ставки, если не секрет?
      – Если я докажу, что какая-нибудь деревенщина или беспризорница сможет быть принятой обществом, тогда Миллисент согласится с тем, чтобы мисс Барретт вошла в наш круг, и выступит в качестве поручительницы, представляя девушку обществу, – сказал Чарлз с оттенком некоторого удовлетворения.
      – А твое участие в выборе и подготовке этой никому не известной девушки останется в тайне, – добавил Дайнс. – Очень мудро.
      Гиффорд покачал головой – в восхищении или с недоверием – Чарлз не мог определить.
      – Скажи, чем ты будешь расплачиваться в случае проигрыша? – спросил Дайнс, снова придав своему голосу скучающий тон.
      – Миллисент так уверена в своей победе, что даже не позаботилась о встречном предложении.
      Дайнс громко захохотал.
      – С ней определенно опасно заключать пари.