"Давай ко мне сюда, Джимми!"
      "От меня ничего не видно".
      "А теперь что он делает?"
      "Кто хоть он был?"
      "А я почем знаю".
      Один огромный автобус с табличкой "Экскурсионный" остановился на дороге в каких-нибудь пятнадцати шагах от могилы, чтобы пассажиры могли не выходя полюбоваться зрелищем. Урчание невыключенного мотора вынуждает старенького священника напрягать голос. Но это урчание больше вяжется со словами обряда, чем разноголосый шум толпы. В нем слышится что-то строгое, торжественное. Оно будто твердит: "Торопитесь, торопитесь, время не ждет".
      Кит с красными опухшими глазами стоит у изголовья могилы. Зубы ее стиснуты, держится прямо - она явно решила, что похороны не выжмут у нее больше ни одной слезы. Нэнси угрюмо смотрит в землю, точно дуется на кого-то за это новое вторжение в область ее эмоций, и жмется к Бонсеру, образуя с ним вместе группу, вызывающую всеобщее сочувствие. Особенно Бонсер: стоя у могилы с цилиндром в одной руке, он опустил другую руку на плечо девочки и, поглаживая ее с выражением нежности, которое сделало бы честь любому актеру, умиляет всех экскурсантов, каким удалось пробиться в первые ряды.
      "Видала джентльмена с малышкой? Не иначе дедушка. Вон как убивается".
      Табита стоит по другую сторону от Бонсера, устремив взгляд в могилу. В душе ее отчаяние и гнев. Время от времени она поднимает голову и сердито озирает автобус, и пассажиры, видя это, посмеиваются, а то и ворчат:
      "Уж и посмотреть нельзя. Что тут такого!"
      И решают, что она гордячка, барыня, гнушается простыми людьми.
      Гнев Табиты возбуждает не только толпа, не только Кит и этот автобус, но и нечто куда более громадное и неопределенное - некая извечная несправедливость, в силу которой умные, добрые, кроткие - только потому, что они хорошие люди, - всегда оказываются в подчинении у злобных, хитрых или просто глупых. Она чувствует, что так не должно быть, и чувство это невыносимо.
      Немножко утешает ее только горе Нэнси. "Значит, она все-таки понимает, какой у нее был отец, хоть и не может, конечно, понять, что в Эрсли он зря себя растратил". И она просит, чтобы после похорон девочку отпустили к ней погостить.
      Но Кит расценила горе Нэнси как болезненное и недетское. Последнее время все настроения Нэнси ей не нравятся, она говорит себе, что у девочки начался трудный возраст. На приглашение Табиты она отвечает отказом и увозит дочь сначала в Челтнем, а затем в Лондон. Квартира в Эрсли на замке - Кит и сама переехала в Лондон, где Родуэл, как выяснилось, будет баллотироваться от одного из избирательных округов на предстоящих выборах в парламент.
      Зимой Нэнси отдают в пансион далеко на севере, и, когда Табита просит, чтобы ей разрешили хотя бы часть каникул провести у деда с бабкой, ей сообщают письмом: "...едва ли "Масоны" подходящее место для Нэн. Она уже и так склонна воспринимать жизнь как сплошную смену удовольствий. И Вы, надеюсь, не обидитесь, если я скажу, что ее дедушка не тот человек, который мог бы помочь ей отказаться от такой точки зрения".
      А письма Табиты к внучке остаются без ответа.
      105
      Табита, опять потеряв покой, стала теперь чаще появляться в гостинице. Ресторан и бар она оставила в ведении расторопной Гледис, сама же приглядывает за уборкой и за персоналом. Ей ничего не стоит уволить поденщицу за плохо вымытый пол или горничную за то, что не стерта пыль с верха гардероба.
      И постепенно, подобно могущественной империи со своими идеалами порядка, поведения и правосудия в варварской стране, она расширяет сферу своей деятельности. Гости вздрагивают, когда среди них вдруг возникает маленькая, очень худая женщина с седыми волосами, зачесанными наверх по моде начала века, и морщинистым, курносым, свирепо озабоченным личиком. Она быстрым шагом обходит помещение и вдруг обрушивается на какую-то парочку: - В малой гостиной танцевать не разрешается.
      "Господи, это еще кто? Живая миссис Гранди".
      "Это сама миссис Бонсер, с ней шутки плохи".
      Табита, снова настигнув их, знаком подзывает официанта. Он подбегает с самым почтительным видом. Она произносит негромко, но отчетливо: - Малой гостиной пользуются только постояльцы. Этих людей больше туда не пускайте.
      Официанты переглядываются, ухмыляясь... но только тогда, когда она отойдет подальше. Какая-то девица ахает: - Вот ископаемое! Викторианка с головы до пят.
      А строгость Табиты сейчас вовсе не викторианская. Это строгость шестидесятилетней женщины, которая ненавидит весь мир, но еще не побеждена им, еще дерзает сердиться. Все ее мысли и поступки подсказаны этим презрительным гневом. Узнав через год, что Родуэл прошел в парламент, а еще через три месяца, что он женился на Кит, она думает: "Ну конечно, так я и знала. Родуэл из тех умников, что всегда знают, куда ветер дует, он-то добьется всего, чего захочет, а бедный Джон оказался жертвой и умер от разбитого сердца".
      В церкви она ставит под сомнение слова проповеди. Про священника, который толкует о господнем милосердии к грешникам, думает: "Все это так, но почему он не говорит правду?" А правда, по ее мнению, состоит в том, что грешники не желают каяться, что весь мир погряз во зле.
      С горьким удовлетворением она читает в газетах о том, как во всем мире детей пичкают партийной пропагандой и учат ненависти; как юношей готовят воевать за те или иные националистические лозунги. И, обходя в своем черном платье сад Амбарного дома, зорко высматривая улиток, она размышляет: "Чего же и ждать в таком мире, где Родуэлов считают крупными деятелями? Но погодите, скоро все это пойдет прахом. Вот тогда они увидят. Тогда узнают, что такое возмездие. Поймут, что бог поругаем не бывает".
      Однажды она сделала Гледис замечание, зачем та мажется. Добродушная Гледис, которая уже восемь лет терпит деспотизм Табиты, миролюбиво ответила, что сейчас все употребляют губную помаду. "Без этого как-то неудобно себя чувствуешь".
      - Когда вы не здесь, делайте что хотите, но в отеле я этого не допущу.
      На широком бледном лице Гледис, угловатом и черноглазом, появляется выражение, как у коровы, которую пнули ногой. Но красить губы она продолжает. Она покладистая женщина, если ей не мешают развлекаться в свободное время, но очень уж ей хочется выглядеть интересной. Табита объявляет, что она уволена, и тут она вдруг начинает дерзить: - Вы меня извините, миссис Бонсер, но я не ваша слуга. Мой хозяин - полковник.
      - Я сама вас взяла на работу.
      - А вы подите узнайте, что полковник на этот счет думает. - И кричит, выведенная из себя бесконечными обидами: - Подите спросите его. Небось он от вашего характера тоже на стенку лезет, не хуже меня.
      Табита находит Бонсера в его любимом углу в вестибюле. К счастью, дело происходит утром, и он один.
      - Я уволила Гледис Хоуп, но она говорит, что примет расчет только от тебя.
      - Уволила Гледис Хоуп? Ну уж нет.
      - Если она не уйдет, уйду я.
      - Да ты что, грозишь мне? Ну знаешь, Тибби, это уж слишком.
      - И она уедет сегодня же. Ни часу больше не хочу ее здесь видеть.
      Бонсер вскакивает с места. - Можешь убираться на все четыре стороны. Он выбегает из комнаты. Но через двадцать минут возвращается и уже не предлагает Табите уехать. Самый его эгоизм, его хитрость подсказали ему, что без Табиты ему не обойтись. Уже много лет он не работал, не утруждал себя заботами о своих отелях. Даже в "Бельвю", куда он заглядывает лишь изредка, всем заправляет Тэри, а Бонсер только ворчит на его хищения. Он богат, и погоня за деньгами уже не интересует его. Теперь ему интересно не наживать деньги, а тратить - на игру, на женщин. Он взывает к Табите: - Но послушай, Пупс, в чем, собственно, дело? Чем провинилась эта бедняжка? Тебе она, по-моему, никогда не перечила.
      - Я не желаю иметь здесь вторую Спринг.
      - Это как понимать?
      - Ты прекрасно знаешь, что ходишь к ней в комнату вот уже несколько лет. В "Бельвю" делай что угодно, но в "Масонах" я этого больше не потерплю.
      Бонсер переходит на крик: - Это ложь, это все твоя проклятая ревность. Ты никогда мне не верила. Ладно, Гледис уедет, но и я уеду. Да, ноги моей здесь больше не будет. Раз во мне не нуждаются...
      - Хорошо, Дик, как хочешь. Но Хоуп уедет сегодня же.
      И Гледис Хоуп, к ее удивлению, выдворяют. Но уходит она с высоко поднятой головой, сообщив всему персоналу, что "старая стерва воображает, будто она здесь хозяйка, но это еще не факт. Еще посмотрим, кто посмеется последним".
      Бонсер в тот же день перебрался в Эрсли в гостиницу, и его видели на улице с Гледис; и стало известно, что он поселил ее в дорогой квартире, и люди успели подумать, что она и в самом деле посмеялась последней. Но через две недели он уже снова в "Масонах". Он является к Табите, стонет, жалуется на боли в животе. - Отравили меня какой-то гадостью.
      Это его обычный вопль после загула. Он заметно деградирует не только физически, но и умственно. Теперь он вскрикивает от малейшей боли и неудобства, с похмелья уже хоронит себя.
      - Нельзя тебе столько пить, - говорит Табита. - И женщина эта тебе не по силам.
      - Какая женщина? Ты на что намекаешь? Совсем спятила от ревности. Я жил у старика Брауна, советника. Это его чертов повар меня отравил. Но тебе-то на меня начхать.
      - Да, вид у тебя неважный. Дам тебе каломели, она тебе всегда помогала... если, конечно, ты намерен остаться здесь до завтра.
      - О черт! Выходит, человек не может остаться в собственном доме?
      - Хорошо, я велю Дороти постелить тебе в гардеробной.
      - Как это в гардеробной? Ты что, смеешься? Ну, знаешь, Пупс, хорошенького понемножку, хватит. - И без сил опускается на диван. Человек возвращается домой чуть не при смерти, а ты только о том и думаешь, как бы сорвать свою злость.
      - Но, Дик, я думала, в гардеробной тебе будет удобнее.
      - Так для чего я, по-твоему, вернулся? Брось, Пупс, сколько времени мы с тобой женаты? Поздновато нам играть в такие игры.
      И ночью он обнимает ее, нежно целует, заверяет, что простил ее. Нелегко с тобой, Пупси. Не всякий выдержал бы. Но что-то в тебе есть такое, перед чем я не могу устоять. Вот не могу, и все. - А потом снова жалуется на сердце и посылает ее за рюмкой коньяку. - Сиделка ты хоть куда, Тибби. Этого у тебя не отнимешь.
      Оба понимают, что в их отношениях произошел сдвиг, что теперь хозяйкой в доме стала Табита, одержавшая верх благодаря своей моральной силе. Но для нее это означает еще и еще работу. Из чувства долга она пускает Бонсера к себе в постель, ухаживает за ним, когда он болеет; из гордости даже не пользуется своей властью, чтобы бранить его, когда он плохо себя ведет. А ведет он себя безобразно: не только пьет, но часто и злится. Зависимое положение тяготит его, и он отыгрывается хамством и грубостью.
      Муж и жена связаны узами, которые, как ветви плюща на старой стене, с годами впиваются все больнее и все тяжелее клонят к земле.
      106
      Однажды вечером весной 1938 года компания молодежи из Лондона, подкрепившись в баре, затеяла игру в пятнашки в коридоре на втором этаже, где расположены номера. Молоденькая горничная пыталась остановить их, но безуспешно. Бонсер вернулся из Эрсли пьяный, в подавленном настроении, и не желает вмешиваться. - Оставь их в покое. Что толку разговаривать с этой мразью?
      Табита, вызванная из Амбарного дома, входит в отель с черного хода и застает в верхнем коридоре молодого человека в смокинге в единоборстве с девицей, которая визжит от хохота, одновременно жалуясь, что он разорвал ей платье.
      - Прошу прощения, - говорит Табита, - здесь это не разрешается.
      Молодой человек крайне удивлен этим замечанием и готов ответить грубостью, но Табита продолжает негромко: - Придется вам уехать. Мне очень жаль, но повторяю: всем вам придется уехать.
      И вдруг к ней подходит молодая женщина из той же компании и кричит: "Бабушка!" Широко улыбается, протягивает руку. - Ты меня не узнала? Нэн.
      Табита смотрит и не верит своим глазам. Перед ней стоит коренастая девушка с широким кошачьим лицом, курносая, большеротая, с маленькими голубыми глазами и темно-каштановой шевелюрой. Она напудрена, нарумянена, глаза подведены, рот алеет, как рана, волосы - густые, блестящие, и на том спасибо - завиты и уложены, как у куклы в витрине парикмахера. Ни дать ни взять одна из тех проституток, совсем еще девочек, что слоняются по Лондонскому шоссе, ожидая, когда их подберет какой-нибудь мужчина с автомобилем.
      - Нэнси! - произносит наконец Табита. Ей жмут руку, ее крепко целуют. Девушка смеется ее замешательству. От смеха блеснули ровные зубы, нос сморщился, а глаза почти совсем исчезли. Это искренний, радостный смех, от которого Табите и больно и весело. - Я к тебе в гости. Только мы запоздали, а мужчины такие идиоты.
      Остальные, включая и давешнего молодого человека в смокинге, окружили Табиту и Нэнси и смотрят на них с большим интересом, как ученые, присутствующие при смелом эксперименте. Видно, они заранее обсудили с Нэнси этот план - заглянуть в логово зверя.
      Табита, поймав на себе любопытные взгляды, сразу овладела собой и говорит обычным для нее теперь строгим тоном: - Что ж, идем. Но друзьям твоим придется спуститься вниз.
      Нэнси повелительно машет рукой. - Слышали, идиоты? Брысь отсюда! - И гонит их к лестнице. А сама идет следом за Табитой в Амбарный дом, улыбающаяся, брызжущая оживлением, и там берет ее за руку. - Бабушка, милая, вот хорошо-то! Значит, ты меня не узнала? А вот и дедушка. Боже мой!
      Она только что заметила Бонсера - осев в своем кресле, он уставился на нее в тупом изумлении. Она подбегает к нему, целует в лоб. - Все такой же, ни чуточки не изменился! - А потом, улыбаясь, бросает Табите взгляд только что не подмигивает, - словно договаривается о взаимопонимании. В этом взгляде читается: "Господи, на что он стал похож! Старый младенец".
      Но Табита не идет на этот сговор, столь неуважительный по отношению к Бонсеру. Она спрашивает язвительно: - И откуда же ты явилась?
      - Я? Да из Лондона, из дому. Ведь у нас квартира в Вестминстере.
      - А мама твоя знает, что ты здесь?
      - Мама? - Она морщит нос. - Мама в Америке, от какого-то своего комитета. А Том ничего, он меня не воспитывает. Давно махнул рукой.
      - Тебе сколько же лет? - бурчит Бонсер. - Небось семнадцать, не больше. - Он тяжело поднимается на ноги и, пошатываясь, склоняется над ней, тычет толстым пальцем. - А накрашена-то - смотреть тошно.
      - Понимаете, дедушка, у меня такое несуразное лицо, приходится что-то с ним делать.
      - Размалевана, как уличная девка.
      Нэнси опять улыбается Табите. - Простите, дедушка, больше не буду. Вы очень шокированы?
      Ясно, что его мнение ей совершенно безразлично. Выжил старик из ума, ну и ладно.
      И вдруг она слышит музыку. - Ой, батюшки. Билли рассердится.
      - Билли твой жених?
      - Билли? Еще чего! Просто полезный человек, у него машина. - И она убегает. В окно слышно, как она говорит, открывая заднюю дверь отеля: Заждался? А ты в другой раз не будь таким идиотом.
      - Всегда говорил, что из нее вырастет шлюха, - заявляет Бонсер.
      Табита поддакивает ему. Но она сбита с толку, как человек, который предрекал какое-нибудь несчастье - пожарили крушение поезда - и вдруг увидел его воочию и поражен его реальностью, его неприкрытой живою силой. Она рада, что Нэнси не зашла к ней проститься. И три месяца спустя, когда старая Дороти сообщает ей, что мисс Нэнси находится в баре, ее первое чувство - досада, зачем ей помешали. Она отвечает сухо: - Если я нужна ей, может прийти ко мне сюда.
      А Нэнси уже бежит к ней и представляет ей молодого человека, высокого, серьезного и бледного, по имени Годфри Фрэзер - он привез ее в "Масоны" в своем ветхом автомобильчике. Познакомив его с Табитой, Нэнси тут же отсылает его в отель за ее сумочкой и просит за него прощения. - Ты не обращай на него внимания, бабушка, разговаривать он не мастер, хотя далеко не дурак. Только что, бедняга, болел туберкулезом. Ему нужен деревенский воздух. Я думала, может, ты приютишь нас на конец недели?
      - Кто этот молодой человек? Он твой жених?
      - Нет, что ты. Но я часто пользуюсь его машиной, если только это сооружение можно назвать машиной. У него, бедолаги, гроша нет за душой. А уложить его можно где угодно - хоть на стойке, хоть под раковиной.
      За эти три месяца девушка изменилась - повадка более сдержанная, и одета проще. Выглядит старше и держится так, словно устала от жизни. За чаем в гостиной у Табиты она два часа кряду говорит о себе, как женщина, растерявшая все иллюзии. По ее словам, ей всегда было скучно в школе (дурацкая была школа) и скучно дома, где она вечно ссорится с матерью, а Томом Родуэлом она крутит как хочет. Особенно же наскучили ей все лондонские джазы и все ее молодые люди, которых она оптом именует идиотами.
      Мистеру Фрэзеру дается несколько поручений - проверить свечи, принести английскую булавку, которая, по словам Нэнси, должна быть где-то в машине. Табите она говорит: - Ну вот, на полчаса ему дел хватит. Нам он пока ни к чему, верно?
      - Такой славный молодой человек, а ты с ним вон как обращаешься.
      - Годфри не обижается. Он любит быть на побегушках.
      - А ты злоупотребляешь его любезностью.
      Нэнси смотрит на нее с веселым удивлением - бывает же еще такая старомодная наивность! Потом говорит: - Я знаю, Годфри миляга. Когда-нибудь я, возможно, даже выйду за него замуж. На него можно положиться, верно? Но я еще не собираюсь на покой, хочу сначала пожить в свое удовольствие.
      А через полчаса, расцеловав Табиту на прощание, заглядывает ей в глаза и говорит: - Ужасно я тебя шокирую, да? Вижу, вижу. Наверно, я и правда дрянь ужасная.
      - Тебе совершенно неважно, шокирована я или нет.
      - Очень даже важно, честное слово. Ты мне, наверно, не можешь дать взаймы фунта два до будущей недели? Понимаешь, мы почему-то решили, что сможем здесь остановиться. Дура я, конечно, надо было написать заранее.
      Табита дает ей два фунта со словами: - Не говори, что берешь взаймы, если не собираешься отдавать.
      - Да что ты, миленькая, - протестует Нэнси, - непременно, непременно отдам. В понедельник вышлю тебе почтовый перевод.
      И опять Табита чувствует облегчение, распростившись с этой немыслимой внучкой. Безобразие! Как может девушка быть такой испорченной, такой откровенной эгоисткой? "Можно быть уверенной, до добра это ее не доведет". Но ей тяжело, неуютно. И, не получив почтового перевода, она решает: "Значит, больше не приедет, ну и хорошо. Только беспокойство для Дика".
      И действительно, пять месяцев о Нэнси ни слуху ни духу. А затем она как-то поздно вечером появляется с новым молодым человеком, высоким, сутуловатым блондином. Держится он томно, но любезно, словно бывать в обществе для него привычно, но неизменно доставляет удовольствие. Его фамилия Скотт, Нэнси называет его Луис или Лу и командует им, как и остальными, но словно бы с большим правом. Одета она нарядно, и властный тон уже не такой наигранный. Она, очевидно, начинает себя уважать, и властность ее стала естественнее.
      Она сообщает Табите, что Лу Скотт - офицер, служит в авиации. - Имей в виду, он порядочный задавака, я его держу только для танцев. - О взятых взаймы двух фунтах она не упоминает, однако осведомляется, есть ли свободные номера.
      - В одиннадцать часов вечера? - спрашивает Табита, а сама думает: "Форменное вымогательство".
      - Я особенно и не надеялась, бабушка. Но мы всю дорогу спрашивали, нигде нет мест.
      - Меня, значит, оставили на худой конец?
      - Просто не хотели беспокоить. Ну ничего, мы можем переспать и в машине, верно, Лу?
      - Ты можешь переночевать в гардеробной, - говорит Табита, - а Лу, если он не против, я могла бы поместить в мансарде. Там сейчас пустует одна из комнат для горничных.
      - Так чего же еще и желать! - И их разводят по местам.
      Табита, лежа в постели у себя в спальне, слышит, как за стеной Нэнси что-то напевает себе под нос, вот она стукнула ящиком комода, вот легла. А примерно через час пружина кровати опять зазвенела и очень осторожно отворилась дверь в коридор.
      Табиту, еще не успевшую толком заснуть, удивляет эта осторожность, а еще больше она удивляется, заслышав, как скрипнула чердачная лестница. Весь сон слетел с нее, она прислушивается, и ей кажется, что кто-то тихо ступает по верхнему коридору, что там отворилась и снова затворилась дверь.
      Наверно, почудилось. Но через двадцать минут она встает, стараясь не шуметь. Слышится сердитое ворчание Бонсера: - Что еще выдумала? Неужели не можешь лежать спокойно? Разбудила меня.
      - Мне показалось, что Нэнси поднялась в мансарду.
      - Ну и что? Говорил я тебе, она шлюха.
      - Ой, Дик, не могу я этому поверить. У нас в доме!
      - Да что на тебя нашло? Не хуже моего знаешь, что это за штучка. А какое получила воспитание - ни религии, ни правил, ни дома настоящего, вместо матери - ходячий митинг в юбке, ни капли уважения к кому бы то ни было. Сама небось видела, как она обошлась со мной тогда, в первый день, насмеялась надо мной, над родным дедом. Она и над тобой смеется, будь уверена. Плюнь ты на нее, ради бога, и ложись. А завтра вышвырнем ее к черту.
      Табита ложится, чтобы успокоить его, но сна у нее ни в одном глазу, так что даже лежать неподвижно для нее мука. В душе ее полное смятение. Рассудок твердит: "Нет смысла так волноваться, девчонка того не стоит". Но слух жадно ловит хоть какие-нибудь звуки из гардеробном.
      Через час она снова встает и выходит в коридор; дверь в гардеробную приоткрыта, Табита толкает ее. Кровать пуста. Но Бонсер уже ворочается и кряхтит. Он почувствовал, что ее нет рядом, и она спешит обратно в постель.
      - О черт, это еще что за фокусы? Всю ночь не даешь мне спать. Как после этого прикажешь быть в форме?
      И вдруг Табиту начинает разбирать смех. Ее напряжение ищет выхода, и на минуту ей показалось, что во всей ситуации есть что-то уморительное, от чего спастись можно только смехом. Но, ужаснувшись собственной слабости, она тут же себя одергивает: "Нет, это безобразно, это грешно. Дик прав нужно ей сказать, что мы не хотим ее здесь видеть".
      А утром за завтраком ее ставит в туник и поцелуй Нэнси, ее отличное настроение, и мягкая учтивость молодого человека, когда он, склонившись над чашкой с кофе, задумчиво рассуждает об этичности воздушных бомбардировок. Допустимо ли бомбить гражданское население? "Если это позволяет быстро з-закончить войну, - глубокомысленно тянет он, чуть заикаясь, - то может сохранить много жизней. Но оправдать убийство женщин и д-детей невозможно". Вопрос этот, видимо, не на шутку его занимает. А Табита, негодуя и дивясь, смотрит на Нэнси. "Не могу поверить. Не могла она так поступить".
      Они благодарят ее еще и еще раз и уезжают. И при виде Нэнси, которая машет ей из окна машины, растянув алые губы в улыбке, Табита окончательно убеждается: "Ну конечно, она у него была - чего же от такой и ждать. А ей еще и восемнадцати нет - ребенок!"
      107
      Мысль о Нэнси стала каким-то наваждением. Эти тайные звуки в ночи, эта отвага - взяла и пошла к любовнику, - все это живет у Табита в мозгу, не забывается ни на минуту. "Но что я могу? Она только посмеется над моими словами".
      Однако ей так неспокойно, так стыдно бездействовать, что через два дня она сама едет к Нэнси в Лондон.
      Нэнси дома нет, а Кит Родуэл, только что собравшая свою младшую дочь на прогулку, встречает ее неласково.
      - Я Нэн три дня не видела. Мы думали, она у вас.
      - От нас она уехала в воскресенье вечером. С ней был молодой человек, некий Луис, и мне стало тревожно.
      - Не спрашивайте меня про ее молодых людей, у нее их десятки, один никчемнее другого.
      - Но, Кит, она ведь еще ребенок. Это не опасно?
      - Право же, я не отвечаю за Нэн. Ей на все наплевать - на дом, на меня, на Тома. - Голос у Кит сердитый, усталый. Она похудела, в волосах седина. Выглядит она много старше своих лет, держится не так уверенно и невозмутимо. Не смотрит собеседнику в лицо - взгляд ее все время устремлен мимо или выше, точно она вглядывается куда-то вдаль.
      Резко отвернувшись от Табиты, она открывает дверь в соседнюю комнату, кабинет Родуэла, и кричит: - Не забудь, ты хотел дать мне просмотреть твою речь.
      - Сейчас некогда. - Он выходит вместе со своей секретаршей, молодой женщиной с большими синими глазами и облачком светлых волос, на ходу договариваясь с ней о программе дня. Оба бросают безучастный взгляд на Кит, когда она заговаривает о политическом положении. - Как можно надеяться, что Германия будет разоружаться, когда это злосчастное правительство продолжает строить самолеты? - И сразу видно: этот довод представляется ей столь ясным и неопровержимым, что, раз правительство его игнорирует, значит, им движут какие-то тайные преступные мотивы. Безобразие. Наверно, за этим стоят фабриканты оружия.
      Молоденькая секретарша сочувственно смотрит на Родуэла своими синими глазами. А у Родуэла на лице и правда написана скука. За пять лет в парламенте он располнел и набрался важности. Его благодушие - это теперь поза государственного деятеля: обогатившись опытом и секретной информацией, он снисходительно выслушивает пустую болтовню непосвященных.
      Совсем недавно он обратился к своим избирателям с речью, в которой категорически утверждал, что войны не будет, если только не спровоцировать чем-нибудь Гитлера. "Немцы боятся войны, они чувствуют, что окружены врагами, и наше дело - усыплять их подозрения. Вот почему ставка на вооружение так неправильна и опасна". Но этот же довод в устах жены раздражает его. - Да, да. - Политическими рассуждениями Кит он сыт по горло.
      С Табитой он держится очень дружелюбно и весело. - Нэн? За Нэн не беспокойтесь. Нынешние молодые женщины умеют за себя постоять. - Он говорит, точно выступает на предвыборном собрании; и в сопровождении сочувствующей и преданной секретарши выходит из комнаты с улыбкой актера, эффектно закончившего монолог под занавес.
      Табита снова обращается к Кит: - Но послушай, кому-то надо бы все-таки поговорить с Нэнси. Очень уж она молода.
      Кит отвечает совсем уже несдержанно: - Говорить с Нэн бесполезно. У нее всегда были на уме одни удовольствия, и за это я, право же, не в ответе.
      - Ты уж не меня ли винишь?
      - Я, во всяком случае, не виновата.
      И не в силах продолжать этот бессмысленный спор, она подхватывает на руки дочку - крошечную толстушку, до смешного похожую на отца, - и уносит куда-то в глубину квартиры.
      Табита уезжает в бешенстве. "И это называется мать! Да меня же еще винит в том, что Нэнси такая сумасбродка. Впрочем, она никогда ни в чем не признавалась".
      Измученная, безутешная, она возвращается в "Масоны", где ее ждет телеграмма. "Можешь дать взаймы пять фунтов? Срочно". И адрес маленькой гостиницы в Сассексе.
      "Надо полагать, она там с этим человеком", - решает Табита и телеграфирует в ответ: "Прошу поподробнее".
      Два дня молчания, потом коротенькое письмо из пансиона в Южном Уэльсе: "Дорогая бабушка! Я в безвыходном положении, не знаю, что делать, если сейчас же не добуду 20 фунтов. Не стала бы у тебя просить, если б знала еще кого-нибудь, у кого есть деньги. Но если лишних денег нет, не посылай ни в коем случае. Верну, как только получу свои карманные. Крепко целую. Нэн".
      Табита возмущена. "Ну не типично ли? Что прикажете делать с такой нахалкой? Да еще застраховала себя от чувства вины - нарочно пишет, чтобы ничего ей не посылать, если это меня хоть сколько-нибудь затруднит. И что она делает в Уэльсе?"
      Она пишет строгое письмо, требуя объяснений. Что Нэнси там делает? Она с Луисом? На что именно ей нужны деньги?
      Три дня спустя приходит телеграмма: "Вышли телеграфом 10 фунтов только взаймы. Ответь немедленно. Пропадаю. Нэн".
      Телеграмму принесли, когда Табита была по делам в Эрсли. Она вскрыла ее уже вечером и выяснила, что деньги можно перевести только завтра. Теперь она не находит себе места от страха. Слово "пропадаю" ужаснуло ее. Она уже представляет себе, что Нэнси выгнали на улицу или посадили в тюрьму. Она не может уснуть, и Бонсер злится. - Да не крутись ты. Что с тобой сегодня творится?
      - Ничего.
      Но Бонсер, хоть и не считается с ее чувствами, безошибочно их угадывает. - Опять волнуешься из-за этой потаскушки?
      - Очень мне нужно волноваться из-за Нэнси, когда она так себя ведет.
      - Так что тебя гложет? Уж эти мне бабушки. Курам на смех.
      Табита вздыхает про себя: "Если б она хоть стоила того, чтобы из-за нее волноваться".
      Утром она посылает Нэнси десять фунтов. И опять ни слова в ответ, а через месяц, вернувшись из города, она застает Нэнси у себя в гостиной развалилась в самом удобном кресле и курит сигарету. - Явилась, значит? говорит она холодно. - Ты хоть получила те десять фунтов?
      Нэнси медленно поднимается, целует Табиту и отвечает отсутствующим тоном: - Да, конечно, я же тебе ответила.
      - Ничего ты мне не ответила. Ты разве не знаешь, что о получении денег нужно извещать? Они могли пропасть. Я уже не говорю о том, что это принято.
      - Но я помню, что ответила. - Нэнси это, видимо, глубоко безразлично. Она и забыла об этих деньгах. Это давнишнее благодеяние значит для нее так же мало, как сегодняшний нагоняй. То и другое она принимает от бабушки как должное. Она опять развалилась в кресле и говорит в пространство: - А меня здорово по голове стукнуло.
      - Это что значит на человеческом языке?
      - Луис меня бросил. Я этого, конечно, ждала. Впрочем, нет, неправда. Это был сюрприз. В общем, я чувствую себя дура дурой.
      - Если имеешь дело с мужчинами, надо быть готовой к сюрпризам.
      - Но я думала, он правда влюблен, почему - сама не знаю. Наружность у меня не ахти и ума не так чтобы много.
      - Жаль, конечно, что в школе ты не была прилежнее.