Гости шпалерами выстроились по всей лестнице, Голлан ждет внизу, но Гарри не дает ей пройти и говорит все громче: - А теперь вот до чего дожили! Повременила бы ты еще немножко, Тибби, и мне бы лучше было, и тебе.
      Брат и сестра смотрят друг на друга почти с неприязнью. Наконец Табита наспех целует его и спускается по лестнице, храня на лице выражение грусти и всепрощения. Она чувствует себя как пророк, которому нет славы в своем отечестве, потому что отечество не понимает, что он стал пророком. Автомобиль трогается, а она и не оглянулась на родной дом.
      Голлан берет ее руку, улыбается тонкими губами, обнажив ровные фарфоровые зубы. - Ну вот и уехали. Вот и хорошо.
      У Табиты, еще чувствующей на себе осуждающие взоры Фруд-Грина, эти слова находят неожиданный отклик. Только теперь она окончательно убедилась, как была права и как неправы и ограниченны Гарри и все фрудгринские моралисты. Она всем своим существом ощущает, какое это великое благо - занять недвусмысленное, узаконенное положение. Она теперь - жена, с правами и обязанностями жены. И на улыбку Голлана отвечает с заботливой лаской: - Не очень устал, Джеймс?
      - Устал? Я? Я никогда не устаю.
      Но она отменяет театр, намеченный на вечер. Джеймс устал, ему нужно пораньше лечь.
      Он послушен своей ненаглядной. - Ну что ж, Берти. Будь по-твоему.
      55
      Сегодня новобрачные ночуют в Лондоне, а завтра отбывают в Париж. Но, проснувшись утром, Табита видит, что вторая кровать пуста. Слуга вкатывает в спальню столик с завтраком и подает ей записку. Голлан сообщает, что ему звонил архитектор, который руководит кое-какими работами в Хэкстро, и он решил смотаться туда, чтобы вразумить этого идиота. "Париж придется отложить до завтра, я должен быть уверен, что в Хэкстро все будет готово к твоему приезду".
      Среди дня он звонит сказать ей, что работа идет хорошо, ближе к вечеру опять звонит и вызывает ее к себе. "Задержки по вине всяких идиотов. Тут дел хватит еще на неделю, а я не могу неделю жить без тебя, Берти".
      Табита, слегка удивленная, пытается его оправдать - нервное состояние, возраст... Она едет в Сассекс и убеждается, что Голлан до крайности возбужден, мечется среди архитекторов, садовников, декораторов, землекопов и электриков, всех дергает, всем сразу дает указания.
      Дом перестраивается. Готова всего одна роскошная спальня и прилегающая к ней небольшая гардеробная, где Голлан спит на железной походной кровати.
      - Хотел приготовить тебе сюрприз, дорогая, но эти болваны все перепутали. Если б я не приехал, они бы тут до рождества провозились.
      Все - ей, все для нее. Табита уже не знает, что и думать: то ли Голлан так ее добивался, потому что ему нужна хозяйка для его новой игрушки, этого дома в Хэкстро, где он будет разыгрывать хлебосола-помещика; то ли приманивал ее этим Хэкстро, вообразив, что она обожает устраивать приемы. Так человек, приобретя в собственность ювелирное изделие, которое пленило его не только своей красотой, но и уникальностью придумывает для него богатый, затейливый футляр. На Табиту сыплются подарки - туалеты, драгоценности, мебель, долженствующие также приумножить великолепие нового дома. Они нужны ей как хозяйке Хэкстро.
      Голлан сам объясняет это Табите - хотя требует он от нее так мало, что это ее даже огорчает, однако общества ее несомненно ищет. Он говорит с ней целыми днями; и в любой час ночи может ворваться к ней в спальню, чтобы сообщить какие-то новые сведения, поделиться какой-то новой сумасбродной затеей. Спит он, видимо, очень мало, во всякую погоду выходит из дому, и она, памятуя о своем долге, пытается оберегать его, уговаривает пораньше ложиться. Уговоры не действуют, и она начинает сердиться. Увидев его однажды без пиджака на холодном ветру, в саду, где он распоряжается какими-то грандиозными земляными работами, она идет к нему и строго напоминает, что пора пить чай, что он с двух часов не присел и, наверно, промочил ноги.
      Он рассыпается в извинениях. - Прости, дорогая. Неисправимый я старикашка, верно? Но что поделаешь? Кому-то надо их подгонять.
      - Ты хоть бы изредка давал себе передышку.
      Он устремляет на нее туманный взгляд, как будто и не слышал, и говорит в ответ: - Вот, полюбуйся. Не могут закончить фонтан, потому что не прибыл кабель для насоса.
      - Раз кабеля нет, придется подождать. - И, взяв его под руку, она продолжает ласковым, но непреклонным тоном повелительницы: - Идем пить чай, остынет.
      Но Голлан не трогается с места. - А в Лондоне этого кабеля сколько угодно. Для чего, спрашивается, существуют телефоны, машины? Эти людишки точно в средневековье живут.
      - Да ты понимаешь, что уже шестой час?
      - Минуточку... - И вдруг исчезает. Она не видит его до самого обеда. И опять укоряет его, а он опять рассеянно глядит куда-то мимо нее. - Прости, Верти, неисправимый я старикашка. Но ничего не поделаешь, это все для тебя.
      Табита бросает на него подозрительный взгляд. Ей вдруг показалось, что этот вежливый человечек ведет с ней какую-то вежливую игру. И она вскипает: - По-моему, Джеймс, ты это делаешь нарочно.
      - Все для тебя, дорогая, все для тебя, Верти. - Секунду он смотрит ей прямо в глаза своими выцветшими глазами, но выражение их ей непонятно. Все для тебя. Верти... Ох, совсем забыл! - и срывается к телефону. Обед задерживается еще на полчаса.
      Табита злится, но понимает, что была наивна. "Он очень упрямый, и глупо было бы ждать другого от человека, который, начав с нуля, сумел нажить такое огромное состояние".
      И когда Голлан наконец появляется и опять без конца просит прощенья, она поглядывает на него не только раздраженно, но и уважительно. Она думает: "Да, я сглупила. У него же очень сильная воля; он просто меня проучил".
      И неожиданно эта мысль приносит ей облегчение. Словно она нашла опору в жизни. Словно эта чужая воля сулит ей непривычный отдых. Впервые она чувствует, что она здесь "своя". Этого ощущения она не испытывала с самого детства.
      56
      Но, убедившись в упорстве Голлана, в его неукротимой воле, она тем более волнуется перед его первой встречей с пасынком. В июне, когда Джона должны в середине триместра отпустить на три дня домой, она велит ему приехать в Хэкстро. Авось за три дня он не успеет произвести слишком плохое впечатление.
      На станции, куда она приехала встречать его в своем новом автомобиле, она нервничает. "Хорошо еще, что он перестал увлекаться боксом. Только бы он вел себя получше, чем у Гарри!"
      Подходит поезд. Джон, соскочив на перрон, бросается к матери и тащит ее за руку к выходу. - Не копайся, мам, пошли скорее. А лошадь у меня будет? А комната для гимнастики? Помнишь Гроува у нас в школе? У него есть комната для гимнастики, прямо дома.
      Табита еще никогда не видела его таким оживленным. Прошлогодний тихий бандит словно ртутью налился.
      - Только ничего не выпрашивай, Джонни, хорошо?
      Он вспыхивает и, глядя на нее зверем, кричит: - Ну что ты болтаешь глупости!
      А в автомобиле, забившись в угол и весь съежившись, прижимается щекой к краю окна и молчит.
      - Такой большой мальчик, а дуешься, как маленький! - негодует Табита. Как не стыдно!
      Джонни дергает плечом, тем выражая безмерное презрение.
      Табита думает: "Ну конечно, он будет вести себя ужасно, просто назло, из духа противоречия". И одновременно любуется кожей сына, на диво свежей и гладкой, смотрит на длинные ресницы, сквозь которые он угрюмо следит за пролетающими мимо живыми изгородями, на его волосы и надутые губы. И эта красота причиняет ей не только наслаждение, но и жгучую боль. Вся ее душа возмущается против горькой участи, которая уготована этой красоте и невинности.
      - Если будешь дерзить сэру Джеймсу, я тебе никогда не прощу.
      - Да отстань ты от меня ради бога!
      Но вот они въехали в парк, и злость его как рукой сняло. Выпрямившись, он смотрит в окно и, завидев впереди квадратный дом из красного кирпича с каменными трубами, дом времен королевы Анны, словно вынутый из коробки, в которой хранит свои игрушки великан, кричит: - Места здесь уйма! И для гимнастики найдется!
      Резко повернувшись, он прижимается к матери. - Мамочка, милая, а он какой, очень старый? Не такой скупой, как дядя Гарри? Чего мне хочется, так это какую-нибудь машину.
      - Не ори, Джонни, и постарайся не очень теребить отчима. Домни, здоровье у него неважное, и он не привык, чтобы его теребили маленькие мальчики.
      Взгляд у Джонни пустой, он ничего не понял. Вот и приехали. Он бросается в дом и обследует его без провожатых. В конце концов он сам находит Табиту и рассказывает ей, какая у нее интересная ванная комната, какие огромные зеркала. Он сообщает ей, что электричество вырабатывает динамо, оно стоит в отдельном домике, а в гараже - три автомобиля, и еще есть верстак со всякими инструментами, и еще - ремонтная яма.
      Повиснув у нее на руке, он тянет ее куда-то через задний холл, выходящий в сад, и тут появляется Голлан, завершивший ежеутренний осмотр розария. На нем садовая шляпа - из соломки, но фасоном как тирольская фетровая.
      Джонни громко спрашивает мать: - Это он и есть? Да он совсем старый.
      - Тише, Джонни, разве можно?
      Но Голлан, наделенный чрезвычайно тонким слухом, круто оборачивается. Что такое? Кто это старый? А-а, Джонни, я как раз шел тебя встречать. Ты, говорят, знаменитый боксер? Ну как твой нос? Давай-ка побоксируем. Смешно согнувшись в пояснице, он прыгает вокруг мальчика, выбрасывая вперед кулаки и креня голову с боку на бок. Возможно, ему хочется показать, какой он еще молодой.
      Мальчик глядит на него сверху вниз. Он явно решил, что этот чудной старик к тому же и старый дурак. Табита, чтобы прервать неловкую сцену, спрашивает Голлана, когда будут готовы новые электрические лампы. Но Голлан, точно не слыша, кричит: - Работаю в обеих стойках, Джонни, как Мендоза. - А потом вытаскивает портсигар. - Закурим?
      Джонни озадачен. - Я не курю.
      И Табита протестует: - Джеймс! Ему же только тринадцатый год!
      - Я в его возрасте курил, и никакого вреда мне от этого не было. Ну, Джонни, куда пойдем? Мой новый двигатель видел? Ты ведь по части двигателей все понимаешь? Пойдем-ка, объясни мне, что у него там не ладится.
      Джон медленно качает головой, глядит на Голлана подозрительно. Он понимает, что ему предлагают взятку, новую игрушку.
      - С этими двигателями вечная история, - говорит Голлан, - жиклеры засоряются.
      С минуту на лице Джона отражается борьба между подозрительностью и любопытством. Он еще слишком мал, чтобы долго помнить о самоуважении. - А жиклеры, это что?
      - Жиклеры, если хочешь знать, это наказание божие. Пойдем-ка глянем, что там стряслось. Велим механику разобрать его на части.
      Мужчины вдвоем удаляются, до Табиты еще доносится голос Джона, он сообщает, что у него тоже есть машина - модель паровоза. И Голлан что-то отвечает на такой же высокой пронзительной ноте.
      Она облегченно вздыхает. Критический момент миновал. С благодарным чувством она думает о Голлане: "Наконец-то у мальчика будет кто-то, кто заменит ему отца, кто примет в нем участие".
      И уже в эти три дня она почти не видит Джонни, разве что за столом. Все время он проводит с Голланом то у динамо, то в гараже, то в деревенской кузнице - кузнец заодно и главный в этих местах механик.
      И целыми днями они толкуют о машинах - как будто на равных. Но Табите кажется, что из них двоих серьезнее Джон. Голлан - тот все время подмигивает мальчику, смеется, ловит взгляд Табиты, чтобы привлечь ее внимание к забавным словечкам Джонни или его сметливости, и покрикивает, и гримасничает - словом, проявляет непонятное волнение, которое вызывают дети в старых людях, особенно если они не привыкли иметь дело с детьми.
      "Наверно, это для него событие", - думает Табита. И эта неожиданная дружба так ее радует, что она проникается к Голлану очень теплым чувством. И горячо поддерживает его, когда он заявляет, что Джон должен ходить в церковь.
      Сам Голлан, когда купил Хэкстро и заделался помещиком, твердо усвоил, что в обязанности помещика входит и посещение церкви.
      - Но мы ведь не ходим в церковь, - пробует возразить Джон.
      - Сейчас другое дело, - объясняет Табита. - В деревне все ходят в церковь.
      - Утром церковь, днем машины, - уточняет Голлан. - Таково расписание.
      Джон покоряется. И Табита, усевшись с мужем и сыном на фамильной скамье, может быть, именно потому, что она фамильная, чувствует, что получает от службы удовольствие.
      "Да святится имя твое". Произнося эти слова, она глубоко сожалеет, что бога нет и некому услышать благодарение тех, кто сподобился любви и душевного покоя.
      57
      Голлан не забывает о Джонни и после его отъезда в школу.
      В первый же вечер он вбегает к Табите в спальню со словами: - Скучно будет без твоего Джонни. Смекалистый мальчонка. - Устремляется к двери. Не мог этот боров Гектор подарить мне внука. - Исчезает так же внезапно, как появился. Из-за двери: - Да, славный паренек. - И опять тут, с галстуком в одной руке и воротничком в другой. - Из него выйдет хороший инженер.
      - Но все дети любят машины, Джеймс. Для них это большие игрушки.
      Голлан, как и Джонни, редко прислушивается к чужим доводам. Он с жаром подхватывает: - Да, да, они любят машины. Я сам всегда любил машины. Первую соорудил из жестянки от масляной краски. А в цилиндрах Джонни в два счета разобрался. Да что говорить, ему на роду написано быть инженером. Но я тебе спать не даю, гони меня вон.
      Голлан скрывается, но в три часа ночи Табита, разбуженная кашлем, открывает глаза и видит, что он стоит посреди спальни в ночной сорочке, с подрагивающим ночником в руке.
      - Я тебя не разбудил? Ты ведь не спала? Нет, вижу, спала. Экий я неисправимый...
      - Правда же я не спала, Джеймс.
      - Я тут думал, мастерскую для Джонни поставим около скотного двора. А еще лучше бы определить его на завод, на настоящий завод. Вот где мальчишек умеют научить уму-разуму.
      - Но Джеймс, ведь Джонни всего двенадцать с половиной лет!
      - Я-то с одиннадцати лет пошел на завод. Чем раньше, тем лучше. Табита не принимает эти слова всерьез. Ей приятно узнать, что Голлан и Джонни переписываются, и, когда в результате этой переписки в Хэкстро прибывают рабочие и превращают одну из конюшен в мастерскую, она не скупится на похвалы. "Как это похоже на Джеймса - он ни минуты не теряет. И что значит быть богатым! Теперь им с Джонни будет где играть".
      И правда, когда Джон приезжает на рождественские каникулы, он почти не выходит из этой мастерской, где Голлан учит его работать сверлом и рубанком и рассказывает, как сам обучался ремеслу пятьдесят лет назад. Уже заказано новое оборудование, идут разговоры о новом двигателе, который целиком поступит в распоряжение Джона. И в первую же неделю после возвращения мальчика в школу заходит речь о постройке в деревне мастерской по ремонту моторов.
      Можно спорить о том, начался ли завод в Хэкстро, а с ним - промышленное развитие этого тихого прихода с хорошего отношения Голлана к пасынку и мастерской Джона, или же, что более вероятно, сам Голлан, человек неуемной энергии, просто неспособен был отказаться от проектов и опытов, на которых он и построил свое состояние, так что учебная мастерская Джонни всего-навсего подожгла фитиль от пороховой бочки, которая в любом случае взорвалась бы; но точно известно, что за какой-нибудь месяц план ремонтной мастерской перерос в первый набросок плана машиностроительного завода небольшого опытного завода в деревне Хэкстро. И еще до пасхи Голлан даже в отсутствие Джонни уже проводил долгие часы в совещаниях с неким Робинсоном, приглашенным на должность конструктора.
      Работы по устройству сада закончены, цветники вызвали восхищение всего графства, но Голлан уже к ним охладел. Они ему надоели.
      Табита больше не слышит разговоров о черных розах. Теперь ее будят ни свет ни заря сообщением, что Роб Робинсон только что высказал еще одну интересную идею насчет... И она начинает привыкать к тому, что при ее появлении этот субъект безмолвно встает со стула, а не то спешит убраться с дороги. Когда Голлан приводит его обедать или завтракать, что случается все чаще, он от стеснительности грубо глазеет на Табиту, и она рада, что ее не пытаются втянуть в разговор, касающийся только таких вещей, как клапаны, турбулентность, степень сжатия и воспламенение.
      Голлан перестал приглашать в гости соседей, с него хватает Роба Робинсона. Он говорит: - Имей в виду, Роб - замечательный человек. Некоторые его идеи прямо-таки революционные.
      Но для Табиты он тяжкое бремя. С ним не о чем говорить. Ему одинаково неинтересны книги, местные новости, театр, окрестные жители, все женщины и все искусства. На вид ему года тридцать три, он долговязый, бледный, с черными, уже седеющими волосами, и выражение лица у него всегда сосредоточенное и отчаянное, как у молодого священника, задумавшего обратить всю страну в новую веру, или у механика, который носит во внутреннем кармане и в любую минуту готов извлечь на свет чертеж изобретения, по его словам - подлинно революционного. Так, Робинсон сообщил Табите, что их новый двигатель призван "революционизировать" бензиновый и что летательные аппараты призваны революционизировать весь мир. В устах Голлана и Роба "революционный, революционизировать" - это высшая похвала. В политике они оба заядлые консерваторы.
      Мечта Роба - построить аэроплан. Он несколько лет работал во Франции у миллионера Лебрена, который в 1906 году разбился вместе с аэропланом собственной конструкции, чем только и спасся от неминуемого банкротства.
      Голлана же аэропланы интересуют лишь во вторую очередь. Он взращен на двигателях, и увлечь его могут только идеи, так или иначе к двигателям относящиеся. Сейчас он с головой ушел в работу над новым автомобильным мотором, который спроектировал совместно с Робом; уже третья модель проходит испытания.
      58
      Через полгода после свадьбы Табита привыкает к тому, что в доме у нее полно не соседей-помещиков, ради которых ее так старательно готовили на роль хозяйки, а инженеров и автомобильных гонщиков, которые увлеченно рисуют на ее скатертях тупыми карандашами, полночи просиживают с Голланом в мастерской и оставляют на ее диванных подушках жирные пятна.
      Небольшой заводик у станции Хэкстро Холт каким-то образом расползся на два акра фундаментов и целую рощу стоек для строительных лесов. Табита, когда бывает в тех местах - навещает больных или заходит к священнику, видит, что работы идут полным ходом, но ничего не говорит об этом Голлану, потому что он ничего не сказал ей. Ее непосредственность уравновешивается только супружеским опытом, подсказывающим, что не следует задавать вопросов, на которые Голлан еще не изъявил желания отвечать.
      Когда Стоуны после долгого времени неожиданно являются в гости и спрашивают, что это строится в Хэкстро, она отвечает как разумная жена, осведомленная о деятельности мужа, всецело ее одобряющая: - Джеймс устроил там несколько мастерских. По-моему, это была хорошая мысль, ему это так интересно.
      Стоуны смотрят на нее с жалостью. А известно ли ей, что этот завод обойдется в полмиллиона? И Энни стонет: - Вы, значит, не знали. Он никому не сказал, в том-то и весь ужас.
      - Безумная затея, - говорит Гектор. - Конкуренция на автомобильном рынке уже сейчас нешуточная. И людей, которым по средствам автомобиль, очень немного.
      - Не понимаю, зачем их вообще покупают, - сетует Энни. - Гадость такая, только лошадей пугать. И никому они, в сущности, не нужны, кроме изобретателей. Запретить бы нужно всякие изобретения.
      - Перестань, Энни, чепуху говоришь. Ты же не хочешь, чтобы Германия и Америка нас обогнали. Нет, я исхожу просто из того, что у твоего отца для такого предприятия нет ни здоровья, ни капитала. А где он, между прочим? Он сказал, что будет дома.
      - К сожалению, его куда-то вызвали.
      - Исчез, - причитает Энни. - Он всегда так, когда задумает какую-нибудь сумасшедшую выходку. Возьмет и исчезнет. Просто горе, когда люди стареют, да еще чудят. Сперва были женщины...
      - Т-с-с, Энни. Мы к тому ведем, Табита, что этот завод необходимо прикрыть. Достроить его он все равно не сможет, не хватит денег. Насколько я знаю, у него сейчас на одну заработную плату уходит двадцать тысяч в год.
      Внезапно Табиту охватывает страх. Ощущение прочного покоя и даже образ Голлана, сведущего и всевластного, разом исчезает, как безмятежный ландшафт за окном вагона, когда поезд входит в туннель. И только отражаются в оконном стекле пассажиры, и сама она с Джонни, запертые в тесном освещенном пространстве, беспомощные, бессловесные, увлекаемые вперед неведомой силой.
      Слова Энни Стоун вдруг обретают смысл. "Сумасшедшие выходки... сперва были женщины..." И то, что казалось ей в Голлане предприимчивостью и силой воли, оборачивается упрямством и бредовым прожектерством выжившего из ума старика.
      Ей уже видится разорение Хэкстро и Джон, снова брошенный на произвол судьбы, вынужденный, может быть, просить подачек у Гарри. Вечером она едва может дождаться, пока Голлан сядет обедать, и тут же обрушивается на него, требовательно и резко:
      - Гектор говорит, что ты хочешь построить около станции настоящий завод.
      - Дело тут вот какое, Берти. У меня идея - собирать новый двигатель на тележках, они будут ехать одна за другой по рельсу.
      - Но разве ты забыл, Джеймс? Ты же говорил, что уйдешь на покой.
      - Какое дело Гектору до моего завода? Он-то никогда ничего не делал.
      - И еще он сказал, что у нас на это нет средств.
      Голлан, не отводя глаз, отвечает: - Да, кстати, надо написать Джонни про новую модель Роба. Она пролетела пятьдесят футов.
      Внезапно страх Табиты прорывается гневом. - Мои слова для тебя ничего не значат. Не знаю, зачем я вообще еще что-то говорю.
      - Берти, дорогая, - вид у Голлана глубоко удрученный, - ты для меня все. Я так ценю твои советы.
      Но на той же неделе, первой неделе июня 1908 года, она видит на лугу за станцией целый палаточный городок и узнает, что там будут жить несколько сот строительных рабочих. Возводятся стены, и две высокие трубы растут так быстро, что через месяц они уже переросли деревья парка, так что Табита видит их из окон своей спальни.
      Голлан ни слова не говорит об этих знаменательных событиях. Он все так же ласков и кроток. Но Табита взбешена и уязвлена этим хладнокровным неповиновением. Отклика он от нее не дождется.
      59
      И начинается война, необъявленная, почти без выстрелов. Поединок двух воль. Табита не проявляет сочувствия, и вечером, когда Голлан в самом доверительном настроении является к ней со своими рассказами, она слушает молча, лишь изредка вежливо произнося: "Вот как" или "Понимаю".
      Тактика эта себя оправдывает. Оказывается, ей только казалось, что до сих пор она давала ему так мало, на самом деле для него это было очень существенно. Теперь он взывает к ней: - Берти! Ну чем я провинился? - Он мечет гром и молнии на Стоунов: - Небось этот Гектор тебе наговорил, что я в собственных делах не разбираюсь?
      Вид у него стал загнанный. Несчастный. Он не врывается к Табите по ночам и не кажет глаз днем. Даже завтрак берет с собой на завод, закусывает хлебом и сыром вместе с рабочими.
      "Ну и пусть", - думает Табита. Но однажды к ней заходит местный врач, старый шотландец, о котором Голлан отзывается с уважением: "Бэйн честный малый, он прямо говорит, что доктора ничего не знают".
      И с Табитой Бэйн сразу приступает к делу. - Не нравится мне, как выглядит сэр Джеймс, миледи. Он осунулся, что-то его беспокоит.
      - Разумеется. Меня-то этот завод еще больше беспокоит. Безумная затея.
      - Да, положение трудное. - Его лицо, длинное, бледное, все в морщинах, выражает интерес и задумчивость. Табите даже вспомнилась усмешка Мэнклоу. - Когда имеешь дело с такими сильными натурами, как сэр Джеймс, миледи, это явление довольно обычное. Но семейные неурядицы для него безусловно вредны. Он к вам очень привязан, миледи.
      - Вы что же, хотите, чтобы я потакала всем его сумасбродствам?
      - Этот завод для него сейчас вопрос жизни.
      Табиту возмущает несправедливость этих доводов. "Он как малый ребенок, как Джон, когда ему в чем-нибудь отказываешь. Назло готов заболеть. Это чистый шантаж".
      Когда Голлан, с каждым днем все более пришибленный, бросает на Табиту отчаянные взгляды, она напускает на себя безразличный вид. Дверь между их комнатами стоит закрытая, и Голлан теперь даже ночует иногда за заводе.
      Но тут, когда положение кажется совсем уже безвыходным, приезжает Джон и мгновенно влюбляется в новый завод. Он заявляет, что будет инженером, и хочет немедленно приступить к работе. На точно таких же высоких, визгливых нотах, как Голлан, он спрашивает, для чего ему вообще возвращаться в шкоду.
      - Милый Джонни, тебе нужно получить хорошее образование.
      - А Джеймс уже в тринадцать лет бросил школу.
      - Без знания математики даже инженером нельзя быть.
      Голлан с другого конца стола говорит, ни к кому не обращаясь: - Для инженера математика не обязательна, можно нанять специалиста. Мне еще двадцати пяти лет не было, когда у меня в штате числились двое с высшим образованием.
      От гнева Табита теряет дар речи. Только теперь она почувствовала, до чего сильна ее решимость дать Джону хорошее образование. За это она будет бороться до последней капли крови. Оставшись вдвоем с Голланом, она яростно на него накидывается: - Ты не имеешь права потакать всяким глупостям Джона. В таком возрасте что он может понимать?
      Голлан бубнит печально и смиренно: - Прости меня, Берти, но я Джона люблю, он славный паренек, жаль его портить. И зачем тебе нужно, чтобы он учил всю эту премудрость - латынь, алгебру?
      - Ничего ты не понимаешь. - Но тут же умолкает, чтобы не хватить через край. Она чуть не сказала, что Голлан, сам не получивший образования, неспособен даже понять, что это такое.
      Да и не хочет она продолжать этот спор, она еще к нему не готова. Например, она не может объяснить, для чего нужна латынь и алгебра. Она только уверена, что они необходимы как часть хорошего образования, то есть такого образования, которое создает человека определенного типа.
      Каков он, этот идеальный человек, ей не совсем ясно, но когда она говорит об образовании, ей часто вспоминается отец, на старости лет вынужденный перебраться из собственного дома в жалкие меблирашки. Табита ни разу не видела отца пьяным, не слышала его застольных шуток. Для нее, помнящей его только в гордом смирении старости, он самый мудрый, самый благородный человек, сохранивший внутреннюю независимость наперекор любым невзгодам.
      Возможно, потому, что в душе ее живет этот образ, и потому, что ее отец приводил иногда латинские цитаты и что он окончил университет, она и хочет обеспечить Джону такую же мудрость и независимость; впрочем, анализировать свои побуждения она не привыкла. Твердя, что Джон должен получить хорошее образование и поступить в привилегированную закрытую школу, она высказывает убеждение, которое сильнее логики.
      Но именно поэтому упрямство Голлана ее пугает. До каких пределов он будет сопротивляться ее желаниям? Она чувствует, как он далек от нее по образу мыслей. Это человек совершенно иного склада. В его психологии уживаются неожиданные упрощения и неведомые глубины. Стоит ей прийти к выводу, что он человек недалекий, поверхностный, и вдруг какая-нибудь одна его фраза или взгляд поражают ее необычайной проницательностью, хитростью крестьянина, которому известны все увертки в борьбе с чужой волей. Даже в его смиренном отчаянии перед лицом ее гнева она готова усмотреть подвох.
      - Я так хочу тебе угодить, Берти. Ну чем я провинился?
      - Ты и не пытаешься мне угодить. А теперь вот не жалеешь ни Хэкстро, ни Джона.
      Муж и жена глядят друг на друга. Кабаньи глазки Голлана словно наливаются кровью, готовые вспыхнуть от тлеющей в нем ярости. И вдруг он, к удивлению Табиты, говорит: - Твой сын, ты и решай. - И уходит.
      А Табита уже полна благодарности и раскаяния. Огромное облегчение порождает в ней добрые чувства. Переодеваясь к обеду, она как бы невзначай отворяет дверь в гардеробную и спрашивает Голлана: - Ну, как сегодня шли дела на заводе?
      Голлан вздрагивает, плечи у него болезненно дергаются. На лице недоверчивая грусть, угрюмость старой собаки сменяется недоумением, потом неподдельной радостью. - Берти, дорогая, родная моя, хорошо шли дела, отлично. Ты непременно приезжай, посмотри...
      - Он, кажется, очень большой.
      - Ну да, моя прелесть, моя дорогая, так и должно быть. Чем больше масштаб, тем меньше накладных расходов. Понимаешь... - Он входит в ее комнату, без умолку тараторя о производительности, о потребной площади пола. - И вся система новая, революционная. Мы все ставим на рельсы. Чтобы не рабочий шел к изделию, а изделие к рабочему. Каждый мотор на своей тележке.
      И в полночь, облачившись в свою несуразную ночную рубаху - в ней он кажется мальчиком, у которого лицо преждевременно состарилось, а умения владеть собой еще нет, - он все толкует о том, какой колоссальный рынок сбыта уготован его новому мотору.
      - Наступает эра дешевых автомобилей. Их будут производить тысячами.
      - Я уверена, твой мотор будет иметь огромный успех.
      - Конечно, как же иначе. Вот завтра я тебе все покажу.
      Улучив момент, когда он в третий раз желает ей спокойной ночи, она небрежно роняет: - Да, кстати, я на пасхальных каникулах поищу репетитора для Джонни, чтобы он прилично сдал экзамены в Чилтон.
      Пауза длится всего несколько секунд, а потом Голлан отвечает: - Да, да. Ты в этих вопросах понимаешь. Ты знаешь, что делать.
      Мирные отношения зиждутся на принципе: каждый занимается своим делом. И отношения эти теперь сердечнее, чем когда-либо. Словно оба они, пока воевали и терзались страхом, научились ценить даже мелкие знаки расположения. Табита находит случай заметить, до чего Роб Робинсон способный инженер. Она побывала на новом заводе и очень всем восхищалась. Голлан урвал три дня отпуска, свозил ее в Париж и накупил ей на тысячу фунтов новых платьев.