Овца

      Старичка он ничуть не боится. Просто он тушуется, не будучи в состоянии его понять. В детстве, когда, бывало, его с наслаждением изводил брат, он не обижался на то, что тому так весело, но страшно удивлялся, даже поражался и был готов на все, лишь бы поскорей избавиться от ужасной неловкости, - вот и теперь ему не по себе, и он не знает, как полагалось бы вести себя с такого рода загадочным и неприятным для него субъектом. Он мечтает только куда-нибудь его деть или куда-нибудь от него деться.
      - Я, - удается ему наконец выдавить, - получил от него письмо.
      - Откуда?
      - По-моему... по-моему, из Эйре.
      - Из Эйре. - Тут мистер Смит заинтересовался. Брови высоко вздернулись. - А какой адрес?
      - Адреса нет, но штемпель Эйре.
      - А марка?
      Но так как Томлин не отрывает глаз от его рта, то и не понимает сути вопроса, пока мистер Смит наконец не повышает голос и не орет ему, как глухому:
      - Марка!
      - Марка... ах, марка... Марку я, по-моему, не заметил.
      - Конверт есть?
      - Нет...
      Мистер Смит опять присвистывает бесшумно и в последний раз буравит Томлина взглядом. Выражение у него не презрительное, а скорей любопытное. Он, кажется, спрашивает себя: "Что это тут еще за вещь, что за предмет?"
      Затем, пожевав губами, он отводит глаза. И вдруг вживляется:
      - Эйре... вот оно что. Ясно. А я и не сообразил... - И уже Томлину: Большое вам спасибо, мистер, э... - и бросается к своему такси. Томлин падает в кресло.
      "Интересно, - недоумевает он, - что взбрело в голову этому типу? - И он глубоко вздыхает. - Зато я хоть не выдал бедную Флори".
      Уборщица влетает в великом негодовании, которое она обращает на Томлина. Она негодует на всех и на вся, особенно же на Томлина.
      - Куда ребенка подевали?
      - Какого ребенка?
      - Какого! - вопит она. Ребенка она любит за то, что Флори поит ее и жалуется ей на Томлина. - Он в саду был, а коляска пустая!
      И действительно, не только ребенок, но и сама Флори исчезла. И лишь со слов молочника известно, что она, простоволосая и без пальто, бежала задами с ребенком на руках.
      - Я ее спрашиваю, что случилось, а она не остановилась даже, - сообщает молочник.
      Было это два года назад, и больше Томлин не слыхал про Флори.
      И когда вечерком один в своем сверкающем жилище, уютно убранном отличной экономкой, из тех, что охотней всего наймутся к домовитому порядочному холостяку, Томлин жарит тосты и разворачивает "Таймс", он испытывает невыразимое чувство благодарности. Он признается наконец самому себе: "Да, разумеется, я овца, я абсолютная овца. Но это ведь просто счастье"!