23

Чарли, Чарли, Чарли… Чудесная моя дочурка, окрыленная девочка. Едва появившись на свет, она зажала мое сердце в свой маленький кулачок. Огонек мой, шелковый флажок добра и любви в безразличном мире. Я ее нашел!

События тех мрачных минут, когда мы вступили в деревню, неизгладимо врезались в мою память. Солнце, набрав избыток энергии, дышало на землю нестерпимым жаром, и казалось, что все происходит при ослепительных вспышках электросварки.

Из деревни доносилась странная музыка – то нарастающая, то ослабевающая.

Сперва на нас залаяла собака. Она кинулась к нам, но мальчишка-проводник отогнал ее бамбуковой палкой. Собака заскулила, и на шум из хижины вышел мужчина – посмотреть, в чем дело. Обнаженный выше пояса, он был одет в поношенные мешковатые штаны, подвязанные на икрах. В руках он держал мотыгу и, завидев нас, остановился как вкопанный. Можно было подумать, что этот крестьянин только что стал свидетелем чуда. Во всяком случае, для него мы вполне могли сойти за лесных духов.

Мальчик из племени акха вышел вперед и быстро заговорил на каком-то непонятном языке, явно не тайском, хотя я различил пару знакомых слов, когда юный провожатый указал в нашу сторону. Крестьянин махнул мотыгой на ряд домов и жестом дал нам понять, чтобы мы следовали за ним.

Мы прошли мимо к хижинам. Женщины, сидя на корточках вокруг разложенного на земле холста, перебирали какие-то корешки в зеленых наростах. Не прерывая работы, они проводили нас взглядами.

Мужчина с мотыгой вошел внутрь хижины, стоящей в тени, и, ощутив важность момента, я протиснулся вперед, так чтобы оказаться перед мальчиком, намереваясь пройти в хижину как можно скорее. Единственная свеча, горевшая внутри, едва позволяла увидеть фигуру, сидевшую с закрытыми глазами в позе лотоса на бамбуковой циновке в самом дальнем углу. Внутри стоял тошнотворный запах, от которого меня замутило. Воздух вибрировал колдовской музыкой. Я скинул рюкзак и пристроился на полу рядом с циновкой.

– Шарлотта!… – сказал я. – Шарлотта…

Она была худой, кожа да кости, но при неверном свете я не успел разобрать, насколько скверно она выглядит. Ее глаза широко распахнулись, она узнала меня и тихо-тихо, почти не слышно откликнулась:

– Папа?…

– Да, это я.

– Я чувствовала, что ты идешь. Тогда я сказал, сам не зная с чего:

– Как почтальон к Кольриджу.

– Никакой это был не почтальон.

Затем она зевнула, вытянула ноги, растянулась на циновке и закрыла глаза. Ритм дыхания у нее изменился. Казалось, она уснула.

Я чувствовал, что Мик и Фил стоят у меня за спиной.

– Это она? – спрашивали они. – Она?

У меня задрожали руки. Не просто затряслись, ходуном, заходили. И зубы застучали. Я не мог заставить себя ответить. Фил ласково взял меня за руку, и то же самое сделал Мик.

– Успокойся, – прошептал Мик. – Успокойся.

Я немного овладел собой и, освободив руки, прилег на пол рядом с Шарлоттой. Я крепко обнял ее, положил ее голову себе на плечо и вдохнул запах ее волос. Я точно знал, что именно хотел почувствовать. Тот самый чистый аромат любви, застывший амальгамой в родничке на ее макушке. То самое дуновение небес. Я вдохнул запах ее волос и ощутил это благоухание. Ощутил сполна.

Я лежал там, все еще подрагивая, но постепенно мне становилось легче. Я ее нашел. Могу теперь увезти домой. Мы все можем отправляться по домам.

По крайней мере, так мне тогда казалось.

Не знаю, долго ли я там лежал, но, когда очнулся, увидел, что Чарли уже не спит. Она сидела выпрямив спину и что-то очень тихо мне шептала.

Я попытался встряхнуть ее, похлопать по щекам и даже ущипнул. В хижине мы были одни: другие вышли за порог, как только увидели, что я прилег на циновку.

– Мик! Где ты, Мик?

Он замаячил в дверном проеме.

– Мик, я не могу ее разбудить!

Мик подошел и приложил ей ладонь ко лбу. Затем большим пальцем приподнял ее веко. Зрачка почти не было видно. Потом он чихнул. Дважды.

– Перебрала наркотиков?

Я не знал, как ответить. Не знал симптомов передозировки. Я осмотрелся. Рядом с ней стояли тазик с водой, свеча и глиняный кувшин с плавающими в застоявшейся воде подгнившими цветочными стеблями – очевидно, отсюда и шла эта вонь. Я огляделся в поисках трубки и спичек, шприца, на худой конец… черт побери, чего угодно! Но ничего не указывало на то, что она здесь принимала наркотики.

– Помоги мне ее поднять и вывести на свежий воздух, – сказал я Мику. – Позови Фила.

– Не торопись, Дэнни. Давай прикинем, на каком мы свете.

Я уставился на его крупное потное лицо.

– Что значит «на каком мы свете»? Ей нужен уход. Мы вернемся в Чиангмай, а оттуда самолетом в Англию, все очень просто.

– Просто, да не очень, – возразил Мик.

– А в чем дело?

– Выйдем на минутку, – твердо потребовал Мик. Я все еще держал Чарли за руку. – Да оставь ты ее, не бойся. Никуда она не денется. Выходи.

Я неохотно выпустил руку Чарли и последовал за Миком.

Могло показаться, что у хижины собрались все жители деревни. Они толпились метрах в десяти от двери. Это было весьма угрюмое общество. Только крестьянин, который привел нас сюда – тот, что был с мотыгой, – оживленно болтал, полагая, видимо, что односельчане должны относиться теперь к нему с большим почтением, ведь это он повстречал нас первым.

Фил сидел на крыльце сгорбившись и листал свою карманную Библию.

– Ты там пробыл больше часа, – сказал Мик. Мне это показалось преувеличением, но я ему поверил. – Пока ты был там, я тут тоже времени не терял.

Мик приблизился к толпе крестьян – беззубых старцев, мужчин в широких тюрбанах и с ножами-мачете, заткнутыми за пояса, женщин с младенцами. Он продемонстрировал несколько банкнот, помахав ими в воздухе.

– Баты, – громко крикнул он. – Доллары. – Он снова показал свои купюры, словно картежник – колоду карт. – Чиангмай. Проводник Чиангмай. Да?

Крестьяне уставились на него пустыми глазами. Он подошел к одному из наиболее сильных с виду мужчин и помахал деньгами у того под носом:

– Чиангмай? Да? Согласен?

Силач отступил на шаг. Еще один последовал его примеру.

Мик замолчал и, выудив из нагрудного кармана пачку сигарет, одну протянул мне. Он снова чихнул. Я заметил, что глаза у него покраснели и воспалены.

– Видишь, я уже пытался кое-что предпринять. Не хотелось сидеть сложа руки, пока ты был в хижине. А в ответ получил… вот это.

– Где мальчишка? Тот, который нас сюда привел.

– Ушел, – подал голос Фил.

– Они с ним поговорили, и он рванул отсюда, будто у него зад ошпарили, – сообщил мне Мик. – Сам-то я готов хоть на руках нести Чарли до самого Чиангмая. А ты запомнил, как мы сюда добрались?

Как? Конечно, я понимал, что вряд ли сумел бы сказать, с какой стороны мы пришли в деревню. Но – непонятно почему – тогда это казалось не важным. Тогда все казалось не важным, кроме одного – я нашел свою дочь. Остальное – дело техники. Я тоже был готов нести ее на руках сквозь джунгли.

Крестьяне начали расходиться.

– Сделаем носилки из бамбука, – предложил я. – Уложим Чарли и понесем. Неужели не справимся?

Мик покачал головой и бросил окурок в пыль.

– Ты против?

– Я думаю.

– О чем тут думать? Не будем терять время!

– Дэнни, нам понадобится около пяти часов, чтобы добраться отсюда до деревни акха. Быстрым шагом.

С носилками можешь еще пять часов накинуть. В любом случае надо знать, куда идти.

– Но ведь мы сумеем, Фил?

– Прислушайся к его словам, отец, – раздраженно отозвался Фил. – Ты не понял ни одного слова из того, что он сказал.

– У меня было время трезво взглянуть на вещи, Дэнни. У нас ни еды нет, ни воды, ни карты, ни проводника.

– Пойдем тем же путем, что и шли.

– Тем же путем? Дэнни, мы не в пивную собрались!

– Знаю! Я знаю, что мы…

– Дэнни, заткнись и слушай! Ты никогда никого не слушаешь! Никогда! Это джунгли! Мы в джунглях! Нам надо нести через джунгли больного человека!

– Ладно, остынь!

– Это тебе остыть надо! Сядем, соберемся с мыслями. До темноты осталось часа два, значит, сегодня, на ночь глядя, мы уже никуда не пойдем.

У меня тогда в голове все мутилось, кровь стучала в висках, и казалось, что Мик и Фил нарочно не дают мне вытащить отсюда Чарли. Если они мне не помогут, твердил я себе, – что ж, тогда справлюсь сам. Я вернулся в темную хижину, снова попытался разбудить Чарли и вышел. Из всех жителей одна старуха – беззубая ведьма с водянистыми глазками – осталась приглядывать за нами. Все же получалось, что Мик прав. В тот момент, когда я это понял, небо у меня над головой внезапно качнулось. Ничего не поделаешь, придется здесь ночевать.

Мелкими шажками старуха подошла ко мне и чмокнула губами. Она протягивала мне комочек опиума.

Не в силах сдержать приступ бессильной ярости, я выбил опиум у нее из рук.

На старуху мой поступок никакого впечатления не произвел. Придерживаясь за поясницу, она медленно наклонилась и выудила опиум своими длинными костлявыми пальцами из красной пыли. – Буууууу! – сказала она и пошла прочь. – Буууу-уууууу!

Мы остались в хижине Чарли. Если для этого и требовалось какое-то разрешение, я не знал, кто его должен дать. Да меня это и не слишком волновало – я просто хотел быть рядом с ней.

Сначала я думал ее не тревожить, но состояние у нее было скверное. Первым делом я решил, что Чарли надо помыть. Фил мне помогал. Одета она была в шорты и пропотевшую футболку, и, когда мы сняли с нее одежду, я заметил следы пролежней на спине. Конечно, она осунулась, но, похоже, не голодала. Очевидно, жители деревни заботились о ней. Ведь кто-то должен был приносить свечи, менять воду в кувшине.

Фил смочил фланелевое полотенце и протер сестру; у Мика нашлась мазь-антисептик, которую он бережно нанес на больные места. Сам он выглядел неважно: хлюпал носом и казался вконец изнуренным. Только бы не заболел, подумал я как последний эгоист. Когда мы сделали для Чарли все, что могли, я предложил Мику, чтобы он прилег отдохнуть. Сам я собирался пойти раздобыть нам чего-нибудь поесть. Мик на удивление легко согласился.

Я попытался взбодрить его, напомнив о пиве. Сумели же мы достать пиво в деревне лайсу, но здесь, как я понимал, надеяться было особо не на что. До сих пор заботу о наших нуждах целиком брали на себя проводники. У меня в кармане было несколько батов, и я отправился выяснять, что тут у них почем.

Дневная жара накалила красную землю, и от этого вечерний воздух казался вязким, как патока. Из центра деревни все еще доносилась странная музыка, так что я направился прямо туда.

Среди хижин не наблюдалось особого оживления. Осторожно проходя мимо, я чувствовал, что крестьяне затаились внутри своих жилищ. Перед хижинами в котелках что-то варилось, но никто не следил за стряпней. Черные свиньи и тощие куры лежали в теплой пыли. В этот предвечерний час даже собаки не лаяли.

Наконец я добрался до поляны, посередине которой стоял расшатанный стол, а на нем, прямо как священный тотем, красовался старый, пыльный радиоприемник «Хитачи». От задней стенки приемника тянулся длинный кабель, и, когда в музыкальных аккордах наступала пауза, было слышно, как где-то поблизости тарахтит генератор. Я проследовал вдоль кабеля до сарая, где и обнаружил старый бензиновый движок «Хонда». Работал он, по видимости, вполне исправно.

От остального пространства сарая генератор отделяла бамбуковая перегородка с проходом. Заглянув за перегородку, я увидел большие одинаковые картонные коробки, сложенные рядами. Коробки – а их тут насчитывалось штук сорок – были запечатаны. Я провел пальцем вдоль крышки на одной из упаковок, но так и не понял, что там может быть внутри.

Музыка грохотала на полную мощность, даже динамики дребезжали. Вернувшись к радиоприемнику, я вдруг заметил необыкновенно странное сооружение.

Это была грубая арка вроде плетеной беседки. Постройка служила воротами, а у столбов по обе стороны прохода были устроены огороженные площадки. Эти площадки и привлекли мое внимание.

Там находились грубо вырезанные из дерева человеческие фигуры. Некоторые были сделаны просто из развилок, обтесанных и перевернутых «вниз ногами». Я даже присвистнул, заметив внушительные сучковатые члены, торчащие у некоторых фигур. Таких «мужчин» здесь было пятеро.

Рядом в пыли раскинулись их подружки. Местный умелец тщательно подобрал стволы с очертаниями призывно изогнутых женских фигур. У каждой имелся скругленный тесаком животик и глубокий пупок. Некоторые фигуры были обтесаны до половины, по пояс, другие сработаны целиком, до головы, непропорционально маленькой и вырезанной довольно схематично.

Я наклонился, чтобы потрогать одну из лежащих «женщин», и уже почти дотянулся до гладкой деревянной поверхности, но тут за рукав меня схватил крохотный мальчишка. Он испуганно махал руками и всячески давал мне понять, что я не должен дотрагиваться до фигурки. Очевидно, я только что чуть не нарушил племенное табу.

Малыш продолжал что-то выкрикивать, а я, растерявшись, вернулся в хижину, но не стал никому рассказывать о своей находке. Мик спал, а Чарли, похоже, недавно проснулась. Ее кормила старуха, из рук которой я выбил опиум. Когда я вошел, старая карга сердито покосилась на меня. Фил тоже взглянул в мою сторону и пожал плечами.

24

Меня ожидала долгая темная ночь. Когда я вернулся в хижину, старуха поила Чарли бульоном из чашки, и та послушно пила отвар маленькими глотками. Я, конечно, попробовал с ней заговорить, но на этот раз Чарли меня не узнала: ни слова «папа», как в первую минуту нашего свидания, ни шуток о Кольридже, ни искорки узнавания. Она глотала бульон и не реагировала на мои слова. Тем временем старуха поглядывала на меня, и в ее поджатых губах мне мерещилась насмешка.

– Она тебе что-нибудь говорила? – спросил я Фила.

– Ничего.

Но ведь Чарли сидела подтянутая, сидела и ждала меня, когда я вошел в хижину. Она меня ждала. Когда я рассказал об этом Мику и Филу, оба покосились на меня недоверчиво. Я и сам начал в этом сомневаться, будто наш короткий разговор происходил в каком-то воображаемом мире. Здесь у меня уже стала стираться грань между вымыслом и реальностью.

Когда я оставил попытки заговорить с дочкой, старуха кивнула, подошла ко мне и снова достала опиум из складок юбки, на сей раз вместе с маленькой керамической трубкой и коробком спичек. Она ткнула пальцем в сторону Чарли.

– Нет, – твердо сказал я.

Старуха пожала плечами и убрала свои причиндалы.

Я понимал, что если Чарли уже пристрастилась к траве, то теперь у нее может начаться ломка. Но я не мог понять, чем вызвано ее теперешнее состояние – опиумом или чем-то иным. В тот момент я решил сделать только одно: запретить прием опиума и посмотреть, что будет дальше.

– Старушка делает это из добрых побуждений, – сказал Фил, читая мои мысли. – Наверняка это она присматривала за Чарли, кормила ее, ухаживала за ней. Скорее всего у этих людей никаких других лекарств и нет, кроме опиума.

Я знал, что он прав. Эта почтенная прародительница племени мало походила на уличного торговца «колесами» у ворот школы.

– Трубку, – прошептала Чарли.

Старуха посмотрела на меня тяжелым взглядом, будто говоря: «Ну, и что ты будешь делать?» Ее лицо казалось очень древним, похожим на обезьянье, но бросалась в глаза удивительно гладкая кожа. Я не сумел бы понять, то ли состарилась она раньше времени, то ли, наоборот, сохранила неувядающую молодость; вот только глаза ее выдавали. Они казались прозрачными и бесцветными, как выгоревшая на солнце пластмасса. Это придавало ей какой-то потусторонний, шаманский вид.

Она пыталась рассказать мне что-то про Чарли, дотрагивалась до своего плеча и показывала куда-то наружу, но все безрезультатно. В конце концов, жестко усмехнувшись, она замолчала.

Когда всем стало ясно, что я не позволю Чарли притронуться к опиуму, я попытался растолковать старухе, что нам тоже не мешало бы поесть. Я показал на спящего Мика, на свой разинутый рот и стал делать вид, как будто жую. Потом вытащил из кармана несколько батов.

Она выбила монетки у меня из руки, в точности повторив мой жест, а затем молча взглянула на меня так, что я растерялся.

Деньги рассыпались по полу.

– Ну, все ясно, – произнес я. Она наморщила нос.

– Бууууу! – сказал я, и это, похоже, понравилось ей больше. Старуха вышла из хижины, а когда вернулась, в руках у нее была большая миска супа с лапшой и три ложки. Я разбудил Мика, но он застонал и, заявив, что не может даже смотреть на еду, тут же заснул. Суп был жидкий, с какими-то ароматными приправами вроде шалфея и лука, напомнившими мне о доме. Мы с Филом поужинали молча.

Позже я попытался заснуть, но ничего не вышло. Голова работала без толку, вхолостую. Ведь вроде я нашел Чарли, а получается, что не совсем. Я был готов увезти ее домой, но это оказалось невозможным. Она спала, я лежал на соломенном тюфяке рядом с ней и держал ее за ногу. Не знаю зачем. Ни синяков, ни царапин на ее ноге я не заметил, но чувство было такое, будто она совершила прыжок в другое измерение – в мир, полный духов и демонов с жестокими глазами, а я держал ее за лодыжку, стараясь вытащить обратно, в наш мир.

Ночью мы с ней даже поговорили. Разговор вышел примерно таким:

– Трубку.

– Нет, Чарли. Больше никаких трубок.

– Папа, это опять ты?

– Я, милая.

– Папа, ты то приходишь, то уходишь. А где мама?

– Сейчас я с тобой.

– Зачем ты держишь меня за ногу?

– Чтобы ты не упала.

– А тут высоко? Да, похоже, очень.

– Я тебя держу, милая.

И она заснула. Позже ночью она встала и с трудом дошла до тазика в углу. Я помог ей, как делал в те дни, когда ей было два года, а я усаживал ее на горшок. Потом она доковыляла обратно и легла.

Все это время Фил храпел и ворочался во сне. Я снова постарался заснуть, но не смог. Лежал, уставившись в потолок, крытый сухими табачными листьями, встал, попил воды, потом проверил спящего Мика, положил ему руку на лоб: у него была высокая температура. В поисках аспирина – на случай, если он проснется, – я перерыл свой рюкзак и на дне нашел книжку Томаса Де Квинси. Я уже пробовал ее читать, но потом бросил, взял с собой и начисто про нее забыл.

Мозг судорожно работал. Я решил, что, пожалуй, почитаю при слабом свете свечи, а вдруг словоохотливый Де Квинси нагонит на меня сон. Ему тоже приходилось писать при свечах, портить глаза. Хотя, наверное, когда у тебя голова трещит от опиумной настойки, на зрение уже наплевать.

Лежа там, рядом с Чарли, в тускло освещенном закутке, я прочитал одну довольно странную историю. Де Квинси вспоминал об аптекаре с Оксфорд-стрит, который продал ему первую порцию опиума. Писатель намекал, что аптекарь мог быть неземного происхождения. Я знаю, насколько безумно может прозвучать такая идея, в сущности совершенно дикая, но она как-то надолго врезалась мне в память. Де Квинси писал, что часто возвращался на Оксфорд-стрит и не нашел ни лавки, ни самого аптекаря. По его мнению, все выглядело так, будто аптекарь, исполнив свою миссию, вернулся к себе, в иной мир.

Я припомнил странные рассказы Деккера об этих местах. Возможно, это мое болезненное восприятие следует приписать тому, что читал я ночью в тяжелом, подавленном настроении. Или тому, что воздух был полон резкого сладковатого запаха, и я знал, что меня окружают бескрайние маковые поля, источающие в ночи свое благоухание. И мне казалось, что там, в темноте, бродит громадный опиумный дух. Ищет последователей, сторонников, учеников и находит все новые жертвы.

Я отложил книгу. Думаю, я все еще надеялся благодаря чтению проникнуть в мысли Чарли, понять, что творится у нее в голове. Почему умная молодая женщина сознательно взваливает на себя такую обузу?

Я понимал, отчего местные жители курят это зелье: а чем им еще заниматься в джунглях? Но для

Чарли были доступны все блага современной жизни. Ресторанчики, концертные и театральные залы, груды продуктов и товаров, телевидение, кино. Хотя телевизор, пожалуй, не пойдет. Вечер в обнимку с телевизором даже у меня вызывает желание обкуриться до дури. Но все остальное?

Некоторое время я думал об этом. Почему все это звучит так слабо и неубедительно? Временами я ненавижу звук собственного голоса, ход своих мыслей. Театральные залы? Ханжество какое! В моем городке два театра, и я за всю жизнь не побывал ни в одном. Искусство кино? Когда мы с Шейлой последний раз ходили на фильм, мороженым торговали прямо в зале, невзирая на искусство. Магазины я сам терпеть не могу, особенно супермаркеты. А что до ресторанчиков, конечно, я не прочь пропустить кружку-другую пива, но для этого мне не нужны ни «викторианские интерьеры», ни дешевая стилизация конюшни с хомутами, развешанными по стенам. Ну, а наша викторина? Всего лишь игра. По-настоящему серьезные, фундаментальные вопросы о жизни играючи не решить, да их в «Клипере» по вторникам никто и не задает.

Я попытался вспомнить, чем занимался в тот день, когда услышал про несчастье с Чарли. Точно, собирал мебель. Стоило мне подумать о фанерках от платяного шкафа, и огонек свечи сразу разгорелся ярче. Было уже поздно, и чувствовал я себя совсем скверно.

Похоже, в наркотиках все же был какой-то ускользающий от меня смысл.

Наутро я обошел деревню, подыскивая, из чего бы соорудить носилки. Мне предстояло еще раз попытать себя в сборке деревянных деталей, но за ночь задача усложнилась. Мика трясло в лихорадке. Мы давали ему аспирин, но жар сбить не смогли. Ясно было, что в путь мы в ближайшее время отправиться не сможем. Он выбрался из хижины, мы с Филом довели его до бамбуковой загородки, а потом слушали, как он пыхтит и стонет. У него был жуткий понос.