11

На следующий день я проснулся рано – сказывались последствия перелета. Фил спал в своем номере, а в нашем с Миком резко воняло овощами. Меня подташнивало, не знаю с чего: то ли из-за предчувствия скорой встречи с Чарли, то ли из-за вчерашнего ужина, а может, от вида задницы моего напарника. Мик во сне то и дело выставлял свой зад из-под простыни. Этому парню часовые пояса были нипочем. Принимая душ, я особо не церемонился, но Мик продолжал храпеть и чмокать во сне, так что я быстро оделся и оставил его в номере одного.

Было пять тридцать утра, и никого из персонала отеля не было видно. Я вышел в сад покурить. Мои ожидания утренней прохлады оказались тщетными: в саду уже начинался зной и температура неумолимо ползла вверх на градус в минуту. Туманную дымку золотил рассеянный солнечный свет. Река Мэй Нам Пинг несла свои мутно-зеленые воды сразу за оградой сада. До встречи с Чарли было еще шесть часов, и при мысли об этом у меня задрожала зажатая между пальцами сигарета.

В саду среди фонтанчиков вилась мощенная камнем дорожка, и все это выглядело очень красиво. На возвышении виднелся белый, как взбитые сливки, «домик для духов» – аккуратно убранный цветами, окруженный статуэтками и приношениями. Внутри домика мерцал огонек. В конце сада возвышалась пышная, обращенная к реке пагода с огромным улыбающимся Буддой. У ног Будды теснились прогоревшие палочки с благовониями. Скамьи в пагоде были вырезаны из тиса, обиты кожей, и объявление перед входом предупреждало о необходимости снять обувь. Что я и сделал, а также на всякий случай выбросил сигарету, но потом, увидев на низком столике пепельницу, вновь закурил, сел и стал смотреть, как течет река.

Я думал о Чарли и все старался понять, что же между нами разладилось. Я использовал обычные психологические подходы: ну, там, не упирается ли все в мой неосознанный протест против ее взросления или в «отцовскую ревность». Я мысленно прокрутил все эти доводы, и, хотя понимал, что ничего нельзя сбрасывать со счетов, ни один из них не попадал «в точку».

В детстве она постоянно обнимала меня. Она бежала к дверям, когда я приходил с работы, и прыгала ко мне на руки. Она прижималась ко мне, когда была нездорова, утомлена, обижена. Она обнимала меня, когда радовалась. Иногда это случалось по нескольку раз в день. Безотчетные, искренние порывы сердечной привязанности – величайшая радость в этой быстротечной жизни.

Потом Чарли стукнуло одиннадцать и всякие объятия прекратились. Забавно, но Фил рос более ласковым ребенком, и это удивляло меня: ведь мальчикам такое поведение не свойственно. Я думал, что он начнет взрослеть раньше. Но в свое время он тоже почувствовал необходимость уйти от откровенных выражений дружеских чувств к отцу. Не было никакого особого случая, который мог бы послужить толчком к отдалению. Просто они росли, становились независимыми, стремились вырваться из-под опеки старших. Естественно, это причиняло мне боль. Только это в порядке вещей, и с этим приходится мириться, даже если хочешь, чтобы было как-то иначе.

Внезапно у входа в пагоду появилась человеческая фигура. Я чуть не подскочил. Это была уборщица с метелкой в руке. Тайские женщины двигаются бесшумно, как солнечные зайчики, будто они бесплотны. Она улыбнулась и приветствовала меня глубоким поклоном, прежде чем оставить одного. Думаю, она заметила, что у меня влажные глаза.

Странно, но я больше никогда не видел эту женщину.

Потом появился Мик. Пробудившийся аппетит поднял его с постели. Глаза у него были красные, а нечесаные волосы торчали дыбом, как гребешок у заправского петуха. Безобразные армейские шорты спускались до середины мясистых икр, к тому же он решил осчастливить персонал отеля видом своей розовой ворсистой груди.

– Кофе, – прокаркал он.

– Надень рубашку. Он оглянулся:

– Зачем?

– Просто надень рубашку. Для приличия.

Он покачал головой так, будто я попросил его одеть туземный саронг, но ретировался в номер и через некоторое время вернулся в пестрой гавайской рубахе. Мы заказали «английский завтрак» – яичницу с ветчиной – и поели в саду. Полоски бекона были зажарены до хрустящих угольков. Мик заворчал, поднялся и тяжелой походкой двинулся на кухню. Не знаю, что он сказал, но вскоре нам принесли еще две порции, на этот раз поджаренные в меру. Мик расправился с яичницей и начал разглядывать поднос с фруктами.

Я попробовал кусочек незнакомого плода оранжевого цвета, но он мне не понравился. Мик заметил это и фыркнул.

– В чем дело? – спросил я.

– Ты невежа, – ответил он, подобрав булочкой остатки желтка на тарелке. – Это папайя. Попробовал как-то продавать ее у себя, но никто не позарился. – Он поднес кусочек прямо к моему носу. – Ты только понюхай. Так только женские трусики пахнут!

Я отмахнулся от папайи и встал из-за стола, собираясь закурить сигарету. Мик с явным наслаждением сам вдохнул аромат папайи и сунул ломтик в рот. А потом взялся за ананас.

– Ты когда-нибудь ел такое? Изумительно! Прелестно! Восторг! Ел? Ты это пробовал?

– Да, – солгал я. – Очень вкусно.

Я все пытался сообразить, как бы мне ему сказать, что я собирался пойти в тюрьму один. Надо было дать ему понять: я не хочу, чтобы он присутствовал при моей встрече с Чарли. И пока я подыскивал тактичную формулировку, в голове крутилось: оставь меня с дочерью наедине, ты, большой жирный хрен.

– Очень вкусно? И это все, что ты можешь сказать? Очень вкусно? Пойду возьму еще.

С этими словами он снова тяжелым шагом двинулся на кухню.

Когда он вернулся с тарелкой ананасных ломтиков, я потушил сигарету и сказал:

– Слушай, Мик…

– Я тут думал, – перебил он меня, и при этом сок ручейком стекал по его небритому подбородку, – о том, как мы отправимся в тюрягу. Само собой, я тебя туда провожу, а как дойдет до вашей встречи с Чарли, пережду где-нибудь…

– А…

– … чтобы ты мог с ней, так сказать, один на один повидаться.

– А… Спасибо.

– Отец и дочь, да? Снова вместе. Там я тебе нужен не буду. Может, ты считаешь, что буду, но здесь ты не прав.

Сонный Фил присоединился к нашему завтраку.

– А, – сказал Мик, ни к кому особо не обращаясь, – явление народу.

Управляющая отелем мадам Денг сказала мне, что час просили позвонить в Британское консульство. Согласно вчерашней договоренности, мы должны были встретиться с чиновником консульства, по имени Бразье-Армстронг, у тюремной проходной. Я позвонил, и тайская секретарша сообщила мне, что Бразье-Армстронг вызван по срочному делу. Она подтвердила, что тюремное начальство о нас знает и нам достаточно представиться дежурному.

За час до свидания меня охватила дрожь. Желудок был в отвратительном состоянии, и я крыл Мика почем зря за вчерашний ужин. Не помогли и проглоченные мною полпачки «Диокалма». У меня так тряслись руки, что Мику пришлось застегнуть мне рубашку.

– Мы сжаримся в этих доспехах, – пожаловался он.

– Мы же договорились. Не ной.

Мы решили появиться в костюмах, желая произвести как можно более благоприятное впечатление. Я не мог допустить, чтобы Мик красовался там в армейских шортах. Теперь мы были в рубашках, в галстуках и темных пиджаках.

– Запомни, – предупредил я, – все, что движется, приветствуй поклоном.

Мик сложил ладони под носом:

– Повинуюсь.

У меня была сумка вещей для Чарли.

– Сигареты! – закричал я. – Я забыл сигареты!

Мик вытащил два блока:

– Вот, возьми. Я в аэропорту купил, пока ты валял дурака.

Меня тронула его забота.

– А ты взял что-нибудь для Чарли? – спросил я Фила.

Он был уязвлен:

– Ну конечно!

Фил выудил из своей дорожной сумки карманную Библию, похожую на ту, что он постоянно носил с собой, и зубную щетку – уж не подарок ли с Рождества?

Мик многозначительно посмотрел на меня.

Из отеля мы вышли с большим запасом времени. Мик подозвал моторикшу. Однако, когда он попробовал обратиться к рикше по-английски, тот ничего не понял. Ему, похоже, совсем не улыбалась перспектива запихнуть нас всех в свою коляску, но все уладилось, когда Мик помахал банкнотой у него перед носом. Нам пришлось показать нашему возчику, куда нам ехать, по карте города.

Через минуту мы уже пеклись на жаре в веренице городского транспорта. Чиангмай днем вызывал ничуть не меньшее потрясение, чем ночью. Старый город был огражден высокой стеной красного кирпича, возведенной в восемнадцатом веке, и покрыт сетью каналов с черепахами и лягушками. Мы проезжали по улицам старого города, в цветущих деревьях, мимо сияющих красным лаком храмов с золотыми куполами и остовов древних руин. Наш рикша ловко объезжал монахов в шафрановых одеяниях и женщин с большими корзинами на коромыслах. Все выглядело необычайно экзотично, но, по правде сказать, мне было не до этого, потому что меня не отпускали резь и тяжесть в желудке. Мик ерзал на сиденье и обтирал лоб большим белым платком. Фил, сжимавший в руках свою потертую карманную Библию, выглядел бледным и нездоровым.

Поколесив по городу, свернув на Рэтуити, рикша завез нас наконец во двор женской тюрьмы. Я удивился, увидев современное здание из светлого бетона; возможно, я ожидал увидеть кишащую крысами яму в земле. У ступеней входа была установлена статуя тайского солдата с ребенком на руках. Пока Мик и Фил выбирались из коляски, я огляделся, и первым, что бросилось в глаза, оказалась свалка разбитых автомобилей. Из маленьких непрозрачных окон камер доносилась музыка. В узких оконных проемах виднелись простыни и полотенца, вывешенные на просушку.

– Ну что, отец, ты готов? – услышал я голос Фила. Мик прикоснулся к моей руке.

– Ну, – сказал он. – Приехали.

Он расплатился с рикшей, и мы, трое в темных костюмах, поднялись по ступеням и вошли в здание тюрьмы. Несколько угрюмых тайцев сидели внутри на пластмассовых стульях. Вправо по коридору уходила вереница застекленных служебных помещений.

Стойка администратора была пуста. Я почувствовал облегчение, поскольку современный, стерильный вид этого места развеял некоторые мои опасения. Если не считать жары, оно выглядело не более зловеще, чем любая британская тюряга.

В конце концов появился служащий в голубой полицейской рубахе. Я сделал ему поклон и объяснил, кто я такой. Он жестом пригласил нас сесть рядом с другими ожидающими своей очереди тайцами. Фил постоянно засовывал себе палец за воротничок, чтобы шея проветривалась. Через несколько минут появился другой служащий, который отвел нас в маленький кабинет с металлическими шкафами для документов и огромным работающим вентилятором. У него, по-видимому, было плохое настроение. Мы все трое поклонились ему, а когда Мик протянул руку на западный манер, я со страхом увидел, что у него в ладони была зажата сложенная тайская банкнота. Одним ловким движением чиновник спрятал деньги, после чего жестом пригласил нас сесть.

Затем он вышел.

– Ты, идиот хренов!

– Я знаю, что делаю, – ответил Мик.

– Из-за чего шум? – спросил Фил, пропустивший фокус.

– Мы все окажемся на десять лет в этой парилке, если ты будешь продолжать откалывать такие трюки.

– Какие? – поинтересовался Фил.

– Ты не понимаешь, чего говоришь. Взял ведь? А теперь послушай. Я притащил сюда все свои сбережения. – Мик похлопал по своей пухлой поясной сумке. – Они у меня в крупных долларовых купюрах. Считай, что они твои.

– Да что происходит? – продолжал допытываться Фил.

Я посмотрел на Мика с открытым ртом. Сбережения? Я не представлял себе, сколько это может быть. Но он предлагал их в качестве взятки тюремщикам. У меня закружилась голова. Служащий вернулся, держа в руке пачку бумаг. Теперь он весь сиял.

– Вы хотите смотреть ваша дочь, да?

Я кивнул:

– Если это возможно.

– Да, ваш дочь у нас, да. Но она не хотеть вас видеть!

– Понимаю, – ответил я. – В консульстве нас предупредили, что она не хочет со мной встречаться. Но у меня есть для нее вещи.

Я похлопал по дорожной сумке с шампунями, мылом и сигаретами.

Мик уже складывал себе в ладонь новую купюру, но тут чиновник радостно произнес:

– Нет проблем. Вы ей отец. Вы хорошо ей видеть. Мы ее заставлять.

– Очень благодарны, – ответил Мик, предлагая ему сигарету и заботливо оставляя открытую пачку на столе. – Очень благодарны.

– Мы хорошо смотреть за ней, – сказал тюремный офицер. – Мой тоже отец. Мы не кидай твоя дочь акулам!

Он улыбнулся, кивнул и выдохнул дым. Мы с Ми-ком улыбнулись, кивнули и выдохнули дым. Фил снова потрогал свой воротник, на лице его изобразилась мучительная гримаса. Это было невыносимо. Я страшно боялся, что в любой момент все может пойти к чертям.

Мы еще недолго покурили и поулыбались. Потом служащий сказал, что пойдет посмотрит, готова ли она к свиданию.

– Что-то я не представляю, Мик, как ты собираешься все это провернуть?

С него градом катился пот, и вообще вся эта процедура была донельзя тяжела из-за жары.

– Сам не знаю, Дэнни. Жду, когда осенит. Может, попробую поговорить с этим парнем.

Улыбающийся чиновник вернулся и поманил нас за собой в коридор. Он открыл решетчатую дверь, и мы зашли в помещение, где в хлопчатых пижамах сидели несколько тайских женщин-заключенных. При нашем появлении они равнодушно отвернулись. В помещении стоял тяжелый, спертый воздух. Потом нас провели в комнату для свиданий.

– Я там подожду, – сказал Мик.

– Нет! Останься! И ты, Фил, тоже!

Внезапно я захотел, чтобы они оба были со мной.

– Она идет сейчас, – сказал служащий. – Надзирательница ведет ей.

Чарли. Я вот-вот должен был увидеть Чарли. Мы услышали голоса и шлепки пластиковых сандалий, когда они подходили к комнате. Первой вошла надзирательница, ведя за собой свою неохотно взглянувшую на меня узницу.

Я не узнал ее. Наши глаза встретились, и мы пристально всмотрелись друг в друга. Не было произнесено ни слова. Мик, Фил, я, она и два тайских тюремных чиновника молча стояли в душной комнате. Фил покачал головой.

– Чего-то я не понимаю, – произнес наконец Мик. Я повернулся к чиновнику:

– Эту можете скормить акулам, – сказал я. – Это не моя дочь.

12

Она на надавила точку на моей ступне, и я снова дернулся.

– Сердце, – сказала она. – У вас проблемы с сердцем.

Сидевший рядом с задранными ногами Мик издал негромкий стон, и массировавшая ему ноги девушка хихикнула.

– У него болит…

Она не находила подходящего английского слова, поэтому повернулась и показала на спину, над поясницей.

– Печень, – подсказал я ей. – У него больная печень.

– Ой! – вскрикнул Мик, когда массажистка вновь взялась за его ступню.

Мик относился ко всему скептически, зато я был потрясен увиденным. Не так давно у меня действительно слегка побаливало сердце, а здесь мне сразу поставили диагноз. Что касается Мика, который настоял на том, чтобы прихватить с собой на сеанс массажа пару бутылок пива, то можно было диву даваться, что у него вообще есть печень.

Сходить на массаж предложил Мик. После неудачного утреннего свидания в тюрьме мы провели бестолковый день, названивая в консульство, и в результате хлопнули пива в небольшом баре напротив ворот Тха Фай. Фил ушел в отель, сославшись на усталость; он явно не одобрял нашего пристрастия к пиву.

– Кроме шуток, – сказал Мик, когда он ушел, – Фил – настоящий тормоз.

– Точно.

Я с этим не спорил.

– Как горбун на закорках.

– Угу.

– Слушай, а в кого он такой уродился? Даже не похож на тебя. Ты уверен, что он твой?

– Полегче, Мик.

По невежеству я воображал, будто «тайский массаж» – это просто эвфемизм «веселого заведения». Я ничего не знал о древних традициях тайского массажа, так что слегка удивился, попав в местечко, больше смахивающее на больничную палату, чем на бордель.

Нам предложили переодеться в спортивные шорты и усадили в удобные кресла с подлокотниками. Ноги мы вытянули на скамеечки, а две дамы примерно одного возраста с нами принесли кокосовое масло и принялись массировать наши ступни. Я глубоко вздыхал всякий раз, как массажистка надавливала на неведомые косточки и мышцы в моих ногах. Огромный вентилятор медленно вращался, разгоняя воздух.

И вот я лежал в массажном кабинете и размышлял о том, что мне сказал Мик. Наверное, каждый мужчина задавал себе этот вопрос. Озадачивался – а его ли это ребенок? Особенно если малыш подрос и вдруг ни с того ни с сего превратился в религиозного ханжу или заядлого наркомана. Я далек от религии, а Фил так прямо и родился в веригах. Он и стрижется под горшок, как монах, только без тонзуры. Вот кому лысина придется к лицу. Но хотя он и ниже меня ростом, сложение у него мое, и глаза мои, и привычка хмурить брови в раздумье. Так что, как бы мне порой ни хотелось брякнуть Шейле, что она залетела от другого, на самом деле я знаю – Фил мой сын. Мой до мозга костей.

Тем временем Мик, откинувшись в кресле, потягивал пиво из горлышка.

– Нам надо разыскать этого педика Бразье-Армстронга. Чего он от нас бегает? Ведь обещал, что будет в тюрьме.

Бразье-Армстронгу здорово доставалось от Мика. Должен сказать, что я и сам был порядочно зол на консула за то, что тот не пришел на встречу, ведь он мог помочь нам разобраться в ситуации. У ворот тюрьмы мы взяли моторикшу и поехали на его тарахтящей газонокосилке прямо в консульство, расположенное в здании IBM на улице Уэй Кау. По пути мы выдерживали натиск водителя, который настойчиво предлагал нам всякую всячину.

Когда мы наконец подъехали к консульству, оно оказалось закрытым, сотрудники ушли по домам, и я не смог найти даже девицу, с которой разговаривал по телефону.

Нам оставалось только греться на солнышке.

В тюрьме, конечно, мы сильно нашумели. Просто я вышел из себя. К тому же мне было не выбраться из комнаты для свиданий, пока надзиратель не открыл решетку. Когда я вернулся, все продолжали говорить хором, кроме девушки, которую они выдавали за Чарли. Когда тайские чиновники установили, что это не моя дочь, надзирательницы увели ее в камеру, а нас проводили обратно в кабинет к офицеру охраны.

Офицер никак не мог сообразить, что вообще творится. Он вызвал полдюжины других офицеров, которые принесли кипы бумаг с именем Чарли, датой ее рождения и нашим адресом в Англии. Были там и постановления Королевского суда, но на тайском, без перевода. В кабинете все кричали одновременно. Бумаги были в порядке. Почему же я не доволен?

– Она не твой дочь?

– Это я и пытаюсь вам объяснить.

– Тогда зачем ты приезжать?

И все начиналось с начала.

– Это не твой дочь?

– В сотый раз повторяю – «нет»!

– Ты знать, кто она?

– Спросите у нее сами!

У Мика возникла блестящая идея – отчего бы нам с ней не поговорить? Офицер ответил, что это невозможно. Наконец Фил предложил связаться с консульством и пригласить консула, чтобы тот сам попробовал во всем разобраться. Они позвонили в консульство, но Бразье-Армстронга на месте не оказалось.