Софи посмотрела на высокое каменное здание под тринадцатым номером. Она вдруг немного занервничала. Стоя здесь, на узкой улочке, в странном и экзотичном городе, одновременно и чарующем, и подозрительном, видя не похожих на американцев людей (Софи всерьез думала, что многие из них могут оказаться настоящими преступниками), имея в качестве союзницы лишь миссис Крэндал, одинокая беременная Софи поневоле мучилась опасениями и даже страхом. Когда Веро уезжал из Нью-Йорка, его жена была серьезно больна, и вполне возможно, Софи явилась совсем не вовремя.

До нее донеслись приближающиеся мужские голоса. Обернувшись, она увидела троих молодых людей, шагавших по направлению к ней, они о чем-то горячо спорили. Софи вздохнула и снова посмотрела на четырехэтажный дом. Она не могла до бесконечности стоять на улице; ну, в самом худшем случае Поль попросит ее зайти в другой день…

Тут она услышала обрывок разговора молодых людей:

— Но, друг мой, его палитра чересчур светла. Весь его талант заключается в умении обращаться со светом, однако он не имеет представления о фигуре! В отличие от тебя.

Софи резко повернулась: молодые люди были художниками!

— Он прекрасно владеет формой и объемом, Жорж, — возразил самый смуглый из всей троицы, он, похоже, был одних лет с Софи. — Это тебе не удается до конца постичь фигуру, и настроение тоже!

Софи страстно захотелось узнать, о ком они говорят… и самой поговорить с ними. Ее взгляд встретился со взглядом Жоржа, и тот резко остановился.

— О, мадемуазель, вы заблудились? Могу я вам помочь?

Улыбка у него была дерзкая и обаятельная, глаза ярко-голубые, волосы темные… Софи замерла, ей с болезненной остротой вспомнился Эдвард. Но прежде чем она успела ответить, миссис Крэндал бросилась вперед и встала между Софи и молодым человеком.

— Мисс О'Нил не нуждается в ваших услугах, юноша!

Молодые люди переглянулись и рассмеялись.

— Извините. — И Жорж поклонился, подмигнув Софи. Нет, он не был Эдвардом, и на Софи нахлынула печаль.

Перед ней стоял парижанин, он и его друзья имели какое-то отношение к миру живописи, к тому миру, частью которого собиралась стать Софи. Как ей хотелось поговорить с этими юношами! О таком она мечтала много лет.

— Я… я ищу месье Веро, — с трудом выговорила она, выглядывая из-за спины миссис Крэндал, и ее сердце забилось быстрее.

— Старину Веро? В самом деле? — удивился Жорж. Софи кивнула и увидела, что все трое молодых людей явно заинтересовались ею.

— Э, petite, вы ведь не француженка, и вы стоите тут среди чемоданов… Vous etes americaine?[9]

Софи кивнула.

— Поль Веро был моим учителем в Нью-Йорке.

— А-а… La belle americaine est une artiste![10]

— Bien sar[11], — прошептала она, прежде чем миссис Крэндал схватила ее за локоть и оттащила в сторону.

Жорж широко улыбнулся, затем сложил ладони рупором, поднял голову и, перепугав Софи, заорал:

— Месье Веро, месье Веро, выходите!.. Месье, к вам явилась очаровательная гостья!

Софи покраснела, но, встретив веселый взгляд Жоржа, невольно хихикнула. И тут же услышала донесшийся сверху голос Поля:

— Софи?!

Взглянув наверх, она увидела изумленное лицо Поля, высунувшегося из окна второго этажа.

— Софи!..

Она стиснула в волнении руки. Поль исчез из виду.

— О Боже… — прошептала Софи.

— О, ma pauvre[12], так он не знал, что вы приехали? — дерзко спросил Жорж. — Простите меня, ma petite, ведь мое сердце будет навеки разбито, если я заслужу чем-то вашу немилость, — добавил он, прижимая руки к груди.

Софи снова улыбнулась. Молодой человек был одет очень бедно, пальто на нем выглядело чрезвычайно поношенным, на коленях красовались заплаты, и он явно дразнил Софи — но его обаяние действовало неотразимо, и он чем-то напоминал Эдварда. Как только Софи поняла это, ее улыбка растаяла, девушку пронзила острая боль.

Неужели ей не избавиться от этого наваждения? Смутное напоминание — и она будет тут же терять самообладание?..

— Софи! — раздался за ее спиной голос Веро.

Она резко повернулась, увидела его радостное лицо и упала в его объятия.

— Поль! — воскликнула она. И хотя в Нью-Йорке она никогда не называла его просто по имени, это вдруг стало для нее самым простым и естественным.

Веро горячо обнял Софи и расцеловал в обе щеки.

— А я знал, что вы приедете! Добро пожаловать в Париж!

У Поля была двухкомнатная квартира. Он сказал Софи, что давно уже живет один, его жена умерла несколько месяцев назад.

— О, мне очень жаль… — прошептала Софи.

Они уселись за небольшой обеденный стол на кухне — впрочем, кухней назывался просто угол большой комнаты, служившей одновременно и гостиной, и мастерской. Для гостей предназначались потрепанная кушетка и низкий столик, но вообще в комнате главенствовали большой мольберт и рабочий стол рядом с ним. К мастерской примыкала крошечная спальня. Дверь ее была открыта, и Софи увидела, что всю обстановку составляют узкая кровать и шкафчик. Зато большое окно, расположенное над кроватью, позволяло увидеть широкую площадь.

Поль приготовил для гостей кофе с молоком и предложил им свежее печенье, которое он купил утром.

— Моя дорогая Софи, наверное, вам надо знать, что с Мишель мы не виделись почти десять лет, а как супруги расстались и того раньше. Мне очень жаль, что она умерла, поймите меня правильно, однако, по правде говоря, мы давно были совершенно чужими друг другу людьми, и нас объединял лишь наш сын. Он удачно женился, у него теперь двое детей. Он живет в Бобуре.

Софи промолчала: что она могла сказать? Потом она обратила внимание на ледяное молчание миссис Крэндал. И снова оглядела квартиру Поля. Да, обстановка была убогой, но Софи поняла, почему он выбрал эту квартиру: из окна гостиной открывался изумительный вид на ветряные мельницы, стоящие на холме, а солнечный свет, заливающий комнату, делал ее яркой и веселой. Софи захотелось посмотреть, что стоит на мольберте.

— Я не знала, что вы работаете, Поль.

Он невесело улыбнулся:

— Я в свое время уехал из Парижа прежде всего потому, что хотел учить таких, как вы, ma petite. Нашу живопись контролирует Академия, почти всю, и Академия нашла мои методы обучения неприемлемыми. И теперь, поскольку я не могу преподавать официально, а лишь в частном порядке, если повезет, я снова взялся за собственную работу.

Софи знала, что искусство во Франции подвергается жесткому давлению и контролю.

— Но независимые художники в последнее время имеют успех, не так ли?

— О да, спасибо нашим знаменитым торговцам вроде Дюран-Ру и моего друга Андре Волара. Они, вопреки Салону, стали покупать отвергнутых художников, к примеру Сезанна и Дега, задолго до того, как ими стали восхищаться другие, и давали им возможность жить и продолжать работу.

Софи чуть наклонилась вперед.

— Поль, Дюран-Ру купил в Нью-Йорке три моих работы, как раз перед моим отъездом. — Но радостное воспоминание было омрачено для Софи тем, что встречу с торговцем устроил для нее Эдвард.

Поль не заметил внезапного приступа душевной боли, поразившего Софи, он был в восторге.

— О, ma petite, как я рад за вас! Расскажите о своих работах.

Софи подробно описала свои картины и сказала Полю, что «Джентльмен в Ньюпорте» уже продан.

— Месье Жак заинтересовался моими работами, — прибавила она. — И говорил, что готов покупать у меня картины в том же духе, что и «Джентльмен».

— Я более чем рад, — сказал Поль, снова наполняя чашку Софи. — Но никогда не забывайте, что многие из великих художников далеко не сразу добились успеха, они вынуждены были бороться долгие годы, и слава приходила к ним лишь в зрелом возрасте.

— Я слишком хорошо это знаю.

— А кто этот Эдвард, о котором вы упоминали, — тот, кто привел Жака Дюран-Ру взглянуть на ваши работы? — спросил Поль.

Софи не знала, что сказать, и вопрос повис в неловком молчании. Миссис Крэндал и Веро смотрели на нее, и нужно было что-то ответить. Она через силу улыбнулась, надеясь, что не расплачется.

— Эдвард — это… он был… моим другом.

— Понимаю, — произнес Поль, внимательно всматриваясь в лицо Софи.

Все дело было в беременности. Сюзанна говорила, что, когда она вынашивала Софи, ее чувства постоянно были до крайности обострены. Софи гадала, сумеет ли она незаметно промокнуть уголки глаз. Но тут Поль протянул ей льняной носовой платок, и Софи перестала таиться.

Вытерев глаза, она сказала, слыша свой голос как бы со стороны:

— Он позировал для «Джентльмена».

Поль повернулся к миссис Крэндал:

— Еще кофе?

Компаньонка встала.

— Софи переутомилась, как я вижу. Я тоже чрезвычайно устала. Нам пора. Вы можете поговорить и в другой раз.

Софи тоже поднялась.

— Пожалуй, миссис Крэндал права. Я вела себя слишком эгоистично, когда потащила ее через весь Париж, чтобы самой скорей увидеться с вами. — Она улыбнулась Полю. — И мы отняли у вас слишком много времени.

Поль, взяв Софи за руку, проводил ее к выходу.

— Вы не отняли моего времени, и вообще никогда не говорите больше об этом. Вы придете завтра, — сказал он твердо. — Я знаю весь мир художников Парижа. Вы должны познакомиться со студентами, мастерами и торговцами. И конечно, вы должны найти себе мастерскую и учителя.

У Софи потеплело на душе, ведь этот человек, бывший ее наставником в течение трех лет, остался ей добрым другом.

— Может быть, вы и в другом сумеете помочь? Миссис Крэндал должна вернуться в Америку, и мне нужна компаньонка.

Поль кивнул:

— Найдется немало молодых женщин, которые будут рады помочь вам и при этом немного заработать. Я подумаю.

— Она должна обладать высокими моральными качествами, — резко вмешалась миссис Крэндал. — Никаких свободных художниц, сэр! Нужна настоящая компаньонка, защитница и горничная для леди.

Поль снова серьезно кивнул.

Софи, приподнявшись на цыпочки, поцеловала Поля в небритую щеку. Они обменялись понимающим взглядом.

— A demain[13], Поль.

Следующие несколько недель промелькнули быстро. Софи неплохо устроилась в пансионе и каждый день осматривала Париж как простая туристка. Поль нашел для нее мастерскую. Это была большая комната, полная воздуха и света, как будто специально созданная для работы художника, — и, конечно, располагалась она на Монмартре, в Буте. Миссис Крэндал это не понравилось. Впрочем, чопорной вдове не нравилось вообще все.

Женщинам не позволялось посещать Школу искусств, но многие преподаватели давали им в своих мастерских частные уроки. Поль рекомендовал Софи нескольким мастерам. Но девушка медлила, не решаясь встретиться с ними. Ей все еще не хотелось работать. Она каждый день приходила в свою мастерскую, но ничего не делала, лишь смотрела на чистые холсты.

Однажды утром, проснувшись, Софи удивилась и обрадовалась одновременно, потому что впервые за несколько месяцев не почувствовала тошноты. К счастью, ей ни разу не делалось по-настоящему плохо, а во время путешествия через Атлантику миссис Крэндал посчитала, что Софи плохо переносит качку. Софи выбралась из-под груды одеял — старые парижские здания плохо отапливались, и по ночам в них царил лютый холод. Подойдя к окну, она с изумлением увидела, что ночью выпал первый снег и узкая улочка, мощенная булыжником, укрыта белой пеленой. Снег лежал и на двускатных крышах на другой стороне улицы, и на тентах над окнами первых этажей… Это было прекрасное, сказочное утро, невероятно живописное.

Но Софи не чувствовала радости. Она умылась ледяной водой из фарфорового кувшина, думая о том, что вот уже и Рождество не за горами. Ей стало совсем грустно. И немного страшно. Ведь ей никогда не приходилось встречать Рождество в одиночестве.

Софи гадала, где проведет праздники Эдвард, с кем он будет… Ей стало не по себе, сердце ее заныло.

Чувствуя себя подавленной, Софи заплела волосы в косу и надела строгую белую блузку и темно-синюю юбку, которая становилась ей тесновата. Софи набросила на плечи большую пеструю шаль — и чтобы уберечься от холода, и чтобы скрыть растущий животик. Как обычно, она спустилась вниз и позавтракала с миссис Крэндал и другими пансионерами, завтрак состоял из кофе и круассанов. А потом сказала компаньонке, что отправляется в мастерскую работать. Правда, до сих пор она ничем не занималась в мастерской, но, похоже, за прошедшую ночь что-то изменилось…

Когда Софи уже выходила на улицу, миссис Крэндал довольно резким тоном напомнила ей, что она должна как можно скорее подыскать новую компаньонку. Миссис Крэндал намеревалась отправиться в Нью-Йорк на следующей неделе. Она хотела добраться домой к Рождеству, и Софи не могла осуждать ее за это. Не менее важным для Софи было то, что ее состояние вскоре должно стать заметным. Она уже на четвертом месяце беременности. А Сюзанна особенно настаивала на том, чтобы миссис Крэндал отправилась в Америку прежде, чем поймет правду.

Софи прошла пешком два квартала по улице Рон, а потом остановила коляску. Желание Сюзанны скрыть беременность дочери было понятным, но неразумным. Все равно рано или поздно все об этом узнают, думала Софи. Перед ее отъездом Сюзанна снова заговорила о том, чтобы отдать ребенка на усыновление, но Софи снова категорически отказалась. Сюзанна тем не менее твердо стояла на своем. Ее дочь не может вернуться в Нью-Йорк с внебрачным младенцем. Софи еще не обдумывала это в деталях, но в принципе она намеревалась вернуться в родной город и жить одна, со своим малышом, потому что знала — никогда и никому она не отдаст его. Сюзанна могла бояться скандала, но Софи ничего не боялась.

Коляска катила по мосту через Сену. Софи уже был знаком вид утреннего Парижа. В отличие от Нью-Йорка этот город просыпался куда более медленно и лениво. И почему-то именно сейчас, проезжая по мосту, Софи впервые подумала, что ей совсем не обязательно вообще возвращаться в Нью-Йорк. Она ведь может остаться в Париже, как многие американские художники. В конце концов, к Нью-Йорку ее не привязывает ничего, кроме семьи, а семью всегда можно навестить. Можно ездить домой хоть каждый год.

Софи крепко зажмурила глаза. Она не должна думать об отце своего ребенка, оставшемся в Нью-Йорке, который и понятия не имеет, что скоро станет отцом. И она не должна возвращаться к мысли, которая постоянно мешает ей, и не должна чувствовать себя виноватой из-за того, что носит его ребенка, ничего ему об этом не сказав.

Софи облегченно вздохнула, когда коляска остановилась перед домом Поля. Расплачиваясь с кучером, она увидела, что из дома вышел Веро и направился прямо к ней. Поль был в теплом шерстяном пальто и крепких черных башмаках.

— Bonjour, petite. — Поль улыбнулся, целуя Софи в щеку. — А где ваши перчатки? — Он снял с рук шерстяные митенки и протянул их Софи. — Ну-ка, наденьте, пока ваши ручки не окоченели!

Софи взяла митенки, ей было приятно, что о ней заботятся.

— Поль, вы куда-то собрались?

— Да, но вместе с вами. У меня есть идея, я хочу, чтобы вы кое с кем познакомились.

Софи удивленно подняла брови. Поль, взяв девушку за руку, повлек ее за собой по замерзшей улице. Над ними, на холме, стояли подобно стражам ветряные мельницы, их крылья сверкали от инея. Было очень холодно, и Бут казался пустынным, потому что с тротуаров убрали столики, а прохожих почти не было. Мальчишки не играли на мостовой, хозяева лавок не стояли, как обычно, в открытых дверях…

— Рашель дю Флюри — натурщица, — говорил на ходу Поль. — Ее часто приглашают позировать, но зарабатывает она не слишком много. Я говорил с ней о вас. Она готова стать вашей компаньонкой. Конечно, она хотела бы иметь время и для позирования, но, если это окажется невозможным, она откажется от своей работы на то время, пока вы в Париже.

— Если ее рекомендуете вы, я уверена, она мне понравится, — обрадовалась Софи.

Поль улыбнулся и остановился у какой-то двери. Поблекшая зеленая вывеска над ней сообщала, что это — кафе «Зуг». Изнутри доносились громкие голоса, смех. Когда Поль распахнул дверь, до Софи наконец дошло, что они вошли в питейное заведение, и она замерла на месте.

Поль посмотрел на нее.

— Рашель сказала, что будет ждать нас здесь. Она бывает у «Зуга» каждое утро.

— В салуне?!

— Мы называем это барами. Здесь бывают многие студенты, художники, натурщики, и в соседних кафе тоже. — Он улыбнулся. — Это не Нью-Йорк, Софи, здесь такие места считаются вполне приличными.

Софи, широко раскрыв глаза, огляделась по сторонам. Бар представлял собой большую комнату, обшитую деревянными панелями, теплую и уютную, с длинной стойкой сбоку — за ней бармен смешивал напитки. Народу оказалось не слишком много. Среди посетителей были не только мужчины; большинство пили кофе, но Софи увидела и вино, пиво, ликеры… Она посмотрела на Поля, ища поддержки. Еще только половина одиннадцатого утра, а эти люди пьют спиртное! Софи не была уверена, что ей можно находиться в таком месте, но, как сказал Поль, это ведь не Нью-Йорк. Это Монмартр.

— Рашель сидит вон там. Идемте, Софи.

Сердце Софи забилось быстрее. Недалеко от компании молодых людей, выглядевших бледными и усталыми, сидела в одиночестве молодая женщина, она пила кофе и отщипывала кусочки от небольшой длинной булки. Софи, удивленная и озадаченная, пошла следом за Полем.

Рашель встала, улыбаясь. Она была высокая и очень красивая. Ее красоту не могли испортить даже неописуемое черное шерстяное платье и ботинки, очень похожие на ботинки Поля. На плечи она набросила малиновый шарф, длинные вьющиеся каштановые волосы прихотливо обрамляли лицо. Улыбка светилась в ее глазах, ярко-голубых, почти бирюзовых.

— Bonjour, Поль. Доброе утро, мадемуазель. Вы, должно быть, Софи. Je suis enchantee[14].

Девушка с первого взгляда понравилась Софи. Ее улыбка казалась такой искренней. Достаточно было взглянуть в глаза Рашель, чтобы понять — это очень добрая и хорошо воспитанная женщина, и она чувствует себя непринужденно и свободно в этом мире. Софи снова посмотрела на мужские ботинки Рашель. Как может красивая женщина носить такую чудовищную обувь?

— Я очень рада познакомиться с вами, — сказала Софи.

— Пожалуйста, садитесь. — Рашель показала на свободные стулья.

Софи села. Поль заказал кофе. Они с Рашель начали обсуждать картину, для которой натурщица недавно позировала. Они сошлись на том, что художник, писавший Рашель — его звали Пикассо, — блестящий мастер, но не раскрывается до конца. Софи внимательно слушала, изучая в то же время красавицу натурщицу. Она уже решила, что Рашель будет ей отличной компаньонкой. И впервые за долгое время почувствовала себя немного спокойнее.