Эдвард резко сел, свесив ноги с кровати. Когда он говорил Софи, что во многом старомоден, он не лукавил. И именно из-за своей старомодности он вел распутную жизнь. Брак — это навсегда, клятвы даются навечно, однако Эдвард слишком хорошо знал, что большинство людей быстро забывают о своих обещаниях.

Похоже, Софи приняла его за благородного рыцаря, но скоро она узнает его лучше. Он одержал грязную победу. Он не рыцарь в сверкающих доспехах, и никогда им не станет.

Но, Боже, как ему хотелось выглядеть рыцарем в глазах Софи!.. Он понял, ему просто необходимо, чтобы Софи думала о нем хорошо, верила ему, смотрела на него как на галантного искателя приключений, героя из романов — потому что никто и никогда не смотрел на него так. Но он сам выдал свои намерения — и сам все испортил, потому что теперь Софи полюбила его.

Эдвард чувствовал, что не в силах оставить ее теперь, когда все только лишь началось. Он хотел увидеть, как осуществятся ее мечты — все мечты. Он хотел разделить с ней радость победы — многих побед. Но это было невозможно. Он сам лишил себя выбора. Он должен уйти, пока не задел всерьез ее сердце, пока не погубил то, что осталось от ее невинности, от ее надежд, от ее будущего.

Софи отчаянно старалась ни о чем не думать. Она выбежала из дома почти в панике, забыв о предостережениях матери и советах Лизы. Но сейчас, пересекая роскошный вестибюль отеля «Савой», она чувствовала себя так, словно все вокруг глазеют на нее, словно каждый знает, куда она идет, к кому и зачем.

Но она не должна останавливаться… не сейчас. У нее хватало здравомыслия, чтобы понять правоту Лизы. Эдвард не мог быть ее другом, потому что у него бесчестные намерения. И все же, вопреки логике, Софи сердцем чувствовала, что Эдвард ее настоящий союзник, что он ее искренний друг, что она может доверить ему даже свою жизнь. И разве Эдвард не доказал свою дружбу, уговорив Жака Дюран-Ру посмотреть ее картины?

Но разум и логика не могли примирить и совместить советы Лизы и предостережения Сюзанны с горячими чувствами Софи, и она спешила, как только могла. К нему. К своей судьбе… пусть даже ей суждено стать всего лишь любовницей, а не женой.

Остановившись у стойки портье, Софи, с пылающими щеками, спросила, в каком номере остановился мистер Деланца. Она чувствовала, что портье смотрит ей вслед, но все же решительно вошла в отделанную бронзой дверь лифта. Очень медленно лифт поднялся на пятый этаж. Софи, стиснув кулаки, молила, чтобы он шел побыстрее. Ей казалось, что пара, вошедшая в лифт вместе с ней, пялится на нее.

Остановившись перед дверью номера Эдварда, Софи отбросила все посторонние мысли, ей хотелось очутиться в его объятиях, в его постели. Она живо представила его руки, его прикосновения, его поцелуи, его любовь… И в то же время ее охватило отчаяние. Такое, какого она не испытывала никогда в жизни. Она постучала.

Спустя мгновение вышел Эдвард. Он был без пиджака, в одном жилете. Брови его поползли вверх.

— Софи?

Она молча смотрела на него, не зная, что сказать.

— Софи, что случилось? — резко спросил он, хватая ее за руку.

— Ох, Эдвард! — Всхлипнув, она прижалась к его груди. — Можно мне войти?

Эдвард изумленно всмотрелся в нее. Он не сразу ответил, и Софи испугалась, что он прогонит ее. Эдвард оглядел коридор, но, к счастью, поблизости никого не было.

— Подождите, я надену пиджак, и мы найдем удобное местечко, чтобы поговорить, и вы расскажете, что вас так встревожило. — Не улыбнувшись, он прикрыл дверь, оставив Софи ждать снаружи.

Софи смотрела на дверь, готовая разрыдаться. Ей хотелось войти в эту комнату, очутиться в объятиях Эдварда. Но она неподвижно стояла на месте, не понимая, почему он не позволил ей войти.

Дверь почти сразу распахнулась снова, и Эдвард повлек Софи к лифту.

— Не слишком удачная идея — явиться сюда, но гораздо хуже то, что вы направились прямиком в мой номер, — заявил Эдвард почти грубо. — Кто-нибудь видел, как вы поднимались наверх?

Софи внезапно рассердилась:

— Вот не знала, что вы так печетесь о своей репутации!

Он нажал кнопку вызова лифта.

— О своей — нет. Но вот о твоей — да.

Софи сразу растаяла.

— Извините, — прошептала она. — Я сама не знаю, что говорю.

— Это я понял, — сказал Эдвард уже более мягко. В его глазах отразилось искреннее сочувствие. — Хочешь прокатиться за город?

Софи кивнула.

Они миновали Бруклинский мост и поехали в сторону Лонг-Айленда. Эдвард вел машину молча. Софи, похоже, совершенно ушла в свои мысли и не обращала внимания на очаровательные пейзажи. И ничего не говорила. Эдварду очень хотелось узнать, что ее так тревожит, но он был достаточно хорошо воспитан, чтобы не проявлять навязчивости. Чуть позже Софи задремала — ясно было, что она крайне измучена. Потом ее голова склонилась набок и прильнула к плечу Эдварда.

Эдвард гадал, что произошло между Софи и Сюзанной после его ухода, и, зная миссис Ральстон, мог предполагать лишь самое худшее. Он никогда и ни к кому не испытывал такой ненависти, как сейчас к матери Софи. И как могло столь эгоистичное и недоброе существо произвести на свет эту чудесную девушку?

Но вот наконец Софи шевельнулась и вздохнула. Ресницы ее затрепетали, глаза открылись. Она проспала почти час. Когда она повернулась к Эдварду, он посмотрел на нее, и его сердце сжалось. Нет, сегодняшний день явно не самый удачный для прощания с ней. Встретившись с ним взглядом, Софи сонно улыбнулась.

— Эдвард?

— Привет, — сказал он. — Теперь тебе лучше?

— Да, — ответила она, отодвигаясь от него и усаживаясь поудобнее. Теперь она окончательно проснулась, и ее улыбка угасла. Лицо снова стало напряженным. — Где это мы?

— Недалеко от Ойстер-бэй, — сказал он. — Я тут как-то бывал и нашел один ресторанчик с отличной кухней. Не хотелось тебя будить, но раз уж ты проснулась, не остановиться ли нам перекусить?

— Да, — согласилась Софи каким-то странным голосом. — Хорошая мысль. — Ее щеки чуть порозовели.

Эдвард пытался угадать, что заставило ее залиться румянцем. Он вдруг ощутил неуверенность. Неужели она подумала о том, что они здесь вдвоем, в добрых пятидесяти милях от ее родных и друзей? Эдвард пожалел, что заехал так далеко. Как только они поедят и выпьют чего-нибудь освежающего, им надо немедленно вернуться в город. И он пообещал себе, что так и будет.

Но тут он почувствовал на себе взгляд Софи, обернулся и успел заметить, что девушка смотрела на его губы. Она мгновенно отвела глаза, но кровь Эдварда уже вскипела при одной только мысли о том, что подразумевал ее взгляд.

Но это было не важно. Он все равно не собирался целовать ее, ни разу. Он не смел.

Вокруг раскинулись зеленые луга, песчаные пляжи, напоминающие цветом свежие сливки. Небо над Лонг-Айлендом сверкало голубизной, однако далеко на востоке оно начинало мрачно чернеть. Не нужно было быть моряком, чтобы понять, что с Атлантики надвигается шторм.

— Похоже на то, что мы тут можем задержаться, — пробормотал Эдвард обеспокоенно. — Прямо на нас идет шторм. Но обычно тут шквалы налетают и сразу же уносятся, — добавил он, молясь, чтобы так и было на сей раз.

Эдвард остановил свой «паккард» возле старой гостиницы, выстроенной в колониальном стиле, — высокой, обшитой белыми досками, с покатой шиферной крышей и двумя кирпичными дымовыми трубами. Здание окружали веселые зеленые лужайки и клумбы, и все было обнесено изгородью из штакетника. Пока Эдвард укрывал машину просмоленным брезентом, Софи, поднявшаяся по сланцевым ступеням к ярко-зеленой двери, наблюдала за ним. В очаровательной гостинице было пусто, но удивляться этому не приходилось. После первого сентябрьского уик-энда все постояльцы вернулись в город. Владелец, судя по всему, даже растерялся при виде гостей, он усадил их за лучший столик у окна, из которого открывался вид на залив. Софи позволила Эдварду самому заказать для нее легкое рыбное блюдо и немного белого сухого вина. Небо быстро темнело, и казалось, что среди дня наступает ночь. Эдвард через стол склонился к Софи.

— Так что же случилось? Что заставило тебя прийти ко мне? — тихо спросил он. — Ты была очень расстроена, Софи.

Она избегала его взгляда.

— Мне казалось, вы мой друг, Эдвард.

Его неуверенность возросла.

— Да, это так…

«И потому мы не должны быть здесь. Я не хочу причинить тебе горе, Софи, Боже, я не хочу, не должен…»

Софи натянуто улыбнулась:

— Я рада.

У Эдварда что-то сжалось внутри.

— Вы с матерью поругались после моего ухода?

Лицо Софи оставалось напряженным.

— Не совсем так.

— Софи?

— Это неправда. Ну, что она не хочет, чтобы я продавала свои картины.

Эдвард промолчал, страдая за Софи, что-то жгло его изнутри…

Софи наконец улыбнулась по-настоящему. Эдвард пристально смотрел на нее.

— Что она сказала, Софи?

Девушка опустила глаза.

— Она просто хотела защитить меня, — ответила она, не поднимая взгляда.

— Ты не нуждаешься в защите, Софи.

— Да, даже от тебя.

Она вскинула ресницы, ее янтарные глаза посмотрели прямо на него, смело и открыто.

Эдвард онемел. Он долго молча глядел на нее. И наконец за него ответил святой, сидевший в его душе, а не демон, постоянно его искушавший:

— Даже от меня.

Теперь Софи смотрела в сторону. Ее пальцы, вертевшие серебряную вилку, чуть заметно дрожали. А потом Софи сказала нечто потрясшее Эдварда до глубины души. Отвернувшись к окну, она негромко, чуть охрипшим голосом произнесла:

— Даже если бы я нуждалась в защите от тебя, я не хотела бы ее.

Эдвард вздрогнул. После всего, что произошло за последние дни, он не мог ошибиться в значении ее слов.

Он обрадовался тому, что именно в этот момент принесли заказанную еду. Теперь Эдвард был настороже: он чувствовал опасность, исходившую от них обоих. Как только минует приближающийся шквал, им надо немедленно отправляться в обратный путь.

Через несколько минут ветер уже гнул деревья, а дождь хлынул сплошным потоком.

Они смотрели на бурю, разразившуюся за окном, почти не дотрагиваясь до еды. Воды залива почернели, и на волнах как безумные прыгали белые барашки пены. Но вот наконец взгляды Эдварда и Софи встретились.

И ему показалось, что все вокруг них перестало существовать, словно они с Софи остались одни среди бушующей бури. И мир стал примитивным и первобытным и даже пугающим, но они укрылись в теплой маленькой пещере, предназначенной лишь для них двоих. Эдварда охватило безумное желание, зародившееся не только в его чреслах, но и в сердце, в душе. Желание, с которым он должен был бороться каждой частицей своего существа, всей своей волей… Ведь мир на самом деле — холодный черный вакуум, и они с Софи — единственные живые существа, единственный мужчина и единственная женщина, которым судьбой предназначено вместе пройти сквозь вечность…

— Как все это романтично, — тихо произнесла Софи.

Ее лицо в неверном свете пляшущих огоньков свечей выглядело загадочным и прекрасным. Эдвард старался не обращать внимания на охватившие его чувства.

— Буря скоро кончится.

Ему показалось, что на глазах Софи блеснули слезы.

Эдвард отвернулся к окну, вглядываясь во тьму, царившую снаружи. Он невольно подумал о том, что в гостинице полным-полно свободных номеров. Ни одну женщину в своей жизни он не желал так сильно, как Софи, и никогда не хотел Софи так страстно, как в эту минуту. Эдвард резко отодвинул от себя тарелку и попытался так же решительно отогнать мрачное искушение. Ветер снаружи вдруг так усилился, что стены здания задрожали. Листья, сорванные с деревьев, кружились и плясали в воздухе, ударяясь о стекла. Всмотревшись в воцарившийся снаружи мрак, Эдвард подумал, что едва ли им удастся выбраться в ближайшие часы… а там уж наступит настоящая ночь.

Словно услышав его мысли, к столику подошел владелец гостиницы.

— Послушайте, сэр, у меня не слишком хорошие новости.

— В чем дело? — спросил Эдвард, уже зная, что услышит в ответ. Сердце в его груди заколотилось с такой же силой, с какой снаружи бушевала буря.

— Сейчас нам передали по телеграфу — этот шторм означает приближение урагана, что пришел с Карибских островов. Его эпицентр в Виргинии, и ожидают, что Лонг-Айленд он заденет лишь краем, сегодня ночью. Вы не можете уехать сейчас. Но у меня много отличных комнат. — Хозяин гостиницы широко улыбнулся. — Они говорят, что завтра будет отличная погода.

Эдвард кивнул, и хозяин ушел. Внутренне сжавшись в комок, Эдвард повернулся к девушке:

— Он прав. Мы не можем уехать сейчас, Софи. Мне очень жаль.

Софи смотрела ему прямо в глаза.

— А мне нет.

Софи стояла у окна в маленькой нарядной комнате. Спустилась ночь, и бесконечные струи дождя время от времени вспыхивали серебром, отражая падающий из окна свет. Софи слушала шум льющейся с неба воды, смотрела на потоки, текущие по оконному стеклу. Она думала об Эдварде. Осмелится ли она?

Она повернулась и посмотрела на дверь возле кровати, соединяющую их комнаты. Это казалось невозможным, но Эдвард не пришел к ней. Он не сделал ни малейшей попытки совратить ее. Софи не могла понять: если он не имел такого намерения, то зачем все было?

Неужели она и все остальные тоже так сильно в нем ошибались? Неужели он и вправду хочет быть просто ее другом — благородным другом и все? Софи знала, что ей надо радоваться, если дело обстоит именно так, но ей хотелось рыдать, и не от радости, а от отчаяния, от неутоленного желания.

Но раз уж она зашла так далеко, незачем поворачивать назад.

Софи прошлась было по комнате, но вдруг резко остановилась на середине. Совсем недавно, когда Эдвард уговаривал ее показать свои картины торговцу, он предупреждал, что профессиональный художник должен быть готов к отказам и разочарованиям, что ей нужно заранее привыкнуть к этой мысли. А Софи не стала объяснять ему, что давно к этому привыкла — как женщина и просто как человек, что ее уже отвергали сотни раз за ее жизнь… И сейчас она, неподвижно застыв посреди комнаты, безмолвно проливала слезы. Быть отвергнутой друзьями ее матери, или Генри Мартеном, или Кармин Вандербильт, или торговцем картинами вроде Жака Дюран-Ру — это все ерунда, но если ее отвергнет человек, которого она любит…

Софи принялась рассматривать себя в зеркале, висящем над небольшим бюро. Владелец гостиницы был настолько любезен, что принес Софи ночную рубашку и пеньюар своей дочери, которые, правда, были немного великоваты Софи. Она медленно сбросила пеньюар.

Рубашка, сшитая из тонкого белого хлопка, была без рукавов и держалась на розовых лентах. Слишком длинная, она ниспадала до самых туфелек Софи, закрывая искривленную лодыжку. Все же если присмотреться, сквозь тонкую ткань можно было заметить изъян… Но Софи решила, что вовсе не выглядит уродиной, она похожа на распутницу. Девушка закрыла глаза. Осмелится ли она?

Дрожа от волнения, Софи подняла руки и, выдернув шпильки, распустила волосы. Она долго расчесывала пальцами густые длинные пряди, пока они не превратились в настоящую гриву. Потом чуть пощипала щеки. Она решилась. Она сама пойдет к нему, потому что теперь уже очевидно — Эдвард совсем не тот грязный распутник, каким его представляли все, и он не собирается являться к ней в комнату. Софи решила сама пойти к нему, она любила его и хотела, чтобы ей хоть раз ответили на любовь.

Софи быстро пересекла комнату, боясь, что к ней вернется здравый смысл, боясь, что страх остановит ее… И постучала в дверь. Сердце ее бешено колотилось в груди, а время, казалось, остановилось.

Дверь резко распахнулась, и Софи увидела Эдварда — в одних брюках, без рубашки, босиком. Глаза его были расширены, губы крепко сжаты — он не улыбался, даже глазами. Софи смотрела на его лицо, боясь, что ее взгляд случайно скользнет ниже…

Голос Эдварда прозвучал как рычание. Гневное рычание.

— Какого черта тебе нужно, Софи?

— Эдвард… — прошептала она, чувствуя, что задыхается, и молясь, чтобы Эдвард не отверг ее, чтобы он любил ее — пусть только сегодня, только одну ночь. — Я боюсь оставаться одна.

Он промолчал, но глаза его потемнели, а на виске запульсировала жилка.

Софи облизнула губы.

— Ты… ты не зайдешь… ко мне? Прошу тебя…

Он пристально смотрел на нее. Смотрел в ее глаза, потом на ее губы, потом на облако длинных, пышных волос. Софи почувствовала, что заливается краской.

— Ч-черт… — пробормотал Эдвард, но теперь уже его взгляд обежал все ее тело, и Софи была в достаточной степени женщиной, чтобы понять — он видит все сквозь тонкое полотно рубашки. Ее страх усилился. Хотя она и думала, что рубашка, будучи достаточно соблазнительной, все же не слишком прозрачна, ей вдруг показалось, что Эдвард разглядел ее кривую, уродливую ногу. Но тут она встретила его взгляд и увидела в нем гнев. От нахлынувших чувств Софи покачнулась. Эдвард подхватил ее. Он взял ее за локоть так крепко, что почти причинил ей боль.

— Не делай этого, — прошептал он. Его слова звучали как мольба.

Впервые в жизни Софи поняла, какой силой может обладать женщина. Эдвард хотел ее, Софи поняла его жажду, почувствовала ее. Желание бурлило в нем, билось, как нечто живое и дикое, как змея, свернувшаяся в тугую пружину и готовая к броску.

Софи, по-прежнему скованная, клонилась к нему, дрожа от остатков уже уходящего страха, — пока не коснулась его твердой как камень обнаженной груди. Эдвард вздрогнул и судорожно вздохнул. Кожа его была такой горячей, что почти обожгла Софи.

— Эдвард… — Подняв голову, она посмотрела на него. — Прошу, не отвергай меня…

Он стоял неподвижно, однако тело его содрогалось. Глядя ей в глаза, он произнес сдавленным голосом:

— Софи, не делай этого… Я не могу, не вправе… Я не смогу жить после этого.

Эдвард отпустил ее, и Софи почувствовала, как он подался назад. Она подняла руку, коснулась его. Он застыл, и оба они молча смотрели на маленькую бледную руку Софи, лежащую на бронзовой от загара коже Эдварда. Софи впервые дотронулась до его обнаженного тела. Кожа была гладкой, как шелк, но очень горячей. И упругой. А под ней чувствовались твердые мышцы. Софи не знала, что мужчина может быть таким твердым.

Взгляд ее нечаянно сбился с пути и забрел, куда не следовало бы. Брюки Эдварда взбугрились, тонкая льняная ткань натянулась, обрисовывая каждую линию налившегося мужского естества так отчетливо, словно Эдвард был обнажен. Софи похолодела. Она вдруг заметила, что верхние пуговицы его брюк расстегнуты. О, она ведет себя хуже чем бесстыдно, ей надо убрать руку с его груди, отвести взгляд… но она этого не сделала. Не смогла.

— О Боже! — задыхаясь, воскликнул Эдвард. — Ох, черт побери!

И его руки сомкнулись вокруг Софи.

Дьявол внутри него ликовал, святой бежал прочь.

Эдвард вдруг понял, что он крепко обнимает Софи, что он несет ее к кровати. Он перестал думать, он просто не хотел думать. Если он начнет думать, святой вернется, и все погибнет.

К тому же думать в этот момент было просто невозможно. Эдвард опустил Софи на постель, и ее золотистые волосы рассыпались по подушке, как нити дорогого шелка. Эдвард склонился над Софи, переполненный нежностью, восторгаясь ее красотой — и в то же время болезненно ощущая напряжение в чреслах и в груди.

Он слегка приподнял девушку, и их взгляды встретились.

— Софи…

Ее губы полураскрылись, глаза сияли…

— Эдвард…

И тут Софи улыбнулась. Сердце Эдварда подпрыгнуло. И что-то сильное, яркое, невыразимое наполнило его… как порыв новой жизненной силы… некое чувство, названия которому он не мог найти. Сейчас не мог.

Мгновением позже они слились в объятии. Эдвард впился в ее губы, настойчиво, с силой проникая языком в теплую глубину. Он раздвинул ее ноги и прильнул к ней, и его огромный фаллос вжимался в нежную плоть. Он все крепче целовал Софи, ему хотелось проникнуть глубже, еще глубже… И он беспомощно двигал массивными бедрами…

А Софи пылко откликалась на его страсть. Сначала движения ее языка были робкими и неуверенными, но вскоре она уже дерзко и умело отвечала на ласку. Эдварду безумно хотелось привстать над ней и показать, как она могла бы ласкать его языком…

Но это была Софи, прекрасная, нежная Софи, и он не мог этого сделать. Зарывшись лицом в ее волосы, Эдвард замер, задыхаясь, и святой, живущий в его душе, снова пытался вмешаться, требуя, чтобы он отказался от этой женщины. Но чресла Эдварда уже наполнила дьявольская сила, неодолимая и горячая. Он не мог выносить ее напора, и хуже всего было то, что мягкие бедра Софи волнообразно изгибались под ним в соблазнительном ритме желания, древнего как мир.

С похожим на рыдание вздохом Эдвард скользнул рукой под рубашку Софи и сжал нежные ягодицы, еще крепче приникая членом к ее лону. И тут же, не выдержав, дернул вверх подол рубашки, чтобы ощутить наконец наготу Софи. Его льняные брюки все еще оставались преградой между ними, но ткань была настолько мягкой, что Эдвард почти не ощущал ее. Софи всхлипнула возле его уха, стиснув руками его плечи. Она стонала, ее пальцы с острыми ноготками вжимались в спину Эдварда, не оставляя царапин, как лапки котенка. Она все настойчивее льнула к нему своей горячей, влажной плотью, и наконец в ее всхлипываниях послышалось настоящее страдание.

Эдвард взял ее лицо в свои большие ладони. Глаза Софи лихорадочно блестели.

— Я не могу остановиться… — прошептал он. — Ох, Софи, как я хочу тебя! Как ты нужна мне!

Она тихо вскрикнула, схватила его за руки и потянулась губами к его губам.

Их губы слились. На этот раз Эдвард втянул ее язык в свой рот как можно глубже. И вдруг, резко оттолкнувшись, он встал над Софи на колени. Расстегнув пуговки ее рубашки, он обнажил нежную, белую грудь. И снова их взгляды встретились.

— Ох, Софи! — простонал Эдвард. — Как ты прекрасна!

Смех Софи был слишком похож на рыдание. Эдвард, закрыв глаза, ласкал ее, прижимал к себе… Наклонившись, коснулся языком одного напряженного соска, потом второго. Софи судорожно выгнулась, едва дыша. Ее ногти впились в кожу Эдварда. Страстный крик сорвался с ее губ.

Он остановился, переводя дыхание и чувствуя, что вот-вот взорвется. Пот заливал его лицо и грудь.

— Эдвард! — простонала Софи.

Он открыл глаза и увидел в ее взгляде почти безумное желание. А потом понял, что смотрит она туда, где его фаллос натянул тонкую ткань брюк. На Эдварде не было белья. И брюки скрывали не слишком многое, тем более что две верхние пуговки расстегнулись, открыв с дюйм пылающей плоти.

Софи посмотрела в глаза Эдварду, всхлипнула и облизнула пересохшие губы. Эдвард подавил рвущийся из груди стон и, взяв маленькую ладошку Софи, прижал ее к своим чреслам. Софи прерывисто вздохнула и замерла.

— Прости меня! — воскликнул Эдвард и соскользнул с ее тела. Рукой он раздвинул ноги Софи. Она вскрикнула, но это был не протест, а мучительное желание.

— Ты чертовски прекрасна! — пробормотал Эдвард, целуя ее в пупок.

Софи вздрогнула. Эдвард словно со стороны услышал собственный смех, полный примитивного мужского желания. Его пальцы коснулись гнездышка золотистых волос. Софи не хватало воздуха.

— Милая, — хрипло шепнул он, крепче прижимая ладонь. Он коснулся теплых складок, таких желанных. — Милая…

Софи снова застыла, но лишь на мгновение. И тут же бесстыдно выгнулась.

— Эдвард!..

— Да, милая, — умоляюще произнес он, целуя ее распухшие губы. Он всматривался в лицо Софи, а его палец тем временем скользнул в нее. Она, жадно глотнув воздух, судорожно дернулась.

— Да, да… — тихо прошептал Эдвард и, резко передвинувшись, поцеловал трепещущее, пульсирующее лоно.

— Эдвард!.. — выкрикнула Софи.

Он поцеловал крепче, лаская языком. Софи металась по постели. Эдвард проник языком глубже и был вознагражден громким стоном наслаждения. Софи судорожно вцепилась в его волосы, дрожа и задыхаясь, и наконец закричала в полном самозабвении.

И Эдвард вскрикнул, срывая брюки, ложась на Софи и вглядываясь в ее прелестное лицо. Пробившись сквозь темную волну желания, в его мозгу мелькнула слабая мысль, что он не должен этого делать. Но было уже слишком поздно, он нашел ртом ее губы и в то же мгновение проник в нее.

Софи на мгновение совсем лишилась дыхания.

И Эдвард задохнулся, потрясенный ее теплом и теснотой и радостным возбуждением, исходившим от нее. Он ненадолго застыл, тяжело дыша, потом, приподняв голову, посмотрел на Софи. Ее расширенные глаза, полные восторга, смотрели на него со слепым доверием и с огромной любовью.

— Эдвард… — прошептала она, крепко прижимая его к себе. — Ох, Эдвард, милый!

Разрываясь от переполнявших его чувств, Эдвард окончательно погрузился в нее. Он закрыл поцелуем губы Софи, с которых сорвался короткий крик боли. Он погружался все глубже и глубже, желая проникнуть в нее до конца и навсегда. Потом помедлил мгновение, дрожа от огромного наслаждения, понимая, что никогда в жизни не испытывал подобного экстаза, никогда так остро не ощущал прелесть женщины, соединившейся с ним.

А потом начал двигаться. Стиснув зубы, вжавшись лицом в ее шею и крепко стиснув ее в объятиях, Эдвард стремился в глубину, подгоняемый потребностью извергнуть семя. Ему хотелось, чтобы Софи одновременно с ним вознеслась в рай наслаждения. Но он не мог сдержать себя. Он взорвался.

Какое-то время Эдвард парил высоко над землей. Когда же наконец пришел в себя, то почувствовал, что ее пальцы осторожно гладят его затылок. Их тела все еще были слиты. Софи, теплая и мягкая, как шелк, лежала под ним. И тут грудь Эдварда пронзила такая острая боль, что он принял ее за физическую и подумал, не сердечный ли у него приступ.

Боже, что он натворил?!

Он осторожно отодвинулся и лег на спину. «Ты ублюдок, — кричал внутренний голос. — Ты грязный, подлый ублюдок».

Он почувствовал, как Софи повернулась к нему, коснулась его волос, шеи. Он напрягся. И крепко зажмурил глаза. Она нежно гладила его плечо, и почему-то Эдвард испытывал от этого гораздо более острое наслаждение, чем от всего, что было до того. И он чувствовал, как сильно Софи любит его. Ему стало не по себе.

— Эдвард…

Вся его радость испарилась, он окончательно пал духом. Как посмотреть ей в глаза? Как быть с самим собой? Но все же он повернулся к ней.

— Я и не знала, — прошептала она, глядя на него огромными сияющими глазами и улыбаясь довольной и веселой улыбкой. — Я и понятия не имела…

Он с трудом улыбнулся в ответ. Но понял, что улыбка плохо ему удалась, потому что Софи взглянула на него испуганно.

— Эдвард? — Она склонилась над ним, и ее волосы упали ему на грудь. Лиф рубашки Софи оставался расстегнутым. На белой коже ее полной округлой груди виднелись розовые следы, оставленные щетиной Эдварда, которая успела отрасти.

Эдвард стиснул зубы, потому что почувствовал, как кровь снова приливает к паху. Он смотрел на Софи. Ее губы были ярко-красными и припухшими от поцелуев.

— Эдвард? Что-то не так? — Софи слегка задрожала, и в ее взгляде, кроме вопроса, таился страх.

Он не собирался причинять ей вреда. Он всегда это знал. И теперь его охватил жгучий стыд и отвращение к себе. Эдвард сел и обнял Софи, крепко прижав ее к себе. Ему очень трудно было говорить, трудно скрыть свои чувства.

— Нет, Софи. Все прекрасно. В самом деле прекрасно.

Он прижал ее лицо к своей груди, гладил по голове, путаясь пальцами в пышных волосах. Он был в отчаянии. Она доверяла ему, а он ее предал. Эдвард хотел понять, как может родиться такая глубокая боль в тот момент, когда должно было родиться огромное наслаждение.