Глава тридцать третья

Лэм знал, что его судьба вскоре должна решиться.

Ему сказали, чтобы он вымылся и побрился, и перевели из вонючей камеры в непритязательную, но гораздо более приемлемую комнату на одном из верхних этажей Тауэра. Ему дали чистую одежду и приличную еду, и он понял, что скоро ему предстоит встретиться с королевой.

Он готовился к этой встрече, стараясь оказаться умнее и дальновиднее королевы и ее советников, включая очень толкового Уильяма Сесила. На чашу весов было брошено самое дорогое для него — Катарина, его ребенок, его жизнь.

Наконец Лэма повели к королеве.

Она ждала его в кабинете у входа в свои покои, и в первое мгновение Лэму показалось, что она одна. Потом он заметил стоявшего сзади нее Сесила. Несмотря на свою решимость добиться освобождения, он почувствовал облегчение — ему приходило в голову, что если ничего другого не останется, ему придется соблазнить королеву.

— У вас как будто неплохое настроение, пират, — резко произнесла Елизавета.

Лэм поклонился и опустился на одно колено.

— Благодаря тому, что вы позволили мне помыться и сменить одежду, ваше величество. Я неизмеримо благодарен вам.

— У меня не было желания принимать в своих апартаментах вонючего оборванца, — сказала она. — Можете встать.

Лэм поднялся на ноги.

— Что мне с вами делать, изменник?

— Вы не обдумали мое предложение? — спросил Лэм.

— Обдумала, но мнения моих советников разделились. Некоторые считают это очередной уловкой. — Елизавета подошла ближе, вглядываясь в лицо Лэма. — А вдруг это и вправду уловка? И вы готовы снова меня предать?

— Бет, дорогая моя, я не предавал вас раньше и не собираюсь предавать теперь.

Она испытующе уставилась на него.

— Я долго и тщательно обдумывала этот вопрос, — наконец сказала она. — Одного вашего слова недостаточно.

Лэм склонил голову, напряженно выжидая, что за этим последует.

— Мне надо держать вас, крепко держать, чтобы вы не могли уклониться от вашей части сделки.

У него ёкнуло сердце. Катарина. Попытается она использовать Катарину против него или предложит ему ее в качестве приманки? Последнее было бы именно то, чего ему хотелось.

— Что вы имеете в виду, ваше величество? — негромко спросил он.

— Ребенка.

Этого Лэм не ожидал. Во все времена детьми манипулировали в политических целях, но он не мог поверить, что именно таково намерение королевы. Сейчас не те времена.

— Когда ребенок родится, он станет жить в моем доме, — резко сказала королева. — Ваш сын будет гарантией вашего хорошего поведения. Когда я получу Фитцмориса, вы получите своего сына.

Лэм потрясенно уставился на нее, вспоминая, как он сам рос при дворе. Ему и в голову не могло прийти, что его сына ждет такая же участь, что он будет терпеть те же издевательства, что и он сам. Эта мысль была ему невыносима.

— Лэм? — удивленно сказала королева.

Он ее почти не слышал, мучимый видениями своего маленького сына — или дочки, — окруженного смеющимися над ним английскими подростками. Он облизнул губы. Ему стало страшно. Никогда до этого он не сомневался в том, что сумеет заманить Фитцмориса в ловушку и захватить его, но теперь ему вдруг представилась возможность неудачи. Это испугало его. И что тогда будет с его сыном?

— А если мне не удастся изловить паписта? — хриплым, чужим голосом спросил он.

Елизавета покосилась на него.

— Если вы не доставите мне Фитцмориса, я найду ребенку подходящего приемного отца, лояльного англичанина. А за вами пошлю своих лучших капитанов, — добавила Елизавета, — чтобы вернуть вас в Тауэр, откуда вы уже не выйдете.

У него не оставалось выбора. Он должен победить ради ребенка, ради невинной души, которая не должна пострадать из-за него. Стараясь не выказать, как он расстроен, и понимая, что это ему не удалось, он сказал:

— Я доставлю вам Фитцмориса. Но вместе с ребенком вы вернете мне Катарину.

— Вот как! — воскликнула королева. — Ну уж нет! Катарина останется со своим мужем, Джоном Хоуком. И нечего торговаться, мерзавец. Это мое единственное предложение. Доставьте мне Фитцмориса, и я отдам вам вашего сына.

Его сердце оглушительно колотилось. Он зашел так далеко и так рисковал, чтобы завоевать женщину, которую любил. Одного лишь ребенка ему было недостаточно, и никогда он с этим не смирится.

Лэм сделал глубокий вдох. Игра пока не кончена. Еще остается много ходов. В конце концов, Джеральд все еще в изгнании, так что о возврате Катарины ему, Лэму, говорить было пока преждевременно. И он не сообщил Елизавете об их браке, потому что если он проиграет, Джон Хоук должен позаботиться о его жене и сыне.

Лэм встретился взглядом с Сесилом и сразу осознал, что Бергли отлично понимает, о чем он думает, но это его почему-то нисколько не удивило. Он почувствовал, что у него есть союзник. В глазах Сесила мелькнуло одобрение. Лэм вспомнил, как пять лет назад Уильям Сесил упорно возражал против лишения графа Десмонда титула и земель. Они еще мгновение смотрели в глаза друг другу. Лэм снова обратился к королеве:

— Хоук не собирается развестись с Катриной?

— Он человек чести, — сказала Елизавета. — Он выполнит свой долг. И я не стану его отговаривать. Вы ее не получите, на этом я буду стоять твердо. Я подозреваю, что это она сбила вас с толку. Вам придется забыть о ней, Лэм, и направить ваши мужские аппетиты в другую сторону. — На щеках Елизаветы проступили красные пятна.

Лэм ничего не ответил, потом сказал, небрежно пожав плечами:

— Вы меня не так поняли. Я хочу эту женщину не для себя, а для ребенка. Сам я могу найти удовольствие где угодно.

— Вот как? — Елизавета уставилась на него, но выражение ее лица смягчилось. — Может, она вам уже надоела?

— Неужели, Бет, вы думаете, что я способен любить? Елизавета задумчиво посмотрела на него.

— Я думаю, что мужчины вообще не способны любить, — наконец проговорила она. — По-моему, всеми мужчина правит то, что они ценят превыше всего — этот своевольный отросток. Но она очень красива и очень безнравственна. Она соблазнила Лечестера и Ормонда. И конечно же, вас.

Лэм удержался от того, чтобы возразить, но его сердце забилось чаще. Может, слова Елизаветы следует понимать буквально? При этой мысли ему стало нехорошо. Но это больше не имело значения. Он простит Катарине все то, что она сделала ради его спасения. Но он заметил откровенное чувство ревности в Елизавете и ее явную боязнь прекрасной соперницы, и понял, как легко будет со временем направить Елизавету именно туда, куда ему потребуется.

— Так как же? — Елизавета прищурилась. — Принимаете вы мои условия или нет? После рождения ребенка я заберу его к себе, а вам устроят побег. Когда вы доставите мне Фитцмориса, я верну вам ребенка. Ни секундой раньше.

— Я согласен. — Он взял руку королевы, склонился над ней и поцеловал. — И обещаю, что не обману ваше доверие. Как всегда, я служу только вам.

— Сомневаюсь, — сказала она, но ее щеки вспыхнули.

Он заглянул ей в глаза и увидел не всемогущую королеву, но ревнивую, готовую на всю женщину. Он еще мог выиграть. В запасе у него оставался еще один ход, но он не собирался использовать его до самого последнего момента. А тогда он сыграет на ее страхе перед способностью Катарины соблазнить ее любимца, Лечестера. Тогда, когда настанет время забрать выигрыш.

Хоукхерст

Катарина кричала, не переставая.

Джулия поглаживала ее по голове, держала за руку, приговаривая:

— Это пройдет. Держись, Катарина, держись.

Катарина ее почти не слышала. Она знала, что будет больно, но и вообразить не могла такую боль. Долгую, непрекращающуюся, словно кто-то поворачивал лезвие ножа в ее чреве. О Господи, Лэм. Как ей его не хватало.

Постепенно боль сделалась тупой. Катарина тихо плакала, зная, что вскоре боль вернется, более сильная, чем прежде. Она думала, что больше не вынесет.

Она пыталась разродиться с самого утра. Схватки начались после ужина и к полуночи стали довольно сильными. К восходу солнца Катарина уже совсем измучилась. Теперь время близилось к полудню. Спальню заливали солнечные лучи. Сколько еще могла она выдержать?

— Катарина! — возбужденно воскликнула Джулия. — Повитуха уже видит головку ребенка! Старайся, милая, старайся, как только можешь!

Но Катарина уже снова закричала, раздираемая очередным приступом жесточайшей боли.

— Старайтесь, миледи, старайтесь! — выкрикнула Гинни. — Ребенок не может оставаться в таком положении!

Осознав смысл слов повитухи, Катарина похолодела от страха. У нее уже не оставалось сил, чтобы вытолкнуть ребенка. Что если она не сумеет вытолкнуть его? Ведь тогда он умрет?

Она тяжело дышала, зная, что должна собрать все свои силы, силы, которых у нее уже не осталось. Ребенок Лэма должен жить. Она напряглась, цепляясь за руку Джулии.

— Отлично, Катарина, отлично! Я вижу всю его головку! — воскликнула Джулия.

Катарина теряла силы. Рыдая, она упала на подушки. Она уже не могла сделать ни малейшего усилия.

— Лэм! — выкрикнула она. — Господи, как мне нужен Лэм!

Джулия побледнела.

Катарина попыталась вспомнить, в первый ли раз она произнесла его имя вслух. Потом ей стало все равно. С ней сейчас должен бы быть Лэм, не Джулия, он должен держать ее руку и ободрять ее в минуту тяжелейшего испытания. Он, а не Хоук, должен стоять за дверью спальни.

— Поднатужьтесь, миледи, поднатужьтесь. Дайте малышу увидеть свет! — крикнула Гинни, тряся пышной грудью.

Перед Катариной возник образ Лэма, озабоченный и требовательный. Катарина знала, что не может не дать ему ребенка. Это было главным делом всей ее жизни. Задыхаясь, со стоном упираясь локтями в кровать, она снова напряглась. На одно мгновение она увидела его лицо так близко к своему, ощутила на лбу его ладонь, не Джулии. Она сможет это сделать ради него! Сможет и сделает! Повитуха торжествующе вскрикнула, и Катарина поняла, что ей удалось вытолкнуть ребенка.

Боль исчезла, уступив место чувству облегчения. Так же внезапно, как прекратились ее страдания, слабость сменило ощущение прилива сил. Катарина поглядела на возившуюся в ее ногах повитуху.

— Все в порядке? — выдохнула она, стараясь разглядеть, что та делает. Она увидела пучок темных кудряшек и тельце, вымазанное кровью и в остатках последа.

— Просто отлично, — улыбнулась Гинни, перерезая пуповину.

— Это… мальчик или девочка? — выдохнула Катарина, приподнимаясь на локтях, чтобы лучше видеть.

Гинни подняла ребенка и показала Катарине.

— Мальчик, миледи, вы родили отличного сына вашему господину.

Катарина смотрела на своего ребенка, сына Лэма, и слезы ручьями текли по ее лицу. Личико ребенка было круглым, носик приплюснут, ручки и ножки казались поразительно длинными, крошечные пальчики сжались в кулачки, а синие-синие глаза были открыты и смотрели прямо на нее. Более прелестного создания Катарина еще не видела. Ее захлестнула волна всепоглощающей любви, и она протянула руки к младенцу.

— И какой большой, — сказала повитуха. — Сейчас я приведу его в порядок.

— Ох, Катарина! — воскликнула Джулия. Ее глаза наполнились слезами. Она схватила Катарину за руки. — У тебя сын — отличный здоровый сын!

Катарина откинулась на подушки, не сводя взгляда со своего сына. Гинни заворачивала ребенка в чистую простынку и легкое одеяльце. Катарина снова протянула руки.

— Дайте мне моего сына, — негромко сказала она. Ее глаза сияли.

Гинни с улыбкой повернулась к ней, протягивая ребенка.

Джон Хоук встал между ними.

— Нет.

Катарина застыла, повернув голову на резкий звук голоса.

— Мой сын, — неуверенно прошептала она, ничего не понимая. — Я хочу подержать моего ребенка.

Хоук стиснул челюсти.

— Нет, — повторил он. — Гинни, отнеси младенца вниз.

— В чем дело?! — воскликнула Катарина, с трудом приподнимаясь. — Я хочу подержать его на руках. Почему вы не позволяете?

Побледневшая Джулия уставилась на Хоука широко раскрытыми глазами.

Хоук смотрел только на Катарину. Его лицо застыло, словно высеченное из камня.

— Лучше, чтобы вы его не держали в руках. В конце концов, вам же будет проще.

— Что? — вскрикнула Катарина, пытаясь сесть. — Хоук, что это значит? — Она повернулась к повитухе, торопливо шедшей к двери с ребенком на руках. Ее глаза наполнились слезами.

— Катарина, выслушайте меня.

— Нет! — взвизгнула Катарина, отбросив простыни и с трудом спуская ноги с кровати. На нее нахлынула волна головокружения, и ей пришлось схватиться за кровать. Ее охватила паника. — Вы солгали, солгали! Отдайте мне моего сына!

— Я не лгал, но мои планы теперь ничего не значат, — мрачно сказал Хоук. — Королева решила забрать ребенка к себе, не объясняя причин.

Задыхаясь, Катарина безмолвно уставилась на него.

— Она сказала только, что это очень важно, и я согласился, — побагровев, сказал Хоук. — Я человек королевы, Катарина. Я не мог ей отказать.

Катарина зарыдала, охваченная ужасом.

— Она забирает у меня сына? И вы ей позволяете? Вы не можете этого сделать, не можете!

— О нем будут хорошо заботиться, Катарина, — сказал Джон. — Это я вам обещаю.

Катарина закричала, корчась от почти физической боли, гораздо более сильной, чем та, которую она перенесла только что. Когда она наконец выпрямилась, ее лицо было перекошено яростью, страхом и горем, отчего она казалась старой и уродливой.

— Мой сын! — крикнула она. — Отдайте мне его!

— Не могу, — сказал Хоук. Видно было, что он хочет что-то добавить. — Мне очень жаль. — Он повернулся и вышел.

Катарина ахнула и встала, оттолкнувшись от кровати. Джулия подхватила ее, прежде чем она успела рухнуть на пол.

— Пусти меня! — крикнула Катарина. — Пусти, пока они не увезли мое дитя! О Господи! Помоги мне, Господи, прошу тебя!

Заливаясь слезами, Джулия держала Катарину, не давая ей выйти из комнаты.

— Катарина, милая, если Джон на это согласился, ты уже ничего не можешь поделать.

Катарина ее не слышала. С нечеловеческим усилием она вырвалась от Джулии, неуверенно дошла до двери и потянула ручку. Дверь, казалось, весила не меньше сотни фунтов. Задыхаясь, Катарина ухитрилась ее открыть. Спотыкаясь, она вышла в коридор и уцепилась за перила лестницы.

— Гинни, вернись! Гинни! Помоги мне, Гинни! Они украли моего сына!

Но никто не отозвался на ее крики, и Катарина рухнула на пол. Бросившаяся за ней Джулия увидела ее распростертой на полу, царапающей его окровавленными ногтями и воющей, словно дикий зверь.

По холлу разносился ее исполненный муки вой:

— Они не имеют права, не имеют права. Боже, помоги мне! Отдай мне моего сына!

Хоук слепо уставился на пустошь, теперь уже почти сплошь зеленую, усеянную желтыми точками цветов. Небо было таким синим, что все вместе представляло идиллическую картину. Но это была иллюзия. Хоук все еще слышал крики Катарины. Не стоны во время родов, а те, которые были вызваны гораздо более сильной болью, когда он приказал повитухе унести ребенка.

Двор заполняли солдаты с оседланными лошадьми. Для кормилицы и ребенка была запряжена крытая коляска. Елизавета особо оговорила момент безопасности и благополучие ребенка, и приказала Хоуку лично доставить его в Лондон.

Ему было тошно от всего этого. Его жена страстно любила О'Нила, и сегодня наконец он понял, что она из тех женщин, которые сходят в могилу, продолжая любить одного-единственного. О, конечно, она могла выполнить свой долг по отношению к нему и никогда не упоминать пирата, охотно вести хозяйство и согревать его постель, она могла родить ему полдюжины сыновей, но она всегда будет любить Лэма О'Нила. Хоук старался представить себе, каково это — любить кого-то так сильно, так всепоглощающе.

И теперь он отнимал у нее еще и ребенка. К его горлу подступил комок. Проклятие. Он почувствовал слабость. Вырвать ребенка из рук матери — худшего преступления он не знал и надеялся, что больше никогда ему не придется этого делать, даже для своей королевы.