Глава двадцать пятая

Письмо пришло на следующий месяц, в августе. Лэм привез его с собой, когда вернулся из своего второго рейда, который продолжался всего неделю. Катарина сразу узнала печать: это была печать графа Десмонда. Ее сердце, казалось, перестало биться. Очевидно, послание было от ее отца, который все еще неосторожно пользовался гербом, на который больше не имел права.

Лэм испытующе смотрел на нее, пока она, словно завороженная, уставилась на письмо.

Я пойду наверх, смою с себя соль и грязь, — сказал он, улыбаясь мягкой обольстительной улыбкой. — Может, зайдете помочь мне помыться, когда прочтете письмо.

Спасибо, Лэм, — негромко ответила Катарина. Пока он поднимался по каменным ступеням, она смотрела ему вслед. Ей его не хватало, но с этим придется подождать. Она поняла, что он нарочно ушел, чтобы дать ей возможность без помех прочесть письмо отца, и была благодарна ему за это. За несколько месяцев, прошедших после ее пленения, и за несколько недель замужества она научилась избегать всяких мыслей о мире за пределами острова. Ее отец был частью этого мира, и она была совсем не уверена, что хочет узнать то, что он считал нужным ей сообщить.

Катарина подошла к огню и нерешительно, с опаской вскрыла печать.

Июля первого, года тысяча пятьсот семьдесят первого. Милая моя Кэти, почему ты мне ничего не сообщила ?Как дела ?После твоего похищения весь двор бурлил. Королева была в ярости, и Джон Хоук тоже. Но она отказала ему в разрешении отправиться в погоню за тобой и О'Нилом.

Ты не забыла мое желание, которое я высказывал в последний раз? О'Нил все еще твой верный поклонник? Он согласен оказать мне поддержку? Мое положение без перемен. Мне плохо как никогда. Я умираю медленной смертью в изгнании. В Десмонде Фитцморис утвердился сильнее прежнего. Королева готова рвать на себе волосы, потеряв всякую надежду захватить проклятого фанатика. Филипп всячески поддерживает его, и время от времени то же делает Екатерина Медичи. Такое положение не может долго продолжаться, милая Кэти. Вскоре Фитцморис так прочно обоснуется в Десмонде, что только воля Господня сможет убрать его с моих земель. Кэти, хотя сейчас ты замужем заХоуком, ты должна привлечь О'Нила на нашу сторону, если ты еще не сделала этого. Он мог бы стать нашим самым сильным союзником. Пришли его ко мне.

Твой любящий отец,

Джеральд Фитцджеральд.

Трясущимися руками Катарина быстро сложила письмо и бросила листок в огонь. Она все еще жена Джона Хоука.

У нее стучало в висках. Ей трудно было дышать. Письмо было датировано первым июля — может, сейчас Хоук уже развелся с ней? О Боже. Тут что-то не так. Лэм похитил ее пятнадцатого апреля, наверняка Хоук должен был сразу же развестись с ней.

Катарина опустилась в кресло. У нее путались мысли. Неужели у нее два мужа?

О Господи! Катарина посмотрела в сторону лестницы. Лэм сейчас купается наверху, в спальне. Она успела привязаться к нему. Нет. Она к нему не привязана. И не порабощена им. Гораздо больше. Катарина знала, что она его любит.

Катарина отчаянно старалась взять себя в руки, но у нее ничего не вышло. Все же, несмотря на свое почти истерическое состояние, она осознала, что нельзя больше укрываться на острове, делая вид, что реальный мир не существует. Она больше не могла пренебрегать своим долгом перед отцом, который надеялся на ее помощь. Настало время для нее склонить Лэма принять сторону Джеральда, как бы ей ни претило использовать Лэма и допустить политике стать частью их семейной жизни.

Нет, она не могла долее избегать выполнения долга перед отцом и отмахиваться от вопроса о своем будущем, потому что будущее само явилось к ней.

Катарина вскочила и торопливо направилась к лестнице.

Сидя в лохани, вода в которой почти остыла, Лэм услышал быстрые шаги Катарины. По его лицу промелькнула легкая улыбка. Он смотрел на нее с тем же чувством, что и всегда, — поражаясь ее красоте, уму и силе духа, и с каждым прошедшим днем это чувство только усиливалось.

Он понял, что она расстроена. Что написал ей ее хитроумный папаша? Лэм догадывался, что новости вряд ли были хорошими. Ему не хотелось передавать ей письмо. Но он не мог отказать ей в общении с отцом, так же как не мог отказать и ни в чем другом. Лэм вздохнул и встал. По его крепкому телу струйками стекала вода.

— В чем дело, Катарина? — спросил он.

Она была очень бледна и быстро подошла к нему, с полотенцем в руках.

Чем вы опечалены, милая?

Она посмотрела ему в глаза и быстро, на одном дыхании сказала:

Отец уже совсем отчаялся. Он беспокоится за меня. Его кузен узурпировал то, что когда-то принадлежало ему. Если Перро не сумеет вскоре захватить Фитцмориса, то он может стать настолько силен, что его не удастся выгнать из Десмонда. — Она облизнула губы. — Я никогда у вас ничего не просила. А теперь прошу.

Лэм не двигался. Серые глаза внимательно смотрели на нее.

Вы нужны мне, чтобы помочь моему отцу, Лэм. — Голос Катарины сорвался. — Он — жертва не справедливости, вы это знаете. Пожалуйста, Лэм. Я прошу вас ему помочь.

Лэм взял ее ладони в свои и мягко сказал:

— Ради вас я бы с радостью пошел на измену, Катарина.

— Вы сделаете, как я прошу? — воскликнула она.

— Я уже помогаю вашему отцу, — серьезно сказал Лэм. Но он ощутил укол совести — и страха. Он встречался с Фитцморисом только раз, много месяцев назад, но этого было достаточно. С той самой зимней встречи он неплохо снабжал мятежника и горстку его солдат, чтобы они могли устоять перед англичанами. Никогда еще они не были так хорошо одеты, так вооружены, так сытно накормлены.

Лэм отлично понимал опасность своего замысла. Поднять человека, чтобы потом иметь возможность его свалить, — такой план требовал воистину тонкого исполнения. Он был полон слабых мест и вполне мог окончиться провалом. А если так и случится, Фитцморис воцарится в Десмонде, и в этом будет виноват он, Лэм. Катарина никогда не сумеет этого понять. Она будет потрясена и сочтет его предателем.

Каким образом? — еле выговорила Катарина. — Когда?

Лэм нежно улыбнулся, касаясь ее щеки.

Катарина, все мое существование — это политика. Я ем, сплю, дышу и живу политикой. Но я не хочу, чтобы чьи бы то ни было амбициозные побуждения помешали нашим отношениям. — Он приподнял ее подбородок, заглядывая ей в глаза, и поцеловал нежным и в то же время голодным поцелуем. — Я хочу, чтобы в наших отношениях было только это, Катарина.

Она вернула ему поцелуй и, оставаясь в его объятиях, сказала:

Лэм, я так благодарна вам. Но как вы это делаете? Вы не даете снабжать Фитцмориса по морю?

Он поднес ее ладонь к губам и поцеловал.

Ш-шш. Я знаю, что вы очень умны, Кэти, но вам не стоит заниматься политическими играми. Издалека вы не можете рассчитывать повлиять на события.

Она очень удивила его тем, что ласково приложила ладонь к его щеке. Хотя Катарина нисколько не стеснялась выказывать свои чувства в постели, вне ее она избегала физического контакта с ним.

Я думаю, что вы мне просто льстите, — сказала Катарина дрожащим голосом. — Неужели вы хотите сказать, что если бы я находилась при дворе или в Ирландии, то имела бы возможность влиять на действия таких людей, как мой отец или Фитцморис?

Он прижал ее ладонь к своей щеке, не спуская глаз с этого поразительно красивого лица. Он не стал говорить, что она уже повлияла на судьбы этих людей, потому что благодаря ей он предпринял шаги, которые в случае удачи изменят существующий баланс сил и неизбежно скажутся на всех них. Избегая прямого ответа, он правдиво сказал:

Кэти, такая женщина, как вы, может двигать горы, стоит ей только захотеть.

Катарина вспыхнула, глядя на него.

— Моя мать была такой женщиной, — сказала она.

— Без сомнения вы унаследовали ее упорство, ум и красоту.

— Я не такая уж исключительная красавица, Лэм.

— Монастырь научил вас скромности, но женщины, которые нравятся мужчинам, знают себе цену. Скромность им ни к чему.

— Почему вы говорите мне все это?

— Потому что в отличие от своей матери вы наивны и неискушенны. Настанет день, когда вам может понадобиться все оружие, которое имеется в вашем распоряжении. Скромность в этом случае вам не поможет, дорогая. — Он сам не знал, почему говорил так откровенно, — может, потому, что сам со своей рискованной затеей находился в двух шагах от виселицы. Если его разоблачат и повесят, Катарине придется самой заботиться о себе. Ему вовсе не нравилась эта мысль. — Вы настолько соблазнительны, что мужчины при взгляде на вас думают только об одном. Вы можете сделать любого мужчину своим рабом, если захотите. И тогда он станет выполнять ваши желания даже вопреки здравому смыслу и собственным интересам.

Он подумал о своей связи с Фитцморисом, о Тауэре и о плахе.

Она все еще смотрела на него, и в ее взгляде появилось беспокойство.

Мне это не нравится. И, Лэм, я ведь не поработила вас.

Он рассмеялся.

Разве нет? — Он резко опустил ее ладонь и приложил ее к своей пульсирующей плоти.

Как только вы зашли в комнату…

Она отдернула руку, готовая расплакаться. Проклиная себя и свою похоть, Лэм обнял ее:

— Простите меня, Кэти. Мне не стоило это говорить, когда вы так расстроены. Скажите мне, что вас огорчает. Ведь это еще не все, верно?

— Да! Джон Хоук не развелся со мной, — воскликнула она, прижимаясь лицом к его мокрому плечу. — Письмо отца датировано первым июля. Почему он не развелся со мной, если бы собирался это сделать? Я боюсь, что мы с Хоуком все еще состоим в браке.

Лэм весь напрягся, но решил сказать правду.

— Я знаю.

— Что? — Она вырвалась из его объятий, с ужасом глядя на него.

Он отпустил ее и, не сводя с нее взгляда, сказал:

Он не развелся с вами, но зачем думать об этом? Мы повенчаны в вашей вере, Катарина. Разве этого не достаточно?

Она долго молча смотрела на него и наконец произнесла:

Хоук все еще считает меня своей женой — и вся Англия тоже.

Лэм уже начал злиться, но старался сдержать себя.

— Так сложно, когда все против тебя, Кэти, я это отлично знаю. — Он увидел, что ее взгляд смягчился. — Не надо меня жалеть, мне этого не требуется. И вам тоже не нужна жалость — даже своя собственная. Мы законно повенчаны в глазах Господа и Папы Римского, что тоже немало. Вы принадлежите мне, Катарина. Или вы все еще хотите вернуться а Англию к Джону Хоуку? — Его взгляд потемнел, и на мгновение он перестал дышать.

— Нет, — прошептала она.

Злость Лэма испарилась, сменившись необычайным облегчением.

— Вы решили остаться со мной сами, по своей воле?

— Да. — Катарина смотрела на него так тепло и нежно, с такой любовью, что он на мгновение потерял дар речи. Потом она добавила, как будто произнося клятву: — Я вас не оставлю, Лэм. Никогда.

Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

Обещаю, — хрипло сказала она. — Что бы ни случилось.

Лэм издал резкий, хриплый и в то же время радостный звук. Он притянул ее к себе, нашел губами ее губы, и через мгновение Катарина оказалась прижатой, к стене. Она нетерпеливо встретила его ищущие губы, ее язык сплелся с его языком. Лэм ощутил вкус ее слез и понял, что это слезы счастья.

Да, милый, да, — повторяла она. Его погружение в нее было острым и резким, напоминая вторжение огромной армии. Их взгляды встретились.

Он не мог говорить, переполненный ощущением себя в ней, переживая ее признание и снова и снова погружаясь в нее. Он не сводил с нее взгляда, надеясь, что она сможет понять его любовь, которую он так долго таил. Катарина с рыданиями впилась ногтями в его плечи. Задыхаясь, он старался взять себя в руки, найти в себе силы уйти вовремя, чтобы не оставить своего семени в ее теплом, плодородном теле.

Лэм, — выдохнула она, обхватывая его голову, — не уходите от меня, пожалуйста.

Он замер, мощно пульсируя в ней. Никогда он еще не чувствовал такого острого стремления взорваться, извергнуться в ее тугом, жарком, влажном туннеле.

Нет, Катарина, — выдохнул он, — я не могу. Она внутри вся сжалась вокруг него, и он понял по выражению ее лица, что она готова противостоять ему, чтобы добиться своего. Все еще придерживая его голову, она воскликнула:

Я люблю вас. Я хочу от вас ребенка, Лэм, пожалуйста!

Он недвижно держал свое застывшее тело над ней, испытывая адские муки. Какой мужчина, на которого, как на него, падала бы тень виселицы, решился оставить своего ребенка такой благородной женщине? По его лицу ручьями стекал пот.

Лэм, подарите мне ребенка! — Слезы заливали лицо Катарины. — Милый, я люблю вас!

Лэм ахнул, накрывая ее губы своими, и вместо того чтобы уйти, проник в нее глубоко, раз, много, много раз, утонув в ощущении восторга, и когда наконец его горячее семя выплеснулось в ее чрево, Катарина обхватила его, рыдая от счастья.

Глава двадцать шестая

Ричмонд

Барка королевы продвигалась по Темзе. От форштевня разлетались мелкие брызги. На веслах сидел двадцать один гребец. Это был приятный августовский вечер, и Елизавета в золотом платье отдыхала на палубе, откинувшись на подушки. Палуба по давней традиции была усыпана лепестками цветов. Рядом с королевой находились две ее фрейлины и несколько придворных. Одна фрейлина играла на лютне.

Впереди был виден Ричмондский дворец. Его многочисленные башни, купола и резные коньки крыш четко вырисовывались на фоне неба за громадным фруктовым садом, мимо которого быстро плыла королевская барка. Дальше виднелись заросшие лесом холмы и пышные зеленые поляны.

Наконец показался причал с ричмондской лестницей. Барка направилась к причалу. Лебеди нехотя уступали ей дорогу. Елизавета поднялась на ноги, поддерживаемая придворными, царственно поблагодарила их и сошла на берег, затем торопливо проследовала к воротам дворца. Ее фрейлинам пришлось бежать, чтобы не отстать от нее.

В этот вечер Елизавете не удалось отвлечься от забот, и у нее был мрачный вид. Еще бы! Днем она узнала, что к ней выехал сэр Джон Перро. От этой вести у нее сразу разболелась голова. Меньше всего ей хотелось обсуждать положение в варварской Ирландии. Сейчас у нее хватало других забот. Был раскрыт еще один заговор с целью освобождения ее кузины Марии Стюарт, который предусматривал покушение на Елизавету и восстание католиков при содействии герцога Альбы, который должен был прибыть из Нидерландов. Заговорщики собирались посадить Марию на английский трон. Одной из ведущих фигур заговора был герцог Норфолкский, но его поддерживали Папа Римский и Филипп, король Испании. Только на прошлой неделе Елизавета выслала испанского посла, Норфолк был брошен в Тауэр, а Папу Римского она проигнорировала.

И этот заговор был лишь самой последней из ее политических проблем. Она молила Всевышнего, чтобы Перро наконец объявил ей, что Фитцморис в его руках, потому что папист тоже собирался ее свергнуть.

Елизавета чувствовала себя не лучшим образом, и причиной этого недомогания был страх. Никто не понимал, насколько трудно быть королевой. Как сложно, как ответственно и как опасно.

Ричмонд был самым большим из королевских дворцов, и с первого взгляда многочисленные постройки, дворики и сады, множество башен и куполов создавали впечатление исключительной путаницы и беспорядка. Но Елизавета хорошо знала дорогу. Она прошла прямо в средний двор и повернула к помещениям на его западной стороне.

Елизавета быстро пересекла холл. Завидев ее приближение, придворные опускались на колени. В ее личных апартаментах наверху уже с нетерпением ждал ее лорд-президент Мюнстера. Не обращая внимания на Сесила, теперь лорда Бергли, и на своего кузена Тома, она устремила взгляд на грузную фигуру Перро. Он с удивительным изяществом опустился на колени.

— Ваше величество, — сказал он, — я, как всегда, ваш покорный слуга.

Хотя об этом открыто никогда не говорилось, он также был ее сводным братом.

— Сэр Джон, — Елизавета махнула, чтобы он встал, — надеемся, вы принесли нам хорошие вести.

Джон, не мигая, смотрел на нее.

— Разве плохо узнать, кто изменяет Англии? Елизавета ощутила смутное беспокойство. Она взглянула на Сесила и Ормонда и заметила, что лорд Бергли собран и спокоен, как обычно, но ее кузен еле сдерживает гнев.

— Мы знаем изменников в Ирландии, и знаем их вождя, этого проклятого Богом фанатика, Фитц-мориса. Рассчитываете ли вы захватить его, прежде чем наступит зима и всем придется голодать?

Зимой снабжение британских войск представляло исключительные трудности, и каждый год они несли больше потерь от голода и вызванных холодом и сыростью болезней, чем от военных действий.

— О, я захвачу его, обещаю вам, — хвастливо сказал Перро. Но он уже не в первый раз давал такое обещание.

— Мы уже устали от этого мятежа, — взорвалась Елизавета. — Если вам не удается поймать одного человека, может быть, нам следует направить туда кого-то другого?

Сэр Джон побагровел.

Сесил кашлянул и приблизился к королеве.

— Я думаю, вам следует выслушать сэра Джона. Есть основательная причина тому, что Фитцморису удавалось ускользнуть от нас последние несколько месяцев.

— Именно, — проворчал все еще красный сэр Джон. — Его поддерживает гораздо более решительный ваш враг, чем Филипп.

— Нетрудно быть решительнее испанского короля, — отрезала Елизавета. — У него везде сплошные неприятности, и он содействует ирландцам, только чтобы насолить мне!

— Мужайтесь, Елизавета, — пробормотал Сесил ей на ухо.

— И кто же теперь помогает изменнику-паписту? Кто осмелился? — Елизавета внутренне сжалась.

Перро улыбнулся, как будто предвкушая эффект от своих слов.

— Злосчастный полукровка, пират, Владыка Морей.

Елизавета недоуменно уставилась на него. Она не могла, просто отказывалась его понимать. С принужденной улыбкой она сказала:

— Лэм провинился в одном — хотя это и очень неприятно, — он украл девицу Фитцджеральд и сбежал на свой остров, чтобы заняться с ней развратом. Возможно, это служит достаточным доводом в пользу того, что он хочет жениться на Катарине и собирается способствовать Фитцджеральду в возвращении титула и земель. И это все.

— Ваше величество, — холодно произнес Перро, — я почти год гонялся за Фитцморисом по всей Южной Ирландии. Я знаю, что говорю. Мне нет дела до того, что О'Нил взял девицу Фитцджеральд себе в любовницы. Или даже в жены. Этот ублюдок снабжает Фитцмориса продовольствием и оружием, и всем другим, что тому требуется.