Фигаро проговорила ему в ухо:

— Вот. У нас совпадение волос.

— Волос? — переспросил Линли.

— Из «порше», инспектор. Вы хотели, чтобы мы его подмели, так? Ну, мы его подмели и подобрали сзади несколько волосков. Светлые и каштановые. И каштановые идентичны волосу из дома Боуэн.

— Какому волосу из дома Боуэн?

Нката поднял руку и одними губами произнес:

— Волосу малышки. Я его им принес.

— Какому волосу?.. — возмутилась Фигаро. — Кто там у вас ведет дело? Ради вас мы вкалываем до двух ночи, а теперь вы мне говорите…

Линли перебил ее, объяснив, надо полагать — убедительно, почему информация о волосах на мгновение выпала из памяти. Фигаро как будто частично успокоилась. Линли этого было достаточно. Он дал отбой и сказал Нкате:

— Отличная инициатива, Уинстон. В очередной раз.

— Наша цель — доставлять удовольствие, — сказал констебль. — Значит, они идентичны волосу девочки? Те, из машины Лаксфорда?

— Да.

— Интересно получается. Думаете, их подложили? Вместе с очками?

Это была вполне реальная возможность. Но Линли не хотелось склоняться к тому, к чему вчера настойчиво склонял его Деннис Лаксфорд. Он кивнул на блокнот.

— Что у вас?

— Хорошая новость.

— А именно?

— Телефонный звонок из Бейзуотера. Только что поступил.

— Из Бейзуотера? — От звонков из Бейзуотера не приходилось ждать ничего хорошего. — И что же это за новость?

Нката улыбнулся.

— Не желаете ли поболтать с тем бродягой?

Вопреки догадкам Сент-Джеймса о бродяге, никакой маскировки не было. Описанный и зарисованный мужчина оказался абсолютно реальным. Звали его Джек Беард, и когда Линли и Нката до него добрались, он был совсем не рад, что его держат в полицейском участке, ближайшем к Бейзуотерской бесплатной столовой, куда он направлялся завтракать. На его след напали в ночлежке в Паддингтоне, где с одного взгляда на рисунок в руках констебля дежурный клерк мгновенно назвал его, стремясь побыстрее избавиться от нежелательного в здании присутствия полиции.

— Да это же старина Джек Беард, это он, — сказал клерк и поведал все, что знал о дневном распорядке Джека. Он, судя по всему, состоял из обхода мусорных баков и питания в благотворительных организациях.

В полицейском участке, в комнате для допросов, Джек Беард первым делом заявил Линли:

— Я никакого вреда никому не причинил. Так в чем дело? Вы кто, мистер Шикарный костюм? Мне нужно покурить.

Нката стрельнул у дежурного сержанта три сигареты и дал одну бродяге. Джек затягивался жадно, сигарету ко рту он подносил, зажав двумя пальцами — покрытым струпьями указательным и большим с черным ногтем, — словно боялся, что ее отнимут. Он с подозрением поглядывал то на Линли, то на Нкату из-под бахромы грязных седых волос.

— Я дрался за королеву и страну, — проговорил он. — Такие, как вы, и этого-то сказать не могут, вот так вот. Чего вам от меня надо?

— Нам рассказали, что вы роетесь в мусорных баках, — начал Линли.

— Все, что лежит в мусорных баках, отбросы. То, что я найду, я вправе оставить себе. Нет закона, не дающего мне такого права. Я уже двенадцать лет роюсь в этих баках. И никогда никому не докучал. Если что брал, так только из мусорных баков.

— Тут вопросов нет. Вам ничто не грозит, Джек. Взгляд Джека снова переместился с одного полицейского на другого.

— Ну, так в чем тогда проблема? У меня дела. Мне нужно пройти по моему обычному маршруту.

— В ваш обычный маршрут входит Мэрилебон? Нката открыл блокнотик, Джек насторожился.

Как локомотив, выпустил облако дыма.

— Ну и что, если так? Ни в одном законе не сказано, что я не могу рыться, где захочу.

— А в Кросс-Киз-клоуз? — спросил Линли. — Там вы тоже роетесь в баках?

— Кросс-Киз-что? Не знаю такого места.

Нката развернул копию рисунка с изображением Джека Беарда, положил на стол перед бродягой и сказал:

— В Кросс-Киз-клоуз живет один писатель, который тебя там видел, Джек. Он говорит, что в прошлую среду ты копался в мусоре. Он разглядел тебя настолько хорошо, что описал нашему художнику, и тот тебя зарисовал. Похоже, приятель? Что скажешь?

— Не знаю такого места. Честно вам говорю. Не знаю никакого Кросс-Киза. Ничего не знаю. Вам придется меня отпустить.

Линли увидел смятение на лице старого бродяги. От него исходил резкий запах страха. Линли снова сказал:

— Джек, вам ничто не угрожает. Тут дело не в вас. В прошлую среду в районе Кросс-Киз-клоуз была похищена маленькая девочка, вскоре после того, как вы там побывали. Мы…

— Не похищал я никаких девочек! — Джек затушил окурок о столешницу. Оторвал фильтр от второй сигареты и закурил. Кадык его дрогнул, и его глаза — с желтыми, а не белыми белками — внезапно наполнились слезами. — Я свое отсидел, — сказал он. — Пять лет как отдать. С тех пор я чист.

— Вы сидели в тюрьме?

— Кража со взломом. Пять лет в Скрабсе. Но я свой урок усвоил. Никогда не брался за старое. Но у меня с головой плохо, ничего не запоминаю, поэтому никогда много не работал. Теперь я занимаюсь мусорными баками. Больше ничем.

Линли мысленно пробежался по уже сказанному и нашел убедительный ход.

— Констебль, — обратился он к Нкате, — пожалуйста, расскажите Джеку о Кросс-Киз-клоуз.

Нката, видимо, тоже понял, в чем трудность. Он убрал рисунок и начал:

— Это причудливая такая сеть переулков. Ярдах примерно в десяти от Мэрилебон-Хай-стрит, рядом с Мэрилебон-лейн, поблизости там закусочная, где продают рыбу и чипсы, «Золотой хвост» называется. Рядом улица — тупик, куда выходят задние окна контор, а напротив них паб. Он стоит на углу, откуда начинаются переулки, заведение называется «Принц Альберт». Там выносят несколько столиков на тротуар. А мусорные баки…

— «Принц Альберт», вы говорите? — переспросил Джек Беард. — Вы говорите, «Принц Альберт»? Я знаю это место.

— Значит, вы там были? — спросил Линли. — В прошлую среду?

— Мог быть.

Линли поискал среди известных им фактов что-нибудь, что подстегнуло бы память бродяги.

— Мужчина, который вас описал, сказал, что вас оттуда прогнал констебль, возможно констебль-доброволец. Это не поможет?

Это помогло. На лице Джека отразилась обида.

— Меня никогда раньше не прогоняли, — заявил он. — Ни там. Ни в других местах. Ни разу.

— Вы регулярно там бываете?

— Конечно да. Это часть моего обычного маршрута. Я не шумлю. Не разбрасываю мусор. Никогда никого не беспокою. У меня с собой сумки, и когда я нахожу что-то интересное, могу сбыть это кое-где…

Линли вмешался. Экономические махинации бродяги его не интересовали, в отличие от событий прошлой среды. Он показал фотографию Шарлотты со словами:

— Это девочка, которую похитили. Вы видели ее в прошлую среду, Джек?

Джек, прищурившись, посмотрел на снимок, взял его у Линли и держал, отставив руку. Он изучал его добрых полминуты, все это время попыхивая сигаретой.

— Не помню ее, — сказал Джек. И теперь, сообразив, что им лично полиция не интересуется, разговорился: — В этом месте никогда ничего в баках особо и не находил. Так, разные мелочи. Погнутая вилка. Сломанная ложка. Старая ваза с трещиной. Статуэтка или еще что. Барахлишко, которое, как правило, нужно чинить, прежде чем сбывать. Но я каждый раз туда иду, потому что люблю придерживаться выработанного маршрута, как почтальон, и я никогда никого не беспокою, и никогда и намека такого не было, чтобы я причинил кому какое зло. У меня никогда не было там неприятностей.

— Кроме этой самой среды?

— Точно. Верно. Похоже было… — Джек почесал нос, подыскивая подходящее сравнение. Снял с языка крошку табака, изучил ее, держа на ногте указательного пальца, и сунул назад, в рот. — Похоже было, — сказал он, — будто кто-то хотел меня оттуда убрать, мистер. Как будто кто-то вызвал копов, чтобы они меня прогнали. Чтобы я наверняка оттуда ушел до того, как случится что-то особенное.

Линли и Нката наблюдали, как констебль захлопывает дверцу патрульной машины и увозит Джека Беарда, чтобы хоть с запозданием доставить к утренней трапезе в Бейзуотере, где, как объяснил им бродяга, от него ждут «помощи с мытьем посуды в качестве платы за харч, понимаете?».

— Значит, это не он, — сказал Нката. — Не хотите взять у него отпечатки, чтобы уж наверняка?

— Нам не нужны его отпечатки, — ответил Линли. — Он отсидел. Они есть в деле. Если бы они совпали с теми, что мы сняли, нам бы уже сообщили.

Линли подумал о том, что сказал им старик. Если кто-то позвонил в полицию, чтобы его убрали из Кросс-Киз-клоуз до похищения Шарлотты Боуэн, следовательно, это был человек, который мог наблюдать за местностью, который прятался или жил поблизости. Он стал соображать, какая из возможностей наиболее вероятна, и вспомнил, что сказал ему накануне вечером Сент-Джеймс об уменьшительном имени Шарлотты и о том, кто им пользовался.

— Уинстон, — обратился Линли к констеблю, — что у нас слышно из Белфаста? Ответ еще не поступил?

— Пока нет. Считаете, надо потрясти их дерево?

— Считаю, — сказал Линли. — Но потрясите его из машины. Нам надо нанести визит в Мэрилебон.

Местоположение Беверстокской школы для мальчиков не стало стержнем расследования, как могла надеяться Барбара. Да, она находилась близко, но ее территория, вопреки догадкам Барбары, не граничила с землями ветряной мельницы. Более того, школа стояла сразу за Вуттон-Кроссом, на обширном участке, который когда-то был поместьем одного пшеничного короля.

Робин сообщил ей обо всем этом поздно ночью, когда они возвращались в Вуттон-Кросс. Вот как раз ворота Беверстока, сказал он и указал на них — громадные кованые створки между двух кирпичных колонн, увенчанных соколами, — когда «эскорт» проносился мимо.

— Каким образом Беверсток укладывается в нашу картинку? — поинтересовался он.

— Не знаю. — Вздохнув, Барбара закурила. — Была у меня мысль… Один из наших лондонских подозреваемых закончил Беверсток. Лаксфорд. Газетчик.

— Значит он настоящий джентльмен, — заметил Робин. — В Беверсток можно попасть если только получишь стипендию или кровь у тебя нужной группы.

Его отношение к подобным заведениям, похоже, совпадало с мнением о них Барбары.

— Как я понимаю, у вас кровь не той группы? — сказала она.

— Я ходил в начальную школу в деревне. Потом в среднюю в Мальборо.

— Стало быть, у вас в роду нет выпускников Беверстока?

Он глянул на нее и просто ответил:

— У меня в роду вообще никого нет, Барбара. Если вы понимаете, о чем я.

Она прекрасно понимала. Нельзя прожить в Англии всю жизнь и не понимать, что это значит. Ее собственные родственники имели не больше веса в обществе, чем пылинки, хотя и были не столь многочисленны.

— Моя семья древнее Великой хартии вольностей, — сказала она, — но это не та древность, о которой будешь трубить На каждом перекрестке. Выдающихся людей среди моих предков не было, потому что людьми-то они стали совсем недавно.

Робин хмыкнул и снова глянул на нее. Трудно было не заметить, что этот взгляд полон восхищения.

— Можно подумать, вас не трогает, что вы никто.

— По моему мнению, ты никто, если сам считаешь себя никем.

В «Приюте жаворонка» они разделились. Робин пошел в гостиную, где, несмотря на поздний час, его ждала мать, Барбара — наверх, где рухнула на кровать. Но прежде она услышала, как Коррин говорила:

— Робби, Селия пришла к нам сегодня только потому…

И Робин перебил ее:

— Селию мы обсуждать не будем. Занимайся Сэмом Кори, а меня оставь в покое.

Коррин возразила дрожащим голосом:

— Но, дружочек…

На что Робин коротко ответил:

— Это Сэм, мам, правильно?

Засыпая, Барбара думала о том, как же должен Робин благословлять избавление, которое несла ему помолвка Сэма Кори с его матерью. Она все еще размышляла об этом на следующее утро, когда закончила разговаривать с Линли и нашла всех троих — Сэма Кори, Коррин и Робина — в гостиной.

Коррин и Сэм сидели за столом, наклонившись друг к другу. Коррин приговаривала с присвистом:

— Подумать только, Сэмми. Боже мой. Боже мой. Сэм растирал ей спину, словно помогая дышать, и, мрачно качая все время головой, выражал свое отношение к разоблачениям таблоида. Это был «Осведомитель», заметила Барбара. Сэм и Коррин читали статью, написанную Деннисом Лаксфордом ради спасения своего сына.

Робин собирал на поднос посуду от завтрака. Когда он понес ее на кухню, Барбара пошла за ним. Если необходимо, лучше поесть над раковиной, чем глотать пищу в присутствии двух влюбленных, которые, вероятно, предпочитают побыть наедине.

Робин стоял у плиты, разогревая сковородку, видимо чтобы сделать для Барбары яичницу. На лице его, обратила внимание Барбара, застыло отстраненное и замкнутое выражение. Ничего похожего на выражение лица, когда минувшей ночью они обменивались сокровенными мыслями. Его слова объяснили произошедшую в нем перемену.

— Выходит, он опубликовал статью. Тот человек в Лондоне, Лаксфорд. Думаете, этого будет достаточно, чтобы освободить мальчика?

— Не знаю, — призналась Барбара.

Он бросил на сковородку кусок масла. Барбара намеревалась перехватить миску хлопьев — она уже на два часа отставала от своего графика из-за того, что позволила себе поваляться в постели, — но было так приятно наблюдать, как Робин готовил для нее завтрак, что она решила изменить свои планы и наверстать потерю времени, жуя в темпе allegro.

— Мы будем продолжать искать мальчика? — спросил он, пока растапливалось масло. — Или остановимся и посмотрим, что случится дальше?

— Я хочу осмотреть место вокруг мельницы при дневном свете.

— Компания вам нужна? В смысле, теперь вы знаете, где мельница, но я всегда готов… — Он взмахнул лопаткой, завершая предложение. Интересно, каким могло быть это завершение? — подумала Барбара. Все вам показать? Держаться поблизости? Быть там, если вам понадоблюсь? Однако она в нем не нуждалась. За многие годы она прекрасно научилась ни в ком не нуждаться. И сказала себе, что очень хочет сохранить существующее положение вещей. По-видимому, он прочитал это по ее лицу, потому что великодушно дал ей возможность сохранять его и дальше до бесконечности, сказав: — Или я мог бы начать проверку пунктов проката катеров. Если от мельницы до Аллингтона он вез ее по каналу, ему потребовался бы катер.

— Да, это следует проверить, — сказала Барбара.

— Тогда я этим и займусь.

Он выпустил на сковородку два яйца, посолил их, поперчил, убавил огонь и положил в тостер два куска хлеба. Похоже, подумала Барбара, Робина нисколько не обидело ее невысказанное желание провести этот рабочий день в одиночестве, и она поймала себя на том, что маленький, но коварный паучок разочарования пытается оплести ее кожу паутиной. Барбара смахнула ее. Нужно заниматься делом. Один ребенок погиб, другой — пропал. По сравнению с этим ее фантазии — пшик.

Ответив, что найдет дорогу к мельнице без письменных инструкций, Барбара оставила Робина мыть посуду. Однако она совершила небольшое, вызванное любопытством, отклонение от маршрута, завернув в Беверстокскую школу для мальчиков. Беверсток, как она поняла, проезжая под огромными кронами буков, окаймлявших подъездную аллею, являлся, вероятно, основным источником рабочих мест для деревни Вуттон-Кросс. Школа была огромной и требовала столь же огромного персонала для ее обслуживания. Не только учителей, но и садовников, сторожей, поваров, прачек, заведующих хозяйством и всех прочих. Оглядывая красиво размещенные здания, игровые поля, кустарник и парк, Барбара снова почувствовала упрямый укол интуиции, подсказывавшей: школа эта как-то связана с тем, что случилось с Шарлоттой Боуэн и Лео Лаксфордом. Слишком уж не похоже на простое совпадение, что Беверсток — школа Денниса Лаксфорда — находится в такой щекочущей нервы близости от места, где держали его дочь.

Барбара решила, что осторожная разведка не помешает, и припарковалась рядом с сооружением из бутового камня под высокой крышей, которое приняла за часовню. На другой стороне выметенной гравиевой дорожки маленькая, аккуратно окрашенная деревянная табличка указывала путь в офис директора. Подойдет, подумала Барбара.

Занятия, судя по всему, шли полным ходом, поскольку никого из мальчиков видно не было, кроме одного-единственного, одетого в черное молодого человека, покинувшего офис директора, когда туда входила Барбара.

Директор не сможет принять сержанта из Лондона, сказала Барбаре его секретарша. Его вообще нет в школе и не будет до конца дня, поэтому если сержант из Лондона желает договориться о встрече позже на этой неделе… Секретарша занесла карандаш над расписанием ежедневных встреч директора, ожидая ответа Барбары.

Барбара толком и не знала, как ответить, поскольку не совсем понимала, что привело ее в Беверсток, помимо смутного и беспокоящего чувства, что данная школа имеет ко всему этому отношение. Впервые с момента приезда в Уилтшир она пожалела, что с ней нет инспектора Линли. У того, похоже, никогда не бывало смутных и беспокоящих чувств — кроме как по отношению к Хелен Клайд, а еще вернее, по отношению к ней он не испытывал ничего, кроме смутных и беспокоящих чувств. Оказавшись перед секретаршей директора, Барбара осознала, что, прежде чем войти в этот офис без всякого представления о том, что она там будет делать, ей неплохо было бы обстоятельно посовещаться с инспектором, Барбара решила действовать в открытую. — Я расследую убийство Шарлотты Боуэн, девочки, которую в воскресенье нашли в канале.

И с удовлетворением увидела, что сразу нее целиком завладела вниманием секретарши, худой как скелет и, как минимум, семидесятилетней старой дамы — карандаш опустился на ежедневник.

— Эта девочка была дочерью одного из ваших выпускников, — продолжала Барбара. — Человека по имени Деннис Лаксфорд.

— Де-еннис?

Секретарша протянула первый слог. Барбара восприняла это как знак, что данное имя для нее не пустой звук.

— Он был здесь примерно тридцать лет назад, —подсказала Барбара.

— Тридцать лет назад — чепуха, — сказала секретарша. — Он был здесь в прошлом месяце.

Услышав шаги на лестнице, Сент-Джеймс поднял голову от комплекта фотографий из криминалистической лаборатории, которые он освежал в памяти, прежде чем выступить в суде в Олд-Бейли. Он услышал голос Хелен, говорившей Коттеру:

— Кофе мне не помешает. И тысячу раз спасибо, что предложили. Я проспала завтрак, поэтому все, что поможет мне хотя бы частично продержаться до обеда…

Снизу донесся голос Коттера, сообщавший, что кофе сейчас будет.

Хелен вошла в лабораторию. Сент-Джеймс с любопытством глянул на часы. Она сказала:

— Знаю. Ты ожидал меня сто лет назад. Извини.

— Тяжелая ночь?

— Ночи не было. Я не могла уснуть, поэтому не поставила будильник. Вряд ли он был нужен, раз уж я все равно лежала, пялясь в потолок. — Она положила на стол сумочку и, немедленно сбросив туфли, прошлепала к Сент-Джеймсу. — Только все это не совсем правда, да? Сначала я поставила будильник, но когда в три ночи я все еще не спала, я его просто выключила. По психологическим мотивам. Над чем мы работаем?

— Над делом Пэнкорда.

— Этого жуткого типа, который убил свою бабушку?

— Предположительно, Хелен. Мы выступаем на стороне защиты.

— Этого брошенного отцом и обиженного обществом бедняги, которого ошибочно обвиняют в том, что он бил молотком по голове восьмидесятилетнюю женщину?

— Да, дело Пэнкорда. — Сент-Джеймс вернулся к фотографиям, рассматривая их в лупу. — По каким психологическим мотивам? — спросил он.

Хелен вопросительно промычала, просматривая стопку отчетов и писем, готовясь рассортировать первые и ответить на вторые.

— Отключила будильник, ты имеешь в виду? Это должно было освободить мой мозг от беспокойства из-за того, что если я не усну в течение определенного промежутка времени, то не успею достаточно отдохнуть до звонка будильника. Поскольку именно беспокойство в первую очередь не давало мне отключиться, я подумала, что избавлю себя хотя бы от одного его источника, лишь бы уснуть. Ну, я и уснула. Только не проснулась вовремя.

— Значит, достоинства данного метода сомнительны.

— Дорогой Саймон, у него вообще нет достоинств. Я так и не заснула до пяти. А после этого ждать от своего организма пробуждения в половине восьмого — это уж, разумеется, слишком.

Сент-Джеймс положил лупу рядом с копией отчета об исследовании ДНК по сперме, взятой на месте преступления. Дела мистера Пэнкорда, похоже, плохи.

— А какие другие источники?

— Что?

Хелен подняла глаза от писем, ее гладкие волосы откинулись назад, и Сент-Джеймс заметил, что кожа под глазами у Хелен припухла.

— Отключение будильника должно было устранить один источник беспокойства, — сказал он. — Но были и другие?

— О, просто обычный неврит и невралгия.

Она произнесла это достаточно беззаботно, но Сент-Джеймс недаром знал ее пятнадцать лет.

— Вчера вечером здесь был Томми, Хелен, — сказал Сент-Джеймс.

— Да. — Она произнесла это как утверждение и занялась письмом на веленевой бумаге. Прочла его до конца, прежде чем поднять взгляд и сообщить о содержании письма: — Симпозиум в Праге, Саймон. Ты поедешь? Он будет только в декабре, но если ты захочешь подготовить доклад, времени не так уже и много.

— Томми извинился, — ровно произнес Сент-Джеймс, словно Хелен и не пыталась отвлечь его. — Передо мной. Он поговорил бы и с Деборой, но я подумал, что лучше сам ей передам.

— А кстати, где Дебора?

— В церкви Святого Ботолфа. Делает новые фотографии. — Наблюдая, как Хелен идет к компьютеру, включает его и открывает нужный файл, он сказал: — Похитили сына Денниса Лаксфорда, Хелен. От похитителя поступило такое же требование. Так что и это повисло на Томми. В настоящий момент он идет по краю пропасти. Хотя я понимаю, что нетрудно объяснить…

— Как ты можешь всегда — всегда — с такой легкостью его прощать? — требовательно спросила Хелен. — Неужели Томми никогда не совершал ничего такого, что заставило бы тебя покончить с вашей дружбой? — Сложив руки на коленях, она произнесла эти слова, глядя на экран монитора, а не на Саймона.

Сент-Джеймс задумался над ее вопросами. Они были весьма резонными, учитывая непростую историю его с Линли отношений. Приведшая к катастрофическим последствиям автомобильная авария и связь, некогда существовавшая между Линли и собственной женой Сент-Джеймса, лежали на весах их дружбы. Но Сент-Джеймс давным-давно смирился со своей ролью в обеих ситуациях. И хотя ни одна из них не доставляла ему радости, он знал, что бесконечное копание в своем эмоциональном состоянии с оглядкой на прошлое было в высшей степени непродуктивным. Что случилось, то случилось. И хватит об этом.

— У него собачья работа, Хелен. Тебе даже трудно представить, что это за испытание для души. Если постоянно имеешь дело с изнанкой жизни, то у тебя два пути: или очерстветь — вот еще одно отвратительное убийство, которое надо спокойно расследовать, — или обозлиться. Лучше очерстветь, потому что черствость помогает выполнять работу. Злость мешает делу, и поэтому ты, сколько можешь, сдерживаешь ее. Но в конце концов что-то происходит, и ты взрываешься. Говоришь то, чего не думаешь. Делаешь то, чего при других обстоятельствах не сделал бы.

Она опустила голову и сказала:

— Точно. Злость. Его злость. Она постоянно здесь, под самой поверхностью. Она во всем, что он делает. Злость, копившаяся годами.

— Причина в его работе, а никак не в тебе.

— Знаю. Чего я не знаю — смогу ли я с ней жить. Она всегда будет — злость Томми, — как неожиданный гость к ужину, когда нет еды.

— Ты любишь его, Хелен?

Она издала короткий, жалобный, печальный смешок.

— Любить его и быть в состоянии прожить с ним жизнь — две абсолютно разные вещи. Я уверена в первом, но не во втором. И каждый раз, когда мне кажется, что я успокоила свои сомнения, что-то случается, и все они снова во мне поднимаются.

— Брак не для тех, кто ищет душевного спокойствия, — заметил Сент-Джеймс.

— Разве? — удивилась Хелен. — Разве у тебя его нет?

— У меня? Отнюдь. Битва постоянно кипит.

— Как ты это выносишь?

— Ненавижу скуку.

Хелен устало засмеялась. На лестнице послышались тяжелые шаги Коттера. Через минуту он появился в дверях с подносом.

— Кофе для всех, — провозгласил он. — Я принес вам и печенья, леди Хелен. Судя по вашему виду, хорошая порция шоколадного печенья вам не повредит.

— Не повредит, — согласилась Хелен.

Встав от компьютера, она пошла навстречу Коттеру. Тот поставил поднос на ближайший рабочий стол, нечаянно смахнув на пол какую-то фотографию. Пока Коттер наливал кофе, Хелен подняла фотографию и, перевернув, обреченно произнесла:

— О, господи. Никакого спасения. Сент-Джеймс увидел, что у нее в руке. Это была фотография мертвого тела Шарлотты Боуэн, которую вчера вечером он забрал у Деборы, та самая, которую, словно перчатку, Линли бросил им в лицо два дня назад. Нужно было выкинуть ее еще вчера, сообразил Сент-Джеймс. Эта проклятая фотография и без того дел наделала.

— Отдай мне ее, Хелен, — попросил он.

— Возможно, он был прав, — сказала она, не отдавая снимка. — Возможно, мы все же несем ответственность. О, не в том смысле, как говорил он. Но в более широком. Потому что мы думали, что от нас что-то зависит, тогда как правда заключается в том, что ни от кого ничего не зависит, ни-че-го…

— Ты веришь в это не больше, чем я, — сказал Сент-Джеймс. — Отдай фотографию.

Коттер взял чашку, вынул из пальцев Хелен снимок и передал его Сент-Джеймсу. Тот положил фотографию лицом вниз среди других, которые изучал до этого. Взял у Коттера кофе и больше ничего не сказал, пока тот не вышел из комнаты.

Тогда Сент-Джеймс продолжил:

— Хелен, по-моему, тебе нужно решить насчет себя и Томми раз и навсегда. Но еще я думаю, что ты не можешь использовать Шарлотту Боуэн для оправдания своих страхов.

— У меня нет никаких страхов.

— У нас всех они есть. Но боязнь совершить ошибку…

Дальнейшие слова улетучились вместе с мыслями. Говоря, Сент-Джеймс ставил чашку на стол, и его взгляд упал на фотографию, которую он только что туда положил.

— Что такое? Саймон, что случилось? — спросила Хелен, пока он, не глядя, нашаривал лупу.

Господи, осенило его, он же все время знал. Эта фотография находилась в его доме больше суток, а следовательно, более суток ему была доступна истина. Он быстро это понял, чувствуя, как в его сознание проникает ужас. Но еще он понял, что не смог распознать истину потому, что зациклился на оскорблениях, которые нанес им Томми. Если бы он не был сосредоточен на том, чтобы железной рукой держать себя за горло, он мог бы и сам взорваться, излить свою злость, а затем вернуться к нормальному состоянию. И тогда бы он узнал. Он бы увидел. Он был убежден в этом, потому что был убежден, что в обычных обстоятельствах он обратил бы внимание на то, что сейчас лежало у него перед глазами.

Он взял лупу. Рассмотрел очертания. Рассмотрел формы. И снова сказал себе, что в других обстоятельствах — он мог в этом поклясться, верил в это, знал это наверняка — он бы не пропустил того, что следовало с самого начала увидеть на этой фотографии.