6

Дэвид Сайдем не был похож на человека, почти двадцать лет женатого на такой знаменитой актрисе, как Джоанна Эллакорт. Линли знал сказочную версию их отношений, нечто вроде романтической глупой болтовни, которую бульварные газеты скармливают своим подписчикам, чтобы те могли скоротать ежедневные поездки в метро в час пик. Это была в высшей степени стандартная история о том, как двадцатидевятилетний антрепренер из Центральной Англии – сын сельского священника, – в сущности, не обладающий ничем, кроме красивой внешности и непоколебимой уверенности в себе, что было скорее его достоинством, открыл девятнадцатилетнюю девушку, уроженку Ноттингема, игравшую взъерошенную Селию в сомнительном театрике; как он убедил ее соединить их усилия, вызволил ее из мрачного пролетарского окружения, в котором она родилась; как обеспечил ее учителями актерского мастерства и сценической речи; как направлял каждый ее шаг, пока она не стала самой востребованной актрисой в стране. И он всегда знал, что она этого добьется.

Двадцать лет спустя Сайдем еще не утратил чувственной красоты, но это явно были остатки прежней роскоши, без меры расточаемой. Его кожа уже носила отпечаток нездорового образа жизни, у него явно наметился второй подбородок, а лицо и руки были припухшими. Как и у всех остальных мужчин в Уэстербрэ, у Сайдема не было возможности побриться этим утром, и из-за этого он выглядел совсем уж потрепанным. Заметная щетина затенила его лицо, подчеркнув темные круги под глазами с тяжелыми веками. Тем не менее оделся он с замечательным вкусом, стремясь показать себя с как можно лучшей стороны. Свое крупное тело он заключил в пиджак, рубашку и брюки, которые, по всей видимости, были сшиты на заказ. Вид у них был дорогой, как и у наручных часов и золотого перстня-печатки, посверкивавшего при свете камина, пока Сайдем усаживался на облюбованное место. Не на стул с жесткой спинкой, отметил Линли, а в удобное кресло в полумраке в глубине комнаты.

– Я не очень уверен, что понимаю, в чем состояла ваша задача в эти выходные, – сказал Линли, пока сержант Хейверс закрывала дверь и усаживалась за стол.

– И каковы мои функции вообще? – вежливо уточнил Сайдем.

Интересная поправка.

– Ну, если угодно, да.

– Я занимаюсь делами своей жены. Слежу за ее контрактами, размещаю ее ангажементы, вмешиваюсь, когда на нее чересчур давят. Я читаю ее сценарии, подаю ей реплики, распоряжаюсь деньгами. – Сайдем, видимо, уловил что-то в глазах Линли. – Да, – повторил он, – я распоряжаюсь деньгами. Всеми. А их немало. Она их делает, я вкладываю. Так что я на содержании, инспектор. – Тут он улыбнулся, причем без тени веселости. Видимо, зависимость от жены была ему не слишком приятна.

– Вы хорошо знали Джой Синклер? – спросил Линли.

– Хотите сказать, что это я ее убил? Позвольте, с этой женщиной я познакомился только в половине восьмого. Джоанне не пришлись по душе изменения в пьесе, но все изменения обговариваю с драматургами в основном я. И не убиваю их, если мне не нравится то, что они написали.

– Почему вашей жене не понравился сценарий?

– Джоанна все время подозревала, что Джой попытается за ее, Джоанны, счет снова протолкнуть свою сестру на сцену. Имя Джоанны привлечет зрителей и критиков, но впечатление на них произведет Айрин Синклер. По крайней мере, этого боялась Джо. И когда она увидела переделанный вариант, она заранее решила, что ее опасения подтвердятся. – Сайдем медленно поднял обе руки и плечи. Это был не совсем обычный жест, так пожимают плечами французы. – Я… мы и правда здорово повздорили из-за этого после читки.

– Ну и в чем состояла ваша размолвка?

– Типичная семейная ссора. На уровне «посмотри-во-что-ты-меня-втравил». Джоанна категорически не желала участвовать в обновленной пьесе.

– А тут вдруг такая удача, верно? – заметил Линли.

У Сайдема раздулись ноздри.

– Моя жена не убивала Джой Синклер, инспектор. И я тоже, учтите. Убийство Джой вряд ли бы избавило нас от проблемы более существенной.

Он резко отвернулся от Линли и Хейверс и принялся разглядывать фотографии в серебряных рамках стоявшие на столике у окна.

Линли подумал, что его берут на удочку, и решил заглотить наживку.

– Более существенной?

Голова Сайдема как на шарнирах повернулась вспять.

– Роберт Гэбриэл, – мрачно проговорил он. – Чертов Роберт Гэбриэл.

Линли давно понял, что молчание при допросе порою ценнее вопроса. Напряжение, которое оно почти всегда вызывало, было одним из немногих преимуществ обладателей полицейского удостоверения.

Поэтому Линли держал паузу, провоцируя Сайдема на дальнейшие признания. Что почти сразу же сработало.

– Гэбриэл уже много лет не дает прохода Джоанне. Мнит себя не то Казановой, не то Лотарио[23], только с Джоанной у него ничего не вышло, как он ни старался. Она не выносит болванов.

Линли был крайне изумлен этим откровением, ведь пылкая страсть на сцене сотворила Эллакорт и Гэбриэлу совсем иную репутацию… Видимо, Сайдем понял его тайную мысль, поскольку как-то подтверждающе улыбнулся.

– Моя жена – актриса до мозга костей, инспектор. Такова уж ее суть. Но действительно, в прошлом сезоне Гэбриэл повадился во время спектакля «Отелло» запускать руки ей под юбку, и она решила дать ему отставку. К сожалению, она слишком поздно мне сказала, что категорически не желает больше с ним играть. Я уже договорился со Стинхерстом насчет него. Да еще лично проследил, чтобы Гэбриэл получил роль в новой постановке.

– Но почему?

– Да тут никаких секретов. Гэбриэл и Эллакорт умеют сотворить чудо. Люди платят, чтобы увидеть это чудо. И я подумал, что Джоанна вполне сможет за себя постоять, если что… Она сделала это в «Отелло»: она тяпнула его не хуже акулы, когда, изображая поцелуй, он пустил в ход язык. А после хохотала до упаду. Поэтому я не ожидал, что она так рассвирепеет. А когда понял, что ее не уговорить, то по своей дурости наврал ей, будто это Стинхерст настоял на участии Гэбриэла в новой постановке. Но, к несчастью, вчера вечером Гэбриэл ляпнул, что это я захотел, чтобы он участвовал в пьесе. Джоанна еще и поэтому завелась.

– А теперь пьесы уже наверняка не будет?

Сайдем заговорил с плохо скрытым раздражением:

– Смерть Джой не отменяет контракта со Стинхерстом. Джоанна по-прежнему обязана сыграть свою роль. И Гэбриэл. И Айрин Синклер, между прочим. Я думаю, что Стинхерст вернется с ними в Лондон и при первой возможности начнет ставить другую пьесу. Поэтому, если бы я хотел помочь Джоанне – или хотя бы покончить с недоразумениями между нами, – я бы постарался быстренько избавиться либо от Стинхерста, либо от Гэбриэла. Смерть Джой прикрыла пьесу Джой. Поверьте мне, это совсем не в интересах Джоанны.

– Может, в ваших?

Сайдем окинул Линли долгим, оценивающим взглядом.

– Не вижу, каким образом что-то, что вредит Джо, может быть выгодным мне?

В этом он был прав, признался себе Линли.

– Когда вы в последний раз надевали перчатки?

Сайдему, видимо, хотелось продолжить спор. Тем не менее он с готовностью ответил:

– Думаю, вчера днем, когда мы приехали. Франческа попросила меня подписать регистрационную карточку, и я снял для этого перчатки. Честно говоря, я решительно не помню, что я после этого с ними сделал. Вроде бы больше их не надевал, но, может, сунул в карман пальто.

– Когда вы видели их в последний раз? И вообще, вы не хватились их?

– Они мне были не нужны. На улицу мы с Джоанной больше не выходили, а в доме надевать их ни к чему. Я даже не знал, что они пропали, пока несколько минут назад ваш человек не принес одну из них в библиотеку. Вторая, наверное, в кармане моего пальто или даже на стойке портье, если я оставил их там. Я просто не помню.

– Сержант? – Линли кивнул Хейверс, которая молча вышла из комнаты и через минуту вернулась со второй перчаткой.

– Она лежала на полу между стойкой портье и стеной, – сказала она, кладя ее на стол.

Все трое некоторое время исследовали перчатку. Кожа была толстая, уютно потертая, на внутренней стороне на уровне запястья стояли инициалы «ДС» выполненные затейливыми завитками. Слабый запах специального порошка свидетельствовал о недавней чистке, но никаких его частичек ни в швах, ни на подкладке не было.

– Кто был за стойкой, когда вы приехали? – спросил Линли.

Лицо Сайдема приняло задумчивое выражение, какое бывает, когда человек вспоминает свои действия, которые в тот момент казались ему неважными, а теперь, задним числом, вдруг понадобилось расставить людей и события на свои места.

– Франческа Джеррард, – медленно проговорил он. – В дверях салона ненадолго показался Джереми Винни и поздоровался. – Он замолчал. Припоминая, он указывал рукой туда, где перед его мысленным взором возникала очередная фигура. – Юноша. Гоуван был там. Возможно, не сразу, но должен был быть, поскольку пришел за нашим багажом и провел нас в нашу комнату. И… я не совсем уверен, но мне кажется, я видел Элизабет Ринтул, дочь Стинхерста, стремительно входившую в одну из комнат в коридоре сразу за холлом. В любом случае там кто-то был.

Линли и Хейверс обменялись настороженными взглядами.

Линли привлек внимание Сайдема к плану дома, который Хейверс прихватила с собой из гостиной. Его разостлали на центральном столе, рядом с перчаткой Сайдема.

– В какую комнату?

Сайдем встал с кресла, подошел к столу и окинул план взглядом. Он внимательно рассмотрел его, прежде чем ответить.

– Трудно сказать. Я всего лишь уловил движение, словно она хотела избежать нас. Я предположил, что это Элизабет, потому что за ней водятся такие странности. Но мне кажется, вот эта последняя комната. – Он указал на кабинет.

Линли обдумал полученные сведения. Запасные ключи хранятся в кабинете. Они были заперты в столе, сказал Макаскин. Но затем он сказал, что Гоуван Килбрайд мог иметь к ним доступ. Если так, то запирание стола могло носить в лучшем случае случайный характер, иногда это делали, а иногда и забывали. А в день приезда такой большой группы стол наверняка был не заперт, и ключи мог взять любой из участвовавших в подготовке комнат. Или вообще всякий, кто знал о существовании кабинета. А это Элизабет Ринтул, ее мать, ее отец, наконец, сама Джой Синклер.

– Когда вы в последний раз видели Джой? – спросил Линли.

Сайдем неловко переступил с ноги на ногу, явно желая вернуться в кресло, с глаз долой… Линли решил, что пусть постоит.

– Вскоре после читки. Возможно, в половине двенадцатого. Может быть, позже. Я не слишком обращал внимание на время.

– Где?

– В коридоре наверху. Она шла в свою комнату. – Сайдему на мгновение стало как будто неудобно, но он продолжил: – Как я уже сказал, мы с Джоанной поссорились из-за пьесы. Она выскочила из гостиной, и я нашел ее в галерее. Мы обменялись не самыми ласковыми словами. Я не люблю ссориться с женой. С горя пошел в библиотеку, чтобы взять бутылку виски. Вот тогда я и видел Джой.

– Вы не говорили с ней?

– Я понял по ее лицу, что ей ни с кем не хотелось говорить. А виски я принес в свою комнату, выпил несколько порций… может, четыре или пять. А потом просто-напросто уснул.

– А где все это время была ваша жена?

Взгляд Сайдема переместился на камин. Его руки автоматически обшарили карманы серого твидового пиджака, возможно, в поисках сигарет, чтобы успокоить нервы. Очевидно, ответа на этот вопрос он надеялся избежать.

– Не знаю. Она ушла из галереи. Я не знаю, куда она пошла.

– Не знаете, – осторожно повторил Линли.

– Верно. Послушайте, я уже много лет назад понял, что, когда Джоанна не в настроении, лучше ее не трогать, а она была весьма не в настроении прошлым вечером. Поэтому я и ушел на второй план. Выпил. Уснул, отключился, назовите это, как хотите. Я не знаю, где она была. Одно могу сказать: когда я утром проснулся – ну, когда эта девушка постучала в дверь и промямлила, чтобы мы одевались и шли в салон, – Джоанна лежала в постели рядом со мной. – Сайдем заметил, что Хейверс старательно пишет. – Джоанна была сердита – заявил он. – На меня. Ни на кого другого. В последнее время отношения между нами… несколько испортились. Она не хотела оставаться со мной. Она злилась.

– Но прошлой ночью она вернулась в вашу комнату?

– Конечно, вернулась.

– Когда? Через час? Через два? Через три?

– Не знаю.

– Но ведь ее шаги наверняка разбудили бы вас.

В голосе Сайдема мелькнула нотка нетерпения.

– Вы когда-нибудь засыпали после загула, инспектор? Прошу прощения за выражение, но это все равно что будить мертвого.

– Вы ничего не слышали? – не отставал Линли. – Ни ветра? Ни голосов? Совсем ничего?

– Я уже сказал.

– Ничего из комнаты Джой Синклер? Она примыкает к вашей. Трудно поверить, что смертельно раненная женщина не издала ни единого крика. Или вот ваша жена: входила, выходила… а вы ничего не слышали. Интересно, чего еще вы не слышали?

Сайдем стремительно перевел взгляд с Линли на Хейверс.

– Если вы шьете это Джо, почему тогда не мне? Я ведь часть ночи был один. Но в этом-то и состоит ваша проблема, верно? Потому что, за исключением Стинхерста, все остальные тоже были одни.

Линли не обратил внимания на злость, скрывавшуюся за словами Сайдема.

– Расскажите мне о библиотеке, – все с тем же невозмутимым видом вдруг попросил он.

– А что именно вас интересует?

– Был ли там кто-нибудь, когда вы пришли за виски?

– Только Гэбриэл.

– Что он делал?

– То же, что собирался сделать и я. Пил. Судя по запаху, джин. И, без сомнения, надеялся, что туда кто-нибудь забредет. Кто-нибудь в юбке.

Линли ухватился за злобный тон Сайдема.

– Вы не слишком жалуете Роберта Гэбриэла. Это только из-за его поползновений в отношении вашей жены или есть другие причины?

– Гэбриэла в труппе не очень-то любят, инспектор. Его нигде не любят. Его терпят, потому что он чертовски хороший актер. Честно говоря, для меня загадка, почему убили не его, а Джой Синклер. Он явно на это напрашивался – часто напрашивался.

Любопытное наблюдение, подумал Линли. Но гораздо любопытнее был тот факт, что на вопрос Сайдем не ответил…

По-видимому, инспектор Макаскин и кухарка из Уэстербрэ решили, что выяснять отношения лучше всего в салоне, и прибыли к двери одновременно, каждый со своей проблемой. Макаскин настоял на том, чтобы его выслушали первым, а кухарка в белом облачении топталась сзади, ломая руки, словно каждое лишнее мгновение приближало суфле у нее в печи к гибели.

Инспектор Макаскин окинул Дэвида Сайдема стальным взглядом, когда тот прошел мимо него в холл.

– Мы сделали все, что полагается, – сказал он Линли. – Везде сняли отпечатки пальцев. Комнаты Клайд и Синклер опечатаны, криминалисты закончили. Кстати, канализационные трубы чистые. Крови нигде нет.

– За исключением перчатки, все чистенько.

– Мой человек ее проверит. – Макаскин мотнул головой в сторону библиотеки и сжато продолжал: – Выпустить их? Кухарка говорит, что обед готов, а они просят, чтобы им дали умыться.

Линли сразу почувствовал, что Макаскин не привык к кому-то обращаться с просьбой. А чтобы передать бразды правления в расследовании другому полицейскому – это для шотландца вообще дикость. Пока он говорил, даже мочки его ушей покраснели, что было очень заметно на фоне его красивых седых волос.

И, словно почуяв, о чем пытается сказать Макаскин, кухарка воинственно подхватила:

– Нельзя морить людей голодом. Нехорошо это. – Она была, по-видимому, совершенно уверена, что полиция вознамерилась посадить всех, кого согнала в библиотеку, на хлеб и воду, пока убийца не будет найден. – Я там кой-чего сготовила. У них за целый день и сэндвича-то во рту не было, инспектор. Не то что полицейские, – многозначительно кивнула она, – небось с самого утра только и делали, что подкреплялись, как я вижу по припасам на кухне.

Линли открыл карманные часы и с удивлением увидел, что уже половина девятого. Он и сам здорово проголодался, и поскольку криминалисты закончили, не стоило морить всю труппу голодом и держать их под замком. Можно даже позволить им передвигаться по дому – под наблюдением.

Он кивком выразил свое согласие.

– Тогда мы поедем, – сказал Макаскин. – Я оставлю с вами констебля Лонана, а сам вернусь утром. У меня есть кому доставить Стинхерста на станцию.

– Пусть остается.

Макаскин открыл рот, закрыл его, снова открыл и, решившись дерзко нарушить субординацию, сказал:

– Но как же сожженные сценарии, инспектор?

– Я за ним присмотрю, – твердо ответил Линли. – Сожжение улик – не убийство. Им можно будет заняться в надлежащее время.

Он увидел, как отпрянула сержант Хейверс, словно хотела отмежеваться от того, что считала неверным решением.

Макаскин, похоже, обдумывал, стоит ли возражать, и решил оставить все как есть. Его официальное пожелание спокойной ночи заключилось в четко отчеканенном сообщении:

– Ваши вещи мы поместили в северо-западном крыле. Вместе с Сент-Джеймсом. Рядом с комнатой Хелен Клайд.

Ни политическое маневрирование, ни размещение полицейских на ночь не интересовало кухарку, которая осталась стоять в дверях, горя желанием возобновить обсуждение кулинарных проблем, которые, собственно, и привели ее в салон.

– Двадцать минут, инспектор. – Она развернусь на каблуках. – Поспешите.

Отличное завершение дискуссии. И Макаскин не преминул им воспользоваться.

Наконец-то выпущенная на волю, большая часть группы все еще находилась в переднем холле, когда Линли попросил Джоанну Эллакорт зайти в салон. Его просьба, последовавшая сразу после беседы с ее мужем заставила всех затаить дыхание в ожидании ее ответа. Просьба просьбой, но все понимали, что на приглашение полицейских не отвечают даже самым вежливым отказом. Даже если это сама Джоанна.

Однако похоже было, что она обдумывает и этот вариант, быстро прикинув все возможности от категорического «нет» до пусть нежеланного, но сотрудничества. Последнее, видимо, возобладало. Но, войдя в салон, Джоанна дала выход обиде, отплатив за целый день заточения тем, что ни словом не удостоила ни Линли, ни Хейверс. Она молча прошла к камину и села на стул с жесткой спинкой, на тот самый стул, который Сайдем обошел, а Стинхерст занял весьма неохотно. То, что она предпочла креслу неудобный стул, свидетельствовало о решимости встретить допрос с гордо выпрямленной спиной, или ей хотелось, чтобы отсветы живого пламени играли на ее коже и волосах, дабы отвлечь этим в критический момент праздного наблюдателя. Джоанна Эллакорт знала, как играть на публику.

Трудно поверить, что ей уже почти сорок, она выглядела на десять лет моложе, а то и на больше; великодушный свет огня окрасил ее кожу в цвет матового золота, и Линли вдруг вспомнилось, как он впервые увидел «Купание Дианы» Буше[24] – великолепное сияние кожи Джоанны было таким же, как и этот нежный румянец и изысканный изгиб уха, когда она отбросила назад волосы. Ее красота была совершенна, и, будь ее глаза карими, а не васильковыми, она сама могла бы позировать для картины Франсуа Буше.

Неудивительно, что Гэбриэл за ней увивается, подумал Линли, предлагая ей сигарету. Ее пальцы, очень длинные и очень холодные, сверкнув бриллиантовыми кольцами, сомкнулись вокруг его руки, чтобы не дрожало пламя зажигалки. Театральный жест, откровенно призывный.

– Почему вы вчера вечером поссорились со своим мужем? – спросил он.

Джоанна подняла красиво очерченные брови и несколько мгновений изучала сержанта Хейверс, оценивающе скользнув взглядом по ее грязной юбке и запачканному пеплом свитеру.

– Потому, что за последние полгода я устала отбиваться от домогательств Роберта Гэбриэла, – напрямик ответила она и замолчала, словно ожидая ответа, хотя бы в виде сочувственного кивка или цоканья языком. Поняв, что ничего такого не последует, она была вынуждена продолжить свой рассказ. Тон ее стал слегка напряженным. – Каждый вечер в моей последней сцене в «Отелло» у него наблюдалась отличная эрекция, инспектор. Как раз в тот момент, когда он должен был меня душить, он начинал елозить по кровати, словно подросток, который вдруг обнаружил, как много удовольствия можно получить от этой славненькой колбаски у него между ног. Мне это осточертело. Я думала, Дэвид это понимает. Оказывается нет. Спроворил без моего ведома новый контракт, где мне придется снова играть с Гэбриэлом.

– Вы ссорились из-за новой пьесы?

– Мы ссорились из-за всего. Новая пьеса – лишь один из поводов.

– Вы возражали и против роли Айрин Синклер?

Джоанна стряхнула пепел в камин.

– Мой муж и тут проявил потрясающий идиотизм. По его милости я должна была весь ближайший год сражаться с Робертом Гэбриэлом и одновременно – с бывшей его женушкой, которая собралась добиться сумасшедшего успеха, въехав на сцену на моем хребте. Не стану вам лгать, инспектор, мне ни капли не жаль, что теперь с этой пьесой Джой покончено. Вы можете сказать, что это открытое признание виновности, но я не собираюсь разыгрывать скорбь по поводу смерти женщины, которую едва знала. Полагаю, моя откровенность означает, что у меня был мотив убить ее. Но что же тут поделаешь!

– Ваш муж утверждает, что прошлой ночью вы какое-то время отсутствовали.

– То есть у меня была возможность прикончить Джой? Да, полагаю, это выглядит именно так.

– Куда вы пошли после ссоры в галерее?

– Сначала в нашу комнату.

– Когда это было?

– Кажется, сразу после одиннадцати. Но я там не задержалась. Я знала, что вернется Дэвид, как всегда раскаивающийся и жаждущий примирения – как он его понимает… А я ничего этого не хотела. Или его не хотела. Вот и сбежала в музыкальную комнату рядом с галереей. Там есть допотопный патефон и несколько еще более допотопных пластинок. Я послушала некоторые из них. Кстати, Франческа Джеррард, оказывается, настоящая поклонница Этель Мерман[25].

– Кто-нибудь вас слышал?

– Вы имеете в виду, может ли кто-то подтвердить мои слова? – Она покачала головой, похоже, нисколько не обеспокоенная тем, что ее алиби абсолютно ненадежно. – Музыкальная комната находится на отшибе в северо-восточном крыле. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь слышал. Если только там поблизости не оказалась вездесущая Элизабет – она обожает подглядывать и подслушивать под дверями. И похоже, весьма в этом преуспела.

Линли пропустил эту колкость мимо ушей.

– Кто еще был у стойки портье, когда вы вчера приехали?

Джоанна перебрала несколько освещенных огнем шелковистых прядок.

– Кроме Франчески, я никого не запомнила. – Она сдвинула брови, задумавшись. – Еще Джереми Винни. Он подошел к двери салона и сказал несколько слов. Это я помню.

– Любопытно, что именно Винни засел у вас в памяти.

– Это как раз понятно. Несколько лет назад ему дали одну маленькую роль в постановке, которую я играла в Норвиче. И я помню, что, увидев его вчера, подумала, что его сценические данные остались прежними. То есть – никакими. У него всегда был такой вид, будто он только что пропустил пятнадцать строк знает как выпутаться из этой ситуации. Он не мог изобразить даже неразборчивый разговор, ну, для фона. Бедняга. Боюсь, сцена – не его призвание. И потом, уж больно коренаст, чтобы сыграть мало-мальски приличную роль.

– Когда вы вернулись в свою комнату?

– Точно не знаю, на часы я не смотрела. Обычно на это не обращаешь внимания. Я слушала записи, пока совсем не закоченела. – Она посмотрела на огонь. Ее невозмутимое спокойствие изменило ей, она нервно провела ладонью по складочке на брюках. – Нет, дело не только в записях… Я ждала, чтобы у Дэвида было время заснуть. Спасти свою честь, хотя теперь я и сама не понимаю, зачем я так деликатничала.

– Спасти честь? – переспросил Линли.

Джоанна вдруг быстро улыбнулась. Наверное, это был проверенный способ отвлечь, сосредоточить внимание зрителей на ее красоте, чтобы они не заметили промаха в игре.

– Во всей этой ситуации с контрактом и Робертом Гэбриэлом виноват Дэвид, инспектор. И если бы я пришла в комнату раньше, он захотел бы загладить свою вину. Но… – Она снова отвела взгляд, облизывая кончиком языка губы, словно хотела выиграть время. – Простите. Этого я не могу вам сказать. Глупо, правда? Ведь вы можете меня арестовать. Но есть вещи… я знаю, сам Дэвид вам не сказал бы. В общем я не могла вернуться в нашу комнату, пока он не заснет Просто не могла. Пожалуйста, поймите.

Линли понимал, что это – просьба прекратить разговор, но ничего не сказал, выжидая. И она заговорила, старательно отворачиваясь и несколько раз затянувшись сигаретой, прежде чем затушить ее окончательно:

– Дэвид захотел бы помириться. Но он не может… уже почти два месяца. О, он все равно попытался бы. Он считал бы, что должен мне это. И если бы у него ничего не вышло, наши отношения стали бы еще хуже. Поэтому я и ждала, пока он заснет. Он действительно уснул. Чему я была очень рада.