Возрастное, подумал он и словно услышал ироничный кудахчущий смешок своей матери. Она бы закурила одну из своих вонючих турецких сигарет, критически его оглядела и попыталась бы сохранить отсутствующее выражение лица. Это была ее личина психоаналитика. В эти минуты он ненавидел мать, кляня себя за то, что его угораздило заполучить в матери фрейдистку. То, с чем мы столкнулись, сказала бы она, типично для мужчины твоего возраста, Роберт. Кризис среднего возраста, внезапное осознание надвигающейся старости, пересмотр жизненных установок, поиск обновления. В соединении с твоим чересчур развитым либидо это побуждает тебя искать новые пути самоутверждения. И боюсь, все они замешены на сексе. Вот твоя дилемма. К несчастью для твоей жены, так как она, по всей видимости, единственный человек, умеющий хоть как-то держать тебя в узде. Но ты боишься Айрин, верно? Она всегда была для тебя слишком женщиной, чтобы ты мог справиться с ней. Она была требовательна к тебе, верно? Требовала взрослости, которую ты просто терпеть не мог. Поэтому ты добивался ее сестры – чтобы наказать Айрин и продолжать чувствовать себя молодым. Но ты не можешь иметь все сразу, мальчик. Люди, которые хотят всего, обычно остаются ни с чем.

Самое ужасное, что все это было правдой. Все. Гэбриэл, застонав, сел и начал нашаривать одежду. Тут дверь в гримерную открылась.

Он успел только посмотреть в ту сторону и увидеть огромную тень на фоне темного почему-то коридора.

У него было всего мгновение подумать: кто-то выключил свет в коридоре, прежде чем тень ворвалась в комнату.

Гэбриэл почувствовал запах виски, сигарет и едкую вонь пота. А затем на него обрушился град ударов. Его молотили по лицу, по животу, по ребрам.

Он услышал – ранее, чем успел почувствовать, – как ломаются кости. Ощутил вкус крови и прикусил изнутри щеку, которую ударом впечатали в зубы.

Нападавший крякал от усилий, в ярости брызгал слюной и, наконец, проскрипел, нанося четвертый жуткий удар Гэбриэлу между ног:

– Отныне держи свою похотливую сосиску в штанах, приятель.

Гэбриэл успел только подумать: Никаких девчонок в следующий раз» ', – и потерял сознание.

Линли положил трубку.

– Не отвечает, – сказал он. Барбара увидела, как на щеке его дернулся мускул. – Когда Нката позвонил первый раз?

– В четверть девятого.

– Где был Дэвис-Джонс?

– Зашел в бар рядом со станцией Саут-Кенсингтон. Нката был в телефонной будке снаружи.

– И он был один? Он не взял с собой Хелен? Вы в этом уверены?

– Он был один, сэр.

– Но вы говорили с ней, Хейверс? Вы действительно разговаривали с Хелен после того, как Дэвис-Джонс ушел от нее?

Барбара кивнула, чувствуя нарастающее беспокойство за него, без которого она вполне могла бы обойтись. Линли выглядел совершенно измученным.

– Она позвонила мне, сэр. Сразу, как он ушел.

– И что сказала?

Барбара терпеливо повторила то, что уже один раз ему пересказывала:

– Только, что он ушел. Я хотела подержать ее на проводе в течение тридцати минут, как вы просили. Но она не поддержала разговора, инспектор. Только сказала, что она не одна и перезвонит мне позже. И все. Думаю, она не хотела моей помощи, правда. – Барбара увидела отразившуюся на лице Линли тревогу. И продолжила: – Я думаю, она хотела справиться с этим одна, сэр. Возможно… ну, возможно, она до сих пор не считает его убийцей.

Линли откашлялся.

– Нет. Она понимает.

Он притянул к себе через стол записи Барбары. В них были две подборки информации: результаты допроса Стинхерста и окончательные сведения от инспектора Макаскина из Стрэтклайда. Он надел очки и погрузился в чтение. За стенами его кабинета ночь утихомирила обычную разноголосицу шумов. Только редкие звонки телефона, раздавшийся вдруг чей-то голос, веселый взрыв смеха говорили им, что они не одни в департаменте. Городские шумы за окном приглушил снег.

Барбара сидела напротив него, держа в одной руке дневник Ханны Дэрроу, а в другой программку спектакля «Три сестры». Она прочла и то и другое, но ждала, что он скажет по поводу материалов, которые она подготовила для него, пока он был в Восточной Англии и пробирался сквозь снежные заносы в Лондон.

Она видела, что он все больше хмурится, а вид у него такой, словно последние несколько дней нанесли ему глубочайшие раны. Она отвела глаза и принялась разглядывать его кабинет, стараясь определить, что тут выдает двойственность его характера. Книги. Исключительно касающиеся юриспруденции, судебные тексты, комментарии к судебным установлениям и несколько исследований эффективности работы столичной полиции. То есть книжные полки являли взору довольно стандартный набор для человека, сосредоточенного только на своей работе. Но стены кабинета были более красноречивы, выдавали, что Линли не только олицетворение профессионализма, но натура куда более сложная. На них мало что висело: две литографии с ландшафтами Юго-Запада Америки, которые свидетельствовали о неизменной любви к гармонии и покою, и единственная фотография, обнажавшая то, что хранилось в самом сердце этого человека.

Это была фотография Сент-Джеймса, старый снимок, сделанный до аварии, обернувшейся увечьем. Барбара заметила, в сущности, безобидные подробности: Сент-Джеймс стоит, скрестив руки и опираясь на крикетную биту; он в белых фланелевых брюках, и на левом колене зияет большая неровная дыра; все бедро отсвечивает зеленью – явный след валяния на траве; он смеется – от души и с неподдельной радостью. Лето прошло, подумала Барбара. Лето умерло навсегда. Она очень хорошо знала, почему здесь висит эта фотография. Она отвела от нее глаза.

Линли подпер щеку, потирая время от времени пальцами лоб. Прошло несколько минут, прежде чем он поднял глаза, снял очки и встретился с ней взглядом.

– Здесь у нас ничего нет для ареста, – сказал он, указывая на информацию от Макаскина.

Барбара колебалась. Страсть, прозвучавшая в долгожданном его телефонном звонке, почти убедила ее в том, что она напрасно ополчилась на лорда Стинхерста, настолько, что даже сейчас она не решилась отметить очевидное. Но ей и не пришлось это делать, потому что он продолжил сам:

– Видит бог, мы не можем взять Дэвис-Джонса на основании его фамилии в афише пятнадцатилетней давности. Мы можем с таким же успехом арестовать и всех остальных, если исходить из тех улик, которыми мы располагаем.

– Но лорд Стинхерст сжег сценарии в Уэстербрэ, – заметила Барбара. – Это по-прежнему остается.

– Если вы хотите доказать, что он убил Джой, чтобы заставить ее молчать о своем брате, то – да. Это по-прежнему остается, – согласился Линли. – Но я смотрю на это по-другому, Хейверс. Худшее, что ожидало Стинхерста, – это унижение семьи, если вся история о Джеффри Ринтуле станет известна благодаря пьесе Джой. Но убийце Ханны Дэрроу грозило разоблачение, суд и тюрьма, если бы Джой написала свою книгу. Так что какой мотив вам кажется наиболее весомым?

– Возможно… – Барбара понимала, что должна предложить это с осторожностью, – тут двойной мотив. И один убийца.

– Снова Стинхерст?

– Но это же он поставил «Трех сестер» в Норвиче, инспектор. Он мог быть тем мужчиной, с которым познакомилась Ханна Дэрроу. И мог получить ключ от комнаты Джой у Франчески.

– Вы забыли кое-какие факты. Все, касающееся Джеффри Ринтула, было изъято из кабинета Джой. Но все, связанное с Ханной Дэрроу – все, что привело нас прямо к ее смерти в семьдесят третьем году, – осталось на виду.

– Разумеется, сэр. Но Стинхерст вряд ли мог просить ребят из МИ-5 забрать заодно и материалы на Ханну Дэрроу. Едва ли это так уж волновало правительство. Это же не государственная тайна. И потом, как он мог знать, что она собирала сведения о Ханне Дэрроу? Она просто упомянула о Джоне Дэрроу за ужином в тот вечер. Ведь если Стинхерст – ладно-ладно, убийца – не побывал в кабинете Джой до этих выходных, откуда он мог знать, какие материалы ей удалось добыть? Или не удалось добыть, коль уж на то пошло.

Линли смотрел куда-то мимо нее, по внезапному блеску в глазах она поняла, что его осенила какая-то мысль.

– Вы подали мне идею, Хейверс – Он побарабанил пальцами по столешнице. Его взгляд переместился на тетрадку в руке Барбары. – Думаю, мы сможем уладить все это и без помощи из Стрэтклайда, – сказал он наконец. – Но нам понадобится Айрин Синклер.

– Айрин Синклер?

Он задумчиво кивнул:

– Она наша последняя надежда. Она – единственная из них, кто не участвовал в «Трех сестрах» в постановке семьдесят третьего года.

Айрин Синклер дома не оказалось, соседка, которую попросили побыть с детьми и успокоить их, направила Линли и Хейверс в Блумсбери, в больницу университетского колледжа. Когда они вошли в отделение «Скорой помощи», Айрин вскочила на ноги.

– Он сказал – никакой полиции! – вне себя закричала она. – Как вы?.. Вам позвонил врач?

– Мы были у вас дома. – Линли подвел ее к одному из диванчиков, что стояли вдоль стен комнаты ожидания. В комнате было полно народу, кого-то скрутила болезнь, кто-то стал жертвой несчастного случая – отовсюду доносились крики, стоны и позывы к рвоте. Воздух был пропитан запахом лекарств типичным для больниц. – Что случилось?

Айрин машинально покачала головой, опускаясь на диван и подперев щеку ладонью.

– Роберта избили. В театре.

– В такой поздний час? Что он там делал?

– Репетировал. Завтра утром у нас вторая читка, и он сказал, что хочет посмотреть, как это будет звучать на сцене.

Линли видел, что она сама не верит этой истории.

– Он был на сцене, когда на него напали?

– Нет, он пошел к себе в гримерную, чтобы выпить. Кто-то выключил свет и напал там на него. Потом ему удалось добратьсядо телефона. Единственный номер, который он сумел вспомнить, – мой. – Последние слова прозвучали как оправдание ее присутствия здесь.

– Не номер «Скорой помощи»?

– Он не хотел вмешивать полицию. – Она озабоченно на них посмотрела. – Но я лично рада, что вы приехали. Возможно, вы хоть немного сможете его образумить. Совершенно очевидно, что он должен был стать следующей жертвой!

Линли придвинул неудобный пластиковый стул, чтобы заслонить ее от любопытных взглядов. То же самое сделала Хейверс.

– Почему? – спросил Линли.

Лицо Айрин сделалось напряженным, словно вопрос ее смутил.

Но что-то подсказывало Линли, что это было частью спектакля, спонтанного и задуманного специально и для него.

– Что вы хотите этим сказать? А что еще это могло быть? Его жестоко избили. Два ребра сломаны, подбиты оба глаза, выбит зуб.

– Но вообще-то убийцы действуют иначе, верно? – заметил Линли. – Наш предполагаемый убийца пользуется ножом, а не кулаками. Совсем не похоже, что кто-то хотел его убить.

– Тогда что еще это могло быть? Что вы такое говорите? – Она гордо выпрямилась, словно оскорбленная их сомнением.

– Думаю, вы знаете ответ. Мне кажется, что вы мне не все рассказали. Защищаете его. Почему? Чем он заслужил такую преданность? Он обидел вас всеми мыслимыми способами. Он обращается с вами с нескрываемым презрением. Айрин, послушайте…

Она подняла руку, и ее полный муки голос подсказал ему, что краткое представление окончено.

– Прошу вас. Вы сказали более чем достаточно. Он был с женщиной. Не знаю, кто она. Он не сказал. Когда я туда приехала, он все еще был… на нем не… – Она не могла подобрать слов. – Он не смог одеться.

Линли слушал это признание, не веря своим ушам. Что она испытала, примчавшись к нему на помощь, чувствуя этот запах недавнего совокупления, который ни с чем не спутаешь, натягивая на него одежду, которую он сбросил, спеша предаться любви с другой женщиной?

– Я пытаюсь понять, почему вы до сих пор храните верность человеку, который зашел так далеко: обманывал вас с вашей же сестрой! – Произнося это он вспомнил, как Айрин только что попыталась обелить Роберта Гэбриэла, потом вспомнил ее слова, сказанные про ночь, когда умерла Джой Синклер. Он много теперь мог представить четко. – И о той ночи, когда умерла ваша сестра, вы тоже мне не все сказали. Даже в этом вы защищаете его. Почему, Айрин?

Она на мгновение прикрыла глаза.

– Он отец моих детей, – с достоинством, без тени лукавства ответила она.

– Защищая его, защищаете их?

– В конечном счете да.

Сам Джон Дэрроу не мог бы ответить лучше. Но Линли знал, что нужно говорить. Ему подсказал Тедди Дэрроу.

– Обычно дети все равно узнают худшее о своих родителях, независимо от того, что кто-то пытается уберечь их от травмы. Ваше молчание ничему не помогает, только защищает убийцу вашей сестры.

– Он не убивал! Он не мог. Я не могу поверить в это. Роберт на многое способен, видит бог. Но только не на убийство.

Линли наклонился к ней и накрыл ее ледяные ладони своими.

– Вы думаете, что он убил вашу сестру. И чтобы защитить детей, спасти их от унижения, от сознания того, что их отец – убийца, вы предпочитаете скрывать свои подозрения.

– Он не мог. Только не это.

– Однако вы думаете, что это он. Почему?

Заговорила сержант Хейверс.

– Если Гэбриэл не убивал вашу сестру, то, что вы скажете, только поможет ему.

Айрин покачала головой. В ее глазах затаился дикий страх.

– Не это. Он не мог. — Она по очереди посмотрела на них, ее пальцы впились в потертую кожу сумочки. Она была похожа на беглеца, решившего бежать, но который вдруг понял, что все пути отрезаны. Когда она наконец заговорила, ее тело затряслось, словно от какой-то тайной болезни. В каком-то смысле она действительно была больна. – В ту ночь моя сестра была с Робертом в его комнате. Я слышала их. Я пришла к нему. Как дура… О боже, почему я такая жалкая дура? Мы с ним до этого были вместе в библиотеке, после читки, и в какой-то момент я вдруг подумала, что еще не все потеряно. Мы говорили о наших детях, о… нашей прежней жизни. Потом, позже, я пошла к Роберту, чтобы… О боже, я не знаю, что я собиралась сделать. – Она запустила пальцы в свои темные волосы и, взъерошив их, накрепко в них вцепилась, словно хотела боли. – Сколько же можно быть такой идиоткой? Я чуть было не наткнулась на свою сестру и Роберта во второй раз. И представьте… это даже смешно… он говорил те же самые слова, которые говорил ей в тот день в Хэмпстеде, когда я застала их вместе. «Давай, малышка. Давай, Джой. Давай! Давай! « И пыхтел, и пыхтел, и пыхтел, как бык.

Ее слова, словно поворот калейдоскопа, выявили новый ракурс этого дела. Выстроили все в иной перспективе.

– В какое время это было?

– Поздно. Возможно, около двух.

– Но вы слышали его? Вы в этом уверены?

– О да. Я его слышала. – От стыда она опустила голову.

И даже после этого, изумился Линли, она по-прежнему жаждет защитить этого человека. Такая незаслуженная, самоотверженная преданность… это было выше его разумения. Он даже не стал пытаться это понять и спросил совсем о другом:

– Вы помните, где вы были в марте семьдесят третьего года?

Она не сразу сообразила, о чем речь.

– Семьдесят третьего? Я была… я наверняка была дома, в Лондоне. Нянчила Джеймса. Нашего сына. Он родился в январе, и я взяла небольшой отпуск.

– Но Гэбриэла дома не было?

Она задумалась, припоминая:

– Нет, по-моему… Мне кажется, он тогда играл где-то в провинции. А что? Какое это ко всему имеет отношение?

Прямое, подумал Линли. Он вложил все свои силы в то, чтобы заставить ее выслушать и понять его следующие слова:

– Ваша сестра собиралась написать книгу об убийстве, которое произошло в марте семьдесят третьего года. Тот, кто его совершил, убил и ее, и Гоувана Килбрайда. Улики, которые у нас есть, практически бесполезны, Айрин. И я боюсь, что без вашей помощи мы не сумеем добиться для этого недочеловека хоть какого-то правосудия.

Ее глаза взмолились о правде.

– Это Роберт?

– Не думаю. Несмотря на все, что вы мне рассказали, я просто не вижу, как он мог раздобыть ключ от ее комнаты.

– Но если в ту ночь он был с ней, она могла ему дать свой!

Это было возможно, признал Линли. Но как это объяснить? И как связать это с тем, что показало судебно-медицинское вскрытие, не обнаружившее никаких следов сексуального контакта? И как сказать Айрин, что даже если, с помощью полиции, она докажет невиновность своего мужа, она тем самым докажет виновность своего двоюродного брата Риса?

– Вы нам поможете? – спросил он.

Линли видел, как она борется, принимая решение. И точно знал, какая перед ней стоит дилемма.

Надо было делать выбор: или продолжать защищать дальше Роберта Гэбриэла – ради детей; или принять активное участие в том, чтобы убийца ее сестры попал в руки правосудия. Выбрав первое, она обречет себя на вечное сомнение: действительно ли тот, кого она защищает, – невиновен? Однако, выбрав второе, она неизбежно должна простить, отпустить своей сестре все грехи и обиды.

Выбирать надо было между живым и мертвой. Но живой мог ей дать только очередную ложь, а мертвая – душевный покой, который приходит вместе с исчезновением злобы, и жизнь продолжается. На первый взгляд перевесить, конечно, должен был живой человек. Но Линли слишком хорошо знал, что у сердца свои, недоступные разуму, законы. Ему оставалось надеяться, что Айрин дозрела до того, чтобы понять: ее брак с Гэбриэлом был подточен недугом неверности, а сестра ее сыграла лишь небольшую, хоть и роковую роль в драме почившей любви, которая усугублялась годами.

Айрин шевельнулась. Ее пальцы оставили влажные отпечатки на коже сумочки. Сначала голос ее не слушался, но потом она овладела собой:

– Я помогу вам. Что я должна сделать?

– Провести ночь в доме вашей сестры в Хэмпстеде. С вами поедет сержант Хейверс.