Глава 6

ЗАПАДНЫЙ ЛЕС

В лунном свете Ранд не мог ясно разглядеть, с чем ему пришлось столкнуться, но рана Тэма казалась всего лишь неглубоким порезом, проходящим по ребрам, не больше ладони в длину. Юноша недоверчиво качнул головой. Случалось, отец получал раны и побольше этой и все равно продолжал работать, ну, может, лишь промыв их. Торопливо Ранд осмотрел и ощупал Тэма с головы до, ног в поисках того, что является причиной жара, но обнаружил лишь эту резаную рану.

Такой небольшой, этот порез все же внушал серьезные опасения; и хотя Тэм весь пылал так, что у Ранда сжались челюсти, тело вокруг раны на ощупь было словно печка. Такой жар может или убить, или оставить от человека одну оболочку. Водой из бурдюка Ранд смочил кусок полотна и положил его на лоб Тэма.

Ранд старался не причинять Тэму боли, обмывая и перевязывая рану, но слабое бормотание отца порой все же прерывалось тихими стонами. Окоченевшие ветви нависали вокруг них, угрожающе покачиваясь под порывами ветра. Когда троллоки, не сумев найти его и Тэма, вернутся на ферму и обнаружат ее по-прежнему пустой, они отправятся восвояси. Ранд пытался убедить себя в этом, но беспричинный разгром в доме, полная его бессмысленность оставляли в душе мало места для такой веры. Поверить тому, что эти создания так просто откажутся от возможности убить всех и каждого, кого могут найти, было опасно, и позволить себе попасться на такую удочку Ранд не мог.

Троллоки. О Свет, троллоки! Создания из сказок менестреля явились из ночи и вламываются в дверь. И Исчезающий. Сияй Свет надо мной, Исчезающий!

Вдруг Ранд очнулся от своих мыслей и понял, что держит в неподвижных руках свободные концы повязки. Застыл, словно кролик, завидевший тень ястреба, с презрением подумал он. Гневно мотнув головой, он затянул повязку на груди Тэма.

Знание того, что нужно сделать, даже то, что дело уже идет на лад, не отогнало его страхов. Когда троллоки вернутся, они наверняка начнут обшаривать лес вокруг фермы, искать следы убежавших от них людей. Убитый Рандом троллок убедит их, что эти люди не так далеко. Кто знает, что сделает Исчезающий или что он может сделать? В придачу ко всему в голове Ранда вертелось замечание отца о слухе троллоков, оно звучало в ушах так громко, будто только что сказанное. Он боролся с сильным желанием прикрыть ладонью рот Тэма, приглушить его стоны и бормотание. Некоторые выслеживают по запаху. А что я могу с этим поделать? Ничего. Больше тратить время впустую на тревожные раздумья о проблемах, решить которые ты не в состоянии, нельзя.

— Нельзя шуметь, — прошептал Ранд в ухо отцу. — Троллоки вернутся.

Тэм хрипло произнес успокаивающим шепотом:

— Ты все так же прекрасна, Кари. Все так же прекрасна, как девушка.

Ранд сжал зубы. Матери вот уже пятнадцать лет нет в живых. Если Тэм считает, что она до сих пор жива, его состояние еще хуже. Как удержать отца от разговоров, сейчас, когда молчание может означать жизнь?

— Мать хочет, чтобы ты не разговаривал, — зашептал Ранд. Горло ему на миг сжало. У нее были самые ласковые руки, он очень хорошо помнил их. — Кари хочет, чтобы ты успокоился. Вот. Попей.

Тэм жадно припал к бурдюку, но, глотнув пару раз, отвернул голову в сторону и снова стал нежно что-то говорить, очень тихо. Ранд не мог разобрать ни слова, и ему оставалось надеяться, что этого не услышат и рыщущие окрест троллоки.

Не мешкая Ранд принялся за дело. Тремя одеялами он соединил оглобли, срубленные с двуколки, соорудив импровизированные носилки. Он мог взяться только за один их конец, а другой тащить по земле, но жаловаться нечего. От последнего одеяла Ранд ножом отрезал длинную полосу и привязал ее концы к оглоблям.

Осторожно, как только мог, юноша стал укладывать Тэма на носилки, болезненно морщась при каждом его стоне. Отец всегда казался ему несокрушимым. Ничто не могло причинить ему вреда; ничто не могло его остановить или хотя бы помешать ему. Теперешнее состояние Тэма едва не отнимало у Ранда те крохи мужества, которые ему удалось собрать. Но он должен делать то, что делал. Лишь это двигало Рандом. Должен.

Когда Тэм в конце концов оказался на носилках, Ранд немного помешкал, затем снял с него ремень с ножнами. Странное ощущение овладело юношей, когда он застегнул ремень у себя на поясе. Вместе ремень, ножны и меч весили всего несколько фунтов, но, когда он вложил клинок в ножны, ему показалось, что его тянет к земле огромная тяжесть.

Ранд сердито выбранил себя. Сейчас не время для всяких глупых выдумок. Это всего-навсего большой нож. Сколько раз он видел в мечтах, что на боку у него — меч, а сам он участвует в каких-то приключениях. Если этим клинком он смог сразить одного троллока, то, наверное, сможет схватиться и с другими. Вот только он очень хорошо понимал, что все случившееся в доме на ферме — чистой воды удача. И в своих мечтах-приключениях Ранд никогда не стучал зубами от страха, не убегал, спасая свою жизнь, в непроглядную ночь, и в них не было отца, находящегося на грани жизни и смерти.

Торопливо Ранд подоткнул последнее одеяло, положил бурдюк с водой и оставшееся полотно рядом с отцом на носилки. Глубоко вздохнув, он встал на колени между оглоблями, просунул голову под полосу одеяла, которая легла на плечи, и пропустил ее под мышки. Когда Ранд ухватился за оглобли и выпрямился, большая часть поднятого им веса пришлась на плечи. Это оказалось не очень-то удобно. Стараясь идти ровным шагом, он направился в Эмондов Луг, волоча за собой носилки.

Ранд уже принял решение: выбраться к Карьерной Дороге и по ней идти к деревне. У дороги опасность будет самой большой, сомневаться в этом не приходилось, но Тэм точно не дождется помощи, если Ранд заблудится в темноте, пытаясь выбраться к деревне через лес.

Во тьме юноша почти выскочил на Карьерную Дорогу, прежде чем узнал ее. Когда он понял, где очутился, то у него перехватило дыхание, будто кто сжал горло. Поспешно развернув носилки, Ранд потянул их обратно за деревья, потом остановился, чтобы перевести дух и успокоить колотящееся сердце. Все еще тяжело дыша, он повернул на восток, в сторону Эмондова Луга.

Идти между деревьями оказалось гораздо труднее, чем стащить Тэма с дороги, ночь тут явно не помощница, но шагать по самой дороге было бы безумием. Идея заключалась в том, чтобы добраться до деревни, не встречаясь с троллоками; даже так, чтобы и не видеть их. Ранд исходил из того, что троллоки, все еще охотясь за ними, рано или поздно сообразят, что люди отправились в деревню. Скорей всего, они пошли именно туда, а Карьерная Дорога — самый вероятный путь. На самом деле, — Ранд отдавал себе в этом отчет, — он подобрался к дороге ближе, чем ему того хотелось. Ночь и тени под голыми деревьями навряд ли послужат хорошим укрытием и не спрячут его от взгляда с дороги.

Лунного сияния, просачивающегося через обнаженные ветви, хватало ровно на то, чтобы обманывать взгляд, когда Ранд пытался понять, что у него под ногами. На каждом шагу корни норовили подставить подножку, прошлогодние заросли куманики опутывали ноги. Порой он едва не падал — когда на внезапных неровностях почвы нога вместо твердой земли не чувствовала ничего, кроме пустоты, или же когда он, сделав шаг вперед, спотыкался, ударяясь носком о вдруг, выросший там бугор. Бормотание Тэма сменялось стонами боли, когда оглобля слишком резко подскакивала на корневище или камне.

До рези в глазах Ранд всматривался в окружающую тьму, и неуверенность заставляла его прислушиваться к шорохам ночи так, как никогда раньше. От любого поскрипывания в ветвях, от случайного шуршания сосновых иголок он застывал на месте, напрягая слух, едва осмеливаясь дышать из страха, что мог не услышать какой-то предостерегающий звук, из страха, что именно его-то он и услышал. Ранд делал очередной шаг вперед только тогда, когда был уверен, что виновник встревожившего его шума — лишь ветер.

Мало-помалу в мышцы рук и ног вползала усталость, подстегиваемая ветром, который ни в грош не ставил плащ и куртку Ранда. Поначалу не очень тяжелые, носилки теперь тянули к земле. Он стал чаще спотыкаться. Постоянная борьба за то, чтобы не упасть, отнимала столько же сил, сколько уходило на то, чтобы тащить носилки. Ранд встал еще до рассвета, занялся делами по хозяйству, и, даже не считая дороги в Эмондов Луг и обратно, за день он переделал свою обычную работу. Другим вечером он лежал бы сейчас у камина, почитывая какую-нибудь книгу из небольшого собрания Тэма, а потом бы отправился спать. Пронизывающий холод пробирал до костей, а пустой желудок напоминал, что он ничего не ел с тех пор, как угостился медовыми пряниками миссис ал'Вир.

Ранд упрекнул себя, что не захватил с фермы ничего съестного. Несколько минут ничего не решали. Несколько минут на то, чтобы отыскать хлеба и сыра. За эти три-четыре минуты троллоки все равно не вернулись бы. Или хотя бы только хлеб. Разумеется, миссис ал'Вир усадит его за стол и поставит перед ним чего-нибудь горяченького, как только они с отцом доберутся до гостиницы. Наверное, это будет тарелка с толстым куском мяса молодого барашка, с поднимающимся над ней паром. И хлеб, который она печет собственноручно. И горячий чай, да побольше.

— Они потоком хлынули через Стену Дракона, — вдруг произнес Там сильным, гневным голосом, — и залили страну кровью. Сколько погибло за грех Ламана?

От неожиданности Ранд чуть не упал. Он устала опустил волокуши и вылез из «сбруи». Плечи, натертые полосой одеяла, горели. Он повел затекшими плечами, разгоняя кровь, и встал на колени рядом с Тэмом. Нашаривая бурдюк, юноша всматривался в просветы между стволами, тщетно стараясь в тусклом лунном свете разглядеть дорогу, что была не далее двадцати шагов. Кроме теней, там ничего не двигалось. Кроме теней — ничего.

— Нет никакого потока троллоков, отец. По крайней мере, нет сейчас. Скоро мы будем вне опасности, в Эмондовом Лугу. Выпей немного воды.

Рукой, которая, казалось, обрела прежнюю силу, Тэм отстранил бурдюк и, ухватов Ранда за ворот, подтянул к себе так близко, что тот почувствовал на своей щеке тепло от охваченного жаром тела отца.

— Их называют дикарями, — с настойчивостью сказал Тэм. — Глупцы заявляли, будто их можно смести как мусор. Сколько сражений было проиграно, сколько городов сожжено, прежде чем они повернулись лицом, к правде? Прежде чем государства вместе поднялись против них? — Он ослабил хватку, и печаль наполнила его голос: — Поле у Марата устлано мертвыми, и не слышно никаких звуков, кроме карканья воронья и жужжания мух. Обезглавленные башни Кайриэна факелами полыхают в ночи. На веем пути до Сияющих Стен они сжигали и убивали, прежде чем их отбросили. На всем пути до...

Ранд зажал отцу рот рукой. Звук раздался вновь — ритмичный глухой стук; с какой стороны он доносился, нельзя было понять из-за деревьев вокруг. Перестук стих, затем, когда подул ветер, стал слышнее. Нахмурившись, Ранд медленно повернул голову, стараясь определить, откуда он идет. Уголком глаза он уловил едва заметное движение, и в тот же миг нагнулся, закрыв собой Тэма. Ранд был поражен тем, как крепко сжал рукоять меча, но почти все свое внимание сосредоточил на Карьерной Дороге, словно в целом мире для него существовал единственно этот проселок.

Качающиеся тени на востоке разорвались, распавшись на лошадь и всадника, следом за ними — движущиеся рысью громоздкие высокие фигуры. В лунном сиянии поблескивали наконечники копий и лезвия секир. У Ранда даже и мысли не возникло о том, что это жители деревни, спешащие на подмогу. Он знал, кто это такие. Он почувствовал это — словно песком проскребли по костям — даже раньше, чем они приблизились настолько, что в лунном свете обрисовался плащ с капюшоном, в который был закутан верховой, плащ, свисавший с его плеч, не колеблемый ветром. Все фигуры казались черными пятнами в ночи, а стук лошадиных копыт звучанием походил на шаги любой другой лошади, однако эту лошадь Ранд узнал бы из тысячи.

За мрачным всадником замаячили существа из ночных кошмаров, с рогами, со звериными мордами, клювастые: двумя цепочками, друг за другом, в ногу, словно подчиняясь одному разуму, — сапоги и копыта одновременно громыхали по земле, — рысили троллоки. Когда они пробегали мимо, Ранд успел их сосчитать: двадцать. Он поразился: какой человек осмелился бы повернуться спиной к троллокам? Или хотя бы к одному троллоку.

Колонна исчезла в западном направлении, глухой топот стихал во тьме, но Ранд оставался на месте, не шевелясь, едва дыша. Что-то шептало ему: надо быть уверенным, абсолютно уверенным, что троллоки убрались достаточно далеко, и только потом можно двинуться дальше. Не скоро он вздохнул полной грудью и с опаской начал выпрямляться.

На этот раз лошадь возникла совершенно беззвучно. Темный всадник возвращался в жуткой тишине, его призрачная. лошадь останавливалась через каждые несколько шагов, медленно ступая по дороге. Порывы ветра стали сильнее, он завывал между деревьями — плащ верхового висел не шелохнувшись. При каждой остановке капюшон поворачивался из стороны в сторону, будто всадник вглядывался в лес, что-то высматривая. Лошадь вновь остановилась, как раз напротив Ранда, темный провал в капюшоне повернулся в ту сторону, где юноша пригнулся над своим отцом.

Ранд судорожно стиснул рукоять меча. Он почувствовал на себе пристальный взгляд, совсем как этим утром, и вновь задрожал от излучаемой чужаком ненависти, пусть даже всадник и не видел его. Этот закутанный в плащ, словно в саван, человек ненавидел все живое, всех и вся. Несмотря на холодный ветер, бисеринки пота выступили на лбу Ранда.

Потом лошадь двинулась дальше — несколько беззвучных шагов, остановка, — и вскоре Ранд видел лишь едва различимое в ночи пятно на дороге. Оно могло быть уже чем угодно, но он ни на миг не отрывал взгляда. Юноша опасался, что потеряй он это расплывчатое пятно из виду — и в следующее мгновение всадник на неслышной лошади возникнет прямо перед ним.

Внезапно тень устремилась обратно, пронесшись мимо бешеным галопом. Всадник смотрел только вперед, мчась на запад, в ночь, к Горам Тумана. В сторону фермы.

Ранд осел на землю, жадно глотая воздух и утирая холодную испарину рукавом. Его больше не волновало, почему приходили троллоки. Будет куда лучше, если он никогда не узнает причину их появления, до тех пор, пока все это не закончится.

Ранд поднялся на дрожащих ногах, торопливо осмотрел отца. Тэм по-прежнему бормотал, но так тихо, что юноша не мог разобрать его слова. Он попытался напоить отца, но вода лишь полилась по его подбородку. Тэм закашлялся, захлебнувшись струйкой, попавшей в рот, затем вновь забормотал, словно продолжая разговор.

Ранд плеснул еще воды на полотно, положил его на лоб Тэма, убрал бурдюк и опять впрягся в волокуши.

Он пошел вперед, словно после хорошею ночного сна, но новых сил хватило ненадолго. Сначала усталость скрывалась за пеленой страха, но туманящая дымка быстро рассеялась, хотя сам страх и остался. Вскоре Ранд опять ковылял вперед, стараясь не обращать внимания на голод и ноющие мышцы, сосредоточившись лишь на том, чтобы переставлять ноги и не спотыкаться при этом.

В мыслях ему рисовался Эмондов Луг, распахнутые ставни, дома, светящиеся огнями в Ночь Зимы, люди, обменивающиеся поздравлениями, заходящие в гости друг к другу; скрипки заполняют улицы разными мелодиями — и «Джаэмова Причуда» и «Цапля в Полете». Харал Лухан в одиночку употребит слишком много бренди и — как всегда в таких случаях — голосом, как у лягушки-быка, затянет «Ветер в Ячмене», пока жена не утихомирит его, а Кенн Буйе решит доказать, что вполне может станцевать так же, как и раньше, а Мэт наверняка что-то такое планирует, и оно пойдет не так, как он замыслил, и всяк будет уверен, что именно Мэт всему виной, даже если никто не сумеет этого доказать. Ранд при мысли о том, как все могло бы быть, чуть не улыбнулся.

Через какое-то время Тэм опять заговорил:

— Авендесора. Говорят, у него не бывает семян, но они принесли черенок в Кайриэн, молодое деревце. Чудесный королевский дар, подарок Королю.

Хотя голос Тэма звучал гневно, Ранд едва его слышал и понимал речь отца с трудом. Тот, кто разобрал бы слова Тэма, наверняка услышал бы и носилки, волочащиеся по земле. Ранд продолжал идти, прислушиваясь вполуха.

— Они никогда не заключали мира. Никогда. Но они принесли молодое деревце, в знак мира. Оно росло сотни лет. Сто лет мира с теми, кто не заключал никакого мира с чужаками. Зачем он его срубил? Зачем? Кровь была ценой за Авендоралдера. Кровь стала ценой за гордость Ламана. — Бормотание Тэма вновь стало невнятным.

Измотанный Ранд пытался понять, что за горячечные видения одолевают теперь Тэма. Авендесора. Считалось, что Древо Жизни обладает множеством чудотворных свойств, но о молодом деревце не говорилось ни в одном из сказаний, и «они» не упоминались нигде. Было лишь одно дерево, и принадлежало оно Зеленому Человеку.

Еще этим утром Ранд счел бы за глупость размышлять о Зеленом Человеке и Древе Жизни. Они были всего лишь сказками. Разве? Этим утром троллоки тоже были сказками. Может быть, все сказания столь же правдивы, как и новости, что приносят купцы и торговцы, все эти менестрелевы предания и все эти сказки, что рассказывают вечерами у камина. Того и гляди, он вполне может встретить Зеленого Человека, или великана-огир, или дикаря-айильца, с черной повязкой на лице.

Ранда отвлек от его мыслей Тэм, который опять заговорил, иногда невнятно бормоча, иногда достаточно громко для того, чтобы можно было понять его слова. Время от времени он замолкал, тяжело и часто дыша, затем продолжал говорить, словно и не останавливался.

— ...в битве всегда жарко, даже в снегу. Горячка боя. Жар крови. Лишь смерть холодна. Склон горы... единственное место, где не пахнет кровью. Надо увести от ее запаха и ее вида... услышали детский плач. Порой их женщины сражаются вместе с мужчинами, но почему они разрешили ей идти, я не... родила здесь в одиночестве, прежде чем умереть от ран... укрыла ребенка своим плащом, но ветер... сдул плащ... ребенок, весь посинел от холода. Он тоже должен был умереть... изойдя плачем. Плача на снегу. Я не могу оставить тут ребенка... своих детей у нас нет... всегда знал, что ты хочешь детей. Я знал, что ты примешь это близко к сердцу, Кари. Да, любимая. Ранд — хорошее имя. Хорошее.

Внезапно ноги Ранда ослабели. Запнувшись, он упал на колени. От толчка Тэм застонал, а полоса одеяла врезалась в плечи Ранда, но он ни стона не услышал, ни боли не почувствовал. Выпрыгни из кустов сейчас прямо перед ним троллок, он просто непонимающе уставился бы на него. Юноша посмотрел через плечо на Тэма, который опять ушел в пучину бессловесного шепота. Горячечный бред, подумал Ранд тупо. От жара всегда плохие сны, а эта ночь — ночь кошмаров, даже и без жара.

— Ты — мой отец, — громко сказал он, протянув руку назад и коснувшись Тэма, — и я...

Жар был еще сильнее. Намного сильнее.

Помрачневший, Ранд с трудом встал на ноги. Тэм что-то шептал, но юноша запретил себе слушать. Налегая всем весом на импровизированную сбрую волокуши, он пытался все мысли направить на то, чтобы переставлять налившиеся свинцом ноги, на то, чтобы поскорей добраться до безопасного Эмондова Луга. Он мой отец. Это был только горячечный бред. Он мой отец. Это был горячечный бред, и только. Свет, кто же я?

Глава 7

ИЗ ЛЕСА

Пока Ранд упрямо тащился через лес, сквозь голые ветви стал пробиваться серый рассвет. Сначала юноша его не замечал. Когда же наконец заметил, что сумрак понемногу рассеивается, то удивился. Неважно, о чем говорили ему глаза, — он никак не мог поверить, что целую ночь добирался от фермы до Эмондова Луга. Конечно же, идти по привычной, надежной Карьерной Дороге днем — совсем не то же самое, что продираться через ночной лес. С другой стороны, казалось, прошли уже дни, как он видел на дороге всадника в черном плаще, и минули чуть ли не недели, как он и Тэм сели было ужинать. Он больше не чувствовал, как матерчатая полоса режет плечи, но если уж говорить об этом, он вообще не чувствовал ни онемевших плеч, ни ног. Однако из груди Ранда с хрипом вырывалось тяжелое дыхание, горло я легкие давно уже горели словно от огня, а от голодных спазмов в желудке его чуть не тошнило.

Незадолго до рассвета Тэм замолчал. Ранд не помнил точно, когда слышал в последний раз бормотание Тэма, но теперь остановиться и выяснить, что с отцом, он не отваживался. Остановись он сейчас — вряд ли заставит себя идти дальше. Каково бы ни было состояние Тэма, Ранд ничем помочь ему не мог, только тащить волокуши. Единственная надежда — впереди, в деревне. Юноша боролся с усталостью, стараясь ускорить шаг, но одеревенелые ноги не слушались, и он продолжал медленно и тяжело идти вперед. Он почти не замечал ни холода, ни ветра.