ПРОЛОГ

Ночь в Вендии была необычно тихой, а воздух тяжелым и гнетущим. Даже легкий ветерок не освежал столицу Айдохья в ту ночь. Луна висела в небе, как громадный чудовищный желтый череп, и все те, кто решил взглянуть на нее, содрогались от ужаса и желали только одного – чтобы хоть одно облачко поскорее закрыло этот кошмар. В городе ходили слухи, будто подобная ночь, особенно ночь полнолуния, всегда является черным предзнаменованием чумы или войны, и в любом случае, несомненно, смерти.

Человек, который называл себя Найпал, не обращал внимания на подобные глупые разговоры. Наблюдая с высокого балкона большого дворца с алебастровыми шпилями и позолоченными куполами (дворец принадлежал ему, как царский подарок), он знал, что огромный диск луны не был ни дурным, ни добрым предзнаменованием, что бы ни болтали об этом глупые людишки. Звезды, вот что говорило в эту ночь о грядущих событиях и судьбах. Конфигурации звезд, остававшиеся темными в течение долгих месяцев, наконец стали ясными в эту ночь. Найпал коснулся своими длинными цепкими пальцами узкого золотого сундучка, который стоял перед ним.

Найпал… Это имя не было его настоящим именем, так как в стране, славящейся своими интригами, те, кто шел по его стопам, были более сундучка, который стоял перед ним, для этой страны считались высокими среди других народов, населяющих Восток. Рост этот особенно выделял Найпала и подчеркивал его значительность, которую он нарочно принижал, надевая халат мрачного цвета, вроде того темно-серого халата, который был на нем в эту минуту, в отличие от шелков цвета радуги или цветного сатина, которые предпочитали мужчины Вендии. Цвет тюрбана был цветом угля, головной убор был также скромен, не будучи украшен ни драгоценными камнями, ни плюмажем, подчеркивающим богатство и знатность владельца. Лицо Найпала было по-своему и страшным и красивым, одинаково спокойным и невозмутимым. Казалось, душа этого человека постоянно пребывала далеко от всех потрясений, горя, катастроф. Выпуклые, большие черные глаза говорили одновременно о мудрости и страсти. Однако он очень редко позволял людям видеть себя, поскольку таинственность всегда скрывает за собой власть и могущество, хотя многие знали, что тот, кто называет себя Найпалом, является придворным магом и чародеем при дворе царя Бандаркара, повелителя Вендии. Этот Найпал, как поговаривали в Айдохье, был большим мудрецом, и не только из-за своей долгой и преданной службы царю, начиная с того дня, когда бывший придворный маг странно исчез, но также и из-за того, что практически был лишен жажды власти и амбиций. В столице, где, как и везде в Вендии, каждый мужчина и женщина горели жаждой интриги и власти, отсутствие этих качеств было поистине ценным качеством, хотя и несколько странным. Но, с другой стороны, Найпал делал множество странных вещей. Было известно, например, что он раздавал большие суммы денег бедным, бродягам, бездомным детям. Этот факт служил предметом для пересудов и шуток придворных царя Бандакара, втайне все они думали, что Найпал делал это, чтобы прикинуться добрым человеком. Но в действительности всякий раз, бросая бедным монетку, Найпал вспоминал, что сам вышел из этих улиц, вспоминал ночи, проведенные у деревьев и под мостами, когда он был слишком голоден, даже чтобы заснуть. Но открыть эту правду – значит показать собственную слабость, поэтому чародей предпочитал выслушивать циничные слухи и сплетни о своих поступках, так как самому себе он не позволял никакой слабости.

Еще раз взглянув на небо, Найпал ушел с балкона, крепко сжимая в руках узкий сундучок. Позолоченные светильники, искусно сделанные в виде птиц и цветов, освещали коридоры с высокими потолками. Мастерски сделанные вазы из фарфора и хрупкого хрусталя стояли на столиках из полированного черного дерева, украшенные резьбой слоновой кости. Толстые, мягкие, пушистые ковры покрывали полы дворца, красота, материя и краски делали их бесценными сокровищами, а любой гобелен, висящий на алебастровых стенах, мог быть обменен на дочь царя. На людях Найпал делал все, что мог, чтобы быть незаметным, но у себя дома он расслаблялся и погружался во все мыслимые и немыслимые удовольствия. Однако в эту долгожданную ночь его взор не коснулся даже бегло орнаментов дворца. Колдун не приказал слугам принести изысканного вина, позвать музыкантов или женщин. Найпал спускался все глубже в подвалы дворца и еще глубже, где были камеры, чьи стены мерцали таинственным голубым, как у жемчужин, светом. Эти камеры были созданы магией. Немногим из слуг было позволено появляться в этих глубоких подземных комнатах, а те, кто все же попадал туда, не могли рассказать о том, что они там делали и что видели, по той простой причине, что лишались языка. Никто во всей Вендии не знал о существовании этих камер. Большинство слуг колдуна не бывали там и поэтому сумели сохранить свои языки и из страха и самосохранения даже не смотрели в ту сторону. Когда же они заговаривали об этом, их голоса понижались до тихого шепота. Обычно так рассказывают, лежа в постелях, страшные истории.

Коридор, уходивший резко вниз, расширился, и перед глазами мага открылась большая квадратная комната, примерно тридцать шагов в длину. Стены комнаты сияли мерцающим голубоватым светом, создавалось впечатление, что стены пробиты одним чудовищным ударом, так как не было никакого намека на швы или кладку. В середине камеры возвышался остроконечный у вершины купол, высотой в рост стоящего мужчины. Под куполом, в самом его центре, проходила сводчатая паутина из чистого серебра, почти невидимая у пола и занимающая большую часть комнаты. Серебряная нить была искусной работы, и от нее, так же как и от стен, исходило голубое мерцание, словно от падающих при свете луны снежинок. В девяти симметрично расположенных точках стояли треножники из золота с искусной резьбой и орнаментом. Каждый треножник был не выше колена Найпала и располагался так, что ножки как бы продолжали узор серебряной паутины. Воздух казался тяжелым от дьявольских сил и колдовства, царивших здесь, и чудилось, будто само зло висело в воздухе. Одна шестая часть одной из стен, была отделена толстой железной решеткой, с закрытой на засов дверью, сделанной из толстого железа. Рядом с решеткой и странным куполом стоял маленький стол из полированного красного дерева. На столе лежали все необходимые для сегодняшней ночи предметы. Они покоились на куске черного бархата, подобно драгоценностям, выставленным на продажу ювелиром. Однако самое почетное место на столе занимал маленький, искусной работы, длинный сундучок из черного дерева.

Положив позолоченный сундучок на шелковую подушку, перед которой стоял еще один золотой треножник, Найпал вернулся к столу. Рука чародея потянулась было к черному сундучку, но, поддаваясь внезапному импульсу, он взял в руки оправленное в рамку из слоновой кости зеркало. Найпал осторожно развернул тонкие, как паутина, шелковые ткани, в которые зеркало было завернуто. Они были мягче на ощупь, чем самая тонкая ночная рубашка. Наконец последний кусок материи был снят, и в руках мага оказалось хорошо отполированное серебряное зеркало… не показывающее на своей блестящей поверхности никакого отражения. Даже сама комната не отражалась в зеркале. Колдун кивнул головой. Он и не ожидал другого, но знал, что не должен позволять самоуверенности взять верх над необходимыми мерами предосторожности. Это зеркало было необычным не только из-за своих странных оптических свойств. Его можно было использовать для передачи донесений другому человеку на расстояние или следить за кем-то. Серебряная поверхность зеркала не показывала ни одного изображения, за исключением только тех, кто хотел или мог нарушить планы чародея. Однажды, вскоре после того, как Найпал стал придворным магом у царя Вендии, Маунит Имша, глава страшных черных провидцев, появился в зеркале. Найпал знал, что это было только любопытство могучего колдуна, не больше. Провидцы не чувствовали в Найпале большой для себя опасности. Глупцы. Тем хуже для них. Через день изображение исчезло, и никогда с тех пор ничто не появлялось в зеркале. Даже на секунду. Таково было совершенство его колдовства.

Удовлетворенный, Найпал снова покрыл зеркало куском материи и открыл сундук из черного дерева. Внутри лежало то, что только увеличило чувство удовлетворения. В полированном футляре из сандалового дерева находились десять камней, овальных, гладких и таких глубоких по цвету, что даже само черное дерево казалось менее темным по сравнению с ними. Девять камней были величиной с большой палец мужчины, а последний камень был раза в два больше остальных. Это были корасани. В течение многих веков люди гибли в безуспешных попытках найти их, пока, наконец, даже само их существование не стало легендой, сказками для детей. Десять лет потребовалось Найпалу, чтобы отыскать их, и это были поиски, насыщенные испытаниями и приключениями, которых хватило бы на десяток эпических сказаний, если бы они стали известны людям.

Найпал осторожно положил девять корасани меньшего размера на каждый из золотых треножников, окружавших загадочный узор на полу. Десятый, самый крупный камень, маг поставил на треножник перед подушкой. Все было готово. Найпал сел, скрестив ноги, на подушку и начал нараспев читать заклинания, вызывая невидимые силы:

– Э'лас элой-хим! Марааф савиндэй! Кора мар! Кора мар!

Снова и снова он повторял слова заклинания, пока камень, лежавший перед ним в треножнике, не замерцал, как будто внутри него загорелось пламя. От камня не исходило никакого физически ощущаемого света, но он, казалось, был раскален, как в пламени костра. Внезапно с резким шипением, будто горячий металл был опущен в воду, узкие пучки пламени сорвались с яркого, камня, и каждый из этих пучков мотнулся к одному из девяти корасани, окружающих серебряный узор. Так же внезапно, как и появились, пучки пламени угасли, теперь уже все десять камней пылали тем же яростным огнем. Снова раздался шипящий звук, и горящие камни были окружены полосками огня, в то время, как с каждого треножника сорвалась яркая лента, поднялась вверх и опустилась вниз. Внутри этой огненной клетки не было ни пола, ни купола, а только пятно темноты, уходящей в бесконечность.

Найпал замолчал, изучая результаты своих усилий, и вдруг закричал:

– Масрок, я вызываю тебя!

Внезапно в камере загудел ветер, словно все ветры мира сорвались с какой-то привязи. Громовые раскаты потрясли камеру, и внутри огромной клетки появилось чудовище, повисшее между куполом и полом. Это была какая-то жуткая восьмирукая тень, ростом в два раза больше самого высокого человека. Ее кожа была как отполированный обсидиан; единственной одеждой служило серебряное ожерелье, с которого свисали три человеческих черепа; тело было гладким, блестящим и бесполым. Две руки чудовища держали копья, унизанные, в виде украшения, человеческими черепами, еще две держали серебряные мечи, с которых лился странный дьявольский свет. Третья пара рук сжимала острые тонкие кинжалы, а четвертая также потрясала длинными копьями. От клинков, наконечников и лезвий исходил неестественный, потусторонний свет. Большие острые уши чудовища дергались на безволосой голове, а остро-раскосые красные глаза, казалось, пронзали своим светом Найпала. Очень осторожно создание коснулось одним из своих серебряных копий огненной клетки. Тысячи огненных вспышек гневно загудели, как разъяренные пчелы, и молнии пробежали по краям клетки, остановившись только тогда, когда демон отвел копье от прутьев.

– Почему ты все еще пытаешься спастись, Масрок? – требовательно спросил Найпал. – Ты не сможешь так легко нарушить нашу сделку. Только безжизненная материя может пересечь границы этой клетки, и даже ты не сможешь открыть ее изнутри. Что тебе, впрочем, хорошо известно.

– Если ты сделаешь глупую ошибку, о Человек, тогда уже не будет нужды в сделках. – Громовые слова прозвучали сквозь плотно сжатые зубы-клыки, которые, казалось, были созданы для того, чтобы разрывать плоть. Самоуверенность слышалась в голосе чудовища. – И все же я буду держаться нашей сделки.

– Вне всякого сомнения. Ты будешь это делать. Ты должен это делать, хотя бы из чувства благодарности. Разве я не освободил тебя из тюрьмы, в которой ты находился в течение столетий?

– Свобода, о Человек? Я оставляю эту тюрьму только тогда, когда ты вызываешь меня, и здесь я сижу в клетке, пока ты не отправляешь меня снова в ту же самую тюрьму. За это и за твои обещания я должен служить тебе? Я послал демонов унести прочь твоего бывшего господина, чтобы ты смог возвыситься и обрести жалкую власть придворного мага. Я закрывал глаза Черным Провидцам имши, чтобы они не обрушили свой гнев на твою голову. Я делаю то, что ты требуешь от меня, о Человек, и ты еще осмеливаешься говорить мне о свободе?

– Продолжай повиноваться мне, – сказал холодно Найпал, – и ты получишь свою свободу окончательно. Откажешься…

Он открыл позолоченный сундучок и выхватил лежащий внутри серебряный кинжал, являющий собой близнеца тех кинжалов, которые были в руках у демона, даже сияние клинка было таким же. Чародей замахнулся им на демона.

– Когда мы заключали сделку, я потребовал от тебя в знак того, что она заключена, вот это. И ты дал мне это оружие, которое опасно даже легким прикосновением к человеческой плоти. Неужели ты думаешь, что с оружием демона в руках я не захочу узнать его секретов? Ты презираешь человеческие знания, Масрок, хотя тот, кто приковал тебя к твоей вечной тюрьме, тоже был человеком. Из старинных колдовских книг я вычитал упоминание об оружии, сотворенном демонами, об оружии из сверкающего серебра, которое не может промахнуться и поражает насмерть всех, в кого оно направлено. Даже демонов, Масрок! Даже тебя!

– Тогда порази меня им! – зарычало чудовище. – Я шел на бой вместе с богами и против богов, в то время когда человек только и мог, что залезть под камень, перевернуть его и съесть спящих там улиток. Бей же меня кинжалом!

Криво улыбнувшись, Найпал снова положил кинжал в сундучок.

– Ты мне не нужен мертвым, Масрок. Я просто хочу, чтобы ты знал: есть вещи и похуже того, что я могу сделать с тобой, кроме того, как просто оставить тебя в тюрьме. Даже для демона время в тюрьме лучше, чем смерть.

Рубиновые глаза чудовища с ненавистью уставились на колдуна.

– Что ты хочешь от меня на этот раз, о Человек? Есть пределы моим возможностям, пока я огражден твоей магией.

– Снять эти барьеры я не могу. – Найпал глубоко вздохнул; момент величайшей опасности был уже совсем рядом. – Ты был заключен навеки охранять гробницу царя Ориссы под затерянным городом Махарастра.

– Ты уже спрашивал меня об этом, о Человек, и я отвечу тебе опять – я не открою местоположения города. Я не предам своего дела, даже если буду оставаться в тюрьме навеки.

– Я прекрасно знаю пределы твоей помощи мне. Слушай же мой приказ. Ты вернешься в свою гробницу, Масрок, и принесешь мне одного из воинов, погребенных с царем Ориссой. Принеси мне одного человека из его армии, охраняющей его покой.

На мгновение Найпал подумал, что демон согласится без всякого протеста, но ошибся. Масрок внезапно вскрикнул и закрутился волчком. Он крутился все быстрее, пока перед взором колдуна не появилось черное пятно, пронизанное блестками серебра. Это пятно не касалось прутьев клетки, оно жужжало, и молнии слетали с его огненных кромок. Комната вибрировала с пронизывающим тело визгом, и голубовато-белое сияние наполнило воздух. Спокойствие не покинуло Найпала, его лицо осталось невозмутимым, хотя пот градом стекал со лба. Маг хорошо знал, какие силы сдерживались этим барьером и какие силы он должен был употребить, чтобы заставлять чудовище кричать и беситься. На мгновение огненная клетка была на грани того, чтобы разлететься на кусочки, и Масрок почти вырвался на свободу. Если бы это произошло, колдун умер бы в самых страшных мучениях, но еще большим мучением было бы для него крушение всех грандиозных планов. Так же внезапно, как и началось, буйство огня утихло. Масрок стоял неподвижно, как будто и впрямь был высечен из обсидиана; рубиново-кровавые глаза монстра пылали гневом.

– Ты просишь, чтобы я совершил предательство!

– Очень маленькое предательство, – сказал невозмутимо Найпал, собрав, однако, всю свою волю, чтобы сохранять спокойствие. – Мне не нужно знать расположение гробницы. Только один-единственный воин из многих тысяч!

– Вырваться из пут после двух тысячелетий оков – это одно, но предать то, что я был обязан охранять, – это совсем другое!

– Я предлагаю взамен этого свободу, Масрок.

– Свобода, – было все, что сказал демон.

Найпал кивнул.

– Свобода после двух тысяч лет заключения.

– Две тысячи лет, о Человек? Вся человеческая жизнь – не более чем секунда мысли для меня. Что такое время для меня?

– Две тысячи лет, – повторил колдун.

В течение долгого времени демон и человек молчали.

– Гробницу охраняют еще три таких же демона, как и я, – произнес медленно Масрок. – Такие же, как я, мои двойники. Мы все были созданы из кружащегося куска Хаоса в момент, когда само Время было только что создано богами. Три таких же демона, как я. Это потребует времени, о Человек.

Найпал едва сумел скрыть свое возбуждение.

– Сделай это как можно скорее. И помни, что когда твоя служба будет закончена, ты получишь свою свободу. А теперь ступай, Масрок. Я приказываю тебе!

Еще раз раскаты грома сотрясли комнату, и огненная клетка опустела. Найпал вытер дрожащей рукой пот со лба, быстро смахнул соленые капли на халат, как бы отрицая их существование. Дело было закончено. Еще одна нить вплетена в ковер с необыкновенно сложным узором. Таких нитей было множество, возможно тысячи, многие из них были сделаны людьми, не имевшими ни малейшего понятия, что они сделали и для чего, но узор был в конце концов сплетен…

Легкая улыбка появилась на лице чародея. Когда узор будет окончательно сплетен, весь мир склонится перед Вендией и, сам того не осознавая, мир склонится перед ним, Найпалом.

Глава 1

На расстоянии город казался сделанным из драгоценных камней, слоновой кости и золота на фоне сапфирового моря, вполне оправдывая свое гордое имя —. Однако более близкое знакомство с городом объясняло также, почему люди дали Султанапуру другое, менее изящное название —. Защищенный широким и большим молом и волнорезами, залив был переполнен кораблями, которые давали Султанапуру все права называть себя Царицей, но на каждое торговое судно, нагруженное до самых краев шелками из Кхитая, на каждую галеру, которая везла пряную корицу, перец и ваниль из Вендии, приходился один, а то и два корабля из Корафа или Хоарезма, насквозь пропахших отчаянием и потом, и знакомым страшным клеймом работорговца.

Золотые купола-луковицы поднимались вверх над дворцами из бледного мрамора, алебастровые шпили, казалось, пронзали собой небесно-голубую высь, но улицы были кривыми и грязными, забитыми разношерстным сбродом, даже в самых богатых кварталах, так как Султанапур рос во все стороны, быстро и без всякого плана. Городу было много столетий, сколько?.. Этого никто не мог сказать… Не один раз уже за свою долгую историю город погибал, его золотые дворцы и гордые храмы давно уже забытых богов разрушались и рассыпались в прах и пыль. Однако с каждой новой смертью новые дворцы и новые храмы, посвященные новым богам, вырастали, как грибы после дождя, на руинах старых храмов, и точно так же, как грибы, они теснились вместе, так плотно, как только могли, оставляя лишь кривые узкие проходы между улицами. Город был пыльным, поскольку в этих краях дождь выпадал только раз в год, и это тоже имело свой отличительный запах. Без дождя, который мог бы омыть улицы, тяжелый запах годами висел в горячем, душном воздухе, какая-то странная смесь из специй, пота, духов и навоза. Тысячи запахов сливались вместе, и уже невозможно было отличить один аромат от другого.

Запахи смешивались в жуткие миазмы, висевшие день и ночь над городом и ставшие такой же неотъемлемой его частью, как и любое его здание. На каждом углу в Султанапуре стояла баня; это были украшенные богатым орнаментом мраморные сооружения с бассейнами, покрытыми красивой мозаикой. В них прислуживали чернокожие рабыни и служанки, не прикрытые ничем, кроме своей блестящей кожи. Были бани и победнее, обычные деревянные дома, стоявшие позади таверн, где служанки могли поскрести спину клиенту за стоимость стакана дешевого вина. Но не запах, а постоянная удушающая жара сделала бани традицией. Сморщенный в гримасе нос, надушенные лицо и одежда были отличительными приметами чужеземца в Султанапуре, так как для тех, кто жил здесь, запах стал привычным и не столь уже неприятным, да у них и времени не было на то, чтобы его замечать. Здесь всегда было полно чужестранцев, так как Золотая Шлюха Вилайета привлекала людей особого сорта со всех концов мира. В прохладном, расположенном в усаженном фиговыми деревьями, отбрасывающими приятную тень, квартале можно было встретить чернокожего купца из Пунта, разговаривающего с кхитайцем с глазами миндальной формы и обсуждающего с ним качество вин из Зигнары, или бедного коринфийца, который разговаривал с увенчанным тюрбаном вендийцем о караванных путях, доставляющих слоновую кость в Иранистан. Улицы являли собой смешанный калейдоскоп разноцветных халатов и тюрбанов, из сотен городов разных стран, а на рынках и базарах можно было слышать языки и диалекты стольких стран и княжеств, что их невозможно было перечислить. В одних местах товары покупались и приобретались честно. В других товары были скуплены у пиратов, бороздящих море. Или же монеты переходили из рук в руки бандитов, грабящих караваны, либо доставались контрабандистам с черного побережья. Но каким бы образом ни добывались товары, едва ли половина их проходила через царскую таможню Султанапура. Султанапур был царицей, гордившейся своим непостоянством царю…

Несмотря на то, что ростом он был намного выше и в плечах шире почти всех, кто проходил мимо, мускулистый молодой парень не привлекал к себе слишком большого внимания, шагая по переполненным улицам, по которым катились сотни запряженных буйволами телег, немилосердно скрипевших., – подумал юноша. катились сотни запряженных буйволами телег, немилосердно скрипевших., – подумал юноша.

Туника из белого полотна плотно облегала сильное тело; широкий длинный меч в простых потертых кожаных ножнах висел на поясе. Но ни меча, ни широких плеч парня явно не хватало для того, чтобы выделиться из толпы в Султанапуре. Большие мужчины, мужчины, которые ходили с мечами на поясе, всегда могли рассчитывать найти работу в городе, где никогда не было недостатка в товарах или жизнях, которые нужно было охранять.

Волосы густой черной шапкой спускались юноше на плечи; на лбу они были перехвачены тоненьким кожаным ремешком. Глаза юноши были такие же голубые, как цвет моря Вилайет, и жесткие, как агаты. И эти глаза привлекали пристальные взгляды тех немногих людей, которые обращали на парня внимание. Некоторые делали знак пальцами, чтобы отогнать дурной взгляд, когда голубоглазый гигант проходил мимо, но те, кто делал это, делал это осторожно и незаметно. Одно дело избежать проклятия этих странных голубых глаз, но рассердить их владельца было делом совсем иным, особенно когда было видно, что кожаные ленты на рукоятке меча были отшлифованы от долгого употребления, а походка и лицо показывали, что парень нисколько не возражает против того, чтобы еще раз-другой использовать свое оружие. Юноша видел тех, кто делал пальцами рожки при встрече, отгоняя злых духов, но не обращал внимания. Два месяца жизни в Султанапуре приучили его к таким людям, и он не сердился на них, а скорее игнорировал. Порой он пытался представить, что бы эти люди подумали, если бы вдруг очутились в его родных горах, в Киммерии, где глаза любого цвета, кроме серого и голубого, так же редки, как его собственные в этой южной стране – в Туране. И очень часто с тех пор, как он попал в этот город, он с грустью смотрел на голубое море Вилайет, которое дразнило своей влажностью сухой воздух, и вспоминал с тоской о пронизываемых ветрами снежных горных склонах своей родины. Он тосковал по Киммерии, но тоска его длилась не долго. До того, как судьба привела его в Туран, он был вором, однако понял, что золото, добываемое таким способом, имеет свойство растекаться между пальцами быстрее, чем вновь появляется. Он собирался когда-нибудь возвратиться в Киммерию, но с таким количеством золота, чтобы бросать его горстями, как воду. В Султанапуре он нашел старого друга и новое ремесло.

В каменной таверне, где на вывеске был грубо намалеван желтый серп луны, сидели несколько посетителей. Конан вошел внутрь, закрыв за собой тяжелую дверь, помешав уличному шуму ворваться в тихий сумрак таверны. В было прохладно, так как толстые стены таверны предохраняли так же хорошо посетителей от раскаленного солнца, как и от холода. Столы были хаотично, но на привычном расстоянии друг от друга расставлены на каменном полу, так что разговоры было бы нелегко подслушать чужому уху. Внутри царил полумрак, и не случайно, так как здесь был свой закон – тот, с кем разговаривал клиент, и о чем он говорил, было только его личным делом и ничьим иным. Посетителями таверны были, в основном, туранцы, представляющие собой довольно пестрое зрелище – от изношенной в лохмотья, когда-то белой льняной туники, до дорогого шелка и бархата очень безвкусного желтого или ярко-красного цвета. Однако даже самые неряшливые на вид бродяги не имели недостатка в деньгах, ибо это подтверждалось количеством проституток, сидевших у мужчин на коленях или бродивших между столами, выставляя напоказ прелести. Одежда девиц состояла из длинных полос очень тонкого, прозрачного и ярко окрашенного шелка.

Некоторые из посетителей кивали Конану или заговаривали с ним. Он знал их всех по имени – Юнио, Валаш, Эмилий, – они занимались тем же ремеслом, что и Конан. Однако киммериец просто отвечал на их приветствия, так как в этот день все эти люди его не интересовали. Конан вгляделся в полумрак таверны, выискивая одну интересующую его девушку. Он увидел ее в тот же момент, когда она увидела его.

– Конан! – взвизгнула она, и руки киммерийца тут же наполнились блестящей оливковой плотью. Узкая полоска красного шелка едва прикрывала круглые груди, и еще один кусок ткани, в два раза шире, закрывал округлые бедра. На поясе девушки был кушак из бархата с позолоченной бронзовой пряжкой. Черные волосы спускались волной на спину, прикрывая обнаженные ягодицы, а глаза были темными и матово-далекими, как дымчатое стекло.

– Я так хотела, чтобы ты пришел ко мне. Я так скучала без тебя.

– Скучала без меня? – рассмеялся Конан. – Таша, ведь с тех пор прошло всего четыре дня. Но чтобы ты больше не была одинокой…

Конан сунул руку в кожаный кошель, висевший на поясе, и вытащил чудесный голубой топаз, оправленный в филигранную оправу и висевший на изящной работы золотой цепочке. В течение нескольких минут Конан был занят поцелуями, которыми Таша осыпала его, пока киммериец застегивал цепочку с камнем у нее на шее. А поцелуй от Таши был определенно более весомым, чем ночь в объятиях некоторых женщин. Приподняв голубой камень, который покоился сейчас между ее грудей, девушка снова с восхищением взглянула на драгоценность, а потом лукаво посмотрела на Конана сквозь густые ресницы.

– Тебе, должно быть, очень повезло с рыбной ловлей, – улыбнулась она.

Конан усмехнулся:

– Нам, рыбакам, нужно работать очень упорно, зарабатывая себе на жизнь, забрасывая невод в воду и вытаскивая его с добычей. К счастью, цена на рыбу сейчас очень высока.

Сопровождаемый взрывами смеха тех, кто слышал его слова, Конан повел Ташу к пустому столику.

Все, кто посещал, называли себя рыбаками, и вполне возможно, что некоторые из них изредка ловили рыбу, под настроение. Но большинство получали свой ночью, на пустынном побережье, где не было таможенников и стражников царя Илдиза, которые могли проверить, была ли на прибывающих кораблях рыба или же на берег выгружались рулоны шелка и бочки с вином. Говорили, что если все так называемые действительно доставили бы рыбу на рынок, то город был бы завален до самых высоких башен свежей рыбой, а Вилайет был бы опустошен и навеки бы лишился своих подводных обитателей.

В конце комнаты Конан плюхнулся на скамью и посадил Ташу себе на колено. Девушка-служанка с масляными глазками тут же появилась рядом со столом, одетая чуть скромнее, чем девки, хотя ее одежда была из хлопка, а не из шелка. Но служанка была так же доступна, как и другие женщины, для тех, кто не мог или не хотел платить более дорогую цену за девушек из таверны. Улыбка, которой она одарила широкоплечего киммерийца, явственно говорила, что она не задумываясь заняла бы место Таши.

– Вина, – сказал Конан и наблюдал, как покачивались округлые бедра, когда служанка пошла к бочонку, чтобы нацедить кружку вина.

– Ты пришел, чтобы увидеть меня или ее? – спросила едко Таша. – Или именно поэтому ты не пришел ко мне вчера? Может, ты утешал толстобедрую служанку, а?

– Я не думаю, что ее бедра такие уж толстые, – мягко сказал Конан.

И едва успел схватить рукой за запястье Таши, прежде чем девушка успела отвесить пощечину. Таша извернулась на колене киммерийца, как бы собираясь встать, и Конан крепче сжал руку на ее поясе.

– Кто сидит сейчас у меня на колене? – спросил Конан. – По-моему, вполне понятно, кого именно я хочу.

– Возможно, – все еще надув губы, ответила девушка, но перестала вырываться.

Конан осторожно высвободил ее руку. Он знал о горячем, вспыльчивом характере Таши и раньше. Она вполне могла выцарапать глаза своими острыми ногтями. Но страстью, которой она загоралась в эти гневные вспышки, она могла наполнить и другие, более приятные минуты, и поэтому Конан любил встречаться с ней.

Служанка вернулась с глиняным кувшинчиком вина и двумя видавшими виды, помятыми оловянными кружками. На этот раз Таша наблюдала за тем, как она удаляется, с мрачным взором, в котором было что-то недоброе. Насколько Конан разбирался в женщинах, что бы они ни говорили, они предпочитали мужчин, которых нельзя было легко одолеть. Однако сейчас киммериец решил слегка успокоить штормовые воды.

– Послушай, – сказал он. – Мы не вернулись в Султанапур до раннего утра, так как ветер резко переменил направление. Мне потребовалось всего несколько часов, чтобы добыть эту побрякушку для тебя. Если хочешь, я могу разыскать Ордо, который подтвердит это.