Теперь приверженцы Ре почти не приходят в город. Приверженцы Исса иное дело: фанатики все до единого, они стекаются сюда, ища жизни в смерти. Если им отказывают, они зачастую отдают себя в жертву вампирам, ввергая тех в кровавую горячку, от которой может пострадать всякий. Эти паломники только лишняя обуза, тяжкое бремя для скудных возможностей города.
      Этой же ночью и вовсе хлопот не оберешься: он слышал, что многие верующие вышли на улицы, ибо по древнему пророчеству Книги Червей в этот самый вечер все мертвые должны подняться и уничтожить живых. Фаран и сам наполовину верил в это пророчество. Семь лет исполнилось с того дня, как Тралл пал перед победоносным войском. Будет правильно, если в эту ночь всякая жизнь в городе прекратится. Если пророчество сбудется, даже кровь верных Иссу не удовлетворит Братьев. Каждую каплю вынюхают и выпьют досуха.
      Раньше Фаран надеялся задержаться здесь до того, как угаснет солнце, но теперь он понимал, что пора уходить - пора оставить этот храм и отправиться туда, где человеческая кровь ценится дешево. Быть может, пророчество и вправду сбудется, а нет - так город захватят нахлынувшие с севера нелюди. В любом случае Траллу конец, и настала пора с ним расстаться. Поступив так, Фаран бросит вызов старейшинам Тире Ганда, но он не для того прожил двести лет, чтобы отдать свое бессмертие за этот забытый богами камень посреди болота. Он оставит Братьям ту небольшую толику живой крови, что еще сохранилась здесь. До Суррении всего две недели пути: там живые пока еще кишмя кишат, и он опять заживет припеваючи... А когда-нибудь, лет через сто, он вернется в Тире Ганд хозяином, властелином живых мертвецов. Так будет, но для начала надо решить насущные вопросы.
      - Вернулся ли Голон? - бросил он во мрак. Калабас возник оттуда, как услужливый призрак.
      - Нет, господин, он еще в городе.
      Фаран выругался. Вараш убит в своем собственном храме, и убийца все еще на свободе. Завтра весь Тралл будет знать, что ставленник Фарана убит, а он, Фаран, оказался бессилен. Чего доброго, эта весть дойдет и до Тире Ганда, вызвав неудовольствие старейшин. Если авторитет Фарана даст трещину, жди вооруженного бунта, когда живые, как при Иллгилле, снова бросятся в катакомбы, сжигая всех, кого найдут там. Фаран вздохнул. Дело надо уладить этой же ночью, и если кто способен найти жреца, убившего Вараша, то это Голон. С помощью своих чар он разыщет виновного, где бы тот ни был. Тралл велик, но Голон сделает свое дело.
      Приближающиеся шаги вывели Фарана из задумчивости. Он понюхал воздух: идущего еще не было видно, но Фаран и на таком расстоянии чуял живую кровь. Вскоре перед ним явился Голон, словно вызванный мыслями своего господина.
      - Итак? - спросил князь.
      Голон, покачав головой, без приглашения опустился на стул. Из всех живых только он один мог позволить себе такую вольность.
      - Жрецы обыскивают Нижний Город. Можно подумать, что у беглеца нет запаха: мы обшарили все дома около храмов, и целые, и разрушенные - никого.
      - Оба храма участвуют в поисках, а он все-таки ускользает от нас! Фаран встал с трона и стал шагать по каменному полу. Резко остановившись перед Голоном, он спросил: - Как ему удалось уйти из храма, прежде всего?
      - Он выпрыгнул в окно, - пожал плечами Голон, - и ему повезло: он ухватился за что-то и спустился вниз.
      - Ступай опять туда - и ищите до рассвета, если нужно. Братья помогут вам.
      - Братья? Жрецам Ре это не понравится.
      - Сами виноваты - не надо было упускать этого человека! Ступай скорее - времени у нас в обрез. - Слюна пузырилась на потрескавшихся губах Фарана - он с трудом сдерживал себя.
      - Слушаюсь, мой господин, - прошептал, вставая, Голон, напуганный злобой в голосе своего хозяина.
      - Помни: он должен быть найден.
      Князь посмотрел вслед Голону. Вот еще один пример падения авторитета: даже самый преданный слуга начинает задавать вопросы. А что, если вампиры и впрямь убьют кого-нибудь из переметнувшихся жрецов Ре, ищущих убийцу Вараша? Пора, пора уносить ноги из Тралла. Предатели из храма Ре, такие как Вараш, сослужили ему хорошую службу - пусть напоследок послужат ему своей смертью. А если жреца не найдут? Тогда, возможно, придется уходить этой же ночью. Надо сделать распоряжения.
      - Калабас!
      - Да, господин?
      - Пошли стражников в храм Сутис и вели им привести сюда девушку.
      - Да, господин.
      - Дай им с собой золота - сотни монет хватит, - и пусть скажут верховной жрице, чтобы не ждала девушку обратно. За это я и плачу.
      Калабас низко поклонился и скрылся, пятясь, во мраке. Фаран снова опустился на трон. Нынче ночью он наконец получит ее. Сколько раз томился он над этой молочно-белой шеей, сдерживая себя в последний миг. Но в эту ночь все будет иначе. В эту ночь он напьется ее крови - это будет достойное прощание с городом. Легкая улыбка предвкушения заиграла на губах Фарана. Возможно, все еще обернется к лучшему.
      ГЛАВА 7
      ДВОРЕЦ УДОВОЛЬСТВИЙ
      Ночь завладела Траллом - она ползла на улицы из подвалов и склепов, проникая в каждую щель, словно неудержимый прилив. Все больше и больше живых мертвецов вылезало из темных нор, где они спали днем, и присоединилось к своим братьям и сестрам - шуршали их заплесневелые покровы, и черная кровь медленно струилась по оцепенелым телам. Велика была их жажда - ведь новая, бесповоротная смерть ждала их, если они не напьются живой крови до захода луны.
      Однако тех, кто явился на храмовую площадь, ждало разочарование: осужденных в колодках уже высосали досуха. С животными стонами обманутых ожиданий опоздавшие разбежались по городу, нюхая воздух в поисках домов, где есть живые.
      С далеких Палисадов надвигалась гроза. То и дело сверкала молния, и вампиры, застигнутые на открытом месте, застывали в ее белом свете, защищая руками глаза, а после спешили дальше, зная, что скоро молния загонит их под землю, положив конец охоте.
      Кроме вампиров, на улицах не было ни единой души. Брошенные сторожевые костры, под вечер ревевшие вовсю, теперь угасали. Часовые на стенах замкнулись в своих темных караульных башнях, не зная, куда смотреть: на окутанную туманом равнину или назад, где того и гляди кто-то начнет скрестись у двери, жалобно выть и хрипло молить о глотке крови, об одном-единственном глоточке...
      Но было в городе одно место, где ночи не оказывали привычного ей почтения. Большой дом, стоящий за высокой стеной на улице, идущей от храмовой площади, весь сиял огнями. Во дворе его тысяча фонарей с фитилями, пропитанными летой, мигала в холодном воздухе, своим ароматом рассеивая сернистый болотный смрад, заполнивший город; огни светили так ярко и приветно, что вампирам должно было казаться, будто солнце скорее взошло, нежели село. Они далеко обходили это место, шипя, если свет колол их слабые глаза раскаленными иглами.
      Здание могло быть большим особняком, но почему-то было видно, что это не жилой дом, а торговое заведение либо место паломничества. Серые стены из местного гранита, поросшие мхом и лишайником, ограждали мощенный гравием двор и обширный сад. Само здание состояло из трех этажей - первый был сложен из гранита, но два верхних, из оштукатуренного дерева, с годами совсем обветшали. Деревянные балконы, поддерживаемые деревянными же консолями, и спереди, и сзади угрожающе нависали над двором и садом. На них тоже горели фонари, а окна за яркими занавесками светились еще веселее. Края черепичной крыши, покоробившейся от возраста, свисали низко над верхним этажом. Изнутри слышался переливчатый смех, усиливая исходящий от дома дух веселья и бесшабашности.
      В жаровне под портиком пылал огонь, разгоняя ночной холод. За ним распахнутые настежь кедровые двери вели в зал футов тридцати высотой, со стропилами под потолком. Вдоль его стен в два яруса шли галереи, куда выходили двери верхних комнат с балконами. В ярком свете сияли краски заморских ковров, напоминающих цветущие весенние луга. Низкие столики, уставленные великолепной серебряной посудой, располагались вокруг возвышения в центре зала. Рядом с ними помещались ложи с мягкими подушками всех цветов радуги: коралловыми, синими, желтыми, пурпурными, густо-красными. Теплый и яркий, этот дом, единственный во всем городе, дышал жизнью, и его сердце буйно стучало.
      Напротив входа стояла статуя мускулистого обнаженного мужчины, изваянного столь искусно, что ее мрамор казался умащенной маслами кожей. Мужчина стоял на коленях, отклонившись назад. Ниже пояса его обвивала не ткань, как того требовало бы приличие, но другая фигура, женская: ногами она оплела его бедра, руками обнимала его за плечи, лоном приникла к его приподнятым чреслам, голову в экстазе откинула назад.
      В зал вошел старик, шаркая туфлями по мягкому ковру. Одной рукой он придерживал полы одежды, в другой нес лютню. Старика звали Фуртал, и он был рабом, который исполнял здесь обязанности музыканта и певца. Когда-то он считался любимым поэтом Иллгилла, но это было семь лет назад, до битвы. Потом судьба обернулась к нему суровой стороной, как к большинству любимцев Иллгилла, но Фуртал, в отличие от своих товарищей по несчастью, остался жить. И, как видно, ценил свою удачу, ибо его лицо никогда не оставляла кривая усмешка, готовая смениться хохотом. Проходя мимо статуи, он привычным жестом потрепал женщину по заду и осторожно присел на край низкого помоста как раз под ее ягодицами. Сев, он принялся настраивать свой инструмент. При этом он устремил задумчивый взгляд на статую, и белизна его глаз обличила его полную слепоту. Он взял несколько аккордов и, удовлетворенный звучанием, начал подбирать на своей грушевидной лютне какой-то мелодичный мотив. Потом запел чистым и звонким, как у юной девушки, голосом, обнаружив этим, что семь лет назад лишился не только зрения, но и мужского достоинства. Его пение вызвало эхо под потолком и в боковых коридорах.
      В песне говорилось о ветреной прелестнице, вспоминающей забавы на берегу летней реки и на сеновалах, где кружится по свету мошкара.
      Ах, любовь, вернись ко мне,
      Вернись в мои объятия.
      Светит нежная луна,
      Негою душа полна.
      Синий вечер чист и свеж,
      Аромат струится ввысь,
      Так приди же вновь ко мне,
      Словно вихрь, ко мне ворвись.
      Старик оборвал песню на высокой звенящей ноте - словно пальцем провели по краю бокала - и стал бренчать унылые нисходящие гаммы, повествующие о гибели любви и надежды, - они были когда-то, но теперь их больше нет.
      Когда замерли последние звуки струн, на галереях начали открываться двери, и появились женщины в тонких одеждах, сквозь которые в ярком свете виднелись изгибы бедер и груди. Волосы у всех до одной были уложены в замысловатые прически или искусно заплетены в косы. В ушах, на шеях, на запястьях и щиколотках сверкали драгоценности. С веселым щебетом и смехом они сходили вниз, обнимаясь друг с другом и воркуя, как голубки в одном гнезде. Многие поправляли волосы и платья перед многочисленными зеркалами на стенах, прежде чем спуститься по устланной ковром лестнице в зал.
      Старик склонил голову набок, грустной улыбкой встречая эту волну женственности, залившую все вокруг. Женщины чмокали его в лысину и щекотали под подбородком, заливаясь смехом. Ухмыляясь им в ответ наподобие старой слепой черепахи, он грянул новый игривый напев, бегая пальцами по струнам. Две женщины пустились в пляс, кружась все быстрее и быстрее, а когда музыкант завершил танец бурным аккордом, повалились, задыхаясь и смеясь, на один из диванов.
      Все двери в доме теперь открылись, кроме двух. Одна дверь находилась внизу, в коротком коридоре, ведущем к саду. Двойная, она была украшена резьбой, изображавшей любовную сцену из Книги Гурий. Переплетенные языки и тела бесчисленных участников деревянной оргии служили достойным дополнением статуи в зале.
      Другая дверь была на втором этаже. Остальные небрежно приоткрытые двери позволяли видеть обитые веселой камкой комнаты, где сверкала бронза и пылали лампы, но эта упорно оставалась закрытой, словно та, что обитала за ней, не желала иметь ничего общего с кипящим вокруг весельем.
      В конце галереи помещалась шаткая черная лестница для слуг, и по ней как раз поднималась сгорбленная старуха с оловянным тазом, полным горячей воды. Она спешила изо всех сил, стараясь не пролить при этом ни капли. Подойдя к закрытой двери, она быстро постучала, удерживая свою посуду одной рукой. Глаза ее при этом бегали то вверх, то вниз - ошеломляюще голубые глаза, те самые, что недавно всматривались в кладбищенский туман, глаза вдовы Аланды.
      Дверь отворилась, и в ней появилась девушка лет двадцати - красота ее поражала, но на этой красоте лежала печать заботы. Высокий шлем золотисто-каштановых волос обрамлял великолепный лоб, слегка тронутый веснушками, но в остальном безупречный. Вставленные в эту роскошную раму, под золотистыми бровями блистали необыкновенно серые глаза. Хрупкий овал подбородка был точно вылеплен из фарфора искусным мастером. Нос был прям и хорошей длины, но лишен надменности, и лишь рот строгий судья мог счесть не совсем совершенным - полуоткрытый, с полными искусанными губами, он противоречил тонким чертам лица. Создатель точно добавил его после, сочтя, что это несовершенство придаст больше человечности, а следовательно, и уязвимости слишком совершенному облику. Как и другие женщины, она была одета в тонкое, как паутинка, платье, на которое накинула шаль. Бледное чело девушки омрачала тревога, и едва заметные круги легли у серых глаз.
      - Аланда, где ты была?! - воскликнула она, видя, что плащ старухи влажен.
      - Тише! - ответила Аланда, вновь тревожно оглядев галерею и быстро входя в комнату. Молодая женщина закрыла за ней дверь. Комната, согретая пылающим огнем, как и все остальные, в роскошных драпировках: обивка стен, покрывала, подушки, занавеси, обрамлявшие покосившееся окошко и провисший балкон за ним, - все дышало роскошью, противореча тревожному лицу девушки. На туалетном столике лежала только что оставленная щетка в серебряной оправе, с застрявшей в ней прядкой золотисто-каштановых волос.
      Аланда с кряхтением поставила тяжелый таз и облегченно распрямила спину.
      - Ты была в Городе Мертвых, да? - обвиняюще спросила девушка, точно они поменялись возрастом и она была матерью, бранящей непутевое дитя.
      - Да, была, - сказала Аланда, печально уставив глаза на дымящийся таз. - И ты знаешь, для чего. Девушка подошла и обняла старую женщину за плечи.
      - Прости. Но тебя так долго не было, что я опасалась худшего.
      - Полно, нужен кто-то похитрее живых мертвецов, чтобы схватить старую Аланду, - все городские закоулки известны мне не хуже, чем им. - Старуха помолчала, так пристально глядя на девушку своими голубыми глазами, что той показалось, будто Аланда видит ее насквозь. - Таласса, Зараман со своими людьми вот-вот проникнет в гробницу. В полночь мы уходим. Будь готова.
      - Я уже семь лет как готова, - с жаром ответила Таласса, но ее серые глаза впились в глаза Аланды, словно ища какой-то подвох в словах старухи. - С Зараманом и остальными ничего не случится? - спросила она, точно чувствовала, что Аланда способна предвидеть будущее.
      Аланда постаралась выдержать взгляд Талассы. Порой провидческие способности девушки пугали ее не меньше собственного дара. Но Аланда ничего не могла сказать ей о судьбе, ожидающей их друзей. Обеты провидицы запрещали это. Все ей подобные, если выдавали тайны грядущего, очень скоро лишались своего божественного дара.
      - Когда я уходила, все было хорошо, - сказала она наконец, и сердце ее сжалось при виде лица девушки, просиявшего надеждой и радостным ожиданием. Она отвернулась и принялась подбирать дневную одежду Талассы, которую девушка сбросила, одеваясь к вечеру.
      Это был привычный ритуал: он повторялся каждый вечер в течение семи лет, с тех пор, как они обе стали рабынями храма. Приготовления и неумолчные разговоры, которыми девушка прикрывает свой страх перед наступающей ночью, и долгое бдение Аланды на кухне, пока Таласса не отбудет своей повинности. И возвращение в эту комнату после ухода последнего гостя. Подниматься сюда глухой ночью было Аланде всего тяжелее: она могла лишь смотреть, как Таласса молча готовится ко сну, рассеянно глядя на себя в зеркало и порой трогая свое лицо, точно не веря, что она - та самая Таласса, с которой несколько последних часов происходило такое. Девушка вела эту ужасную жизнь с тринадцати лет, и Аланда могла только догадываться, что сделали эти годы с душой ее юной подруги.
      Случившегося не поправишь: никогда Таласса не увидит дня своей свадьбы и не узнает светлых надежд, которые несет он с собой. Никогда подружки не положат ей на постель три брачных венца, как положили Аланде в день ее брака с Теодриком. Терновый венец - для долгой жизни и терпения. Венец из мирта и апельсиновых листьев - чтобы любовь не угасла. И витой хлебный крендель - для мира и благоденствия. Аланда наслаждалась всеми этими благами долгие годы, но семь лет назад лишилась всего разом. А Талассе не суждено насладиться ничем подобным - а быть может, ей вообще ничего не суждено впереди, столько опасностей их ожидает.
      Эти мысли, должно быть, отразились у Аланды на лице, потому что Таласса спросила:
      - Что-нибудь не так?
      - Нет, все хорошо. - Аланда потрепала девушку по щеке, заметив при этом, что та мало продвинулась в своих приготовлениях к вечеру: косметика и щетка для волос лежали на зеркале нетронутые. - Послушай, тебе надо поторопиться! Мы должны вести себя как обычно - сегодня как никогда! Аланда снова принялась сновать по комнате. - Я уложу все, что понадобится на потом: теплую одежду, немного еды, твои драгоценности. А ты готовься к вечеру.
      Таласса, точно пробужденная от грез, быстро села к зеркалу, взяла серебряную щетку. Но, проводя ею по своим локонам, она не перестала смотреть в зеркале на Аланду.
      - Расскажи мне про север, - попросила девушка. Аланда, прервав свои хлопоты, встретилась с ней в зеркале взглядом:
      - Ты ведь нигде, кроме Тралла, не бывала?
      - Нет. В детстве мне незачем было уезжать из города. Да и что могло меня ждать за его пределами, кроме болот?
      Аланда повернулась к выходящему на север окну, чей переплет только что озарила молния.
      - Мой род в стародавние времена пришел оттуда. Здесь, на юге, нас зовут ведьмами, потому что мы обладаем тайным зрением, но все мои предки владели им. Теперь нас немного осталось. Но я читала старые книги своего народа и знаю, что лежит там, в полночных краях, хотя сама никогда в них не бывала. В двух днях пути отсюда начинаются предгорья Палисадов. В книгах сказано, что путник, приближаясь к ним, видит высоко в небе белые облака. Он спрашивает себя, где же горы, где эти грозные Палисады, которые, как говорят, не преодолел еще никто из людей? И лишь подойдя поближе, он видит линии, соединяющие облака с пурпурным небом. И оказывается, что пурпур это не свод небес, но сами горы, а облака - их покрытые снегом вершины.
      Таласса взглянула в окно, стараясь представить себе это зрелище. Такое, должно быть, оказалось ей не под силу - ее рот удивленно приоткрылся, она тряхнула головой и прошептала:
      - Продолжай.
      - И вот ты вступаешь в самые горы. Снег и лед повсюду, вой ветра оглушает тебя, горные пики и бездны превышают всякое воображение. Живут там духи и снежные люди, ненавидящие нас. Лишь большому войску впору пересечь Палисады.
      - Но мы их преодолеем?
      - Да, если захочет Ре, - вместе с Зараманом, Серешем и остальными.
      - И Фуртал пойдет с нами?
      - Да.
      - А что там дальше, за горами?
      - На том краю стоят отвесные скалы высотой в несколько тысяч футов. За ними начинается травянистая равнина, где в стародавние времена жили боги.
      - И твой народ прошел через все эти земли? Аланда улыбнулась, радуясь, что Таласса хоть на миг отвлеклась от своих тревог:
      - Лишь малой горсточке за многие века удалось пересечь Палисады и увидеть Сияющую Равнину.
      - Но ведь ты знаешь все про те страны?
      - Я прочла о них в старых книгах.
      - Хотела бы и я это прочесть.
      - Они написаны на Огненном Языке колдуний Севера.
      - А я эти книги видела, - лукаво сказала Таласса, бросив взгляд на старую кожаную суму около ложа Аланды. В ней-то старая дама и держала свои драгоценные фолианты - Таласса пару раз в ее отсутствие заглядывала в них, пытаясь разобрать язык древнего народа.
      - Это единственные, - с улыбкой сказала Аланда, - которые я спасла от солдат Фарана, разграбивших дом Теодрика. Прежде у меня их было куда больше.
      - А правда, что у северных колдуний глаза голубые, как у тебя? Пухлые губы Талассы тронула озорная улыбка. Алмазно-голубые глаза мигнули.
      - Так говорится в книгах.
      - Значит, ты способна видеть будущее? - продолжала дразнить Таласса.
      - Ты же знаешь - я никогда не говорю об этом.
      - Воспользуйся своей властью, узнай - придем мы на север или нет!
      Аланда не отвечала. Лицо девушки покрылось бледностью, и вся ее веселость пропала. Дрожащей рукой, она отложила щетку.
      - Мы не дойдем, ведь верно?
      - Ну конечно же, дойдем. - Аланда уже не в первый раз боролась с искушением выложить Талассе всю правду, но каждый раз невысказанные обеты, данные ею самой себе при первом ее озарении, останавливали ее. Вместо этого Аланда решилась сказать о пророчестве, содержащемся в священной книге Ре. Книга Света говорит нам, что в эту самую ночь, ровно через семь лет после битвы, в городе произойдут великие события. Это будет ночь прибытий и расставаний, и новая судьба откроется перед теми, кто верует в Ре. Этой ночью проявятся долго таившиеся чары. Некий человек, называемый Герольдом, придет и возвестит о Светоносце - о том, кто вновь зажжет солнце. Разве может наш жребий быть дурным при таких предсказаниях?
      - Кто же он - Светоносец?
      - Кто он и что он - откроется этой ночью, - сказала Аланда с деланной легкостью, точно события, предсказанные Книгой Света, случались каждый вечер.
      - Не из-за этого ли пророчества Зараман намерен проникнуть в гробницу именно сегодня? - не унималась Таласса.
      - Тише! - шикнула Аланда, дико озираясь вокруг, словно стены тут имели уши - да так оно, по всей вероятности, и было.
      - Никакой опасности нет, - сказала Таласса. - Они все в зале.
      - Тебе тоже следует быть там: в эту ночь нам особенно не следует привлекать к себе внимание.
      - Я спущусь через минуту. Вот только причешусь. - И Таласса снова принялась лениво водить щеткой по своим золотисто-каштановым кудрям. Все ее мысли уже устремились на север - к свободе. Внезапно она вздрогнула, и ее рука повисла в воздухе. - Они пустятся за нами в погоню, ведь верно?
      - Если сумеют.
      - Но на север ведет только одна дорога. Верхом они нагонят нас еще до рассвета.
      - Откуда им знать, куда мы направились? Доверься мне.
      Таласса, закусив губы, снова взялась расчесывать волосы. Аланда отложила охапку одежды, которую достала из полного до краев сундука, и взяла щетку из дрожащих пальцев девушки.
      - Мир велик, Таласса, и в нем есть где укрыться.
      - Укрыться от князя Фарана? - покачала головой та. - Нет такой страны, где он не нашел бы меня - пусть спустя долгий срок. - Горький смех сорвался с ее губ. - Как-никак, у него в запасе вечность.
      Аланда, прервав свое занятие, взглянула на отражение Талассы в зеркале. Так молода, так прекрасна и невинна - и столько горя успела познать.
      Не для такой участи была рождена Таласса, дочь Сорона Орлиное Гнездо, одного из храмовых Рыцарей Жертвенника. Тринадцати лет она была помолвлена с сыном барона Иллгилла, Джайалом - в тот самый год, когда Траллу объявили войну и армия князя Фарана Гатона разбила войско Иллгилла на равнине. После поражения жребий Талассы, как и жребий Аланды, круто и жестоко переменился.
      Ибо этот остров света в море тьмы был не простым домом, но храмом, посвященным Сутис, богине плоти. Его владелица и верховная жрица, Маллиана, ревностно блюла правила своей веры, которая, в отличие от других, не заботилась о спасении души и прочих высоких материях: Сутис довольствовалась сиюминутными плотскими утехами. Молодые женщины, жившие здесь, были жрицами богини и несли службу, приносящую храму достаток, а им самим - безбедную жизнь в городе, где большинство жителей одевалось в лохмотья и ело что придется; в этом царстве тьмы они жили словно принцессы в волшебном замке. Да, волшебном - если бы только можно было позабыть о своих ночных занятиях в дневные часы, когда женщины праздно ждали вечера. Лишь вечером открывались ворота храма и мужчины, подогретые опасностями ночи, приходили искать удовольствий. Угроза смерти и близкий конец света служили отличным возбуждающим. Количество гостей даже возросло с тех пор, как живые мертвецы вновь появились ночью на улицах. Коротая темные часы в роскоши верхних комнат, мужчины хотя бы ненадолго забывали об ужасе, царящем снаружи. Ночью храм был подобен блестящей тюрьме, откуда никому не дано выйти до рассвета, когда минует опасность. Ходило много рассказов о том, что привело здешних обитательниц к их нынешнему занятию. Но никто из них не пал так низко, как Аланда, Таласса и музыкант Фуртал. Все трое находились при дворе Иллгилла. Все трое были захвачены в плен и проданы и рабство. Общая судьба побуждала их держаться вместе и все эти семь лет по мере сил содействовать тайной борьбе против Фарана.
      Из них троих тринадцатилетняя Таласса поначалу лучше всех приспособилась к новому образу жизни - ее внутренняя сущность осталась нетронутой, несмотря на требования храма. Какое-то время она поддерживала бодрость в двух старших своих друзьях. Но потом случилось несчастье несчастье, разрушившее ее ложное чувство безопасности и ежемесячно грозившее ей смертью.
      Красота Талассы была не только телесной - всем своим существом она словно излучала жемчужный свет. Вот из-за этой-то красоты, которую никакой изъян не мог бы убавить, все другие женщины отчаянно завидовали Талассе с того самого дня, как ее привели сюда в цепях солдаты Фарана. И никто не питал к ней большей неприязни, чем верховная жрица Маллиана, купившая ее словно для того лишь, чтобы погубить. Талассе Маллиана уготовила особую судьбу - судьбу, грозившую девушке каждый месяц в течение четырех последних лет.
      Это случилось посередине ночи года через три после водворения Талассы в храм Сутис. Тяжелая поступь на галерее разбудила старую даму, спавшую на своей лежанке у двери в комнату Талассы. Она стала искать огниво и трут, чтобы зажечь свечу, но нужда в этом отпала: дверь распахнулась, и комнату залил свет пылающих факелов. Верховная жрица стояла на пороге, тоже с факелом, держа его над головой. Пляшущий свет не смягчил ее резких черт. Когда-то она, без сомнения, была красива, но теперь ее лицо скрывалось под слоем белил и румян, а густой грим вокруг глаз лишь подчеркивал злобу во взгляде. Теперь этот взгляд был устремлен на Талассу и Аланду, не смевших вымолвить ни слова.
      На галерее за ней стояли двое мужчин с факелами, в кожаных поножах, наручах и кирасах стражников храма Исса; медные маски в форме черепов скрывали их лица. Маллиана дала им знак войти. Таласса вскрикнула от страха, сев на постели и кутаясь в одеяло.
      Жестокая улыбка появилась на лице верховной жрицы при виде испуга девушки. Маллиана взяла с дивана платье и швырнула его Талассе.
      - Одевайся скорее, эти люди спешат, - распорядилась она.
      Аланда, вскочив с постели, встала перед Маллианой.
      - Куда ты уводишь ее? - грозно спросила она, ухватив верховную жрицу за рукав. Та вырвалась, ударив Аланду по руке.
      - Опять ты вмешиваешься, голубоглазая ведьма! - прошипела Маллиана, и в ее собственных зеленых глазах вспыхнула ярость. - Если коснешься меня еще раз, отправишься на улицу просить милостыню.
      Аманда отпрянула - угроза была не праздной: больше дюжины женщин выбросили вот так на улицу за эти три года. А на улице долго не проживешь.
      - Ну, Таласса, - повернулась Маллиана к девушке, с лица которой исчезли все краски, - ты оденешься сама или мне попросить этих господ одеть тебя? - Мужчины ступили вперед, скрипнув кожаными латами, блестя медными черепами в свете факелов.
      Таласса без слов кивнула головой.
      - Вот и хорошо, - промурлыкала Маллиана. - Мы подождем за дверью.
      И дверь снова закрылась.
      Аланда бросилась к Талассе, которая так и сидела на постели с бурно вздымающейся грудью. Но Таласса отстранила ее и резко поднялась. Гневным движением она сорвала с себя ночную сорочку и, нагая, схватила снятое недавно платье.
      - Что они хотят с тобой сделать? - спросила Аланда, протягивая руки, чтобы помочь ей.
      Но Таласса снова оттолкнула ее и накинула платье себе на голову.
      - Меня требует Фаран - вот и вся причина, - сказала она, возясь с застежками кружевного лифа.
      - Нельзя тебе идти!
      Таласса, сжав губы, туго затянула шнурки. Остановившимся взглядом она обвела комнату, ища нижнюю юбку. Аланда подала ее. Таласса приняла помощь, и гнев ее утих.
      - Я должна идти... меня ждет верная смерть, если я не пойду.
      С тем же успехом она могла сказать: "Меня ждет верная смерть, если я пойду", но это было ясно и без слов. Впервые с тех пор, как вошли стражники, она взглянула прямо на Аланду.
      - Вот, - сказала она, снимая с белой как мрамор шеи подвеску и кладя ее в безвольную руку Аланды. - Возьми. Это подарил мне отец. Смотри на нее и вспоминай меня, если я не вернусь. - Аланда открыла было рот, чтобы возразить, но девушка приложила пальцы к ее губам. Ее решимость и так была достаточно шаткой, чтобы колебать ее лишними словами. Она знала, что, если она задержится еще хоть на миг, люди Фарана войдут и потащат ее силой. Она открыла дверь. Аланда мельком увидела стражников в масках-черепах - потом дверь захлопнулась, и девушка ушла.
      Аланда повалилась на стул и просидела на нем, не шевелясь, весь остаток ночи, сжимая в бесчувственной руке ожерелье Талассы. Глядя в стену, не замечая бега времени, она подчинялась какому-то неосознанному суеверию: если она не пошевельнется, Таласса может чудом вернуться к ней.