Шотландия". Хобарт обследовал пробку. Она была старой и заплесневелой, но явно не тронутой.
      Хобарт разбудил продавца, который сел прямо и протёр глаза.
      - Мне нужна вот эта бутылка виски "Ангус".
      - Десять долларов.
      - Да ты в своём уме? Беру за пять.
      - Ни за что. Десять долларов.
      - Послушай, друг, ты заплатил за неё два доллара, года четыре-пять назад, ещё до того, как закрыли канадскую границу. Ты воображаешь, что можешь получить на ней доход в четыреста процентов. Не получится. Да в округе на сто миль нет такого человека, который заплатит тебе десять долларов за бутылку шотландского. Это у тебя мертвый капитал. Пять долларов живого капитала стоит больше, чем десять мёртвого.
      - Скажешь тоже.
      - Конечно. На пять долларов ты сможешь купить два галлона бурды, которую ты используешь на долив. Сто десятицентовых порций составляют галлон. Пойми, ведь я даю тебе пятнадцать долларов за то, что продашь мне.
      Продавец внимательно посмотрел на него. - Ты что, тоже торгуешь?
      - Если и да, то я не говорю об этом, когда нахожусь в отъезде. Также и ты. Когда ты едешь в Су-Сити, ты ведь выдаёшь себя за торговца скобяным товаром. Продавец рассмеялся. - Нет, одеждой и головными уборами. Да и не так уж важно, кем бы я не назывался.
      - Ну так давай не будем больше торговаться. Давай бутылку, держи пятёрку.
      Продавец снял бутылку, нежно посмотрел на неё, поколебался несколько мгновений и подал её Хобарту.
      - Бери и катись ко всем чертям. Разбойник ты, с большой дороги.
      Ничего себе разговорчики с хорошим покупателем. Вот тебе пять долларов. Но мне нужен и штопор.
      Продавец пошарил в столе и достал небольшой штопор, такой, какие дают бесплатно дюжинами при торговле спиртным.
      - Двадцать пять центов.
      - Нет, это приложение к товару. - Хобарт положил штопор в карман, сунул бутылку во внутренний карман пальто.
      - Заходи ещё.
      - Обязательно.
      Старый индеец встретил Хобарта выжидательным взглядом. Хобарт сел на землю рядом с ним и осмотрелся вокруг, чтобы никого не было. Затем вынул бутылку из кармана пальто и поддал её индейцу, который погладил её, внимательно оглядел и показал на пробку. Хобарт достал штопор. Старик отдал ему бутылку. Хобарт вынул пробку и вернул старику бутылку и пробку. Старик запрокинул голову, приставил бутылку к губам и хлебнул - раз, два, три. Затем он воткнул пробку назад, спрятал бутылку под одеяло и блаженно заулыбался. Подошла какая-то женщина с двумя мисками коричневатой похлёбки, одна - старику, другая - Хобарту. Помешивая ложкой, Хобарт выяснил, что похлёбка была из больших коричневых бобов, кусочков мяса, каких-то овощей, которые он принял за тыкву, какие-то волокна, которые, как выяснилось позже, оказались кабачками и какое-то количество жесткой кукурузы.
      Это было спартанское блюдо, в которое не мешало бы добавить соли. Но оно было питательным, и когда Хобарт опорожнил миску, он почувствовал себя сытым.
      Старик показал на один из шатров и закрыл глаза. Он, казалось, говорил, что пора отдыхать. Хобарт пошёл к этому шатру и увидел, что на земле ему приготовили два одеяла. Он устал и крепко уснул до рассвета, когда женщина принесла ему миску с такой же похлёбкой.
      Пола шатра приподнялась. Молодой индеец, говоривший по-английски, кивнул ему.
      - Вы готовы к осмотру?
      - Да.
      - Вы понравились вождю, и он приказал мне показать вам всё, что захотите, и рассказать вам обо всём.
      - Очень мило с его стороны. Этот старик и есть вождь?
      - В своё время он был великим воином и большим охотником. Он добывал столько бизонов, сколько не мог добыть никто в племени. Вы ведь дали ему бутылку виски, не так ли? Вы знали, что так можно завоевать его расположение.
      - Я не пытался задобрить его. Да и не знал, что он вождь. Я увидел в нём милого старичка, похожего на друга, который был у меня на востоке, восьмидесяти лет, глаза и память у него уже сдавали. А после стакана шотландского к нему снова возвращалась жизнь. Ваш вождь знаками попросил меня достать ему выпить. Мог ли я отказать?
      - Наш вождь - индеец. Ваш друг был белым человеком.
      - Да разве в восемьдесят лет есть ли какая-нибудь разница?
      - Возможно и нет. Может быть разница существует лишь в наши годы.
      - Да вряд ли есть разница и здесь.
      Они проходили мимо каких-то огородов с небольшими террасами футах в пяти над поверхностью земли. На каждой из них было две-три девушки, которые монотонно пели.
      - Это наши кукурузные делянки. Кукуруза уже проросла, а вместе с ней посажены и бобы. Они не мешают друг другу. А чуть подальше увидите землю, сплошь покрытую стеблями тыквы. Они не дают земле высыхать. Так что, как видите, мы получаем три урожая на одном и том же участке.
      - Хотелось бы сходить на эти огороды и посмотреть, как они засажены.
      - Нельзя. Женщины считают, что кукурузе повредит, если мужчина ступит на эту землю. Эти огороды - чисто женское дело. Они носят ил с берега реки, сажают кукурузу, бобы и тыкву, выпалывают сорняки. И урожай тоже убирают сами. Они не позволяют мужчинам вмешиваться. Белые считают, что мужчины-индейцы закабаляют женщин и заставляют их делать всю работу. Но именно женщины вбили себе в голову, что кукуруза - это женская работа. Вон девушки на террасах поют. Они считают, что от песен кукуруза растёт лучше. И кукурузе должны петь именно молоденькие девушки, а не замужние женщины. Если будут петь мальчики, то считается, что она расти не будет.
      - Странно как-то, - сказал Хобарт, - что предрассудки так укоренились за несколько десятилетий с тех пор, как индейцы стали разводить огороды. Ведь у них не было огородов, когда индейцы питались в основном мясом бизонов, не так ли?
      Да никогда они не питались только мясом бизонов, и всегда у них были огороды.
      Очень трудно было убивать бизонов стрелами. А бизоны всегда держались стадами и уходили на большие расстояния. Индейскому племени надо было кочевать сотни миль, чтобы найти бизона. Конечно, когда они добывали бизона, то ели мяса вдоволь. Но большая часть туши высушивалась, и из него варили похлёбку подобную той, что вы уже ели. Теперь власти дают нам говядину, но недостаточно. И всё же женщины стараются засушить её как можно больше.
      На востоке добрые люди говорят о том, что индейцы голодают. Но индейцы никогда не голодали. Они, если подожмёт, могут перейти на подножный корм, дикие фрукты, желуди, косточки диких слив. Европейцы питались этим во время голода и заболевали. Индейцы дробят желуди и косточки слив и моют их в воде с древесной золой. При этом из них вымываются яды, и пища становится съедобной. Я могу показать вам штук двадцать диких растений, которые при необходимости можно использовать в пищу.
      - Надеюсь, нет предрассудков, - сказал Хобарт, - мешающих людям собирать дикие растения в пищу.
      - Нет, таких нет. Белые считают, что индейцы ленивы. Но это не так. Они работают даже очень усердно, если убеждены, что это надо сделать. Вождь послал шестерых юношей, чтобы добыть вам молодую антилопу на ужин. Они её и добудут, но им придётся прошагать или пробежать для этого тридцать или сорок миль.
      - Жаль, что я причиняю такие неудобства.
      - Да они рады сделать это.
      Они отдохнули под деревом.
      - Скажите, - спросил Хобарт, - откуда у вас такой чистый английский язык?
      - Я был сиротой, меня воспитывали бабушка с дедушкой. Одна дама с востока посетила резервацию в филантропических целях и предложила им взять меня с собой и дать мне образование. Я закончил начальную и среднюю школу, а также колледж.
      - Кажется, я слыхал про вас, сказал Хобарт. - О вас писали в газетах. Вы были спортсменом-звездой. Насколько я помню, вы должны были жениться на богатой девушке. Но по какой-то причине вы разорвали помолвку и, как говорилось в газете, вернулись к своему шалашу.
      - История по существу верна. Но в ней не даётся объяснения. Она была очень милой девушкой, но у неё была одна навязчивая идея. Она, во что бы то ни стало, хотела, чтобы я поступил в семинарию и стал проповедником. Затем мы должны были пожениться и поехать миссионерами, чтобы сделать из индейцев сиу добрых христиан. Среди нас есть христиане, но не такие, каких хотелось бы ей. Индейцы верят в то, во что они могут верить. Но их нельзя заставить верить в то, во что они верить не в состоянии. То же случилось и со мной, я не мог стать миссионером. Тогда я расстался с ней и, как вы сказали, вернулся к своему шалашу.
      - Вы женаты? Что пытается сделать из вас жена?
      - Ничего. Жена индейца принимает вас таким, какой вы есть. Если ты сам хочешь что-то сделать, это уж твоё дело. Она не вмешивается. А ты не лезь в её дела.
      Вы, может быть, и считаете, что она слишком много работает на кукурузном поле или перегружает себя рукоделием или бисерным шитьём. Но это уж её дело.
      - Завтра я уезжаю в Янктон. Вы все были очень добры ко мне, и я вам очень признателен. Но мне хотелось бы взять с собой кое-что: семена коричневых бобов, которые я ел в похлебке, и семена тыквы.
      - Хорошо. Завтра утром они будут у вас в вигваме.
      Хобарт вернулся в Янктон и стал искать способ попасть в резервацию индейцев Блэкфут в Монтане. В конце концов он попал туда, но почти ничего нового не узнал, кроме как о лошадях. Это был прежде всего край лошадей. У индейцев было гораздо больше лошадей, чем требовалось. Хобарт однажды видел, как индейская семья ехала в гости к родственникам. Шесть членов семьи восседали на разномастных лошадях, а за ними следовало ещё по крайней мере около тридцати лошадей и жеребят.
      Овса для лошадей у них не было. И не было никаких признаков того, что они заготовляют сено. И всё же эти лошади были в хорошем состоянии.
      Хобарт посетил индейское агентство и нашёл управляющего, человека с природным научным складом ума.
      - Здесь мелкотравный край, - сказал агент. - Амелкая трава в три раза питательней, на единицу веса, чем высокие травы на востоке. У лошади желудок небольшой и там недостаточно места для высоких трав, чтобы ей хватало на поддержание сил. Поэтому на востоке приходится давать лошадям зерно. У коров же желудок в три раза больше, и поэтому они в состоянии прокормиться на высокой траве.
      Хобарту пришла в голову такая мысль. Более половины его участка занимали мелкотравные земли. Почему бы ему не выращивать лошадей?
      - Мне хотелось бы посетить один из конезаводов, - сказал Хобарт. Можно?
      - Пожалуйста. У меня сейчас под рукой нет ничего подходящего. Здесь в конюшне только две хорошие лошади. А в пяти милях отсюда есть как раз такой лагерь, какой вам нужен.
      - До чего же хорошая верховая лошадь! - воскликнул Хобарт, когда они двинулись в путь. - Это индейская лошадь?
      - Да. Жеребец. Индейцы не холостят своих лошадей. Они пускают их в табун, и пусть природа сама разбирается. Поэтому тут так много лошадей.
      - А разве они не рвутся, завидев кобылу?
      - Нет. Они просто ржут, как свистят мальчишки, увидев девочку.
      - Они, наверное, страшно дерутся из-за кобыл?
      - Да нет. Иногда дерутся, но не из-за кобыл. Они дерутся потому, что им не нравится другой конь, или его повадки. Вы, цивилизованные люди, ничего не знаете о настоящих, свободных лошадях. Вы держите жеребцов на привязи всю взрослую жизнь. И если ему удаётся убежать, он подымает шум и гам, как сбежавший заключённый. А вы считаете, что это в характере жеребца. Кроме того вы выращиваете их ради веса, формы, походки, цвета и всего прочего, кроме разумения. Природа же выращивает их и для здорового тела, и для разумения тоже.
      Посмотрите на наших лошадей. Они постоянно за нами следят. Они понимают, что мы больше заняты разговором, чем дорогой. Поэтому они не спешат. Теперь мы прекратим разговор и будем смотреть на дорогу вперёд, как если бы нам хотелось попасть туда поскорее. Видите, они убыстрили шаг.
      Когда они подъезжали к индейскому лагерю, к ним приблизился табун в тридцать-сорок голов.
      - Какие прекрасные кони! - воскликнул Хобарт. - Мне так хочется, чтобы у меня на усадьбе было несколько таких. У меня есть сто акров холмистой земли с мелкой травой.
      - Этого достаточно для десяти-пятнадцати. Отчего не купить несколько и не отправить их туда? Они обойдутся вам в двадцать пять долларов за голову, и в Омаху их можно переправить за сотню долларов.
      - Отлично! Мне надо двух кобыл и молодого жеребца.
      - Хотите купить прямо сейчас? Деньги с собой?
      - Да.
      Агент сделал знак индейцу, стоявшему у вигвама. Индеец вскочил на неосёдланную лошадь и поехал к нам навстречу. Агент сказал ему что-то по-индейски. Тот кивнул.
      - Выбирайте себе лошадей.
      - Вот эту кобылу, и вот эту. И вот этого темно-коричневого жеребца.
      - Первая кобыла и жеребец выбраны удачно. А вот второй кобыле уже лет семь-восемь. Выбирайте другую. Вот эту видите?
      - Отлично. А они приучены к верховой езде?
      - Индейских лошадей не приучивают. С ними надо подружиться, понять их и дать им понять вас. А затем на них можно ездить верхом. Вот так вот.
      Хобарт достал 175 долларов из бумажника.
      - Вы оформите мне всё это?
      - Да, конечно. Когда вы хотите их получить?
      - Через месяц.
      Агент сказал что-то индейцу, который съездил к вигваму и тут же вернулся с мотком бечёвки. Он обвязал бечёвкой шею этих трёх лошадей.
      - Это вовсе не обязательно, - сказал агент. - Он и так прекрасно запомнил, которых вы купили. Но он думает, что белый человек любит метку.
      Хобарт отправился к себе на усадьбу. Не было толку продолжать свои изыскания, так как он уже знал, как будет жить немногим, и как добыть это немногое.
      У него был железнодорожный билет до Су-Сити в штате Айова, где он пересядет на другой поезд, пересечёт Миссури и поедет дальше на юг. Поезда переправлялись через реку на пароме, и когда Хобарт осведомился о времени отправления, ему сказали, что у парома забарахлил мотор, и ему придётся подождать поезда пару дней. Он отправился в гостиницу "Колумбия хаус" у реки, в новое блестящее здание, в вестибюле которого толпились коммивояжеры. Когда Хобарт подошёл к ним, они обменивались рассказами о странных людях со всей Европы, которые заводят себе усадьбы в этих краях. Самым необычным из них был один швед, который выбрал себе гористую местность за двадцать миль отсюда, где-то среди оврагов. Он построил себе глинобитный дом с такой же крышей, на которой подсолнухи качались на ветру. Он жил полностью натуральным хозяйством, ничего не покупая и ничего не продавая.
      - Где он живёт, этот странный швед? - спросил Хобарт.
      - У слияния ручьёв Манассис и Шилоу. Да уж на конной станции вам кто-нибудь обязательно покажет. Хобарт и не надеялся научиться чему-нибудь у шведа, но у него было два свободных дня. Он пошёл по улице и вскоре нашёл конную станцию.
      Да, они знают об этом шведе. Доехать туда можно часа за три на бричке, и это будет стоить ему три доллара.
      Как выяснилось, у шведа был не один, а целых три глинобитных дома. И к тому же он построил себе ещё один, более претенциозный. Он установил мощные столбы, соединённые восьмидюймовыми поперечинами, чтобы выдержали островерхие стропила, скреплённые трехдюймовыми жердями. Швед собирался делать соломенную крышу.
      Хобарт знал, что так обычно делали в европейских странах, но в Америке такого никто не видел. Швед стоял у своей постройки рядом с кучей соломы, стебли которой были футов шесть длиной; он скручивал их в жгуты, которые пойдут на кровлю.
      - Здравствуйте, - сказал Хобарт.
      Швед изучающе посмотрел на него.
      - Здра.
      - Я слыхал, что у вас саманный дом, и хотел бы его посмотреть.
      Нет. Дом глинобитный. - Швед поднялся и дал знак Хобарту следовать за ним мимо новой постройки. Там была огромная куча саманов, нарезанных квадратами со стороной в фут и толщиной в шесть дюймов. Швед объяснил процесс постройки стен и крыши на две трети по-шведски и на одну треть по-английски, и речь его звучала как-то по особому певуче. Да сгодится любой язык, если видишь, о чём идёт речь.
      Хобарт прикинул, что на то, чтобы нарезать самана на стены и крышу уйдёт один день, день на то, чтобы сложить стены, два дня - напилить и установить столбы для крыши и один день, чтобы выложить саман пирамидой на крыше. Всего пять дней.
      Придётся купить лесоматериалов на косяки для дверей и окон, и ещё надо будет купить дверь и две рамы, которые нужно навесить на петли.
      Это будет стоить десять долларов. Итак, за пять дней работы и десять долларов у него будет дом, прохладный летом и тёплый зимой. Было только одно неудобство, состоявшее в том, что стены садились. Швед построил дом высотой в восемь футов изнутри. А теперь, три года спустя, дом сел до шести футов, и швед уже задевал головой за балки потолка. И поэтому он теперь собирается сделать соломенную крышу, опирающуюся на столбы, так что садиться она не будет. Стены всё же будут садиться, но он нарастит их новыми слоями самана.
      Как он живёт? На маисовом хлебе и каше из собственной кукурузы, намолотой на ручной мельнице, на копчёной ветчине, которую приходится покупать, на молоке от собственной коровы, мёде из ульев, овощах, растущих в кукурузе, а зимой ещё капуста и турнепс. На ветчину и одежду у него уходит около двадцати долларов. Из одежды он купил себе лишь красное фланелевое нижнее бельё с начёсом, зимой надевает его по две-три пары и ему не нужно пальто. Рабочие ботинки стоят доллар пара, и их ему вполне хватает на лето, и он ещё смастерил себе деревянные башмаки с верхом из кожи от старых сапог - очень тепло и удобно.
      Двадцать долларов - где он их берёт? В течение двадцати дней он работает у соседей на уборке урожая и сенокосе. Хобарт прикинул, что швед работает ещё двадцать дней на себя на кукурузном поле и заготовке сена для коровы. Пусть даже тридцать дней. А чем же он занимается остальные триста дней в году? Швед отвёл его в дом, открыл крышку большого сундука и достал пачку толстых журналов.
      "Демон из сатанинского ущелья", "Убийство на сенокосе", "Месть полукровки". Они стоят по двенадцать центов, десять штук на доллар. Он читает медленно, так что две пачки по двенадцать штук ему хватает на год. Швед также достал книгу в переплёте, Библию на шведском языке.
      - Исключительно ценная книга, ей-богу.
      По пути обратно в Су-Сити на душе у Хобарта было исключительно легко. То, что делает швед, может сделать и он. И сможет посвятить триста дней в году своим занятиям. И ему не придётся слишком уж ограничивать себя, ведь он всё-таки подкопил деньжат, работая раньше, чтобы как-то скрасить свою жизнь при натуральном ведении хозяйства.
      Однажды Хобарт стоял у своего дома с соломенной крышей, наблюдая как собирается гроза. Огромные, тяжёлые черные облака медленно ворочались вокруг под раскаты далёкого грома. Наверное, где-то неподалёку был смерч, но смерчи не попадали в эту узкую долину.
      По дороге галопом скакал всадник. Он свернул в проулок к усадьбе, подъехал к ней и спешился.
      Всадник оказался наездницей в мужском платье. Хобарт знал, кто это такая. Хильда Кингсли, известный на всю округу трудный подросток.
      - Вы не приютите моего бедного коня и меня? Сейчас пойдёт дождь. Ливень.
      - Пожалуйста. - Она прежде всего позаботилась о лошади, и это ему понравилось. К тому же у неё было миленькое личико под мужской соломенной шляпой, а какому мужчине это может не понравиться? Он взял коня за уздечку и повёл его в глинобитный сарай. Хильда пошла за ним.
      - Какой хороший сарай, - сказала она. - Здесь ему будет хорошо. Я сниму узду и седло. Так ему будет удобнее.
      - Может я расседлаю?
      - Ну нет, мой конь любит, когда я это делаю сама.
      Пока они шли к дому, Хобарт припомнил, что он слышал о Хильде. Когда ей было двенадцать, она одела на себя костюм брата, из которого тот вырос. Это ей понравилось, и она больше не стала носить платья. Мать уговаривала и ругала её, но всё бесполезно. Мать тогда велела ей прятаться, когда приходили соседи, но она не стала. Семье пришлось с этим смириться.
      Когда ей было двенадцать, это можно было как-то терпеть, а теперь ей было уже восемнадцать, но она по-прежнему начисто отвергала юбки. И она отправлялась в штанах куда ей только заблагорассудится. Отец сдуру подарил ей маленькую вороную кобылу. Она присвоила себе седло брата и ездила верхом по всей округе.
      В те целомудренные времена девушка в штанах верхом на лошади лишь немногим отличалась от леди Годивы. Воспитанные молодые люди, встречаясь с ней верхом на лошади, решительно отворачивались. Она же бесстыдно дразнила их.
      До отшельника Хобарта каким-то образом всё-таки дошла одна история о Хильде Кингсли. Любезный и скромный Вилли Блэйк однажды верхом на лошади встретил грозную Хильду на своём вороном коне. Вилли решительно отвернулся, но Хильда развернула коня и подъехала к нему вплотную.
      - Посмотри-ка на этот холм, Вилли. Говорят, кануки собираются утащить его в Канаду.
      Вилли с каменным лицом уставился на холм.
      - А, понимаю. Ты разглядываешь вон того зайца на гребне? Он самец? Он какой-то дурной. Да так и должно быть.
      - Вилли, а что это за жуткий шрам у тебя на затылке? Ты, наверное, подрался и сбежал?
      Какой порядочный молодой фермер когда-либо видел свой затылок?
      Рука Вилли машинально поднялась к воображаемому шраму. Хильда рассмеялась. Вилли обернулся и обругал её. Она засмеялась ещё громче и ускакала прочь.
      Но Хильда не всегда была так агрессивна. Иногда, в воскресенье вечером, когда она проезжала на своём вороном по сельской дороге, три-четыре молодых человека вдруг вскакивали на своих тяжеловесных рабочих коней и, гомоня, неуклюже бросались за ней. Кавалькада с рёвом проносилась мимо ферм, где томные разодетые дочки сидели в гостиных за вышивкой и вязаньем, а молодые люди в это время что-то кричали Хильде и шумно хохотали. Они так и не могли догнать её, но скромные дамы с отчаянием бросали рукоделие.
      Всё это, о чём так долго писалось, промелькнуло в мыслях у Хобарта за десять секунд, пока они шли с Хильдой к дому. Она была такая маленькая, такая доверчивая - как может она быть трудным подростком?
      - Видите вон тех бедных лошадок на холме? - спросила она. - Они и не знают, что сейчас будет страшная гроза.
      - Они знают об этом, и это им нравится. Дождь будет им приятным прохладным душем и к тому же разгонит мух.
      - А разве они не боятся грома и молнии?
      - Нет, они знают, что гром - это безобидный шум. И они знают, что молния никогда не убивает лошадей. Тем более в чистом поле. Коровы бегут к деревьям, и их убивает молнией. А лошадей - нет.
      - А зачем им надо взбираться на такую кручу?
      - Потому что там растёт мелкая трава, которая очень питательна. Лошадь изобрели в мелкотравном крае. Вы когда-нибудь слышали об Эгиппе?
      - Нет, а кто это такой?
      - Это небольшое животное, жившее когда-то в мелкотравным крае Монтаны. Все лошади, ослы, куланы и зебры - его потомки. Они все стремятся уйти в мелкотравные края, если только могут.
      - Это всё ваши лошади?
      - Да. Им по два года, есть годовалые и жеребята.
      - А зачем вам столько лошадей?
      - Да ради них самих. Здесь растёт мелкая трава, которая больше никому не нужна.
      Я просто выпускаю лошадей на волю и получаю жеребят. Пусть будет всё, как в природе. Разве не так?
      Они подошли к дому. Хильда посмотрела на крышу.
      - Что это за кровля? Похоже на крыши в книжках с картинками. Крыши в деревнях на старой родине.
      - Это соломенная крыша.
      - Не слыхала, чтобы в Америке были соломенные крыши. Они часто бывают?
      - Нет. Я знаю ещё только одну. Но вот уже начинается крупный дождь. Пойдёмте в дом.
      Хильда с интересом осмотрела интерьер. Комната была размером футов двадцать на шестнадцать, и не было никакого потолка, отделявшего помещение от крыши.
      - Я вся дрожу, - сказала она. - Почему это у вас тут в доме так прохладно? На улице такая жара, несмотря на грозу. Это что, от глинобитных стен и соломенной крыши?
      - Отчасти, - ответил Хобарт. - Вот видите отверстие у конька? Прохладный ночной воздух проникает в него и вытесняет тёплый. Когда же воздух на улице нагревается, холодный уже не может выйти наружу. И если не выпускать холодный воздух через окно или дверь, то в доме весь день будет прохладно.
      Хобарт зажёг лампу.
      - А что у вас за пол такой? - спросила Хильда. - На ощупь как-будто каменный, но не такой уж жёсткий.
      - Это моё изобретение. Камешки в терракоте.
      - Что-что?
      - Сначала я сделал хорошую подушку из гравия, песка и цемента. Затем положил слой голубой глины и выложил всё это отборными камешками с реки, красными, желтыми, зелёными, синими, одни из них почти белые, другие почти черные. Я их вбил в глину, и затем развёл здесь большой костёр, который и превратил глину в терракоту. Хорошо ведь?
      - Да я таких красивых полов никогда и не видела.
      Дождь с шумом застучал по крыше. В комнате возник лёгкий туман.
      - Вначале, пока крыша сухая, внутрь попадает немного влаги. Вот вам клеёнка, если хотите, накройтесь.
      - Спасибо.
      Ну вот, видите, больше не течёт. В солому я вплёл тростник. Он впитывает влагу как губка и разбухает. Таким образом крыша становится влагонепроницаемой.
      Хильда обошла комнату. - А что это у вас здесь на стене под клеёнкой?
      - Книги.
      - Можно посмотреть? - Она подняла клеёнку и взяла одну книгу. Поднесла её к свету. - А на каком она языке?
      - На греческом.
      - Мне всегда хотелось выучиться греческому. Вы меня научите?
      - С удовольствием.
      - Нет, правда?
      - Да как же можно? Ваши родители и на порог не пустят такого бродягу и дикаря, как меня здесь называют.
      - Ну тогда я буду приходить к вам.
      - Нет, не годится, пойдут разговоры.
      - Ну и пусть. Мне наплевать. Да и вам тоже наплевать.
      - В таком случае согласен.
      - Я всё равно буду учить греческий. И вы меня ему научите.
      - Возможно.
      - Нет, наверняка. - Хильда взяла толстую кипу бумаг и раскрыла её. А это что?
      - Это рукопись книги, над которой я работаю.
      Она полистала их.
      - Вот так-так. У вас, наверное, не хватает бумаги. Вы исписали все поля и даже между строк.
      - Я всё редактирую её.
      - Эту страницу нельзя больше редактировать. Сюда нельзя больше вписать ни слова.
      - Да, я знаю. Мне придётся переписать и начать редактировать снова.
      - Не надо вам заниматься перепиской. Пусть вам кто-нибудь перепишет её. Кто-то с чётким округлым девичьим школьным почерком.
      Хобарт глянул ей на руки. Они были маленькие, без ямочек, и не миленькие, а мускулистые и красивые, На него нашла тень неловкости.
      - Дождь кончился, - сказала Хильда. - И я проголодалась. Вы пригласите меня перекусить?
      - Да у меня всё тут по-холостяцки.
      - И из чего же оно состоит?
      - Жареная ветчина. Мамалыга вместо хлеба, сушёные початки кукурузы. Зелень.
      Может быть, салат из артишоков. На сладкое - пчелиные соты.
      - Звучит великолепно. Можно я поем с вами?
      - Если угодно.
      - Вы жарите ветчину на этой плите?
      - Нет, от этого в доме стало бы жарко. я готовлю в глинобитной кухне.
      - Можно посмотреть?
      - Конечно.
      - Они пошли в глинобитный дом рядом с домом с соломенной крышей.
      - О, да вы уже готовите обед.
      - Нет, это на ужин. Надо сходить в кладовку за продуктами.
      - Кладовку?
      - Да, следующий глинобитный домик.
      - Вот это да, столько продуктов! Два больших окорока, да ещё и третий, который вы режете. Целая связка коричневых полосок, копчёная говядина? А что это у вас в этих белых мешках?
      - Сушёная кукуруза. Я вырезаю зародыши в молоке и высушиваю на солнце.
      - Сладкая кукуруза?
      - Нет, полевая кукуруза. Кто ест варёную кукурузу каждый день, терпеть не может сладкой кукурузы. Это - как подслащенный суп из устриц. У полевой же кукурузы есть извечный вкус настоящей еды.
      - Может быть и мне понравится.
      Хобарт опять почувствовал какую-то тень неловкости.
      - А что у вас здесь в коричневом мешке?
      - Сушёная тыква. А в этом мешке - черные бобы. Индейская тыква и индейские бобы.
      Я достал семена у индейцев сиу.
      - Да вы и сами в некотором роде индеец, как у нас говорят. А что это такое? - Она взяла какую-то трубку толщиной с морковку.
      - Иерусалимские артишоки. - Хобарт очистил конец стебля.
      - Попробуйте. Я обычно ем их сырыми, нарезанными с французской подливкой.
      Она откусила кусочек и сосредоточенно пожевала.
      - Хорошо. Немного похоже на смолу. Откуда они берутся?
      - Это род подсолнечника. Ужасный сорняк на кукурузном поле. Пытаюсь полоть, но по весне при пахоте у меня набирается его несколько корзин. Индейцы варят их как картошку. Но они гораздо лучше картошки и намного плодовитей.
      - А почему же мы тогда все не выращиваем их?
      - Потому что у нас не хватает ума поучиться у индейцев.
      - А это зелёное?
      - Это зелень, что я собрал утром. Маш-салат.
      - И не слыхала о таком.
      - Это в общем-то сорняк. Но лучше всякой садовой зелени. А позднее буду есть амарант. Гораздо вкуснее шпината. А в конце лета и всю осень я ем портулак.
      Французы выращивают его на огороде, мы же скармливаем его свиньям.
      - Вы настоящий индеец. Пойдёмте готовить обед. Вы жарьте ветчину, а я приготовлю на салат артишоки. Что будет на третье?
      - Есть мёд в сотах. Я только что достал его из улья. Будет свежий липовый мёд.
      - Бедные пчёлки. Они умрут с голоду.
      - Нет. Они построят другие соты. Они производят гораздо больше мёда, чем им нужно самим. Прошлой осенью я набрал пятьдесят фунтов. Гораздо больше, чем можно съесть.
      - Знаете, что Джордж III сказал о жареном гусе: "Слишком много одному, но маловато на двоих".
      Снова на Хобарта наплыла тень неловкости.
      Обед был готов, и они пошли в дом с соломенной крышей обедать. Хильда ела с аппетитом. - Никогда не едала такого обеда. А теперь я хочу ещё посмотреть ваше хозяйство. Что это за глинобитный домик с другой стороны дома?