Доктора новой формации надрывались, устраивая прекрасные кабинеты, снимая отличные дома, покупая коляски и упряжки дорогих лошадей с заплетёнными хвостами. Если им удавалосьобзавестисьбогатойклиентурой,торасходы оправдывались, и у них было всё в порядке. Но для отца Хобарта больной был больным, независимо от того, в состоянии ли он заплатить или нет. Он ухаживал за ними и при тогдашних скудных ресурсах. Если у пациента было воспаление кишечника, то ему суждено было умереть. А д-р Элберн давал ему обезболивающее, чтобы тот меньше страдал. Если женщины боролись и боролись, чтобы принести жизнь в этот мир, но ничего не получалось, то ребёнка можно было вырезать из чрева, и он будет жить, но при этом придётся умереть матери. На такие операции д-р Элберн шёл как на казнь, но он всё-таки делал их. Медицинская практика была ужасной. Но доктор был верен Гиппократу, и хорошие доктора, такие как отец Хобарта, выполняли свой долг. Но с одним аспектом своей работы он справлялся неважно. Он терпеть не мог предъявлять счета. У него их был полный ящик, и когда его добрая жена, мать Хобарта, говорила: "Мука кончилась, сахар - весь, кофе нет, ветчина и бекон все вышли, в доме ничего не осталось, кроме овсяной крупы", - д-р Элберн хватал пачку счетов и говорил сыну: " Хобарт, разошли, эти счета. Но сообщи им, что, если уж им очень туго, то пусть отдадут только часть из того, что должны".
      Хобарт любил и даже обожал отца и мать, которая относилась к нужде спокойно.
      "Non paribus passis", - не всё равными шагами, - как говаривал Вергилий. Ведь ей надо было думать о будущем сына. И доктор неохотно брал из верхнего ящика пачку счетов и рассылал их. На большинство он не получал ответа. Но некоторые хотя бы частично откликались, и этих денег хватило, чтобы послать Хобарта в колледж.
      Это был небольшой колледж, преподаватели которого обучались во времена благородной нужды, ещё до гражданской войны. Хобарту больше всего нравился профессор латыни и греческого. Родившись ещё в 1799 , он получил образование в колледже Уильяма и Мэри до 1820-х годов.. Для него латынь и греческий были религией и страстью, охватившей его на всю жизнь. Когда Хобарт познакомился с ним, это был милый старичок семидесяти шести лет. Следовать с ним за Вергилием в потусторонний мир, плыть с Одиссеем по синему хмельному морю, идти с Ксенофонтом по иссушенным диким равнинам Месопотамии для Хобарта было наслаждением.
      Профессор свободно принимал студентов у себя дома. Это был самый маленький домик во всём городе, в нём была крохотная гостиная, а дрова для печки доставали бывшие ученики, так как на дрова у профессора никогда не хватало средств. И вот там-то он читал Горация своим студентам, временами прерываясь и предупреждая учеников о сниженном уровне морали у Горация и Катулла. Однако он любил латынь, с моралью или без неё, и передавал свою любовь без особо серьёзных оговорок.
      Его добрая жена не вынесла такой скудной жизни и умерла. Но осталась дочь лет сорока, которая готовила профессору на завтрак тосты и яичницу. Она была очень милой и первой открыла грудь Хобарта для любви, простой страстной любви. Но она была слишком стара.
      Иногда на таких встречах профессор откладывал в сторону Вергилия и Феокрита и комментировал современную жизнь. В те времена местные газеты много писали о Боссе Твиде. А профессор комментировал:
      Quid non mortalia pectoria cogis Auri sacra fames?
      (О, на что только ты не толкаешь Алчные души людей, проклятая золота жажда?)
      А затем продолжал: "Как говорит Гораций: "Пусть пшеничные поля Алжира дадут тебе горы зерна, в пузе твоём его не уместится больше, чем в моём".
      Хобарт Элберн закончил колледж с отличием. Его старый милый профессор заявил, что Хобарт - лучший из латинистов, когда-либо заканчивавших колледж, и настоятельно рекомендовал назначить его преподавателем. Совет милостиво избрал его и положил ему такое жалованье, на которое он мог снять хорошую комнату, питаться в приличном пансионе, и у него ещё оставались деньги на прачечную и костюм. Ужимая свои расходы, Хобарт ещё умудрялся расходовать двадцать долларов на книги.
      Хобарт вступал в карьеру с нуждой. Однако это не оттолкнуло его. Все преподаватели, врачи и даже юристы жили очень скромно все три первые четверти века. Они гордились своим скромным достатком - костюмы надо было носить пять лет, платья их жён и дочерей переделывались по нескольку раз, дешёвое мясо ели в меру, пережаривая его по нескольку раз. Нужда была ценой, которую эти люди платили за жизнь в лучшем обществе. Все это признавали и уважали их за это.
      Но теперь была середина семидесятых годов, и мир стал меняться. Деньги стали обладать собственной ценностью в качестве реальной пробы достоинства. Кучи денег, надо было только руку протянуть. Деньги можно было заработать честно и не очень, они афишировались богатыми постройками, модной одеждой, дворецкими и горничными, дорогой едой и винами. Самый тупой однокашник Хобарта ездил в блестящей коляске, запружённой норовистыми рысаками, хвосты которых были заплетены.
      Аскетизм уже вышел из моды, и Хобарт знал об этом. А что не выходило из моды - так это образование. Forma mentis aeterna - ум в его истинном виде вечен.
      Конечно же, зарплата у него будет расти. В контракте у него в действительности были предусмотрены ежегодные надбавки. Но стоимость жизни, даже аскетической, росла быстрей.
      Он очень много читал по латыни и гречески. Как различны были по духу эти языки!
      Римляне усердно изучали греческий, и всё же не понимали его до конца. Тонкий ум Лукреция не мог полностью понять греческих мастеров, не могла его постигнуть неутомимая учёность Цицерона. Может быть, различный характер этих языков приводил к таким различиям в образе мышления? А может коллективный разум и язык развиваются вместе? Хобарт строил планы изучения этого явления по многим языкам, по нескольким историческим периодам. Ради этого стоило жить аскетически.
      Хобарту было двадцать три года, и он сильно любил дочь юриста, который мчался как комета по орбите прочь от аскетизма. К счастью, Хобарт сохранил своё чувство глубоко в сердце, так как не смел пригласить эту прекрасную девушку разделить с ним скромные крохи аскетизма. Сократ сумел жениться так, что жена разделила с ним бедность. Но гречанки выходили замуж раз и навсегда и ждали от жизни только худшего.
      Холостячество - совершенно ясно - было ценой образованности. Хобарт был готов уплатить её. И всё же в двадцать три года мечты о доме с милой женой и детишками преследуют молодых людей с хорошим здоровьем, а Хобарт был здоров как бык.
      Конечно, на чистую науку не проживёшь, даже весьма аскетически. Но на жизнь можно было заработать преподаванием, и Хобарт с радостью жаждал учить молодые умы, которые блистали бы духом открытия. Он помнил счастливую улыбку на лице старого профессора, когда студент, отвечая урок, проявлял настоящую страсть к поэзии, которой хотел овладеть. Хобарту пришлось вести курс Вергилия и Горация.
      Он считал, что ему повезло, когда удалось отделаться от Цезаря и Цицерона.
      Но в умах студентов произошла перемена. Им нужно было получить зачёт и сдать экзамен, чтобы получить диплом, который обеспечит им приличную работу. Не то, чтобы латынь имела какое-либо отношение к бизнесу, но работодатели вспоминали прежние времена и готовы были закрыть глаза на первоначальную некомпетентность выпускника колледжа.
      Если Хобарт отвлекался от упражнений и отмечал чрезвычайно зримое впечатление от сравнений Вергилия или же величайшее мастерство Горация, когда тот умудрялся втиснуть латынь в рамки греческой лирической поэзии, лица его учеников становились безучастными. Эти пассажи не имели отношения к сдаче итоговых экзаменов.
      По вечерам в субботу он принимал студентов у себя дома. Некоторые приходили всегда, главным образом те, у кого с успеваемостью было неважно. Один из его лучших учеников, который никогда не приходил на эти встречи, однажды злорадно сообщил ему, что в классе бытует поговорка: "Лучше уж сдать предмет, ублажая преподавателя, чем корпя ночами".
      Может быть, неспособность пробудить интерес студентов к латинской поэзии вызвана его неопытностью как преподавателя? Он проделал тщательный анализ своей методики и составил планы её улучшения на следующий год. Но в успеваемости студентов не произошло существенных изменений.
      В конце второго года Хобарт подал заявление об отставке. Председатель совета сделал вид, что огорчён, но Хобарт знал, что тот уже присмотрел себе нового выпускника из Гарварда. Образование, полученное в Гарварде, звучало бы лучше для попечительского совета, чем домашний продукт. Хобарт расстался с председателем с удивительно трогательным неискренним сожалением.
      Почему вдруг Хобарт кинулся в Калифорнию, он и сам толком объяснить не мог. Он никого там не знал, даже никого из тех, кто там бывал. И вот в один прекрасный прохладный день в июне он оказался в Сан-Франциско. Однажды, когда Хобарт шёл по улице, у него вдруг сердце забилось чаще. В торопливой походке людей на тротуарах, в их задорных выражениях, в высоких тонах их речи было нечто такое, что вселяло в него уверенность в светлое будущее, независимо от того, какого цвета было ускользающее настоящее. Он взял газету и просмотрел страницы с объявлениями о найме на работу. Секретарь - 50 долларов в неделю, продавец - 75, бухгалтер - 100. Ясно, что Калифорния всё ещё была золотым штатом.
      Ему нужно было найти работу, а какая у него специальность? Да никакой. Тогда попробуем любую. Как-то он проходил мимо магазина готового платья. Там висело объявление: "Требуется продавец". Он зашёл. В глубине комнаты за столом сидел полный пожилой мужчина. Хобарт смело направился к нему.
      - Прошу прощения, сэр, вы, случаем, не хозяин?
      - Да, я здесь босс.
      - У вас тут объявление "требуется продавец". Я прошу взять меня.
      Босс критически осмотрел его. - А у вас есть какой-либо опыт в торговле?
      - Никакого.
      - А чем вы занимались раньше?
      - Преподавал в колледже латынь.
      - А почему вы думаете, что сможете продавать одежду?
      - Откуда мне знать, что не могу, коль не пробовал? Я отношу сомнения в свою пользу, хотя вы, конечно, думаете иначе.
      - И у вас хватает смелости обращаться к занятому человеку вовсе ни с чем?
      - Да, я до сих пор ещё никуда не обращался по этому поводу. Я знаю, что меня отфутболят первые девять раз, но я получу своё на десятый. Вот я и пришёл к вам первому, чтобы посмотреть, как это делается.
      - Я бы уважил тебя, но у меня болят ноги. Ты ведь приехал с востока, это видно по твоему говору.
      - Да, я с востока, но скоро научусь по-калифорнийски.
      - Не делай этого, если собираешься торговать в магазине одежды высокого класса.
      У нас тут свой говор, но клиенты считают, что восточный выговор - это класс.
      Пусть это звучит несколько жёстко, но и ты, видимо не простак. И это хорошо.
      Наш клиент не любит размазню. Он снова посмотрел на Хобарта. У тебя хорошее сложение, не слишком высок, но и не коротышка. Не слишком толст, но и не тощ.
      Осанка прямая, но и не жердь. Ты, возможно, занимался спортом. Осторожен, но не робок. Пожалуй, тебя можно испробовать. Мы, калифорнийцы, любим рисковать. Ну заходи завтра в девять. Беру тебя с испытательным сроком.
      У Хобарта не было ни малейшей надежды на успех. Но он сказал себе: "Я теперь калифорниец, а калифорнийцы любят рисковать". Он почистил себе пёрышки, насколько это было возможно, и отправился в магазин.
      - Походи вокруг и посмотри товар, пока никого нет. И вот тебе несколько принципиальных советов. Во-первых, надо заставить клиента израсходовать больше того, на что он рассчитывает. Если он рассчитывает потратить пятьдесят долларов, вынуди его израсходовать семьдесят пять. Он будет хвастать дорогой вещью, которую приобрёл у тебя, и этим привлечёт к нам новых клиентов. Вот так. Как тебя зовут?
      - Хобарт Элберн.
      - Ну, Хобарт, пораскинь умом. Вот тебе клиент. Здравствуйте, г-н Бэррет. Чем можем быть вам полезны? Я поручу вас моему новому продавцу, г-ну Элберну. Не наседайте на него, он раньше работал в магазине, где цены снижают. Это плохо как для дела, так и для качества.
      Покупатель протянул Хобарту свою жирную руку.
      - Мне нужен костюм для повседневной носки. Что-нибудь такое на каждый день.
      - Понятно, - сказал Хобарт. - Нечто неброское, но хорошее и прочное. Ведь мы живём будничной жизнью, и имеем право на хорошую одежду. Какой предпочитаете цвет?
      - А что вы посоветуете?
      Хобарт проследил за взглядом клиента. Тот остановился на сером и затем, поблуждав, опять вернулся к серому.
      - Полагаю, что сероватый цвет вам подойдёт, мне кажется, вам нравятся черные вязаные галстуки. Странно, как в жизни черное сочетается с серым. Черный галстук к вязаной рубашке, черный плетёный ремешок к часам, фирменные туфли. Да, буднично, да, но со вкусом.
      - Вот примерно это я и имел в виду. Давайте посмотрим.
      Хобарт принёс кипу ткани с полки. - Отлично. Сколько будет стоить такой костюм?
      Хобарт глянул на хозяина, который поднял указательный палец и изобразил два кружочка большим и средним пальцем.
      - Сто двадцать пять долларов. Но позвольте вам заметить, у нас есть товар получше, такого же цвета, но неподражаемой английской ткани. Как они это делают, нам так и не удалось выяснить, хотя наши производители очень стараются изготовить нечто подобное. Давайте я вам покажу.
      Он принёс другой рулон той же самой ткани.
      - Вы только пощупайте. Вы когда-нибудь видели что-либо подобное? Я, пожалуй, уступлю вам её за ту же цену. Хозяин, понятно, подымет вой, но это уж моё дело.
      - Беру! Сейчас выпишу чек - боже мой, я забыл, как пишется фамилия босса.
      Я вам дам его визитку. - Ловко выкрутился, так как Хобарт вовсе не знал имени хозяина. - Джон Рокфорд.
      Клиент ушёл. Хозяин вылез из кресла и обнял Хобарта.
      - Ну, молодец, ты просто находка. Считай себя продавцом.
      - Позвольте спросить, а какая зарплата?
      - Двадцать пять в неделю.
      Хобарт посмотрел ему в глаза. - У меня есть товар получше.
      - Что? Ах да, понимаю. Только не возьму в толк, это что - смышленость или дерзость?
      - Дерзость - это суть смышлёности.
      - Ну, парень, ты даёшь. Я не смог бы долго удерживать тебя на двадцати пяти, так что начнём с пятидесяти. - Эй, Милдред, -позвал он кассиршу, выпиши чек на пятьдесят долларов Хобарту Элберну, это его зарплата за первую неделю. Но тебе, Хобарт, придётся приодеться для такой работы.
      - Да, пожалуй. Но, скажите, как можно купить стодолларовый костюм на пятидесятидолларовую зарплату и жить при этом так, как подобает вашему приказчику?
      Босс призадумался. - Ты всё-таки экипируешься для фирмы, а не сам по себе. Ты представляешь часть нашего рекламного дела. Мы оденем тебя за счет предприятия.
      Милдред, позови-ка главного закройщика. А, вы уже здесь, г-н Браун. Сделайте-ка нашему новому сотруднику, г-ну Элберну, костюм за счёт фирмы. Я хочу, чтобы это был такой костюм, которым бы гордились клиенты, обслуживаемые им.
      - Итак, я впрягся в торговлю одеждой, - сказал себе Хобарт. Но он был доволен собой. Ему устроили трудный экзамен, а он его выдержал.
      Одно только омрачало ему радость. Милдред, кассирше, он явно не понравился. Они встретились взглядом, когда она вручала ему чек, и в глазах её промелькнул стальной холодок. А она, несомненно, имела большое влияние на г-на Рокфорда. Он был стар и одинок, а она была чрезвычайно привлекательна. Хобарт, пожалуй, и не видал таких красавиц в своей жизни. В её манерах не было и следа кокетства. Она может быть опасной.
      Через неделю удачной работы Хобарт почувствовал, что Милдред немного смягчилась.
      Он пригласил её пообедать с ним в "Золотом орле". Расходы будут, правда, большие, но разочек можно и пострадать.
      - Я тут новичок, - сказал он, - может вы меня просветите?
      - Да, пожалуй, - согласилась она, но тут же добавила, что г-н Рокфорд просил её позаботиться о нём. Они уселись в нише ресторана. Милдред дала ему некоторое время осмотреться. Взгляд у неё был ни дружелюбен, ни враждебен.
      - Знаешь, почему ты так понравился боссу? Вовсе не потому, что оказался прекрасным торговцем. Ты грабишь клиентов в два раза больше хозяина, а клиентам это нравится. Ну, конечно, и он этому рад. Как это ты так ловко научился делу?
      - У меня был однокашник, который работал в магазине мужской одежды в Нью-Йорке.
      Я походил к нему недельку и понаблюдал, как он обдирает клиентов. Всё показалось просто.
      - Да, у тебя хорошо выходит. Но боссу ты приглянулся вовсе не поэтому. Всё из-за твоей манеры разговаривать, и потому, что ты был преподавателем латыни.
      - Ассистентом.
      - Всё равно. Если бы ты пришёл устраиваться, когда за прилавком была я, то ты бы через полминуты вылетел вон. А господин Рокфорд до сих пор сожалеет, что ему не довелось учиться в колледже. Ему так хотелось бы пощеголять латынью среди знати.
      Он часто пользуется одним латинским выражением: "Caveat emptor", котороепо его словам означает: "Клиент должен быть осмотрительным". Когда ты появился у нас, он сказал, что надо сделать плакат с такой надписью и вывесить его в магазине.
      - У меня складывается репутация разбойника с большой дороги.
      - Наши покупатели тоже не очень-то честно заработали свои денежки. Они получали их на городских контрактах и махинациях, на обвесах и обсчётах. Так что грабить грабителя не грех.
      Что верно, то верно. Хобарт не чувствовал за собой вины, но и не очень-то гордился своими подвигами.
      Прошёл месяц, а звезда Хобарта поднималась всё выше. Милдред вручила ему чек на зарплату: сто долларов. И не было никаких признаков того, что ей не нравится его продвижение. Напротив, в глазах у неё сквозило удовлетворение.
      - Это ты подбила сделать мне повышение.
      Она не стала ни признавать, ни отрицать этого. Но теперь он уже понял, что Милдред делала с г-ном Рокфордом всё, что хотела. Он был старым одиноким человеком, жена у него давно умерла, а детей не было. И его исключительно хорошенькая и компетентная секретарша заняла у него в сердце место дочери.
      - Я не могу тебя сейчас отблагодарить должным образом, так как вон уже маячит покупатель. Но ты ведь позволишь пригласить тебя пообедать со мной?
      - Да.
      Они сидели в нише "Золотого орла".
      - Какой всё-таки прекрасный хозяин г-н Рокфорд, - сказал Хобарт.
      - Да. Жаль только что он не честолюбив. В прошлом году он посылал меня в Англию посмотреть, что носят мужчины, особенно лорды. И мне пришлось также поехать в Шотландию, так как в Калифорнии полно шотландцев. У них там было что-то вроде карнавала, и все мужчины носили юбки. Вот такие коротенькие порточки, и вот такие короткие гольфы, так что их большие красные колени торчали на морозе. С чего бы это у мужчин такие уродливые колени?
      Потому что женщины забрали себе все запасы красивых коленок. И прячут их при этом, как скупердяи.
      Милдред нахмурилась, затем продолжила: " Мне подумалось, что с этими юбками можно будет кое-что сделать. Знаешь, любой, в ком есть хоть капля шотландской крови вплоть до двенадцатого колена, будет покупать их. В субботу по вечерам они будут тучами ходить по тропкам горы Тамалпэ или продираться сквозь кустарник, раздирая в кровь свои ужасные колени. Мы войдём с тобой в долю и построим на вершине горы роскошный ресторан, будем подавать там почти сырые бифштексы и то, что они называют по своему уискибо, но мне кажется, просто виски. И они почувствуют себя чуть ли не внуками шотландского короля Брюса. Для того, чтобы начать такое дело, надо иметь 20 тысяч долларов. Г-н Рокфорд всё это прекрасно понимает, но спустил всё на тормозах. Он просто не честолюбив.
      - А какое у него состояние?
      - Что-то около четверти миллиона.
      - Может быть, ему хватает.
      - Никогда не хватает, если можно заполучить больше. Коль у тебя есть четверть миллиона, то можно сделать и миллион, надо только заняться этим.
      - А затем делать десять миллионов, если только заняться?
      - Да, можно.
      Когда они расставались у дверей Милдред, она как бы невзначай заметила: "Чикагцы всегда целуют девушек после второго свидания. Но ты-то ведь с востока".
      Хобарт поцеловал её. Это было приятно. Он поцеловал ещё раз.
      - Только раз, а не дважды.
      - Я всегда всё делаю не так. Извини. Я начну сначала. - Он поцеловал её ещё раз.
      Она нахмурилась, а затем улыбнулась.
      - Ну ты герой, Хобарт. Может быть, даже чересчур.
      Прошёл год. Хобарт всё успешней обдирал покупателей, но интерес к этой игре у него уже прошёл. Он всё больше и больше тосковал по чистой атмосфере науки.
      - Пойдём сегодня пообедаем, - как-то сказала Милдред. - Мне надо тебе кое-что сказать.
      Когда они уселись, Милдред стала внимательно, медленно и систематически рассматривать черты его лица и фигуры. Он почувствовал себя неловко.
      - Г-н Рокфорд склонен нас поженить. А я ответила: "Нет. Я за него не выйду, если вы не сделаете его своим компаньоном." Так вот, ты этого не знаешь, а ведь именно это он и хочет сделать.
      - Но, Милдред, как же мы можем пожениться? Что касается меня, так это не так важно. Но ты же ведь ни капельки меня не любишь.
      - Но мы же не дети. Только дураки влюбляются и женятся. Потом любовь проходит, и что же? Они, возможно, осёдланы визжащими отпрысками, которые удерживают их вместе, хоть они сами и грызутся между собой. Мы же взрослые люди. Мы точно знаем, что делаем сейчас и что будем делать потом. Мы образуем это дело и добудем миллион. Разве не так?
      - А как насчёт визжащего отпрыска?
      - Нет уж увольте. Это не для меня.
      У её дверей Хобарт поцеловал её ещё раз и постарался, чтобы его "Спокойной ночи"
      прозвучало искренне. Ему это не удалось, но он знал, что и она этого не ожидала.
      Он был глубоко неудовлетворён собой. Вот ему представилась возможность взять в жёны такую красавицу, каких он ещё не встречал. И вместе с ней золотой шанс заполучить наследство. Любой другой парень в его возрасте был бы безумно счастлив.
      Но в его формировании чего-то не хватало, или ему так казалось. Он был не очень человечен.
      Одну за другой он снимал с полки книги. Катулл. Открыл книгу и наткнулся взглядом на знакомые строки:
      То, что женщина глаголет своему милому, Записано ветром и водой текущей.
      Но нет. То, что сказала Милдред своему не слишком пылкому любимому, должно быть трижды запечатлено aes triplex, трижды в бронзе.
      Он упаковал свои пожитки. Не очень-то много: чемодан с одеждой, коробка книг. На следующий день утром он пошёл домой к г-ну Рокфорду.
      Он сообщилему, что к его глубокому сожалению ему придётся уехать. У него очень больна мать. Она уже старая, и он боится, что болезнь у неё серьёзная. Она вправе ожидать, чтобы он был с ней в такое время.
      Отчасти это было так. Она действительно болела и хотела, чтобы он вернулся домой. Но более, чем отчасти, это было не так. Болезнь её была не так уж серьёзна, и ей предстояло прожить ещё много лет. А он и вовсе не собирался ехать доимой. Но разве нет места полуправде или даже неправде, если вы порываете человеческие отношения насовсем?
      Г-н Рокфорд мужественно воспринял эту новость. - Мальчик мой, мы будем очень скучать по тебе. Но мать у человека только одна, и её нельзя оставлять умирать одну. Но ты ведь вернешься, у меня есть кой-какие планы в отношении тебя, но они могут и подождать.
      Но совсем по-другому восприняла сообщение об отъезде Милдред. Он и представить себе не мог, что человек может быть так яростен в гневе. Он знал, что женщина, чьей любовью пренебрегли, может быть ужасной. Женщина же, чьей амбицией пренебрегли, может быть в три раза ужасней.
      - Ну и уезжай! Видеть тебя больше не хочу. Хорони своих мёртвых, и сдохни сам вместе с ней. Дурак ты! Невозможный дурак!
      Через два часа он уже сидел в поезде с билетом до Седро-Уули. Почему именно в этот город, о котором он никогда не слыхал? Это был самый северный город в стране, но всё же в пределах Соединённых Штатов.
      Седро-Уули был совсем новый городок. Даже на главной улице телеге приходилось петлять, чтобы объехать огромные пни. Это был чисто мужской город, в котором не было даже признаков присутствия женщин. Хобарт прошёл мимо ряда домов, наспех построенных из необтёсанных брёвен.
      Можно ли жить в таком месте? Хобарт посчитал, что сможет, но сумеет ли он найти себе там работу? Прямо перед ним здание с высоким фронтоном закрывало собой улицу. "Лесозаготовительная компания северного Вашингтона". Сквозь открытую дверь Хобарт заглянул внутрь. Худощавый молодой человек за столом разговаривал с загорелым, с бакенбардами, мужчиной в сапогах. Увидев Хобарта, они прервали разговор и уставились на него.
      - Не найдётся ли в лесозаготовительной компании работы для человека, который никогда в жизни не держал топора?
      Человек с бакенбардами передвинул жевательный табак из-за одной щеки за другую и задумчиво сплюнул.
      - Конторское дело знаешь?
      - Да.
      - Нам нужен счетовод в десятом лагере. Дикие места. Ты сможешь жить в глубине леса за сотню миль от жилья, где нет ни женщин, ни девушек?
      - Да, смогу.
      - Меня зовут Д.Д.Скрэгз, я начальник лагеря. Кличут меня просто Д.Д. А тебя...?
      - Я Хобарт Элберн.
      - Тот, кто работает у нас, должен видеть всё, но держать язык за зубами.
      - Годится.
      Последний работавший у нас счетовод был реформатором. Никак не мог ужиться с нами. Сетовал, что мы едим ножами.
      Хобарт рассмеялся. - Да ешьте хоть пальцами, коль вам так нравится.
      Д.Д. долго оценивающе разглядывал его и снова сплюнул.
      - На вид ты немного мягковат, но, как говорит мой бригадир-датчанин: "По виду жабы нельзя определить, как далеко она прыгает". Испытаем тебя. Пятьдесят долларов в неделю, но бывает и навар, если не будешь мух ловить.
      - Навар?
      - Ну да. Его имеет всякий. Наш агент получает навар, заключая контракты на поставки. Мэр портового города имеет навар, разрешая нам складывать древесину на общественной земле. Агентство по найму получает навар, посылая нам рабсилу. Я получаю навар с тебя. Судьи получают навар, определяя при несчастном случае виновность самого пострадавшего.
      Хобарт засмеялся.
      - Не понимаю, как может получать навар счетовод.
      - Милый мой, где ты видал счета без исправлений? А тот, кто исправляет, имеет право на гонорар, не так ли?
      Д.Д., очевидно, был юмористом. Он понравился Хобарту.
      - Когда начинать?
      - Ты приехал не поезде? Сбегай на станцию и возьми свой чемодан. Поезд подойдёт из порта. Будет здесь около одиннадцати. Перекусим и сядем на него.
      Поезд состоял из одиннадцати платформ, паровоза и служебного вагона. Д.Д. и Хобарт устроились поудобнее после того, как поезд тронулся. Вскоре они затряслись по путям сквозь дремучие леса.
      - Далеко ли ехать?
      - Около сотни миль.
      - А зачем вам ехать за сто миль за древесиной, когда и здесь прекрасный лес?
      - А ты посмотри на эти деревья. Восемь футов толщиной, может даже десять или двенадцать. Что можно сделать с бревном такой толщины? Его же надо поднять на платформу для перевозки. Да и нет такой пилы, которой можно было бы его обработать. Кроме того, этим деревьям лет по четыреста, пятьсот. Волокна у них уже не те, что были когда-то. Там, где мы работаем, леса молодые, - ну, ста, может, ста пятидесяти лет. Два, три фута толщиной, прямые, как водопроводная труба, высотой в пятьдесят, шестьдесят футов, почти без веток. Вот это древесина.
      - Никогда не бывал на лесопилке.
      - А мы и не пилим. Мы занимаемся лесоповалом. Грузим брёвна на эти вот платформы и отвозим их в порт. Затем их скручивают цепями в громаднейшие плоты. А буксир тащит плоты через пролив и вниз по побережью Калифорнии. Приятная работа в хорошую погоду.
      - Ну а если шторм?
      - Тогда плот вовсю стремится утопить буксир. Надо кочегарить на всю катушку, иначе тут же пойдёшь ко дну. Нужен большой опыт. Может и ты когда-нибудь захочешь попробовать.
      - Да нет уж, спасибо, это не по мне.
      - Не по тебе, потому что ты не знаешь этого дела, и не по мне, потому что я знаю.
      Поезд прибыл в лагерь за полчаса до окончания работы. Вокруг звучала музыка неравномерно перестукивающихся сотен топоров. С невероятным треском падало дерево, затем другое, ещё одно. Визжали поперечные пилы, сопровождаемые взрывами ругани, когда упряжки из пяти мулов оттаскивали брёвна к дороге. Постепенно все эти звуки стали замирать. Рабочий деньзакончился.
      Д.Д. провёл Хобарта к палатке, где размещалось начальство. Неподалёку были другие большие палатки - для рабочих. У начальства была небольшая палатка, столовая, где Хобарт вскоре уплетал обед из жареной свинины и варёной картошки с большими мисками квашеной капусты и солёных огурцов. Еда Хобарту понравилась, а ещё больше понравился свежий ветерок из леса, доносивший острые запахи свежерубленой древесины.
      На следующий день в полдень в рабочей столовой раздался дикий рёв. Д.Д. пошёл узнать, в чём дело. Обратно он вернулся, тихо чертыхаясь.
      - Что случилось? - спросил Хобарт.
      - Подгорела фасоль. Проклятый повар. Наверное уснул.
      - Ну и что вы намерены с этим делать?
      - Ничего. Ничего с ними не станется, если поедят подгорелой фасоли. Не выбрасывать же её? Целый котёл.
      - Да, но если рабочим не понравится харч, они ведь сбегут?
      - Тут уж надо, чтобы очень допекло. Они могут уйти в любое время, как только захочется. Но тогда им придётся уходить пешком. Сто миль по лесу, а мы не даём им пользоваться при этом нашим поездом.
      "Принудительный труд," - подумал Хобарт. И это ему не понравилось.
      На следующий день он прогуливался по лагерю, чтобы нагулять аппетит к обеду. Из рабочей столовой опять раздался рёв. Двое рабочих вышли из палатки и подошли к нему.
      - Мистер, зайдите и посмотрите, чем нас кормят.
      За длинными столами рабочие сидели откинувшись назад, хмуро глядя на лежавшее в мисках мясо. Провожатый Хобарта подвёл его к столу, взял миску и показал её.