- Генри, - сказал он. - Твой табель наводит меня на мысль, что тебе не подходит жизнь образованного человека. Ты хорошо было начал, но на этом вроде бы всё и кончилось. Ну ладно, подождём табель за второе полугодие. Если он будет похож на этот, то тебе придётся бросить весь этот вздор со средней школой, закатать рукава и приняться за работу.
      Генри знал, что табель за второе полугодие будет ещё хуже. Учителя знали о том, какой размах приняло списывание, и создали целый штат инспекторов, которые должны были поймать любого, кто списывает. И Генри просто не мог наверстать во втором полугодии то, что пропустил в первом.
      Полный провал маячил перед ним и всей его шайкой. Остальные члены шайки со злорадством предвкушали - или по крайней мере делали вид - тот кризис, который им предстоит дома. У Генри же на душе не было ликования. Он не сможет посмотреть в глаза своим домочадцам. Они поймут, что он опозорил их, да так ведь оно и есть. Он опозорил себя. Он мог бы работать на огороде ничуть не хуже остальных, но позора пережить не мог.
      Ему ничего не оставалось, как уйти из дому. Он поедет на запад. У него было немного денег, которые ему удалось получить на разных работах, убегая с уроков.
      Этого будет достаточно на билет до Питтсбурга, города далеко на западе, судя по познаниям, почерпнутым из курса географии в начальной школе.
      Однажды утром он надел свой лучший костюм, набил карманы носовыми платками и ушёл из дому как будто бы в школу. Он не мог взять чемодана, это выдало бы его.
      Попрощался с матерью, а отец с братом в это время работали на огороде.
      Генри впервые путешествовал по железной дороге. На местном поезде ему придётся провести остаток дня и всю ночь, чтобы добраться до Питтсбурга. В светлое время суток Генри с удовольствием рассматривал пробегавшие мимо поля и леса. Ведь он и сам убегал. Но ночью было не так уж приятно. Ему не хватало привычной кровати и перины. Он иногда засыпал сидя на несколько минут, но грохот колёс останавливающегося поезда и снова стук при троганьи с места будил его, и он чувствовал себя несчастным. В такие минуты совесть набрасывается на человека как огромная хищная птица с чёрными крыльями. Каким же дураком он был, когда связался с этой дурацкой компанией! Опозорился. Потерял дом, милый, добрый дом, несмотря на сорняки.
      Да кончится ли когда-нибудь эта ночь? Она, наконец, прошла словно вечность.
      Питтсбург! Семь часов утра. Когда Генри спускался по ступеням вокзала на мрачную и негостеприимную улицу, он чувствовал себя разбитым и несчастным.
      Очень хотелось есть, ведь ужинать не пришлось. Впереди была вывеска "Ресторан Миллера". Сколько будет стоить отбивная? У него осталось только пятьдесят центов. Он протиснулся во вращающиеся двери и уселся на табуретку перед длинным столом. Засиженное мухами меню сулило ему отбивную с жареной картошкой, булочку и кофе за двадцать пять центов - половину его капитала.
      Хорошенькая молодая девушка, на его взгляд лет восемнадцати, приняла у него заказ. Она смело с любопытством посмотрела на него.
      - Ты здесь впервые, только что с поезда?
      - Да. Из Ньюарка. Ищу себе место.
      Девушка медленно оглядела его с головы до ног.
      - Нам вообще-то здесь нужен один работник, разносчик. Ты, может, и подойдёшь.
      Сходи через дорогу, постригись и побрейся. Они сделают это за четвертак, если скажешь, что тебя послала Мод. Я вижу у тебя есть четвертак. Наверное, последний.
      Генри кивнул.
      - Ну если ты получишь эту работу, - не говори "место" - то получишь бесплатный харч и три доллара в неделю. На это можно будет снять комнату, и ещё кое-что останется. Ну тогда беги. Приведи себя в порядок и приходи сразу назад. Босс придёт с минуты на минуту.
      Босс оказался плотным, свободным в манерах человеком средних лет.
      - Босс, - сказала Мод - У меня находка, новый разносчик, мы ведь искали разносчика. У него нет никакого опыта, но парнишка вроде бы шустрый.
      Босс приветливо улыбнулся Генри. - Что ж, если Мод говорит, что подойдёшь, то это меня устраивает. Научи его, Мод, всем премудростям дела и прибей его, если не усвоит. Как тебя зовут, паренёк?
      - Генри Сайр.
      - Между нами Хэнк. У нас нет времени на полные имена. Будешь получать три доллара по субботам в четыре часа, когда мы закрываемся на выходной. Мод, сбегай принеси Хэнку фартук. Скоро здесь начнётся столпотворение.
      И действительно вскоре собралась толпа, большинство рабочие в комбинезонах и синих рубахах, и все очень торопились. Мод порхала вокруг как птичка, Генри торопился изо всех сил, но на него всё равно покрикивали, как на ленивца. Иногда он проливал кофе в блюдце, и на него страшно орали. Мод тут же подбегала и успокаивала клиента добрым словом.
      Во второй половине дня Мод сказала: "Давай-ка сбегаем и присмотрим тебе комнату.
      Больше двух-трёх посетителей теперь не будет, за ними присмотрит повар. В доме у меня по соседству есть свободная комната. Это удобно. Мы работаем до десяти тридцати, а по улицам в это время девушкам ходить небезопасно. Ты сможешь провожать меня домой. Ты, вроде, крепыш, думаю, с двумя-тремя пьяницами справишься".
      Грудь у Генри вздулась.
      Мод поспешила с ним по широкой улице, свернула в боковую и после полудюжины кварталов свернула в булыжный переулок, оказавшийся тупиковым, по сторонам которого стояли высокие мрачные дома. Мод позвонила. Дверь открыла бледная старая женщина.
      - Вот человек ищет комнату. У вас есть свободная, давайте посмотрим.
      Старуха провела их по крутой лестнице затем по длинному коридору в комнату, тусклое окно которой выходило на замусоренный проход. Таких узких комнат Генри ещё не видывал, в ней была узенькая кровать, а матрас на ощупь был как доска.
      Там был также узкий кухонный стол, стул и умывальник с кувшином.
      - Два доллара с полтиной в неделю, - промямлила старуха.
      - Нет, - сказала Мод. - Вы давали объявление на два.
      - Но за первую неделю ему придётся уплатить вперёд.
      - Вот ещё! Он будет платить по субботам, когда получит получку. И заметьте, умывальник с трещиной. Дайте ему другой.
      - Другого нет.
      - Нет есть. Возьми у другого постояльца. И полотенце совсем изношено. Им можно только вытирать окна. Да, надо протереть окно и дать ему хорошее полотенце.
      Старуха пожевала губами, но ничего не сказала.
      - Ну хорошо. Он берёт эту комнату. Дайте ему ключ. Он придёт сюда около одиннадцати.
      Вечером Генри сопроводил Мод до дверей и, спотыкаясь, поднялся по лестнице в свою узенькую комнатку. Что за каморка! Да в Ньюарке за три доллара в месяц можно было снять гораздо лучшую комнату. Но ведь это же запад.
      И всё-таки он был весьма взволнован. У него есть работа и своя собственная комната, и всё это в первый же день.
      На следующий вечер он опять провожал Мод до дверей, и на следующий тоже. Когда они остановились у её двери, она небрежно бросила: "Каждый, кто провожает меня три раза, пытается меня поцеловать. И я даю ему пощёчину."
      Генри никогда в жизни и не пытался целовать девочек, разве что исключая детские игры. Очевидно, надо было попробовать. Он неуклюже коснулся губ Мод. Она намяла ему уши, но зато смачно поцеловала его сама.
      Домой он шёл как во сне. Вот она, любовь, которую они втайне так смело обсуждали и по незнанию осуждали. Шайка, фу!
      Дело было в субботу вечером. Это была уже третья суббота у Генри, и он чувствовал себя почти настоящим питтсбуржцем.
      Он получил зарплату ещё утром и во время обеда попросил Мод присмотреть за делом некоторое время, он хотел бы сходить и заплатить за жильё. Неуклюжий предлог, так как Мод знала, что платить надо только вечером. Но она не подала виду и не без причины.
      Накануне вечером по пути домой она рассказывала о чудесном водевиле, который шёл в городе. Ей страсть как хотелось посмотреть его, но билет стоил пятьдесят центов, и она не могла себе этого позволить. Всего пятьдесят центов, два билета на доллар, а у Генри как раз оставался доллар после уплаты за комнату. Не пойдёт ли она с ним на спектакль в следующую субботу?
      - О мой милый мальчик! - воскликнула она и дважды поцеловала его.
      Жизнь была прекрасна.
      В тот субботний вечер посетителей почти не было. Ещё час, и Генри будет свободен. Он посмотрел на стрелки часов. Они еле двигались. И вдруг на ступеньках перед дверью закусочной раздался деревянный стук, стук, стук. Вошёл человек, мужчина с одной нормальной ногой и отполированной дубовой деревяшкой вместо другой. На нём был льняной полосатый пиджак и поношенные твидовые штаны, одна штанина была отрезана у колена. У него было загорелое лицо, и голубые глаза постоянно промаргивали.
      - Просто чашечку кофе, - сказал он и задержал взгляд на Генри. - Ты похож на студента, - сказал он. - Ты святодуховец?
      - Что это такое?
      - Вот там на холме находится колледж, колледж Святого духа. Его студентов в городе называют святодуховцами. Они подрабатывают в этой забегаловке. Один из них работает с утра, другой - в обед, а третий вечером. Их здесь кормят, вот и вся зарплата. Сейчас каникулы, и все святодуховцы разъехались по домам. Боссу приходится нанимать разносчика на полную ставку на эти три месяца. Бедняга, ему так жалко расставаться с деньгами.
      - Но он не говорил, что эта работа только на три месяца. И Мод тоже не говорила.
      - Конечно, и не скажут. Ведь как заполучить работника, который крутился бы здесь как волчок, если будет знать, что работа временная. Это, наверное, Мод подцепила тебя. Она умница, и у неё большой опыт.
      - Ну да. Ей всего лишь восемнадцать лет.
      - Это она тебе так сказала?
      - Ну, не совсем. Но она спрашивала меня, когда мне исполнится восемнадцать. Я сказал, что в декабре. А она сказала, что у неё день рожденья в октябре, так что она старше меня.
      Клиент рассмеялся.
      - Да, она сказала правду. Только она не сказала, сколько ей будет. А я тебе скажу вот что. Лет пять назад в этой забегаловке была заварушка. Человека пырнули ножом. Мод вызывали в суд в качестве свидетеля. Ей пришлось сообщить свой возраст под присягой. Она сказала, больше двадцати одного года. Ты знаешь ведь, для суда этого достаточно. Но мы-то с тобой знаем, что если женщина утверждает, что ей больше двадцати одного, то ей по крайней мере двадцать пять.
      "Не верю я этому", - сказал сам себе Генри. Но если вы говорите себе, что этого не может быть, то это действительно так, хоть вам и противно в этом признаться.
      Его Мод, ей тридцать лет, может быть даже больше!
      Безжалостный клиент нарушил молчанье. - Полагаю, босс платит тебе три доллара в неделю. И наверное, Мод подыскала тебе комнату, за которую ты платишь два доллара в неделю старой карге. И ты наверняка тратишь третий доллар на билеты для себя и Мод. Так ведь всегда поступают разносчики, которых принимают на лето.
      Генри покраснел. Билеты у него в кармане кажется уже прожгли дыру в рубашке. Кто же он такой, что знает всё?
      Клиент как будто прочитал мысли Генри.
      - Ты задаёшь себе вопрос: "Кто же, черт возьми, это такой, кто знает так много неприятных вещей, которые нельзя слушать без отвращения?" Я Джейк, старина Джейк, для краткости. Джейкоб Бурбах, голландец из Пеннсильвании. Я родился в этом городе, и меня выбросили на улицу, когда я ещё ничего не помнил. Наверное, у меня были родители, но кто они такие, и что с ними стало, я не знаю. Когда я был в твоём возрасте, я работал за кормёжку и угол, так же как и ты. На работах без будущего, как у тебя. Я бросил эти глупости и занялся настоящим делом. Я стал кочевником.
      - Кочевником? Да вы совсем на них не похожи.
      - Вы на востоке не знаете, что такое кочевник. Вы нас путаете с бродягами. Но мы не бродяги. Мы не чураемся работы, и мы нужны стране.
      Послезавтра я уезжаю в Айову на уборку урожая. Вы на востоке представляете себе пшеничное поле как небольшие клочки пашни, которые фермер убирает серпом и косой, а жена с детишками вяжет снопы. В Айове же пшеничное поле может занимать тридцать, сорок или даже сто акров. Фермер косит его машиной, и нужна команда в шесть человек, чтобы успеть вязать снопы и укладывать их в стога. Где ему набрать такую бригаду? Среди кочевников.
      Или же железнодорожная компания собирается проложить дорогу по незаселённым районам на западе. Какой нормальный рабочий захочет поехать в прерию и месяцами жить в вагончике в отрыве от общества, где поблизости нет даже фермеров или скотоводов? Железнодорожной компании приходится полагаться на армию кочевников.
      Мы пожарная команда в жизни страны. Мы никому не нужны, когда чрезвычайные обстоятельства проходят. И тогда мы живём за счёт страны. На востоке нас зовут нищими. Но мы не такие. Мы просто просим выдать нам пищу. Мы имеем на это право.
      Но ведь трудно содержать целую армию кочевников. Они ездят по всей стране, кто-то находит хороший участок земли для усадьбы, кто-то находит какое-либо дельце, приходящее в упадок, потому что хозяин становится старым, некоторые находят работу с хорошим заработком - а не просто стол и кров.
      Так вот, послезавтра я еду в Айову, где начинается уборка пшеницы. Я проработаю там дней десять-двенадцать, пока не закончится уборка. Затем поеду в Миннесоту, где уборка начинается позже, а после этого в дальние края Ред-Ривер, может быть даже в Канаду. Поедешь со мной? Я гарантирую, что через полтора месяца у тебя в кармане будет долларов шестьдесят-семьдесят.
      - Да как же я? У меня ведь нет ни доллара за душой, а как я заплачу за проезд на поезде?
      - Мы не покупаем билетов. Ездим бесплатно на крышах товарных вагонов. Не очень-то быстро, но времени у нас хватает.
      - А железная дорога разрешает это?
      - Конечно. Не будет кочевников - не будет уборки пшеницы.
      Не будет пшеницы - нечего будет перевозить. Не будет перевозок - нет дивидендов, нет дивидендов - нечем платить.
      - Но ведь мне надо уведомить босса.
      - То есть Мод. На прощанье Мод ни с кем не целуется.
      Генри поморщился.
      - А комната. Я же не могу бросить её просто так. И надо забрать вещи.
      - У тебя всего-то там зубная щётка да расчёска. Пусть они останутся для Мод. Она всё равно их заполучит.
      - Мод?
      - Ну да. Она ведь владелица дома, где ты снимал комнату.
      И дома, в котором живёт сама. И к тому же она наполовину хозяйка закусочной.
      - Да как же, она говорила, что не может себе позволить купить билеты на спектакль.
      - Она умная девушка. Зачем платить наличными, когда можно вполне отделаться поцелуями.
      Это оказался самый страшный удар. Какого же дурака свалял он перед ней!
      - Я поеду с вами, если возьмёте.
      - Отлично! Долой фартук, бери свою шляпу. Ночевать будем в моём логове. Завтра запасёмся едой. А послезавтра, в десять тридцать вечера отходит наш поезд. И кстати, нас будет трое. Мой старый друг Блэки подойдёт завтра вечером. Когда ездишь таким образом, лучше ездить втроём.
      Логово находилось в огромном сарае в переулке рядом с главной улицей. Старина Джейк провёл Генри вверх по истёртым ступенькам в большое помещение, забитое связками сена. В конце прохода между вязанками была приставная лестница, круто поднимавшаяся к квадратному отверстию в чердаке. Пользуясь двумя руками и одной ногой, Джейк взобрался по лестнице с проворством белки. Генри последовал за ним, осторожно ощупывая перекладины.
      Там была большая комната с окном, опутанным паутиной и очень пыльным, выходящим во двор, дальний угол которого был завален поломанными старыми тележками. Крыша была черепичная, наклонная, высотой футов пятнадцать с одной стороны и футов пять - с другой. В центре комнаты была печка, заржавевшая железная труба которой торчала сквозь черепицы.
      Генри с изумлением посмотрел на неё.
      - Да разве можно топить в этом сарае, где внизу столько сена?
      - Нет. Я плачу пять долларов в год за эту комнату. Время от времени инспектор просовывает свой длинный нос через люк у лестницы. Я умащиваю его за доллар. В целом получается около десяти долларов в год. Но это тебе не такая комнатуха, как у Мод за два доллара в неделю. Видишь три койки, там, где крыша опускается совсем низко. Это ящики, набитые сеном, покрытые хорошей толстой попоной. Я сам подбирал сено, мягкая отава тимофеевки. Не то что та миленькая мягкая досочка, за которую ты платил Мод два доллара в неделю.
      Мод, Мод. Да оставит ли он её в покое? Может переменить разговор.
      - Вы говорили Блэки. Кто он такой?
      - Ну, Блэки - это соль земли. Он тебе понравится. Его зовут Синсир, но я видел, как по-старинному это пишется Сент-Сир. Из французских канадцев, наверное. Это экономнейший человек, ты таких не видел. Он скорее будет есть ость, чем заплатит пять центов за буханку хлеба.
      Видишь ли, у Блэки есть молоденькая дочь, Долорес, чудная девочка лет пятнадцати-шестнадцати. Матери у неё нет, её воспитывает одна добрейшая женщина, вдова, у которой большая ферма неподалёку от Фестории в штате Огайо. Её мать не захотела выходить замуж и, когда родилась Долорес, она бросила её на Блэки, а сама уехала к своим родным в Новую Англию. Блэки отнёс девочку к этой добрейшей даме и попросил её не дать девочке умереть. Он обещал посылать ей пятьдесят долларов в год. Она ему ответила, что посылать ничего не надо, она и так позаботится о Долорес. Но Блэки всегда посылал ей эти пятьдесят долларов. А теперь Долорес уже выросла и становится девушкой. Блэки хочет собрать ей пятьсот долларов. Он считает, что если у неё будут собственные пятьсот долларов, то может быть, молодые люди не будут так уж обращать внимание на то, что она подкидыш. Сейчас у него есть уже больше двухсот долларов, и мы получим за уборку урожая долларов шестьдесят-семьдесят. Через пару лет он надеется набрать пять сотен.
      - Не понимаю, - сказал Генри. - Блэки хотел жениться на её матери, а та не захотела. И оставила ему ребёнка.
      - Ты не будешь удивляться, когда познакомишься с Блэки. Ради него женщина может потерять голову. Она родом из старой пуританской семьи. У них считается позором сочетаться браком с канадцами французского происхождения. Блэки очень религиозен, но считает, что все религии одинаково хороши. Старые же пуритане уверены, что такие мысли ещё хуже, чем безбожничество. Добрая дама говорит, что если бы нам были известны все обстоятельства, то мы не стали бы винить ни Блэки, ни мать. А то, что говорит эта дама, меня устраивает. Блэки сейчас неважно себя чувствует, и я беспокоюсь за него. Я присматриваю за ним, как могу, но нельзя сделать всего, когда у тебя нет ноги. Так что видишь, я очень рад, что с нами едет такой шустрый паренёк, как ты, у которого крепкие ноги.
      Генри это понравилось. Он до сих пор как-то всё чувствовал себя никчёмным, а это очень неприятное чувство для такого молодого человека.
      - А эта девочка, - спросил он. - Что думает она об отце? Он ведь кочевник. Как она к этому относится?
      - Долорес не знает, что Блэки её отец. Он ужасно огорчился бы, если бы она об этом узнала. Но каждый год мы с Блэки ходим на эту ферму и делаем вид, что просим милостыню. Добрая дама приглашает нас на кухню перекусить и велит Долорес обслуживать нас. Она такая миленькая, красивая девочка. Я всё считаю её маленькой девочкой, а она сейчас уже девушка, ей, наверное, лет пятнадцать или шестнадцать.
      - А эта добрая дама, кто она?
      - Её зовут Катерин Периу. Но Блэки всегда зовёт её доброй дамой, ну и я тоже.
      Она с мужем - выходцы из старых французских родов, которые приехали сюда во времена французской революции. У них были деньжата, и они купили ферму. После смерти мужа она стала хозяйничать сама и превратила её в одену из лучших ферм в Огайо. Мать Долорес работала у неё служанкой, но добрая дама всегда говорила, что та - её компаньонка. Блэки появился у них как кочевник, помогать во время сенокоса и уборки урожая. Ну вот тут-то всё и началось. Добрая дама говорит, что никто ни в чём не виноват. Она хотела было дать Блэки постоянную работу, но он посчитал, что тогда Долорес может всё узнать.
      На рассвете Джейк стащил Генри с его удобного ложа.
      - Надо вставать, если хотим набрать продовольствия. А до деревни идти далеко. В городе ничего не получишь. Нет, не одевай свой трактирный костюм. Вот тебе тут прекрасная одежда.
      Комбинезон, когда-то темно-синий, а теперь сильно полинявший и ставший голубым, а на коленях были синие заплатки. Курточка или "блуза", тоже когда-то синего и бежевого цвета, а теперь равномерно ни то, ни сё, на локтях заплатки из коричневой материи. Тяжёлые рабочие ботинки, немного великоватые, и помятая фетровая шляпа.
      - А что будет с моим костюмом?
      - Я суну его в мой ящик, где не бывает моли. Он тебе не понадобится до тех пор, пока мы не вернёмся.
      - Когда?
      - Не знаю. Но мы должны вернуться, чтобы Блэки один раз в год глянул на Долорес.
      У Джейка уже был готов приличный завтрак. Они быстро умяли его и отправились по почти нескончаемой улице, которая в конце концов превратилась в грунтовую дорогу. Вскоре унылые пустые участки уступили место фермам. Джейк останавливался у каждой из них и профессионально осматривал дом. У четвёртых ворот он свернул и повёл Генри к чёрному ходу. Энергично постучал. Какая-то женщина с сердитым лицом открыла дверь.
      - Хозяюшка, - произнёс Джейк слабым голосом, пожалейте двух бедняг, у которых уже два дня во рту маковой росинки не было.
      Женщина осмотрела их с головы до ног, её гнев постепенно угасал.
      - Вы уж не серчайте на моего приятеля за то, что у него слишком много ног. Он ещё новичок. Вскоре ему придётся ездить под пассажирскими вагонами. Чуть задремлет - и тут же останется без ноги. Железная дорога его вылечит и выдаст ему такую же прекрасную деревяшку, как и у меня. И тогда милостыню будет собирать легко.
      - Старый негодяй. Да если бы у меня и было одно гнилое яйцо, я тебе его не дала бы. А ты, молодой негодяй. Не стыдно тебе шляться и попрошайничать, когда ты такой сильный и можешь работать? Да ты просто дитя, а связался с этим старым болваном. У тебя ведь ещё молоко на губах не обсохло.
      Генри покраснел. К тому же две крупных слезы скатились у него по щекам. Он смахнул их, но появились новые.
      Женщина сменила тон.
      - Мальчик, у меня был сын, которому сейчас было бы столько лет, сколько и тебе.
      Я дам тебе что-нибудь поесть.
      Она ушла в дом и вернулась с большим пакетом из оберточной бумаги, который она сунула Генри в руки, и снова ушла, захлопнув за собой дверь.
      Когда они отошли настолько, что дом скрылся из виду, Джейк и Генри уселись и осмотрели добычу.
      - Надо же. Три-четыре фунта варёной ветчины. И целый каравай хлеба. Да тут жратвы достаточно, чтобы всем троим добраться до Индианаполиса. Вот что наделали твои глаза на мокром месте, Хэнк. Если тебе удастся так же действовать и дальше, то мы в этой поездке будем жить на большой.
      Генри кисло воспринял такую похвалу. С первых же шагов в своей кочевой жизни он оказался просто сосунком. Нет, кочевничество не для него. Он вернётся назад с Джейком, возьмёт свой костюм и отправится на поиски работы.
      Но эта решимость улетучилась, когда они вернулись в своё логово, где выяснилось, что Блэки уже вернулся.
      Блэки пожал Генри руку и внимательно посмотрел на него. Генри не мог оторвать глаз от лица Блэки. Он никогда не видал такого лица. Оно походило на фотографию лица в художественном журнале, голову, которую недавно нашли при раскопках в Смирне. Возможно какого-то древнехристианского раба, как предполагали в журнале.
      На лице было выражение бесконечной тоски, но душа была всё-таки умиротворена.
      Вот такое выражение лица было у Блэки.
      Нет, он не сможет уйти от Блэки.
      На следующий день они поделили еду и скинули с плеч солдатские фляги. - В жаркий день на крыше вагона очень хочется пить, - говорил Джейк. Когда они переехали реку на пароме, был уже вечер. Они пошли в товарное депо, где было темно и путано, кругом сновали паровозы и бесцельно гудели, там и здесь перемещались фонари, со всех сторон доносились крики. Но Джейк знал дорогу.
      - А вот наш вагон, - сказал он, остановившись перед маячившей впереди тёмной массой. - Вот наша королевская лестница. - На углу вагона торчали металлические скобы. - Ну, пошёл вверх. Мы с Блэки следом.
      Крыша вагона возвышалась посредине и полого опускалась по краям. Джейк и Генри уселись верхом на гребне, а Блэки уверенно сел на склоне.
      - Вот здесь мы себе спокойненько посиживаем и размышляем о человечестве, - сказал Джейк. - Сиденье будет нам также и постелью. Мы проведём ночь, глядя вверх на славные звёзды.
      - Я обязательно соскользну, когда вагон дёрнется, если усну, - сказал Генри.
      Нет, не соскользнёшь. - Джейк вынул из кармана толстую бечёвку. Вот тебе, обвяжи себе грудь одним концом. А вторым обвяжусь я. Если начнёшь сползать, разбудишь меня и я вытащу тебя. Если сползать буду я, то меня подтянешь ты. Давай ложиться.
      - А как же Блэки?
      - А он уже крепко спит. Он уверен, что Бог не допустит, чтобы с ним что-нибудь случилось, пока он не соберёт пятьсот долларов для Долорес.
      Вскоре Джейк уснул. Генри очень устал, но спать на крыше вагона было невозможно.
      Иногда он засыпал, пока поезд пережидал на запасных путях пассажирский поезд, который проносился мимо с таким рёвом, что мог разбудить и мёртвого. Паровоз товарняка трогался с таким рывком, от которого, казалось, он должен был разлететься на куски.
      Утром стало получше. Джейк был счастлив, как жаворонок, а у Блэки было выражение глубочайшего удовлетворения. Они жевали ветчину с хлебом и запивали их водой из фляжки. Но вскоре стало нестерпимо жарко. Образовались тяжёлые облака, которые вскоре покрыли всё небо. Солнце проглядывало сквозь них зловещим жёлтым цветом.
      Поезд снова стоял на запасном пути. Проводник высунул голову над краем крыши вагона.
      - Эй вы, сливки общества! Начинается гроза, может быть с градом. Залезайте-ка лучше в вагон.
      Все трое с трудом спустились вниз и влезли в вагон. Он представлял собой просто ящик, освещённый висевшим под потолком фонарём. При его свете Генри рассмотрел фигуры дюжины бродяг.
      - Вот вам ящики, на которых вы, негодяи, можете сидеть, - такими сердечными словами встретили их присутствовавшие.
      Тусклый свет и зловещий вид бродяг - это было ещё небольшое зло. Главное же зло было в невыносимой вони. В этом вагоне раньше перевозили удобрения россыпью.
      Отец Генри покупал его тоннами длясвоегоогорода.Самымвонючим компонентом в смешанном удобрении было гуано, помёт морских птиц с островов у побережья Южной Америки. Для человеческого носа нет ничего вонючее на свете. Даже закоренелые бродяги задыхались от него.
      - Послушайте, ребята, нет ли у кого-нибудь табачку? Надо покурить, а то задохнёмся от этой вони.
      Нашлись кисеты с табаком и трубки, сделанные из кукурузных стеблей. И впервые в жизни Генри с удовольствием вдохнул табачный дым.
      Один из бродяг затянул песню об одном ужасном убийстве.
      Насколько Генри понял из повествования, когда-то был один проводник по прозвищу Долговязый Том, который подкарауливал бродяг на крышах вагонов и сталкивал их, когда поезд шёл быстро. Они ломали себе ноги и шеи. Один из бродяг спрятал под курткой бейсбольную биту, притворился спящим и, когда Долговязый Том подкрался к нему, вскочил и размозжил ему голову. Тело соскользнуло по мозгам и свалилось с вагона. Все бродяги подхватили припев:
      Пусть звенят адские колокола, Хоронят Долговязого Тома.
      Генри показалось, что прошла вечность, прежде чем поезд снова остановился на запасном пути. Проводник открыл дверь.
      - Гроза кончилась. Господа могут снова занять свои роскошные места на крыше.
      Ну кто бы мог себе представить, что сидеть верхом на скользкой крыше вагона представится блаженством? Да, это было блаженство после вонючей чёрной дыры вагона из-под удобрений. Свежий прохладный воздух, благоухающий от мокрых полей и лугов, был невыразимо приятен.
      Генри сидел лицом к Джейку, Блэки - позади Джейка, вид у него был исключительно безмятежен.
      - Джейк, эта ужасная песня. Что это, выдуманная история?
      - Нет, всё так и было, кроме того, что тело скользнуло на мозгах. Долговязому Тому раскроили череп, и он просто свалился с поезда. Долговязый Том считал своим долгом искоренять бродяг. Если на крыше было три-четыре человека, он их не трогал. Но если там был только один, он обязательно спихивал его. Я ведь говорил тебе, что в такие поездки лучше всего отправляться втроём. Я всегда так и делал, когда Долговязый Том был поблизости.
      - Ты знал его?
      - Конечно. Так вот, он скинул одного бродягу, когда поезд шёл по высокой эстакаде. Насмерть. Бродяги собрали в следующем городе свой собственный суд, признали Тома виновным в убийстве и подобрали палача. Всё остальное изложено в песне. Долговязого Тома не могли найти несколько дней. Он упал в заросли ядовитого плюща на большую кучу камней. Коллегия следователей так и не смогла решить, было ли это убийство или несчастный случай. Долговязый Том попивал и мог свалиться сам. Череп у него был расколот, но ведь это могло произойти и от удара о камни. Сыщики железной дороги прекрасно знали, как это случилось, но начальство не стало докапываться до сути. Долговязый Том был для него помехой со своей навязчивой идеей искоренить бродяг, которые были нужны железной дороге для уборки урожая. Оно его предупреждало, но у того уничтожение бродяг было единственной радостью в жизни.
      - Ну а сейчас таких поблизости нет?
      - Да нет, пожалуй. Но ведь ничего нельзя сказать наверняка. Если можно безнаказанно убивать людей, то всегда подвернется кто-нибудь, кто не устоит перед соблазном. Видишь ли, мы не вне закона, но всё-таки в какой-то степени за его рамками. Скажем, один бродяга убьёт другого. Убийцу могут даже и не преследовать. Следствие стоит графству денег, и в графстве начинают думать, а что нам с того, будет ли одним бродягой больше или меньше?
      Генри содрогнулся. Он вышел из чтущего законы мира. Если преступники иногда и скрывались, то это было не потому, что полиции и судам было всё равно. А здесь же он очутился в мире, где закон отворачивался, если что-нибудь случалось.