- Нет, Боджер, если ты имеешь женщину во время дождя, это еще не значит, что она не забеременеет.
      - Но мастер Траут клянется, что так оно и есть. Говорит - это самый верный способ не обрюхатить девушку.
      - Мастер Траут только потому никого не обрюхатил, что ни одна баба в здравом уме и близко к нему не подходит.
      - Так ведь он уже не в тех годах, Грифт.
      - Так вот, Боджер, есть только один способ уберечь женщину от беременности - и дождь тут ни при чем.
      - Что ж это за способ, Грифт?
      - Чтобы не обрюхатить женщину, главное - не ложиться с ней голышом.
      - Она, значит, не должна раздеваться догола?
      - Не она, дуралей, а ты. Оставь на себе рубашку, Боджер, и никогда не станешь нежеланным отцом.
      Грифт и Боджер обменялись многозначительными кивками.
      - Страшное дело случилось ночью на балу, Грифт.
      - Да уж, Боджер. Говорят, пожар вызвал настоящую панику - господа и дамы разбегались, точно крысы.
      - Утром я ходил туда поглядеть, Грифт. Вся задняя стена обгорела.
      - Ума не приложу, Боджер, из-за чего возник этот пожар.
      - Королева объявила, что это был несчастный случай, будто бы от упавших свечей.
      - Не так все просто, Боджер. Я говорил с одним из парней, разносивших напитки, он сказал: пол ушел из-под ног, и много народу повалилось, и кубки раскалились в руках. Что-то очень скверное стряслось там этой ночью, ты уж мне поверь.
      - Счастье еще, что погиб только один человек.
      - Ты ведь видел его, да? Можно его опознать?
      - Где там, Грифт, - бедняга обгорел как головешка... жуткая смерть.
      - Стало быть, никто так и не знает, кто погиб?
      - Нет, Грифт, и не хватились никого. Там на задах ошивался какой-то пьяный дворянчик - он говорит, что видел человека в черном, но никто ему особо не верит. Единственный ключ - это кинжал мертвеца, который валялся на полу рядом с телом. Клинок, конечно, оплавился, но, кроме него, и вовсе ничего не осталось - одежда вся сгорела дотла. Страшное зрелище, Грифт. В жизни не видел ничего ужаснее, чем этот обугленный труп.
      - И как же выглядит этот нож, Боджер?
      - Странно выглядит, Грифт. Столовым ножиком его не назовешь. Один лорд все удивлялся, зачем было брать такой нож на бал.
      - Много здесь происходит такого, что глаз не видит. Пусть королева говорит, что это несчастный случай, - я в гибели этого парня ничего случайного не вижу.
      Лорд Мейбор расхворался не на шутку - одышка мучила его всю ночь.
      К утру ему стало так худо, что послали за лекарями и священниками. Мейбор лежал, почти ничего не сознавая, и хватал ртом воздух. Он все время харкал кровью. Красная сыпь стала ярче, и кожа вздулась. Вокруг носа и рта образовались язвы, из которых сочились кровь и гной.
      Лекари не могли понять, что за хворь одолела лорда. Ни с чем подобным они еще не сталкивались. Они сразу же сошлись на том, что это не оспа и не водяная горячка. Казалось, будто гортань и легкие обожжены изнутри. Лекари мрачно качали головами, не питая большой надежды. Потом предложили накурить в комнатах ароматным дымом, чтобы изгнать из легких Мейбора вредные соки.
      Мейбор, который и без того задыхался, воспротивился курению и прогнал лекарей прочь. Тогда за него взялись священники, дабы миром и ладаном, святой водой и молитвами подготовить его к кончине.
      - Вон, проклятые попы, - я еще не умер! - Мейбор повалился на подушки, кашляя и едва дыша, однако вид священников, шмыгнувших прочь, как крысы, все же доставил ему удовольствие.
      Он спросил о сыновьях. Двое младших уехали на войну с хальками. Таков удел младших сыновей - либо они ищут славы в бою, либо утешения в религии. Мейбор радовался, что у него в роду нет попов.
      Кедрак же пришел, сморщив нос от скверного запаха. Увидев отца, он попытался скрыть охвативший его ужас, но это плохо ему удалось.
      - Что с вами, отец?
      Мейбор, увидев лицо сына, велел Крандлу принести зеркало. Кедрак отнял у слуги осколок и не дал его отцу. У Мейбора не было сил настаивать.
      - Отец, я только позавчера разговаривал с вами. Что случилось за это время?
      - Не знаю, сын, - хрипло проскрежетал Мейбор.
      - Уж не яд ли тому причиной?
      - Его милость за праздничным ужином ел и пил то же, что многие другие, а я не слышал, чтобы кто-то еще заболел, - сказал Крандл.
      Сын и слуга повернулись к больному, который зашелся в страшном приступе кашля. Когда кашель утих, простыни окрасились кровью.
      - Что говорят доктора? - спросил Крандла Кедрак.
      - Они не знают, чем страдает его милость. Посоветовали накурить здесь.
      - Накурить! Рехнулись они, что ли? Он и так еле дышит.
      В дверь тихо постучали, и вошла королева. Когда она увидела Мейбора, ее надменное лицо изменилось, и она застыла на месте.
      - Что это, оспа? - спросила она Кедрака.
      - Нет, ваше величество, - с поклоном ответил он. Королева, вздохнув с облегчением, подошла к постели. Видя удивленное лицо Кедрака, она объяснила:
      - Ваш отец должен был утром явиться ко мне. Не дождавшись его, я пришла к нему сама. Вижу, его сразил тяжелый недуг. Что с ним?
      Мейбор хотел сам ответить, но кашель помешал ему.
      - Доктора не знают, ваше величество, - сказал Кедрак, торопливо оправляя волосы и одежду.
      - Доктора! Все они дураки и чуть не залечили короля до смерти. Я пришлю к вам мою знахарку - она искусная травница, и если кто-то способен ему помочь, то это она. - Королева с состраданием посмотрела на Мейбора. Болезни для меня не диво, но эта мне неведома. Не далее как вчера я говорила с лордом Мейбором, и он был в добром здравии. Не пожар ли стал причиной болезни?
      - Нет, ваше величество, - почтительно вмешался Крандл. - Лорд Мейбор ушел с праздника еще до пожара.
      Королева легонько сжала руку Мейбора.
      - Сейчас я уйду, но я рада, что решила прийти. Тотчас же пришлю вам мою лекарку. Доброго вам дня. - Она кивнула Кедраку и вышла. В тот же миг Мейбор выхватил у сына осколок зеркала и дрожащей рукой поднес его к лицу. Увиденное вызвало у него припадок мучительного кашля.
      Кроп всю ночь не смыкал глаз, сидя у ложа Баралиса, который то приходил в себя, то вновь впадал в беспамятство.
      Когда первый свет проник в комнату, Баралис начал беспокойно метаться. Кроп, вскочив, увидел, что хозяин весь в поту и его бьет дрожь. Кроп пощупал лоб Баралиса - лоб был горяч. Кроп поспешил охладить его влажной тканью.
      Ожоги, покрывавшие лицо и руки больного, начинали рубцеваться, и во многих местах виднелись пузыри.
      Баралис стал бормотать слова, которых Кроп не понимал, и все никак не унимался, продолжая метаться в постели. Кроп испытывал страх, видя своего могущественного господина столь беспомощным. Кроме того, он боялся, что хозяин изнурит себя своими метаниями. Кроп пытался утихомирить его, осторожно прижимая к постели, укрывая простынями и тяжелыми одеялами.
      Надо, чтобы хозяин поспал спокойно, тогда его силы восстановятся. А он все не утихает - его снедает какая-то душевная смута, не дающая покоя телу. Кроп решил, что хозяину надо дать снотворного зелья, чтобы погрузить его в более мирный сон. Слуга отправился в библиотеку и стал рыться в многочисленных бутылях - он не раз видел, как Баралис принимал снотворное по ночам, когда сон не шел к нему. Вот эта бутылка, пожалуй, - у нее на пробке сова. Кроп любил сов.
      Он вернулся к ложу больного и своими большими неуклюжими руками влил немного лекарства между распухших губ Баралиса. Потом сел на свое место у изголовья и нащупал за пазухой свою коробочку. Кроп был счастлив, когда просто глядел на нее, - такая она была красивая, с крохотными морскими птицами на крышке. Кроп уселся поудобнее с коробочкой в руке, приготовясь просидеть около хозяина сколько будет нужно.
      Глава 12
      Таул стоял на палубе "Чудаков-рыбаков", глядя на темный сверкающий океан. До Ларна осталось два дня пути, и Таул не знал, что должен чувствовать по этому поводу: облегчение или страх.
      - Эй ты! - крикнул ему Карвер, вырвав из задумчивости. - Чего это тебе вчера вздумалось накормить нас сырой репой? У меня чуть кишки ночью не вылезли.
      - Это не от репы, Карвер, - заявил Файлер, подойдя к ним. - Это море наконец тебя доняло. Тому, кто родился в горах, ввек не стать настоящим моряком. Просто твоя истинная натура не сразу себя показала.
      - Я родился не в горах, а в предгорьях, - с негодованием возразил Карвер. - А в море стал выходить, когда еще и на ногах-то не стоял. И никакой морской болезни у меня сроду не бывало. Это вот его стряпня меня доконала - кишки прямо взбунтовались. Ты гляди, парень: еще одно крошево из репы с пастернаком - и ты за бортом.
      - Очень сожалею, что обед не пришелся тебе по вкусу, Карвер. Если кто-нибудь покажет мне, как растопить плиту, и принесет мне немного дровишек, я подам эту самую репу вареной.
      - Не желаю я больше видеть репу на борту этого судна. И вообще никогда в жизни - тогда я умер бы счастливым. Сготовь что-нибудь приличное.
      - Почему бы тебе тогда не наловить мне рыбы, Карвер? - Терпеть ее не могу.
      - Как это: ты плаваешь на судне под названием "Чудаки-рыбаки" и не выносишь рыбы? - веселился Файлер. - Твои предгорья, видать, были сильно высокие. В первый раз вижу моряка, который не ел бы рыбу.
      Карвер готовил уничтожающий ответ, но тут другой матрос крикнул Таулу:
      - Эй ты, тебя капитан зовет. Шевелись - он ждет у себя в каюте.
      - Всыплет он тебе сейчас за твою репу, - пробурчал Карвер вслед Таулу.
      Под палубой было очень тесно, а из-за низкого потолка Таул не мог выпрямиться во весь рост. Он постучал, получил позволение войти и оказался в крохотной темной каютке, уставленной книгами и освещенной тусклой масляной лампой.
      Капитан, неприветливо взглянув на Таула, велел ему сесть и разлил по кубкам ром.
      - Лучший ром в Обитаемых Землях, парень. Залпом его лучше не пить. Я не хочу держать ответ перед Стариком, если ты свалишься за борт.
      - Мне кажется, вам хорошо заплатили за этот рейс, капитан, - заметил Таул. - Вас никто не принуждал. Вы сами согласились идти на Ларн.
      Капитан, пропустив эти слова мимо ушей, отпил глоток и подержал ром во рту.
      - Главное, что отличает хороший ром, - это не крепость, а мягкость. Только хороший ром имеет мягкость и густоту, скрывающие его истинную силу. Вот попробуй.
      Таул сделал глоток, так и не поняв, слышал ли капитан его слова. Но ром мигом рассеял все его мысли. Непонятно, как капитан Квейн мог находить этот напиток мягким, - Таулу он обжег горло, как огонь. Капитан, видя это, улыбнулся.
      - Первый глоток всегда ошарашивает. Попробуй еще раз, да не спеши дай рому поплясать на языке.
      Таул сделал второй глоток, просмаковав напиток, и на сей раз действительно ощутил, что ром мягок и густ, точно мед позднего лета. Он согрел рот, глотку и желудок, разгладил морщины на лбу.
      - Ну вот, видишь. Однако не увлекайся - это крепкая штука. - Таул, вняв совету капитана, неохотно отставил кубок. - Ни один уважающий себя капитан не выйдет в море без четырех по меньшей мере бочонков рома на борту. Всем известно, что моряк может месяцами не видеть суши, неделями обходиться без свежей провизии, днями - без пресной воды, но попробуй урезать ему дневную порцию рома - и бунт на корабле обеспечен. - Глаза Квейна поблескивали в полумраке, и Таул не понимал, правду говорит капитан или шутит. Тот опять хлебнул рому и посмотрел на Таула изучающе. - Вот ты говоришь, что я пошел на Ларн по своей воле. Из этих твоих слов я заключаю, что ты не слишком хорошо знаешь Рорн. - Квейн подлил себе рому и продолжил: - В Рорне считаются с двумя людьми. О старом герцоге и его вельможах можно не вспоминать, и даже первый министр Гавельна ничего не значит. Истинной властью обладают только архиепископ и Старик. И лучше им не противоречить, если тебе жизнь дорога.
      Так вот, когда ко мне приходит человек Старика и по-хорошему просит меня сделать ходку на Ларн, я не могу ему отказать. Никаких угроз, заметь себе. Мне даже платят хорошие деньги, меня рекомендуют нужным людям. Но им, как и мне, известно, что отказать я не могу. Попробовал бы я нарушить планы Старика! Мое дело зависит от моей репутации, от того, что обо мне говорят. Если прознают, что я отказал Старику в услуге, мне лучше будет отплыть на закат и более не возвращаться. - Квейн допил свой ром и посмотрел Таулу прямо в глаза. Тот начал понимать, что судил об этом человеке неверно.
      - Право же, капитан, я не знал, в какое положение вы поставлены.
      - Пойми меня правильно, парень. Я не против плавания на Ларн. Мне доводилось водить свой корабль по куда более предательским и мелким водам, чем к Ларну. Но Ларн - это не просто опасные воды. Моя команда наслушалась о Ларне всякого - такие о нем ходят рассказы, что волосы дыбом встают. Не знаю, правда это или нет, - мне главное то, как эти россказни влияют на моих людей. Им всем не по себе, хотя никто в этом не сознается, а моряк, у которого душа не на месте, - никудышный моряк. Вот что меня беспокоит, парень, а не сам остров. - Квейн снова подлил себе рому.
      Таул начал слегка раскаиваться в том, что накормил команду сырой репой. Капитан, точно прочтя его мысли, сказал:
      - Да вели кому-нибудь растопить тебе плиту. Сырую репу я больше есть не стану. Пусть Файлер достанет тебе что-нибудь пристойное из трюма - скажи ему, что капитан наказал не скупиться. Я уверен, он единственный на борту, кто вчера ел нечто получше репы. - Квейн знаком пригласил Таула допить свой кубок. - Только не залпом. Ром надо смаковать, а не глушить.
      Мелли горько раскаивалась в том, что ушла из замка. Уж лучше бы она вышла замуж за принца Кайлока!
      После вчерашнего разбирательства судья завел ее в какую-то каморку и заявил, что должен ее обыскать. Мелли кипела от злости, пока его руки не спеша шарили по ее ногам и ягодицам. Ведь видно же, что она ничего там не прячет! Однако судья выполнял свой долг с большим тщанием, бормоча что-то о том, что Мелли, мол, могла запрятать оружие куда угодно.
      Убедившись, что оружия при Мелли нет, он снова вывел ее на улицу. Там, к удивлению Мелли, уже собралась куча народу. Эти люди, следуя за Мелли и судьей, принялись обзывать ее шлюхой и воровкой. Кто-то запустил в нее яйцом, еще кто-то - гнилой тыквой.
      Мелли, не в силах больше этого выносить, обратилась к судье:
      - Освободите меня. Я больше не позволю обходиться с собой как с преступницей. Я Меллиандра, дочь лорда Мейбора. - И Мелли гордо вскинула голову.
      - Уймись, глупая. Не усугубляй своей участи неразумной ложью. Ты обыкновенная потаскушка, уж я-то вижу. - И судья, больно заломив Мелли руку, повел ее дальше.
      Они вышли на городскую площадь, и толпа собралась вокруг них. Судья оглашал перечень провинностей Мелли:
      - Сия девица, именуемая Мелли из Темного Леса, повинна в грабеже, нанесении телесного ущерба, в торговле своим телом и обмане. Она приговаривается к двадцати ударам веревкой. Приговор будет приведен в исполнение завтра в два часа пополудни.
      Собравшиеся заухмылялись. Судья провел Мелли еще немного и вдруг, без всякого предупреждения, столкнул ее в глубокую яму.
      Упав, Мелли больно ушибла плечо и бок. Взглянув вверх, она увидела над краем ямы множество лиц - всех, похоже, только порадовало ее падение.
      - Так этой поганой воровке и надо!
      - Будет знать, как красть лошадей!
      - Хорошая порка как раз таким и нужна.
      - Узнает теперь, как в нашем городе обходятся с такими вот грязными шлюхами!
      Мелли была почти уверена, что последний голос принадлежит тетушке Грил. Удостовериться в этом ей помешал град гнилых овощей и тухлого мяса. Поначалу отбросы, несмотря на зловоние, были мягкими, но после кто-то принялся обстреливать Мелли репой. Кто бы он ни был, ему не составляло труда попадать в цель, и Мелли съежилась, прикрыв лицо руками.
      Это привело в восторг злобную толпу и лишь подогрело ее пыл. На голову Мелли вылили целый жбан кислого молока, за ним последовали яблоки-дички. Мелли ничего не могла поделать: она оказалась в ловушке. Низко опустив голову, она молилась о том, чтобы им не пришло в голову швыряться камнями.
      Но мало-помалу горожанам стала надоедать эта забава - а может, у них просто кончились снаряды, - и они начали расходиться, покричав напоследок "шлюха" и "воровка". Под конец кто-то швырнул в яму большую дыню. Она попала в ушибленное плечо, и Мелли сморщилась от боли.
      Посмотрев вверх, она увидела, что толпа разошлась. Слезы навернулись ей на глаза. Все тело ныло, и мысль о предстоящей порке ужасала ее. Все поверили тетушке Грил, а не ей, да еще от себя присочинили, будто она, Мелли, крадет лошадей и торгует своим телом.
      Она, как могла, почистилась, обобрав с себя склизкие капустные листья и мякоть гнилых плодов. Но уничтожить запах было не в ее силах.
      Яма, примерно в два раза выше рослого мужчины, была так тесна, что едва позволяла прилечь. Стены были каменные, а холодный пол - земляной. Судя по грудам овощей в разных стадиях разложения, пользовались ямой часто. Пошевелив плечом, Мелли почувствовала острую боль. Она свернулась в комочек и плакала, пока не уснула.
      Разбудили ее мужские голоса - пока она спала, настала ночь.
      - Эй, красотка, покажи-ка нам свои сиськи.
      - Дай поглядеть - не то пивом обольем.
      Мелли смотрела на них дикими глазами.
      - Ишь сучка - она небось это только за деньги делает.
      - Шлюха поганая! - И они вывернули ей на голову кувшин с элем. Сколько добра понапрасну извели.
      Мелли задрожала - эль промочил ее насквозь.
      Зрелище мокрой Мелли, как видно, позабавило мужчин, и они заржали. Один держал над ямой горящую свечу, и воск капал на голые руки Мелли. Но она молчала, опасаясь, что ее жалобы только продлят эту пытку. Вылив свой эль, они ушли, и Мелли вздохнула с облегчением.
      Она продрогла, ночь была холодная, а платье - стараниями тетушки Грил - очень открытое. На ней не было живого места: Репу и кислые яблоки кидали с жестокой меткостью, и Мелли вся покрылась синяками. Но больше всего донимало ее левое плечо. Мелли осторожно ощупала его - плечо опухло, но кость как будто осталась цела.
      С приходом ночи Мелли сделалось еще холоднее. Ее била дрожь. В конце концов ей удалось, скорчившись, забыться беспокойным сном.
      Утром она проснулась от того, что сверху на нее лилось что-то мерзкое. Над ямой стояла тетушка Грил с опустевшим ночным горшком.
      - Это еще не самое худшее, что случится с тобой сегодня, потаскушка неблагодарная! - С этими словами Грил удалилась.
      Все утро вновь собравшаяся толпа обзывала Мелли, швыряя в нее огрызки от своих завтраков.
      Она знала, что сегодня ее будут наказывать, и внутри у нее все дрожало от страха при мысли о веревке. Она не могла придумать ничего, чтобы избежать этого. Она уже сказала судье, кто она, но в ее теперешнем виде ее бы и родной отец не признал. Мелли вдруг очень захотелось, чтобы отец оказался рядом. Да, он ударил ее и хотел выдать замуж насильно - но он ее любил. Она была светом его очей. Он покупал ей все, чего ей хотелось, и радовался, видя, какая его дочка нарядная и красивая. Какое потрясение испытал бы он, увидев ее сегодня!
      Время шло очень медленно. Каждая минута тянулась бесконечно. Мелли мучила жажда - она уже сутки ничего не пила. А вот есть ей не хотелось: жуткая вонь гнилых овощей отбивала всякий аппетит.
      С возрастающим трепетом Мелли следила за движением солнца по небу. Близился полдень: скоро за ней придут и поведут наказывать.
      Джек думал о Мелли. Его тревожило, что солдаты, взявшие его в плен, скоро схватят и ее. Рано утром они проехали через какую-то деревушку, провожаемые враждебными взглядами поселян. Трафф спросил у одной женщины, не видела ли она девушку, идущую из леса на восток. Две серебряные монеты развязали женщине язык, и она поведала:
      - Да, проходила тут одна - чучело чучелом. Темноволосая, как ты говоришь, и в мешке. - Женщина прищурилась, соображая что к чему. - Я ее, бедняжку, еще пожалела и сказала: иди, мол, в Дувитт.
      - Когда это было?
      - Не помню, право, - четыре или пять дней назад.
      - Далеко ли до Дувитта?
      - К полудню доедете - вот так прямо, на восток. Ошибиться нельзя - тут все дороги в Дувитт ведут.
      Они выехали из деревни - по дороге они двигались куда быстрее, чем по лесу. Джек, перекинутый через спину лошади, почти не заметил, как деревья сменились полями. Зато он разглядел, что дорога тут широкая и гладкая признак плотной населенности и достатка. Город, куда они едут, должен быть зажиточным.
      Он горячо надеялся, что Мелли не осталась в этом Дувитте. Если она еще в городе, люди Баралиса наверняка ее схватят.
      Мелли спустили веревку, крикнув: "Держись!" Мелли совсем не улыбалось быть вытащенной из ямы на веревке - она не знала, выдержит ли это ее больное плечо. Ей пришло в голову, что, если она не станет хвататься за веревку, ее не смогут вытащить из ямы, а стало быть, и высечь не смогут. Она упрямо затрясла головой в ответ на приказание держаться за веревку.
      - Если не ухватишься за веревку, шлюшка, я прекращу твою гулящую жизнь раз и навсегда. - Мелли упорствовала. - Вот что: в последний раз говорю берись за веревку, не то я велю мастеру Хальбиту нагреть куриного жира и вылью его прямо на твое смазливое личико. А ну живо!
      Мелли взялась за веревку. Плечо сразу отозвалось болью, и горючие слезы обожгли глаза. Мелли обмотала конец вокруг пояса и крепко ухватилась руками. Потом сцепила зубы и почувствовала, что ее тянут вверх. Когда ее голова поравнялась с краем ямы, двое мужчин подхватили ее под мышки и вытащили наружу. Мелли едва не падала в обморок от боли. Она была горда, как и отец, и потому изо всех сил старалась не доставить удовольствия этому сброду, лишившись чувств, словно кисейная барышня.
      Мелли огляделась. На площади собралось куда больше народу, чем вчера. Толпа заволновалась, увидев Мелли. Но крики "шлюха" и "воровка" больше не задевали ее - она пропускала их мимо ушей. Толпа, приняв это за проявление высокомерия, совсем взбесилась, и крики стали еще злее. В мужчине, обозвавшем ее рябой шлюхой, Мелли узнала Эдрада и невольно улыбнулась. Хуже она, с точки зрения толпы, поступить не могла. Вокруг завопили:
      - Ни стыда ни совести!
      - Глядите, как эта сучка о себе воображает! - В Мелли снова полетели гнилые фрукты и овощи. Мужчины, державшие ее, заорали, прося перестать, им тоже доставалось.
      Мелли вывели на середину площади, где стоял деревянный помост. Один из стражей заставил Мелли взойти на помост спиной к толпе и привязал ее руки на уровне плеч к столбу.
      Мелли стало страшно. Она больше не видела толпы, но слышала насмешки и свист. Как только стражник отошел от нее, обстрел возобновился. Мелли закусила губу, чувствуя, как твердые предметы барабанят по ее спине и по ногам. Но ожидание было всего тяжелее.
      Никто как будто не торопился приступить к наказанию. Мелли предполагала, что быть выставленной на поругание толпы составляет часть ее кары. Улюлюканье и оскорбления не утихали. Мелли чувствовала, как возбужден народ: он хотел зрелища, хотел крови.
      Внезапно настала тишина, и Мелли оглянулась, вывернув шею. Появился судья, сопровождаемый человеком с веревочным кнутом. Не с каким-нибудь хлыстиком для верховой езды - с настоящим кнутом, толстым и жестким, с завязанным на конце узлом. Мелли содрогнулась, и толпа загудела.
      Судья еще раз перечислил совершенные Мелли преступления - он делал это патетически, с расстановкой, давая толпе время поулюлюкать после каждого пункта. Перечень стал длиннее против вчерашнего - теперь в него входили конокрадство и мошенничество. Когда судья закончил, толпа пришла в раж.
      - Высечь ее!
      - Шкуру с нее спустить!
      - Никакой пощады шлюхе!
      Тогда судья произнес приговор:
      - Тридцать ударов веревкой! - И толпа разразилась восторженными воплями.
      Вчера говорилось - двадцать! Мелли оцепенела от страха. Человек с кнутом показывал свое орудие зрителям, держа его над головой, чтобы могли видеть и дети, и стоящие в задних рядах. Потом он хлестнул кнутом сверху вниз, зажав узловатый конец в ладони, и толпа затихла.
      Он взошел на помост, и тень его упала на Мелли. Толпа затаила дыхание. Мелли напряглась в ожидании удара. Палач отвел кнут назад, помедлил долю мгновения и обрушил его на спину Мелли. Мелли услышала звук удара, прежде чем ощутила сам удар, и тут же судорожно дрогнула от боли и потрясения. Толпа дружно ахнула.
      - Один, - начал считать судья.
      Кнут взвился опять и обрушился на Мелли с ужасающей силой. Он вышиб весь воздух у нее из груди, и тонкое платье лопнуло.
      - Два.
      От боли у Мелли хлынули слезы. Палач высоко поднял кнут и с размахом опустил его на хрупкую спину. Теперь веревка впилась в обнажившееся тело.
      - Три.
      Кнут поднялся и опустился, оставив рубец на нежной коже. Показалась кровь.
      - Четыре.
      Веревка хлестала, вздувая кожу и раздирая плоть.
      - Пять.
      Мелли почувствовала теплую струйку крови, текущую вдоль хребта.
      - Шесть.
      Кнут взвился вверх, но тут в толпе возникла какая-то суматоха, отвлекшая палача. Мелли слишком ослабела, чтобы обращать на это внимание.
      По камням зазвенели копыта - какие-то всадники въехали в толпу. Судья побагровел от злости.
      - Кто такие? - заорал он. - Ступайте прочь и не мешайте экзекуции!
      - Если вы сей же миг не развяжете девушку, - ответил убийственно спокойный голос, - я прикажу своим людям изрубить вас, добрых горожан, в капусту.
      - Не посмеешь, - не слишком твердо сказал судья.
      - Веск, Харл. - Двое конных, обнажив длинные мечи, выехали вперед. Толпа, объятая страхом, застыла недвижимо.
      - Делай, что он говорит, - развяжи ее, - пролепетал судья. Палач заткнул кнут за пояс и перерезал ножом путы, привязывающие руки Мелли к столбу.
      Мелли едва удержалась на ногах. Все вокруг плыло. Она ослабела от боли, и спину жгло огнем. Она повела вокруг глазами и увидела едущего к ней предводителя всадников. Это он разорвал на ней платье в лесу. Мелли пришла в смятение. Всадник с угрюмой усмешкой схватил ее своими сильными руками и поднял на коня. Чаша переполнилась: все вокруг потемнело, и Мелли лишилась чувств.
      Глава 13
      Баралис лежал в постели. Последние несколько дней стали худшими в его жизни. Он был на грани смерти, да и теперь едва оправился. Слабый, обливающийся потом, он ворочался на простынях. Ясность мысли изменила ему, его мучили видения, терзали демоны, и тело не знало покоя.
      Он получил сильные ожоги, но это не было худшим из зол. Он совершил страшную ошибку. Поняв, что сейчас будет зарезан, он выплеснул на убийцу всю свою мощь - стремление выжить толкнуло его на это. Он не рассчитывал, не сдерживал себя - он спасал свою жизнь. Сила вырвалась из него так неистово, что он утратил над ней власть.
      Сразу же поняв, что перестарался, он попытался втянуть излитое обратно - и не сумел. Слишком сильным и свирепым был выплеск - теперь он обрел собственную волю. Баралис мог лишь наблюдать за ним со стороны. Он сделал то, чего не должен делать ни один мастер, - отпустил вожжи. Он вывернул себя наизнанку - и остался пуст, а его сила теперь бушевала вне его. Если бы не заботы Кропа, Баралис мог бы и умереть.
      Он совершил ошибку, которой устыдился бы новичок. Все годы учения в него вдалбливали первейшее правило чародея: не прыгать выше головы. Он как сейчас помнил руку учителя на своем плече. "Ты, Баралис, отмечен и благодатью, и проклятием, - говорил тот. - Благодать - это твой дар, а проклятие - твое честолюбие. Ты ворожишь слишком яростно. Ты не умеешь сдерживаться и когда-нибудь дорого заплатишь за свою дерзость".
      Его всегда пытались обуздать, завидуя его одаренности. И кто? Кучка старых дураков, открывших в нарушение закона школу ворожбы. Они желали доказать народу, что ворожба сама по себе не может быть злой и Борк заблуждался, когда осудил ее. Им позволяли существовать так долго только потому, что Лейсс издавна кичился своим либерализмом. Теперь, конечно, все изменилось.
      Там, поблизости от Сухих Степей, крестьянин должен быть семи пядей во лбу, чтобы вырастить хоть какой-то урожай. Отец Баралиса и ворожил понемногу. Он происходил из длинного рода удачливых хозяев, творивших чудеса на скудной почве Лейсса. И женились они промеж себя, словно в диких племенах: на кровных сестрах, на троюродных тетках, на падчерицах - чтобы кровь не разжижалась. Ворожба копилась у них в крови, а простаки-соседи ведать об этом не ведали и приписывали хорошие урожаи хозяйской сметке.
      Но мать Баралиса знала. Слишком умная для отца, она догадывалась, что скрывается за обильными урожаями. Она и в сыне угадала этот дар - и послала его в единственное место Обитаемых Земель, где он мог пройти обучение. Да, ему повезло родиться в этом некогда либеральном городе. Если бы не школа, не быть бы ему сейчас королевским советником. Учитель заблуждался: честолюбие - тоже благодать.
      А потом он много путешествовал, совершенствуя свои знания. На Дальнем Юге его научили повелевать животными и подчинять их себе, от пастухов Великих Равнин он перенял искусство составления снадобий, а за Северным Кряжем постиг, как покидать свое тело и улетать в небеса. Он посетил множество городов, говорил со множеством людей, прочел много книг. Никто в Обитаемых Землях не может сравниться с ним.
      Однако канун зимы показал, что и он не без греха. Убийцу можно было истребить гораздо меньшим усилием, самому испытав после этого только легкое утомление. Между тем он, Баралис, двое суток провалялся без памяти. Чары вобрали в себя его кровь, его печень, его сердце. Даже простейшие пассы вызывают слабость, длящуюся несколько часов, - то, что он совершил в канун зимы, более хилого человека свело бы с ума или погубило.
      Баралис не мог не дивиться тому, сколь велика его сила. Да, она может угрожать ему самому - но тогда быстрый и страшный разряд, сотрясший его тело, пронзил его блаженством. Он сам не знал, какая мощь в нем заложена. Поправившись, он обратит это новое знание на пользу себе. Кроме того, он будет осторожен и никогда больше не поставит себя под удар.