Таул вспомнил и ночь, когда его взяли. Он пил в темной таверне, и на него напали четверо — они выволокли его наружу, избили и, окровавленного, заковали в цепи. Цепи привели Таула в неистовство, но это были еще пустяки по сравнению с теми муками, когда его начали пытать. Таул содрогнулся. О пытках он вспоминать не хотел. Ему без конца задавали вопрос, ответить на который было не в его власти: «Кто тот мальчик, которого ты ищешь?» Вопрос повторялся снова и снова, а Таул не мог ответить на него.

Сколько же он пробыл в цепях? Зачем они его выпустили? Он ведь не сказал им того, что им хотелось знать, — он просто не мог. Зачем тогда его освобождать?

Таул вспомнил тучного человека — тот часто глядел, затаившись в темном углу, как Таула пытают. От толстяка пахло тонкими духами, и голос у него был властный. Это он был виновником всех мучений Таула. По его приказу, стало быть, Таула и выпустили. Сколько же его продержали в тюрьме? Сколько времени он потерял?

Было еще что-то, что следовало вспомнить, — что-то, укрытое еще глубже. Он напряг память — и воспоминание вернулось к нему, ясное до дурноты, несущее с собой знакомое отчаяние. Теперь Таул полностью стал самим собой. Воспоминания были его бременем, и он так свыкся с их тяжестью, что без них чувствовал себя невесомым. Они определяли, кто он есть и кем должен стать.

Стояло жаркое лето — в том году ему сравнялось тринадцать. Комары кишели над болотами, словно дым большого пожара, и весь мир полнился их жужжанием. Вылезать на солнце можно было только ранним утром. Таул шел по тропке через болота ко все сужающемуся оконцу, где он удил рыбу, пристраивая удочку между двух камней. В тот день он не находил себе покоя. Вместо обычных мечтаний о подвигах и славе его осаждало видение страдающей матери.

Роды шли не так, как следует. Повитуха разломила пополам свечи, прежде чем зажечь их, и Таул, как всякий житель Великих Болот, знал, что это означает. Да ему и не нужен был этот обряд, чтобы понять то, что он видел сам: мать умирает. Слишком долго она мучилась, слишком жарко было в доме. Он полночи не спал, ворочаясь в мокрых от пота простынях. Дыхание матери притягивало комаров, а запах мочи — мух.

Он устыдился чувства облегчения, когда наконец настало утро и он получил повод уйти из дома. Повитухе нужно было заплатить, чем бы ни кончились роды, а расплатиться их семья могла только рыбой. Сестренок Таул не взял с собой: они были слишком малы, чтобы идти в такую даль, притом ему хотелось побыть одному. Рыба клевала неохотно, и только к полудню он наловил сколько требовалось: три для повитухи, две для матери, по одной себе и сестренкам и еще одну на случай, если родится ребенок. А отец пускай сам для себя постарается.

Повитуха встретила его у двери.

— Она слишком слаба, чтобы разродиться. Решай — должна ли я взрезать ее, чтобы спасти хотя бы ребенка?

Таул грохнул кулаком о стену, и боль выдернула его из воспоминаний. Почему повитуха так поступила? Как могла она отдать судьбу матери в его руки? Предоставить решать ему, мальчишке тринадцати лет? Боль Таула сгустилась в гнев. Где тогда таскался его отец, никчемный пьяница? А вместе с гневом пришло облегчение. Гнев всегда помогал Таулу справиться с собой. Если не думать о том, что случилось позже — много позже, — можно обрести какое-то душевное равновесие.

Меган влетел в комнату, развеяв своей веселостью мрачные мысли.

— Вот и я. Быстро, правда? Чего я только не накупила. — Она принесла целую охапку свертков. — Тут у меня горячий пирог с угрями, гусиная печенка в желе и даже свежие фиги! — Она распаковала все эти лакомства, ожидая от Таула подобающего восхищения. Он улыбался, одобряя ее выбор. Он был рад, что она пришла. Ее присутствие отгоняло демонов.

— Пару фиг я, пожалуй, съем, а вот на угрей не отважусь. — Сказав это, он тут же пожалел о своих словах: радость на лице Меган сменилась разочарованием. Таул поспешно добавил: — Зато попробую печенки.

— Вот и хорошо, Таул, — заулыбалась Меган, — ведь я купила ее специально для тебя. А пирог я сама съем. Ой, чуть не забыла! Я и одежду тебе достала. — Она развернула самый большой из свертков. — Вещи не новые, ты уж не обессудь, но крепкие. Гляди. — Она извлекла на свет канареечно-желтый камзол и пару полосатых штанов. — Еще плащ — настоящая козья шерсть, пощупай.

Таул одобрил качество шерсти и был вознагражден сиянием зеленых глаз.

Когда они поели, Меган налила им по стакану сидра медового цвета.

— Как только на северо-западе началась война, несторский сидр стало очень трудно доставать. Да и подорожал он чуть не втрое.

Таул попробовал золотистый напиток, оценив его тонкий вкус, В голове слегка зашумело.

— Пожалуй, тебе завтра надо будет выйти подышать воздухом. Между прочим, завтра у нас парад — будет на что поглядеть. Тут тебе и песни, и пляски, и жонглеры из самого Исро.

Таул кивнул, хотя и не знал, хватит ли у него сил выйти.

Меган, окинув его задумчивым взглядом, ушла в дальний угол, чтобы переодеться. Пока она это делала, Таул изо всех сил старался смотреть в сторону, как подобает рыцарю. Кожа Меган золотилась в полумраке, как персик, помимо воли притягивая взгляд.

— Да ты смотри, если хочешь. Я не против.

Таул густо покраснел:

— Прости меня, пожалуйста.

Меган шагнула к нему уже без улыбки, обнаженная и прекрасная в мягком свете.

— Я не привыкла к учтивости, Таул, и благодарю тебя за нее. — Опустившись рядом на колени, она поцеловала его в губы.

— Не думаю, что в нынешнем моем состоянии способен доставить даме хоть какое-то удовольствие.

— Зато дама сможет доставить удовольствие тебе. — С нежной улыбкой Меган откинула одеяло и склонилась над Таулом. Давно уснувшее желание вернулось к нему, неся с собой желанное бездумье. Любовь — это забвение, и совокупления с незнакомкой у догорающего огня довольно, чтобы на время облегчить боль.

Мелли начинала жалеть о том, что покинула замок. Поначалу все казалось ей захватывающим дух приключением — надо было выбраться за стену, прикрыв лицо капюшоном, чтобы стража не узнала ее. Но холод быстро заставил ее ощутить свою неготовность к жизни вне дома. Ночевала она под стеной замка, решив не снимать комнату в городской таверне — там ее могли узнать, да и денег у нее не было.

Мелли чувствовала себя невыразимо несчастной. Она проголодалась, замерзла и почему-то промокла, хотя дождя и не было. Съесть бы сейчас чего-нибудь горячего да выпить сбитня, чтобы успокоить ноющие кости. Ночевать под открытым небом на голой земле оказалось крайне неприятно. Голод наконец одержал верх над осторожностью, и она направилась в городок.

Харвелл за пределами замка представлял собой небольшое местечко, и большинство его жителей зарабатывали на жизнь благодаря сотням придворных, а также тысячам слуг и солдат, обитающих в замке. Городок помещался всего в полулиге к западу от замка — приятный на вид, с чистенькими деревянными домами.

Мелли не раз бывала здесь, чтобы купить ленты или букетики. Купить! Ей никогда не разрешалось платить за что-то самой.

«Запишите на счет лорда Мейбора», — говорила она лавочникам, и те позволяли ей выбирать что душе угодно. Мелли вдруг остановилась. Ну конечно! И как она не подумала об этом раньше? Сейчас она пойдет и купит все, что ей необходимо, а расплачиваться предоставит отцу. Отлично — отец сам оплатит ее побег. Мелли невольно заулыбалась, представив, как он взбесится, получив счет.

Дальше она шагала уже более легкой походкой, составляя в уме список всего, что ей понадобится. Во-первых, съестное. В городке была маленькая булочная, где продавались горячие пирожки и рогалики. Можно взять также сидра, а то и пирожное с кремом.

Мелли замедлила шаг. Нет, она не на увеселительную прогулку собралась. Она бежит от всего, что ей знакомо, направляясь в город, лежащий за халькской линией фронта.

Она вдохнула холодный воздух раннего утра, чувствуя себя одинокой и напуганной. На нее упала тень, и она увидела в небе серого лебедя. Благородная птица летела зимовать на юг. Это был знак. Серый лебедь изображался на их фамильном гербе. Мелли решительно нахмурила гладкий лоб: разве она не дочь лорда Мейбора? «Смелость и решимость» — так звучит их девиз, и она станет первой женщиной, которая докажет его верность. Она вошла в город, решив, что все-таки купит пирожное с кремом.

Час спустя Мелли, сытно поев, занялась приобретением дорожных припасов.

— Мой брат Кедрак заверил меня, — заявила она, разглядывая товары, — что вы сможете предоставить ему все необходимое для охоты. Он просил меня обратиться именно к... — Мелли попыталась вспомнить имя, стоящее на вывеске.

— К мастеру Трауту, ваша милость.

— Да, к мастеру Трауту. Вы ведь знаете, что нужно брату?

— Ну, это зависит от того, куда и насколько он собрался.

— Он едет на запад, — наудачу сказала Мелли.

— На запад, ваша милость? На западе нет охоты в это время года.

Мелли решила изменить тактику:

— Я, право же, не знаю, мастер Траут, есть там охота или нет. Я только исполняю поручение брата. Если у вас нет того, что ему надобно, я пойду в другое место. — И она сделала вид, что уходит.

— Постойте, ваша милость. Я вам все найду, что нужно. Может, он на рыбную ловлю отправляется? Есть у него хорошее удилище?

— Есть, мастер Траут. Но поторопитесь, прошу вас! — Мелли смотрела, как хозяин укладывает в мешок какие-то диковинные сухие припасы. Потом он прошел на зады, вернувшись с Флягой и кухонной посудой.

— Одеяла нужны?

— Да, и хороший теплый плащ. — Мелли уже убедилась, что одного плаща недостаточно.

— Насколько я знаю лорда Кедрака, он и табачку захочет пожевать. Положить жестяночку?

— Будьте так любезны. — Мелли стало одолевать нетерпение. Все это длилось дольше, чем она ожидала. Наконец лавочник подал ей мешок.

— Тяжеловато для вас, госпожа. Позвать мальчишку, чтобы снес его в замок?

— Не нужно, мастер Траут. У меня на улице свой слуга. Лорд Мейбор оплатит покупки.

— Разумеется, ваша милость. Всего вам наилучшего.

Меллиандра вынесла тяжелый мешок наружу и тут же облачилась в плотный плащ, решив по наитию не выбрасывать старый — он не так уж много весит, а ночи стоят холодные. Потом направилась к гостинице. Обременять отцовский кредит покупкой лошади она не решалась — лошадь придется купить на свои драгоценности.

Простояв у гостиницы несколько минут, она увидела мальчика, ведущего почтенного возраста клячу. Это было не то, к чему привыкла Мелли, но ей приходилось спешить.

— Мальчик, сколько хочешь за свою лошадь? Мальчишка посмотрел на нее с хитрецой.

— Знали б вы, до чего эта лошадка крепкая да быстрая, госпожа!

— Я тебя об этом не спрашиваю. Я спрашиваю: сколько? Мелли нервно посмотрела по сторонам: солнце поднималось все выше, и утро было почти на исходе.

— Да уж не меньше двух золотых.

Мелли знала, что это безбожно дорого за такую клячу, однако все же выудила из кошелька золотой браслет, повернувшись к мальчишке спиной.

— Вот, возьми.

Его лицо тут же перекосила гримаса жадности.

— В самый раз будет. В самый раз. — Он отдал Мелли уздечку и с недобрым прищуром посмотрел ей вслед.

Мелли потрепала лошадь по морде.

— А как тебя звать, я и не спросила — правда, малыш? Нам еще и седло понадобится. — Она обвила коня руками, прижавшись головой к его боку. — И что только с нами будет?

Баралис не обратил внимания на вошедшего Кропа, но вынужден был оглянуться, когда слуга громко кашлянул.

— Чего тебе, дубина стоеросовая? Парень нашелся?

— Нет, ваша милость, но я знаю, что в замке его нету.

— Откуда ты это взял?

— Один стражник видел рано утром, как он ушел — в лес будто бы.

— В лес, говоришь? — Баралис призадумался. — Ступай и вели страже прочесать этот лес — а мне надо подумать.

Кроп замялся.

— Тут еще одно, ваша милость.

— Тебе что сказано, болван? Пошел прочь.

— Иду, только вам, поди, приятно будет, что лорд Мейбор вам поклон передает.

— Что-что? — вскочил Баралис.

— Поклон он вам шлет. Наверное, за то вино, что вы ему послали вчера вечером.

— Ты хочешь сказать, что вот только сейчас видел лорда Мейбора в замке?

— Да, господин, пару часов назад. И уж так-то милостиво он мне улыбнулся.

— Выйди вон. — В голосе Баралиса звучала холодная угроза, и слуга не замедлил выполнить приказ.

Баралис в ярости заметался по комнате, рассеянно потирая ноющие руки. В чем дело? Баралис знал наверняка, что лорд каждый раз выпивает на ночь бокал вина. Должно быть, Мейбор обнаружил яд, но как? Ведь тот не имеет ни запаха, ни вкуса. Мейбору дьявольски повезло!

Баралис приказал себе успокоиться. Голова должна быть ясной — сегодня ему предстоит решить несколько задач. Нельзя допустить, чтобы намеченная помолвка состоялась. Если не удалось предотвратить ее, убив Мейбора, следует обратить свой взор к его дочери — прелестной Меллиандре. Девушку придется устранить. Возможно, даже собственной рукой. Баралис затрепетал в предвкушении: приятно будет лишить жизни столь прекрасное создание — быть может, даже позабавившись с ней сперва — Баралис находил, что женщины становятся привлекательнее, когда их глаза полны ужаса.

Оставался еще ученик пекаря... Итак, Джек ушел в лес, надеясь, безусловно, укрыться в густых зарослях. Глуп же этот мальчишка если думает спрятаться от него, Баралиса. Есть способы, с помощью которых человек может проникнуть и в самую густую чащу. Баралис поднял стенной ковер и прошел в свой кабинет.

Он бережно взял в руки птицу, стараясь не повредить ее перышки. Он успокоил ее — и она, хотя и трепетала в его руках, не пыталась улететь. Баралис погладил голубя по головке, и тот тихо заворковал. Теперь предстояло изменить природу птицы.

Баралис решил отыскать Джека сам. Возможно, солдаты и найдут беглеца, но лишние предосторожности никогда не помешают. На замковую стражу он не слишком полагался — эти безмозглые болваны могут много дней подряд прочесывать густые леса, почти со всех сторон окружавшие замок, и все равно проворонить добычу. А у Баралиса есть другие дела, поэтому он пошлет вместо себя заместителя.

Голубь — кто лучше него выследит человека в глубине леса?

С этой целью Баралис преобразует его, внедрив в него свои желания и подавив естественные склонности. Баралис не раз уже проделывал подобное с птицами, кошками и мышами. Для этой непростой задачи требовалась двойня: детеныши, родившиеся из одного яйца. Баралис, как и подобало мастеру, умел способствовать рождению таких двойняшек и всегда имел под рукой небольшой запас существ, схожих друг с другом во всем.

Погрузив первого голубя в неспокойный сон, Баралис налил в миску чистой воды и точным движением вскрыл грудь второму. Кровь потекла в миску. Стиснув пальцами еще бьющееся сердце, Баралис произнес заклинание. Потом поднес сердце ко рту и проглотил, связав себя с жертвой. Он окунул первого голубя в кровавую воду, и серовато-белые перышки птицы порозовели. Баралис обтер голубя мягкой тканью и велел ему проснуться. Тот открыл глаза и встрепенулся, готовый отправиться в путь.

Баралис вынес его из кабинета и выпустил в окно. Голубь быстро улетел прочь — он полностью подчинялся Баралису.

Маг порадовался, что покончил с этим малоприятным делом — Баралис не питал вкуса к сырым голубиным сердцам. «Хорошо еще, что они невелики», — мрачно подумал он.

Настала пора узнать, какую пакость готовит Мейбор. Лорд уж непременно выдумает способ отомстить за покушение на свою жизнь. «Пусть попробует, — думал Баралис, спускаясь в подвал, — врасплох он меня не застанет».

Вскоре Баралис уже стоял в темноте по ту сторону апартаментов Мейбора, с большим интересом слушая разговор отца с сыном.

— Она только утром была в городке, отец.

— Кто ее там видел? — тихо и напряженно спросил Мейбор.

— Да много народу. Она даже купила себе припасы в дорогу.

— Какие еще припасы? У нее нет денег на покупки.

— Она ни за что и не платила. Лавочник вручил мне счет. Сказала, что расплатитесь вы.

— Вот хитрая девчонка. Что же она купила?

— Много всего — будто бы для рыбной ловли.

— Для рыбной ловли! — изумленно повторил Мейбор.

— Да, а потом видели, как она пошла на восток, ведя в поводу лошадь.

— Проклятие! Ее надо найти, Кедрак. Отбери своих лучших людей и возьми с них клятву молчать. Я не хочу, чтобы кто-то узнал об этом, особенно королева. Говори всем, кто спросит, что Меллиандра лежит в горячке.

Губы Баралиса сложились в благостную улыбку. Значит, его голубок не единственная птичка, улетевшая на волю. Меллиандра потрудилась за него. Пока ее не найдут, помолвка не состоится. Более того, с восторгом заключил Баралис: если королева узнает о позорном поступке дочери Мейбора, она, возможно, и вовсе отменит свадьбу. Баралис почти радовался тому, что Мейбор остался жив. Славно будет поглядеть, как рухнут планы блестящего лорда.

Уверенность Джека быстро таяла. Он промок, замерз и заблудился. Он всего лишь ученик пекаря и не рожден для приключений. Герои никогда не забывали запастись теплой одеждой, в крайнем случае убивали какого-нибудь зверя и набрасывали на себя его шкуру. А у него даже ножа с собой нет.

Судя по пасмурному небу, уже настал полдень. В это время Джек всегда замешивал тесто для сдобы. Сдоба выпекалась для благородных господ, и в тесто щедро добавлялись мед и сироп, масло и сладкая брага, ароматные фрукты и специи. Состав теста зависел от сезона, наличия припасов и моды, принятой на юге: то, что вчера ели в Рорне, назавтра ели в Королевствах.

Джек любил печь сдобу. С ней в отличие от простого хлеба можно было не спешить — и Джек, подолгу меся тесто, предавался мечтам. Если же он отмерял продукты не слишком тщательно и плюшки выходили неудачными, Джек всегда мог отвести от себя удар, сказав, что пробовал новый рецепт: в случае, когда проба удавалась, похвалы всегда пожинал мастер.

В это время, во второй половине дня, на кухне тепло, кипит работа, У огня греется эль, а на плите — суп. Остается промыть и отмерить дрожжи — и дневные труды Джека заканчиваются.

Может, подавальщица Финдра, если повезет, улыбнется ему и пригласит за ужином сесть рядом с собой.

Всему этому теперь конец. Он лишился всего, что имел, всех, кого знал. А что его толкнуло на это? Минутное безумие и сто шестьдесят хлебов.

Впервые в жизни Джек оказался по-настоящему одинок. То, что случилось утром, отделило его от людей. Если он доберется до другого города и станет пекарем там, с ним может повториться то же самое. И если при этом окажутся люди, он погиб. Но есть ли у него выход? Он пекарь и больше ничего делать не умеет. Попутешествует немного и устроится где будет возможно. Джек прибавил шагу, стараясь выбраться из леса.

Харвеллские леса поначалу не казались особенно густыми, но не успевал путник спохватиться, как оказывался в глухой чащобе. Деревья стояли стеной, и даже сквозь поредевшую осеннюю листву свет проходил с трудом. Каждый шаг, к тревоге Джека, сопровождался шумом: хворост трещал под ногами, нарушая заповедную лесную тишь.

Запахи поздней осени стояли вокруг: стынущей земли, гниющих листьев, сырой коры, и легкий ветер нес с собой предчувствие дождя.

Джеку становилось не по себе от пьянящих запахов и стены леса вокруг. По его прикидке, он прошел не больше лиги; он не Думал, что лес окажется таким густым.

Кожаные сандалии промокли от росы, и он был слишком Легко одет для такой погоды. Джек боялся. Память о тех хлебах преследовала его. Помнилась тошнота и еще — чувство, будто череп вот-вот лопнет. Это было колдовство, а всякий ребенок знает, что колдовство — злое дело, которым в старину занимались язычники. Сам Борк проклял колдовство. Джек судорожно вздохнул. Он не хотел быть побитым камнями, как еретик, или носить клеймо отщепенца.

Лесной воздух наполнял легкие, проникая в кровь. Джек стал успокаиваться, а со спокойствием к нему пришла и решимость.

Он и без того отщепенец. В замке все знали, что он безотцовщина, а его мать считали шлюхой. Люди, в общем, были добры к нему, но, стоило ему повернуться спиной или совершить какой-то проступок, перешептывания возобновлялись, в замке он навсегда остался бы ублюдком. Покинув замок, он оставил позади и свой позор. У него появилась надежда. Он будет печь хлеб в другом городе, и никогда ему не придется прикусывать язык или удерживать руку, заслышав чей-то шепоток. Он начнет новую жизнь, где никто не будет знать, что у него нет ни семьи, ни корней. Узнать что-то о происхождении матери — несбыточная мечта: ему даже ухватиться не за что. Лучше ух начать все заново, позабыв о своих детских фантазиях.

Воспрянув духом, Джек зашагал дальше. Между стволами наметилось что-то вроде тропинки, и Джек вверился ей.

Немного времени спустя он услышал женский голос, кричащий:

— На помощь! На помощь!

Джек без колебаний устремился на крик и очутился на просеке. Впереди какой-то мальчишка наскакивал с ножом на женщину. Не теряя времени, Джек поспешил ей на помощь. Мальчишка тут же бросился в лес. Джек побежал было за ним, но тот мигом исчез из виду. Повернувшись к женщине, Джек увидел перед собой совсем юную девушку.

— Вы ранены, госпожа? — спросил он, подойдя к ней.

— Не беспокойтесь, прошу вас, это только царапина.

Нож порезал ей запястье.

— Пожалуйста, позвольте мне помочь вам. Не такая уж это царапина.

— Не в ране дело, — холодно ответила девушка. — У меня отобрали кошелек.

— Вам следует вернуться в город, госпожа, и уведомить королевскую стражу. Они поймают этого парня.

Девушка восприняла его слова без особого внимания.

— Хорошо еще, что он не забрал обратно свою лошадь и оставил мне припасы. — При девушке был большой дерюжный мешок.

— Госпожа, вы должны немедля вернуться в Харвелл и заняться своей раной.

Девушка, подумав немного, ответила:

— Я никогда не вернусь в Харвелл. — Голос у нее был сильный и звонкий, и, несмотря на ее грубый плащ, Джек видел, что она знатного происхождения.

— Куда же вы держите путь?

— Вы задаете слишком много вопросов. Мне пора. — Девушка взвалила мешок на спину лошади и направилась на восток. Джеку не хотелось отпускать ее.

— Мне тоже на восток, — сказал он, подумав, что с тем же успехом может отправиться и туда.

— Я пойду одна. — Холодность ее тона смутила Джека, но он не сдался.

— В другой раз у вас и лошадь отнимут.

Девушка заколебалась, бросив быстрый взгляд синих глаз на лошадь и свои пожитки.

— Хорошо, можете проводить меня немного, пока мы не отойдем подальше от города и замка.

Некоторое время они шли молча — девушка посасывала ранку на запястье, чтобы унять кровь. Потом, к удивлению Джека, сказала:

— Пожалуй, лучше будет сойти с дороги.

Он как раз думал о том же — но что ее-то побудило это предложить? Однако ее тон не допускал вопросов.

Они сошли в лес, и Джек попытался найти тропинку, идущую вдоль дороги, но не слишком близко к ней. Клонящееся к закату солнце, пробившись между стволами, осветило лицо девушки. Джек никогда еще не видел такой чистой нежной кожи и таких больших глаз. Образ подавальщицы Финдры, доселе служившей Джеку мерилом женской прелести, утратил часть своего очарования. Теперь Джек приобщился к более уточненной, более величественной красоте — и более недоступной, чем все женщины, которых он ранее знал.

Джека обуяла робость. Никогда еще собственные ноги не казались ему такими длинными и неуклюжими. Он опасался наступить на что-нибудь и растянуться или попасть ногой в кроличью нору. Волосы тоже пришли в полный беспорядок и падали ему на глаза при каждом четвертом шаге — он нарочно считал шаги. А в довершение всего у него отнялся язык. Ум наряду с ним тоже отказывался служить и предлагал лишь самые глупые темы для разговора. Как будто этой девушке с тонким профилем и кожей, белой, как свежезамешенное тесто, интересно будет слушать про подагру мастера Фраллита!

Он покосился на нее — что-то в ней затрагивало его душу, Понемногу он стал понимать, что это — отражения его собственных чувств. Она тоже боялась и пыталась скрыть это. Джек решился заговорить, не считаясь с риском выставить себя дураком.

— Как вас зовут? — робко спросил он.

— А вас? — мигом выпалила она. Джек не сдержал улыбки.

— Меня Джеком.

Девушка назвать себя не спешила, и Джек спросил, как звать ее лошадь.

— У нее нет имени. То есть оно есть, но я его не знаю.

То, что она не знает, как зовут собственную лошадь, позабавило Джека, и он впервые за день засмеялся. От этого на душе у него сразу полегчало.

— Я только сегодня ее купила, — объяснила, смягчившись, девушка. — Если вы находите, что это так смешно, придумайте имя сами.

Джеку это предложение понравилось, и он стал думать.

— Может, Серебряный? Я сейчас увидел тополь, вот и подумал...

Теперь настал черед девушки посмеяться.

— Да какой же он Серебряный — он ведь гнедой!

Джек почувствовал себя полным дураком. Серебряный — надо же брякнуть такое! Попробовав найти умный ответ и не найдя такого, он попытался хотя бы лицо сделать не слишком глупым.

После недолгого молчания девушка сказала:

— Меня зовут Мелли. Теперь ты знаешь мое имя, но прошу тебя, ничего больше не спрашивай.

Джек склонил голову в знак согласия. Он видел, что она знатная девица, — стало быть, это не полное ее имя. У знатных дам имена длинные и красивые. Однако он порадовался, что она назвала ему хотя бы короткое имя, и эта радость на время помогла ему забыть то, что случилось утром.

Солнце понемногу опускалось за деревья, и небо темнело. Лес, уже затихший перед зимой, погружался в великий ночной покой. Джек и Мелли признались друг другу, что проголодались. День был на исходе, и они решили остановиться на ночлег. Все это время они шли по оленьей тропе, ведущей на юго-восток, и отдалились на несколько лиг к югу от Харвеллской восточной дороги.

Мелли бесцеремонно вывалила на землю содержимое своего мешка. Обнаружился большой запас весьма неаппетитного вяленого мяса и несколько свертков с сухарями. Были также две жестянки, одна запечатанная воском. Мелли открыла их: в одной оказался жевательный табак, в другой, к ее ужасу, — живые черви.

— Фу! — Она отшвырнула жестянку от себя, совершив этим роковую ошибку, — черви тут же расползлись повсюду, забравшись и в драгоценные припасы. Джек принялся вытряхивать их из еды, посуды и одеял. Потом, отойдя на несколько ярдов, прислонился к дереву и стал жевать кусок вяленой свинины.

— Как ты можешь есть мясо, по которому ползали черви? — с гримасой отвращения спросила Мелли, раздраженная его неприхотливостью.

— Другого-то ничего нет.

Этот ответ ничуть не устроил Мелли, и она разъярилась. С чего это мастеру Трауту вздумалось подсунуть ей червей?

— А вы, никак, порыбачить собрались? — продолжал Джек. — Что-то не похожи вы на рыболова.

— О чем ты толкуешь?

— Червяки — ведь это наживка. Да и табак, если подумать, вы вряд ли любите жевать.

Мелли понимала любопытство Джека, но не собиралась ему исповедоваться. Однако ее радовало, что она теперь не одна: напавший на нее мальчишка очень ее напугал.

В первый раз она рассмотрела своего спутника как следует. Высок, слегка худощав, с каштановыми, постоянно падающими на лоб волосами. Руки у него большие и мозолистые — сильные руки, привычные к тяжелой работе. Довольно привлекательный юноша и, безусловно, храбрый: бросился ей на помощь, не думая о себе. Известно, что на восточной дороге пошаливают разбойники, — другой на его месте пустился бы наутек, услышав шум. Откуда он мог знать, что поблизости нет засады? Высылать вперед ребенка — обычный разбойничий прием.

Мелли заметила еще, что Джек одет совсем не по погоде, — на нем даже плаща не было. Мелли решила отдать ему свой собственный, из овечьей шерсти, оставив себе тот, что потеплее.

— Вот, возьми.

Джек принял плащ с благодарностью, и Мелли сразу стало совестно за то, что она оставила себе более теплый.

Она принудила себя погрызть сухарей, от которых ей сразу захотелось пить. Фляга, конечно, оказалась пустой. Джек вызвался поискать ручей, но ей не хотелось оставаться одной. Вот почему по воду они отправились вместе, прихватив и лошадь.

Идя через лес, они не разговаривали, и Мелли это молчание вполне устраивало. Отец, наверное, уже ищет ее — Мелли его почти жалела. Как стыдно ему будет признаться королеве, что его дочь сбежала!

Мелли любила отца. За его грозным обликом скрывалась доброта, и он всегда ее баловал — но сейчас Мелли приходилось думать в первую очередь о себе. Нет, она не жалела о своем побеге — а теперь, неожиданно обретя товарища, даже и бояться перестала.

Джек, поймав ее взгляд, ласково улыбнулся. В нем чувствовались сила и доброта. Мелли сдержала желание дотронуться до него, как бы случайно коснуться рукой его руки. Что за глупости — это из-за напряженного дня в голову лезут такие мысли. Он простой работник — да еще и заносчивый к тому же. Нарочно выставил ее дурой из-за этих червяков. Негодование, смешанное с боязнью все-таки не выдержать, коснуться его, побудило Мелли ринуться вперед.

Ей хорошо было в лесу. В воздухе чувствовалась близость мороза, и деревья, красиво прорисованные на фоне темного неба, простирали вверх голые ветви в терпеливом ожидании весны. Вот в вышине мелькнуло что-то белое — и на ветку опустилась птица. Мелли остановилась, внезапно пожалев, что оторвалась от Джека. Когда он поравнялся с ней, она сказала, указав вверх:

— А я и не знала, что голуби летают ночью.

«Так-так, — подумал Баралис, — события принимают интересный оборот. Мой умница голубок нашел не одного беглеца, а сразу двух». Баралис видел все, что проходило перед глазами птицы, и теперь смотрел, как двое спускаются к мелкому ручью. Уже почти стемнело, и луна отражалась в медленно струящейся воде.