Когда он вошел в шалаш, она уже спала - сидя, подтянув колени к груди. В землянке стоял дым, не успевающий выходить наружу, а по силе и ярости пламени Райф понял, что Аш недавно подложила туда дров.
      Он снял перчатки и опустился на колени рядом с ней. Аш трясло так, будто ее только что вытащили из реки. Он укутал ее плечи одеялом.
      - Вот так. Надо укрыться как следует. Она слабо улыбнулась в ответ.
      - Ничего не убил сегодня?
      - Нет. - Он посмотрел на кучу ивовых веток, которую запас для костра, - теперь их осталось слишком мало, чтобы хватило на всю ночь. Аш сожгла больше половины. - Ты не слышала голосов?
      - Слышала, - понурила голову Аш. - Теперь они меня никогда не оставляют. Иногда они слабеют, и я могу отогнать их, иногда звучат где-то здесь, рядом, и я чувствую их запах... они холодны, и глаза у них черные и мертвые. "Это так легко, - говорят они. - Так легко. Только и нужно, что протянуть руки".
      - Ты знаешь, кто они?
      - Люди. Во всяком случае, были когда-то людьми... все равно как если бы тени снаружи вторглись внутрь. Они ненавидят нас, Райф. Они так долго сидели взаперти и все время воображают себе, каково это - быть сводными. Там холодно, и свет не проникает к ним... и они закованы в цепи, созданные из крови. Они зовут меня своей госпожой и говорят, что любят меня, только это ложь. Их там тысячи, и каждый из них только и ждет, чтобы я протянула руки.
      Райф подложил в огонь еще немного веток - он понимал, как она нуждается сейчас в тепле.
      Когда желтое пламя охватило прутья, бросая блики на мертвые глиняные стены землянки, Аш сказала:
      - Зачем я существую, Райф? Если то, что я способна сделать, столь ужасно, зачем я тогда родилась на свет?
      Ее глаза ярко блестели, и на прокушенной нижней губе виднелось красное пятнышко. Райфу хотелось прижать ее к себе крепко-крепко, чтобы она согрелась и перестала бояться. "Мне все равно, на что ты там способна, звучало у него в уме. - Если бы ты этой ночью проломила стену Провала и освободила все эти орды, я остался бы с тобой и защищал бы тебя. Мой клан теперь - ты". Вместо этого он сказал:
      - Все мы рождаемся способными нести кому-то смерть и страдания. Просто некоторым приходится бороться с этим больше, чем другим.
      Аш явно ждала не такого ответа, однако задумалась, разгоняя рукой дым.
      - Ты тоже с этим борешься?
      - Да.
      Она придвинулась к нему так, чтобы их плечи соприкасались, но по-прежнему смотрела в огонь.
      - Зачем ты остаешься со мной, Райф? Тебе от меня ничего не нужно, и ты не получишь никакой награды за то, что проводишь меня в пещеру. Мы оба замерзнем в снегу, а когда кто-нибудь наткнется на нас, мы будем как эти орлийцы - синие и застывшие.
      Что мог Райф ей ответить? Она была всем, что осталось у него в жизни, но ей он об этом сказать не мог - не хотел вызывать в ней жалость. Он нагнулся и поворошил огонь своим посохом.
      - Давай-ка лучше спать.
      Аш смотрела на него не мигая, но он, притворившись, что не замечает этого, закрыл глаза и стал ждать, когда придет сон.
      Вой ветра разбудил его еще до рассвета. Огонь давно погас, и в землянке стоял мороз. Ледяная дымка висела над Райфом, словно вышедшая из тела душа. Он полежал еще немного, прислушиваясь к ветру, как учил его Тем. Тонкий вой говорил о воздухе, проталкиваемом через горные перевалы и сквозь тонкие, с волосок, трещины в камне. А белый шум, тихий, как шепот матери, баюкающей дитя, возвещал, что ветер несет с собой лед.
      Райф встал, хотя ему и не хотелось. Руки прошила боль, когда он попробовал согнуть онемевшие пальцы. Левый глаз не желал открываться, а когда Райф потер щетину на подбородке, в руке осталась шелуха отмершей кожи и ледяные кристаллики. Надо было согреть воды и использовать последние капли лисьего жира, но при мысли о том, чтобы выйти наружу и набрать дров, становилось совсем муторно. Райф тер глаз, пока перед ним не заплясали алые пятна, и заставил его открыться. Вместе со льдом, заклеившим веки, оторвалось несколько ресниц, и Райф выругался.
      Запахнувшись в одеяло, он подошел к Аш, спавшей у задней стены. Едва заметное дыхание едва выходило у нее изо рта с легким скребущим звуком. Райф громко позвал ее по имени, боясь, что она не проснется.
      Она заморгала и открыла глаза.
      Райф скрыл свое облегчение.
      - Уже утро. Через четверть часа надо будет выйти. Закутайся как следует - ветер сегодня ледяной.
      Он оставил ее одну, как делал всегда, чтобы она могла заняться своими женскими делами. Раздвинув ветки на крыше, он вылез из землянки прямо в ледяную бурю. Белый мир перемещался, гонимый ветром, который можно было видеть и осязать. Скрюченные сосны покрылись ледяной паутиной, и все живое обросло инеем, точно коростой. Снег под ногами был так сух, что хрустел, как стекло.
      Нагнув голову, прижав скрещенные руки к груди, Райф направился к ивовой поросли, где оставил коня.
      Мерин, которого не кормили с вечера, был плох. Сосуды у его рта и глаз полопались от холода, и он дрожал, несмотря на множество слоев укрывавшей его одежды. Заслышав Райфа, он тихо заржал и двинулся к нему на нестойких ногах. Райф погладил морду старого коня, растроганный его желанием быть поближе к человеку.
      Аш вышла к нему чуть позже, намотав на себя все, что было в наличии. Резкий, без теней, свет подчеркивал желтизну ее кожи и бледность губ.
      - Теперь понятно, почему этот край называется Буревым Рубежом, - слабо улыбнулась она.
      Райф как-то умудрился улыбнуться ей в ответ. Ему не хватало духу сказать, что Буревой Рубеж начнется, лишь когда они перевалят через горы и вступят на полосу земли вдоль побережья.
      - Ты должен что-нибудь надеть из этих вещей. - Аш указала на груду одежды под попоной мерина.
      "Из одежды мертвецов", - уточнил про себя Райф, и Аш вздрогнула, как будто он произнес это вслух. Райф сам едва удержался от дрожи и стал разгружать коня.
      Она пришлась ему впору, одежда мертвецов, точно была сшита по его мерке. Орлийский плащ, голубовато-белый, как снег, делал человека невидимым в бурю, и это принесло Райфу некоторое удовлетворение. Орлийцы славились своим умением охотиться в пургу и лакомиться свежим мясом даже среди зимы, когда все прочие кланы жевали вяленую лосятину. Их эмблемой был заяц-беляк, и Тем говорил, что никто не передвигается по снегу столь быстро и тихо, как орлийцы. Райф потрогал свою тавлинку из уважения к их мастерству. Орль сильный клан, и вождь у него сильный, и они были верны Черному Граду тысячу лет.
      Он отогнал от себя эту мысль. Дела Черного Града, как и всех других кланников, больше его не касаются. Заставив себя думать о настоящем и настроившись на борьбу с бурей, он оседлал коня.
      Одежда мертвецов грела ему спину.
      48
      НОЧЬ В ТАВЕРНЕ "У ПОГОНЩИКА ДЖЕКА"
      - Эта твоя новая девушка - ведьма, - заявил Клив Вит.
      - Ангел, - поправил Бурдал Рафф. - Умение понять, чего мужчина хочет, когда он сам еще этого не понял, идет от неба, а не из преисподней, где ни единой овечки не водится. - Речь Бурдала несколько подпортило громкое сытое рыгание. Большой косматый овчар, порядком захмелевший, попросил извинения и снова рыгнул.
      Гуль Молер мог оценить похвалу, содержащуюся в этих звуках, не хуже кого другого, но предмет разговора представлял для него слишком большой интерес, чтобы отвлекаться. Упреждая насмешки белобрового Клива Вита и маленького, с крысиной мордочкой Сайласа Кро, он вставил:
      - Вряд ли можно назвать Магги девушкой. Она давно оставила за собой розовые ленточки и тесные башмаки. Вы же знаете, она вдова.
      Клив Вит, не такой пьяный, как Бурдал, однако и в таком виде умом не блещущий, пихнул Сайласа так, что маленький овчар чуть не слетел с пивного бочонка, на котором сидел из-за нехватки стульев.
      - Нет, ты слыхал? Вдова! Тогда ее, видать, выдали замуж, как только от титьки отняли. Говорю вам - она не старше моей сестры Белл.
      Сайлас, занявший прежнее место с юркостью человека, привыкшего к тычкам, согласно кивнул.
      - Белл! - промолвил он с чувством, но продолжения собеседники так и не дождались.
      Гуль Молер хмуро смотрел то на одного, то на другого. Набрались уже, пьянчуги несчастные. Что они смыслят в женщинах и в их возрасте? С надменным фырканьем, приличествующим владельцу заведения, он протиснулся между Бурдалом и Кливом и стал собирать пустые кружки и плошки.
      Бурдал поймал его за локоть.
      - Что, Гуль, положил глаз на нашу Магги?
      Будучи полновластным владельцем "Погонщика Джека" четырнадцать лет, Гуль привык и к пьяницам, и к их болтовне. Опыт подсказывал ему, что самое лучшее в таких случаях - это многозначительно поджать губы и ответить "Очень может быть". Ничто так не отбивает у человека охоту драться, как подобный ответ. Но сейчас Гуль не мог заставить себя ответить утвердительно - ведь речь шла о Магги. Он прочистил горло.
      - Магги - женщина порядочная, Бурдал Рафф. И вольностей не допускает. Я не позволю тебе о ней говорить всякие глупости.
      Гуль старался говорить тихо, но, как это всегда бывает в тавернах, начинающаяся свара мигом привлекла к себе внимание, будто запах хорошего пирога со свининой. Не успел он договорить, как в зале настала полная тишина. Гуля бросило в жар. Три дюжины посетителей, многие еще не просохшие после бушевавшей снаружи вьюги, ждали, как поступит Бурдал Рафф.
      Рафф был не самым первым силачом в Трех Деревнях, эта честь принадлежала полоумному Броду Ханчу, дробившему камень ради заработка, - но никого в округе так не боялись. Он был пьяницей худшего толка: никогда нельзя было угадать, что он выкинет во хмелю. Он мог перейти от шуток к угрозам, не успеет иной человек кружку выхлебать. Его смахивающие на колбаски пальцы вцепились в локоть Гуля, глазки, и без того маленькие, превратились в две точки, и он вдруг стал казаться не таким уж пьяным Отпихнув стол ногой, он встал.
      Гуль взял себе на заметку ножки стола - надо будет отчистить их песком и отполировать. Он чувствовал на щеке влажное торфяное дыхание Бурдала, чьи пальцы медленно, с хрустом, складывались в кулак. Гуль уже видел перед собой поломанные столы и стулья, кровь на красивом дубовом полу, помятую оловянную посуду, пролитое пиво и сбежавших, не заплатив, гостей. Лишь когда правая рука Бурдала Раффа, обросшая бычьими мускулами, замахнулась для удара, Гуль испугался и за себя самого.
      Он закрыл глаза и воззвал к духам всех почивших трактирщиков, моля их сохранить его стулья, его кружки, его шкуру.
      Закрытые глаза помешали ему увидеть, что случилось дальше Чьи-то шаги, простучавшие по полу, вдруг остановились, и вскрикнула женщина. С грохотом опрокинулся стул. Раздался шум, как будто со столов сыпались железные кружки и прочие тяжелые предметы. Клив Вит прошипел громко:
      - Ах ты, черт!
      Гуль отважился приоткрыть глаза. Магги Море стояла рядом с ним, потирая лодыжку и прижимая к груди пустой поднос.
      - Простите меня, любезные гости, - молвила она своим золотым голосом. - Утром я подвернула лодыжку на дороге и думать не думала, что она подведет меня вечером.
      Клив Вит и Сайлас Кро сидели, мокрехонькие от пива. Волосы у них приклеились к черепам, овчарские усы обвисли, как веревки, у локтей на столе собрались лужи. Магги опрокинула на них весь свой поднос. Лишь после Гуль сообразил, что каким-то чудом на Бурдала Раффа не пролилось ни капли.
      Тот смотрел теперь не на Гуля, а на двух своих собутыльников. Кулак его оставался сжатым, но уже не столь плотно. Какой-то миг царила полная тишина - все тридцать шесть посетителей таверны застыли без звука и движения. Бурдал Рафф стоял, соображая что к чему.
      Еще миг - и он засмеялся. Это было все равно, что извержение вулкана. Он разинул рот, раздул ноздри, запрокинул голову, и дальше последовал звук катящихся с вершины камней. Что еще важнее, он отпустил Гуля и стал молотить себя кулаками по пузу, раскачиваясь взад-вперед Несколько мгновений спустя ржала уже вся таверна. У одного из глаз текли слезы, другой зашелся от кашля, третий повалился под стол и гоготал там, пока жена не наступила ему башмаком на горло.
      Гуль Молер никогда не смеялся над своими гостями - ремесло не позволяло. Он лишь хмуро взирал на лужи пива, пытаясь подсчитать убытки. Но почему-то цифры, обычно так легко вычисляемые, никак не складывались в голове, и он не мог думать ни о чем, кроме кулака Бурдала Раффа
      Магги тоже не смеялась. Она поставила поднос и принялась потихоньку наводить порядок. За те десять дней, что она проработала в таверне, она не пролила и наперстка, и взгляд Гуля стал подозрительным. Уж не нарочно ли она это сделала, чтобы отвлечь Бурдала?
      - Дай-ка, Магги, я тебе помогу, - выговорил этот последний. - Твоя лодыжка нуждается в отдыхе. Я сам шел по этой дороге пару дней назад - она ухабистая, точно задница моего папаши. Чудо, что ты еще не сломала ногу.
      Гуль Молер с изумлением наблюдал, как Бурдал, опустившись на четвереньки, собирает с пола оловянные кружки. Своей краткой речью он положил конец веселью, и прочие гости вернулись к прерванной выпивке с быстротой крыс, покидающих корабль. Гуль, спохватившись, что стоит и таращит глаза слишком долго, поспешил за полотенцами.
      Десять дней Магги пробыла у него. Десять дней, и не единой драки. Никогда его заведение еще так не процветало. Пивные краны сверкали, с пола можно было есть, а лампадное масло процеживалось через такое тонкое сито, что горело почти без копоти. И все это благодаря Магги. Еда тоже стала не в пример вкуснее. Магги каждый день поднималась на рассвете, чтобы сварить свежий суп из гороха, бобов и окорока, бараньи ножки зажаривала с мятой и даже хлеб сама пекла! Она отскребла и покрыла лаком вывеску таверны, прочистила ливневые стоки, устранила старую загадочную течь на крыше. Наконец, она делала из пивного осадка незатейливую, но удивительно вкусную брагу, которую нарекла "настойка Молера". Короче, эта женщина оказалась настоящим кладом.
      Почему же на душе Гуля Молера кошки скребли, когда он возвращался в таверну с сухими полотенцами?
      Очень уж она тихая, вот в чем дело. Кроме извинений, которые она принесла Кливу и Сайласу, почти ни слова за всю ночь не сказала. А тут еще эти странности с ее внешностью. Подумать только - Клив Вит назвал ее девушкой! Да она ему в матери годится - пожалуй, она даже старше самого Гуля. Или нет? Поди разберись тут.
      Влюбляться в нее никто не влюблялся, но молва о чудесах, которые она творила на кухне и у пивных бочек, уже разошлась по всей округе. Постоянные посетители "Овечьего копытца" потихоньку перемещались сюда. Да не какие-нибудь, а люди солидные, мастера. Из тех, что приводят с собой жен и старших дочек, а расплачиваются сразу и сполна.
      Стоило лишь оглядеть таверну, чтобы увидеть, как все в ней изменилось к лучшему. Магги - просто сокровище. Нынче вот она остановила драку, грозившую не только столам и стульям, но и особе самого хозяина. Гуль заметил желтый овсянковый цвет пролитого на пол пива: самое дешевое из всех, что предлагали "У погонщика Джека". Забыв свои сомнения, Гуль поздравил себя с удачей. Магги Море даже пиво проливала с умом!
      Подав полотенца Кливу и Сайласу, Гуль заметил, что Магги разговаривает с только что вошедшим гостем. То, что разговор вела явно она, а не пришелец, крайне удивило Гуля. Он почувствовал укол ревности, глядя, как она шепчет что-то на ухо этому мужчине.
      Тут на плечо хозяина легла чья-то увесистая рука.
      - Ну что, Гуль, мир? Не знаю, что на меня нашло, большого дурака я свалял. Но я все равно б тебя не ударил, сам знаешь. А если б и ударил, то мимо. - Бурдал Рафф стал к нему лицом, ухмыляясь, как малолетний сорванец, и сунул ему в руку несколько монет. - Это за пролитое пиво. Дружба дороже.
      Гуль встрепенулся. Бурдал, конечно, смутьян, но там, где он пьет, пьют и все прочие овчары Трех Деревень. Поломавшись для порядка, Гуль принял деньги: нельзя же оскорблять человека отказом. Гуль знал, что Бурдал ударил бы его непременно и уж точно бы не промахнулся, но как хозяин таверны не мог таить на кого-то зло.
      - Это очень хорошо с твоей стороны - думать о моих убытках. Пойдем-ка за стойку да выпьем по рюмочке чего покрепче. - Водка стоила больше, чем заплатил Бурдал, но в таверне свои законы.
      Только наполнив две деревянные стопки, Гуль вспомнил о Магги и человеке, с которым она говорила. Тот уже подсел к какой-то компании. На его лицо теперь падал свет, и Гуль узнал одного из тех, кто перебежал к нему из "Овечьего копытца". Турло Пайк, кровельщик, если Гуль верно запомнил, с полными карманами и хорошо подвешенным языком. Гуль чокнулся с Бурдалом Раффом. Турло Пайк говорил с другим завсегдатаем "Овечьего копытца", громко смеясь над своей же шуткой.
      - Этот Турло Пайк нынче денежки лопатой гребет, - заметил Бурдал, перехватив взгляд Гуля.
      Гуль, выпив, изобразил вежливый интерес:
      - Что так?
      - Ну как же! С этими ветрами, да после оттепели, золотишко к нему само плывет. Крыши-то, почитай, у всех прохудились. Взять хоть мою - течет, как баба в урочный день. Сайлас говорит, Турло единственный кровельщик в Трех Деревнях, у которого лестница позволяет влезть на что-то повыше нужника. Инструмент опять же хороший. Когда его мать померла и оставила ему четыре золотых, он похоронил старушку в.ящике из-под яблок, а денежки потратил на стамески да резцы. С тех пор он заважничал - вот только дух матери небось не дает ему покоя.
      Любезно улыбнувшись, Гуль сел и стал ждать, когда Бурдал допьет свою долю. Решив, что оба они уже достаточно проявили свою добрую волю, он налил Бурдалу еще и встал, чтобы заняться делом. Но Бурдал снова удержал его за руку.
      - Хороший ты человек, Гуль Молер. И таверна у тебя хорошая. Если я еще когда полезу с тобой в драку, пусть двери темного дома рухнут и демоны заберут меня к себе.
      У Гуля .холодок прошел по спине. Бурдал произнес слова, повторяемые в Трех Деревнях уже много поколений. Гуль не знал, откуда они взялись и что значат, но старая клятва, прозвучавшая в его таверне, напугала его. Все знали, что в них заключена большая сила, а сказанного назад не воротишь.
      Гулю стоило труда удержать на лице улыбку. Водка вела себя в желудке, как уксус, и даже сознание, что Бурдал Рафф и его дружки теперь еще крепче повязаны с "Погонщиком Джеком", не поправило хозяину настроения.
      Подойдя к Магги, которая у котла снимала жир с похлебки, он сказал резче, чем обычно:
      - Сбегай-ка наверх, Магги, и принеси мой шерстяной кафтан. Что-то холодно у нас нынче.
      Магги взглянула на него своими не то зелеными, не то серыми глазами. Пальцами, которые всегда оставались чистыми, несмотря на черную работу, она отерла легкую испарину на лбу. Гуль покраснел от этого наглядного доказательства стоящей в таверне жары, но Магги сказала:
      - Сию минуту. У двери и правда холодновато.
      То есть там, где сидит Турло Пайк, мысленно добавил Гуль и снова покраснел виновато. Он думал, что Магги сейчас бросит взгляд в сторону кровельщика, но она уже устремилась к лестнице. Гуль ощутил легкое облегчение. Он не любил обманывать и знал, что врать не умеет, но вынужден был порой это делать как хозяин таверны. Одной правдой с тридцатью шестью выпивохами не управишься. Сейчас, впрочем, был другой случай - и Гуль, сознавая это, все же направился к Турло Пайку, как только маленькие изящные башмачки его работницы скрылись из виду.
      - Судари мои, позвольте приветствовать вас в "Погонщике Джеке" в эту холодную, ненастную ночь. - При этих словах Гуля небольшая кучка завсегдатаев "Овечьего копытца" прекратила разговор и обернулась к нему. Я Гуль Молер, владелец этого скромного заведения, и если я могу что-то сделать для вашего удобства и ваших желудков, прошу сказать прямо.
      Турло Пайк развалился на стуле.
      - Можешь! Скажи нам, кто такой погонщик Джек. - Остальные грохнули со смеху, а Пайк, одетый в дорогое, но плохо выкрашенное сукно с бобровым воротником вокруг красной прыщавой шеи, ухмыльнулся, довольный своим остроумием.
      Гуль привык, что его поддразнивают на этот счет, но сейчас ему почему-то было трудно сохранять благодушие.
      - Погонщика Джека никогда не существовало, господа. Это моя покойница жена придумала таверне такое название. - В ту пору они с Пег еще мечтали о сыне, которого тоже собирались назвать Джеком.
      Турло Пайк с серьезным видом втянул щеки внутрь.
      - Давай-ка разберемся. Тебя зовут не Джек, а для погонщика ты, дружище, не обессудь, слишком тучен. Выходит, что вывеска у тебя над дверью лжет. - Кто-то хмыкнул, а Турло, полируя ногти о бобровый воротник, нанес последний удар: - Как тут быть уверенным, что, заказав наилучшее черное пиво, мы получим его, а не вчерашние помои?
      Гуль стиснул зубы, чтобы не гаркнуть: "Вон отсюда!" Шутки по поводу названия таверны он мог стерпеть, и подковырки насчет его толщины с каждым годом задевали его все меньше. Но сомнения в его добросовестности были для него как нож в сердце. По натуре Гуль не был драчлив, но сейчас еле сдерживал бешеное желание заехать Пайку в зубы. "У погонщика Джека" почтенная таверна, где можно купить доброе пиво, добрый ужин и задаром погреться у очага. А он, Гуль, в жизни не подливал воды в бочонок. Как смеет этот кровельщик из "Овечьего копыта" сидеть тут и говорить подобные вещи?
      Гуль прочистил горло.
      - Я никогда бы не взялся чинить крышу, Турло Пайк, вот и ты предоставь мне заниматься своим делом, коли не хочешь сам подкладывать дрова в огонь и начищать краны.
      Собутыльники Турло ответили одобрительным ворчанием, и один из них, маленький, но крепкий подмастерье гончара по имени Слип, заметил:
      - Тут он прав, Турло.
      Кровельщик, промолчав, с нарочитой медлительностью допил свой эль, вытер пену с губ и встал.
      - Пойду-ка я лучше обратно в "Овечье копытце". Там по крайней мере можно шутить сколько влезет, не боясь, что кабатчик обидится. - Турло перевернул свою оловянную кружку, которая покатилась через стол к Гулю, и вышел вон.
      Ветер и снег из двери ударили Гулю в лицо. Что с ним такое сегодня? За время, в которое хлеб не успеет испечься, он дважды чуть было не нарвался на драку. Тут призадумаешься. Гуль бессознательно поставил как надо перевернутую кружку и вытер стол рукавом.
      - Не обращай на него внимания, - посоветовал подмастерье. - Его не очень-то любят везде, где бы он ни бывал. Дорри Мэй из "Овечьего копытца" не поблагодарит тебя за то, что ты отправил его назад. Она уже думала, что избавилась от него на эту ночь.
      Гуль промычал что-то в ответ.
      - Да и незачем тебе, чтобы он заводил дружбу с твоей новой работницей - вон как о ней лестно говорят. От него одни неприятности.
      - Вот оно как.
      - Угу. Турло точно на нее глаз положил. Хвастался ей, что чинит все крыши в округе и зарабатывает столько, что может купить себе лошадь с повозкой. Упоминал об одном доме у старого леса - ну, знаешь, за Оленьим ручьем. Там будто бы одни женщины живут. На той неделе буря развалила им трубу, так Турло намерен содрать с них за работу втридорога - известно, женщины в таких делах ничего не смыслят.
      Гуль обрел дар речи.
      - А Магги это любопытно?
      Подмастерье пожал плечами, отчего на стол осыпалась глиняная пыль.
      - Кто их, баб, разберет. Кажется, она спросила только, что это за семья - из вежливости.
      По всей видимости, это была только пустая болтовня, которую Гуль слышал в таверне каждый день. Ему следовало бы вздохнуть с облегчением, но воспоминание об острых сухих зубках Магги около уха Турло беспокоило его непонятным для него образом. Хоть бы эта ночь поскорее прошла. Он устал, и ноги у него тряслись. Он даже уперся рукой на стол, однако помнил, что хозяин обязан поддерживать беседу. Перед ним сидел гость, ожидающий ответа. Как бы увести разговор в сторону от Магги?
      - И что же это за семья живет там? - спросил он. Подмастерье смахнул серой пропыленной рукой пыль со стола.
      - Мне сдается, Турло не знает. И его вроде так уело, что Магги задала ему вопрос, на который он не мог ответить, - знаешь, как это с мужиками бывает. Напыжился весь и давай ей про что-то другое заправлять. Послушать его, в той усадьбе все красотки, а как муж ушел на зиму китов бить, то жене и старшей дочери страсть как мужчина требуется.
      Гуль, показывая всем своим видом, что он об этом думает, собрал со стола порожнюю посуду.
      - Красотки они или нет, Турло трудновато будет заниматься своим ремеслом в такую погоду. Бурдал Рафф говорит, что буря еще неделю не уймется.
      - Ну, Турло все нипочем. Он сказал тем женщинам, что ближайшие пять дней будет занят. Он мастак на такие штуки: цену себе набивает. За лишнюю, дескать, монету я и к вам выберу время заскочить.
      Гуль нахмурился. И этот человек еще смел оспаривать репутацию его таверны! Обращаясь ко всем завсегдатаям "Овечьего копытца", Гуль сказал:
      - Пойду дров подложу в печь - в такую ночь надо, чтобы она топилась как следует. А вы, господа, сидите - я велю Магги принести вам еще. - Гуль взглянул на пустые кружки у себя в руках, опытным глазом определив качество эля по каемке осевшей пены, и произвел в уме быстрый расчет. - Заведение угощает.
      Это обеспечило ему самое сердечное прощение. Гуль так этому обрадовался, что даже и не думал о расходах. Притом пиво высшего сорта пил только один из гостей.
      - Гуль!
      Повернувшись, он оказался лицом к лицу с Магги. Она стояла так близко, что он чувствовал, как от нее пахнет: льдом, камнем и прочей холодной материей.
      - Ваш кафтан.
      - А да... Спасибо, Магги. - Он заикался. Магги такая... въедливая. Вот оно, верное слово. Она смотрит глубже, чем большинство других людей, и нет в ней веселья или умения пошутить. Она, правда, улыбалась, когда разговор того требовал, но Гуль ни разу не слышал, как она смеется.
      Не сводя с него своих глубоко посаженных глаз, она протянула ему кафтан - холодный, словно его и в руках не держали.
      - Не подложить ли дров? - спросила она, и ее зубы слегка сомкнулись, как при укусе.
      - Нет, Магги. - Гуль овладел собой. - Займись вон теми, из "Овечьего копытца". Я обещал угостить их за свой счет.
      - Хорошо. Гуль, я хочу попросить у вас полдня на той неделе. Надо сходить на рынок, купить себе хорошую обувь на зиму. К вечеру я постараюсь вернуться. - Ее сухие, как кремень, зубы блеснули при огне. - Из жалованья, конечно, вычтем сколько положено.
      Гулю Молеру ничего не оставалось, как только согласиться.
      49
      БЕЛЫЕ ВОЛКИ
      Вислоухий конек пал на пятый день, и непонятно было, как прикончить его без острого ножа или крепкой веревки.
      Под ледяным ветром Райф потрепал коня по шее. Горная долина, в которой они находились, была заполнена глыбами льда. Для ледника она была недостаточно глубокой или древней, но скрежет трущихся льдин слышался со всех сторон. Прямо под ним узкая Волчья река медленно струилась под частично затянувшим ее льдом. Те льдины, что плыли по ней, отполированные течением и ветром, были черными, как ночь, и гладкими, как стекло. Белое небо предвещало снег.
      Райф встретился глазами с Аш. Она сидела, привалившись к животу Вислоухого, и умирающий конь делился с ней последним теплом. Путешествие через горы заметно ослабило ее, и она недолго выдерживала взгляд Райфа.
      Он все время думал, что бы еще для нее сделать, как согреть ее и оградить от преследующих голосов, но способ был только один - поскорее доставить Аш к Пещере Черного Льда.
      Он зубами стянул рукавицы и расстегнул свой пояс лосиной кожи. Ремень он затянул вокруг бархатистой морды коня, сомкнув ему челюсти. Старый конь протестующе дернул головой, но снег, на котором он лежал, высасывал из него волю к борьбе, и он тут же сдался. Райф, набрав снега в кулак, стал забивать им ноздри Вислоухого. Плотно утрамбовав снег, он разгладил его до выступления влаги, которая тут же подернулась льдом.
      Усилия, с которыми конь старался втянуть воздух через ледяную пробку, доконали его, и через четверть часа он издох. Увидев, как угас и остекленел его большой темный глаз, Райф встал и пошел за ножом.
      Уже нащупав в котомке его липовую рукоятку, он услышал, как хрустят по снегу сапожки Аш.
      - Нет, Райф. Не надо его резать. Не этим тупым ножом. Райф повернулся к ней.
      - Ты отвернись. Я уже три дня не убивал никакой дичи. У нас не осталось еды, кроме горсточки ягод и кусочка копченого мяса.
      - Пожалуйста. - Свет в глазах Аш колебался, и она вдруг до боли напомнила Райфу умирающего кони.
      Разжав пальцы, он выпустил нож. Он не собирался разделывать коня - нож для этого не годился, - он хотел просто пустить животному кровь, пока она еще теплая, и собрать ее в кожаный мех. Лошадиная кровь густа и питательна.
      - Давай оставим его здесь и не будем трогать. Он был хорошим конем. Нехорошо было бы вскрывать ему жилы.
      Ладно, подумал Райф. Оставим это на долю волков. Вслух он сказал:
      - Надо двигаться дальше. Скоро стемнеет. Сегодня я хочу заночевать у реки.
      Аш пристально посмотрела на него, стараясь разгадать, нет ли в его голосе гнева, и кивнула.
      - Я сниму с него одеяла.
      Райфу было все равно, считает она его жестоким или нет. Холод не давал размышлять об этом. Любой другой кланник на его месте непременно разделал бы коня. Съесть собственную лошадь - горе, но не позор.
      Он натянул рукавицы на покрытые шрамами, помороженные руки и стал смотреть, как Аш хлопочет около мерина. Голоса могли завладеть ею в любое время. Дважды за ночь ему пришлось трясти ее до хруста в шейных позвонках. Будить ее становилось все труднее, и Райф жил в страхе перед тем днем, когда никакая тряска не вернет ее назад. Пригнувшись от ветра, он пошел снять с коня свой ремень. Аш сидела на снегу. Она начала отвязывать одеяла, но не закончила своей работы и теперь улыбалась сонно, как малый ребенок. Райф осторожно помог ей встать и велел потопать ногами, чтобы согреться. Он ничем не выдал своего беспокойства, но первые признаки замерзания были налицо. В ее улыбке сквозило блаженство. Предоставленная самой себе, она свернулась бы клубочком около крупа коня и уснула.
      Прислушиваясь к ее топанью, Райф снова надел пояс и повесил на место тавлинку из оленьего рога.
      От холода человек умирает так же верно, как если бы провалился под лед, но при этом он улыбается.