— Я попрошу Герту принести тебе меда и чая с миндальным молоком.

— Ты славная девочка, Ангелина. — Эдериус впервые назвал ее по имени. — Мне жаль, что я накричал на тебя. Но я не переживу, если с тобой что-нибудь случится.

У Ангелины защипало глаза. Однажды папочка сказал ей почти то же самое — он тогда запретил ей скакать на чересчур норовистой лошади.

«У этой кобылы строптивый характер, — сказал он. — А вдруг ты ускачешь слишком далеко и она понесет? Что я буду делать, если что-нибудь случится с моей любимой дочуркой?»

Ангелине стало совсем грустно. Она наклонилась и чмокнула писца в морщинистую щеку. Кожа у него была мягкая и сухая. Она напомнила Ангелине мамины шелковые платья, что лежали в большом сундуке. Их старались уберечь от моли и от солнца, но за двадцать лет они все равно выцвели и безнадежно состарились.

Она выпрямилась — и тут ночной ветерок приподнял лист с неоконченным рисунком и на секунду приоткрыл спрятанный Эдериусом узор. Ангелина увидела его — только краем глаза, но от этого зрелища у нее по телу побежали мурашки, а во рту пересохло.

Это было нечто невообразимое, нечто чудовищное. Ужасное, противоестественное, невозможное...

А потом ветер утих и страницы легли на стол в прежнем порядке. Ангелине уже не верилось, что она вообще что-то видела. Просто бессмысленное нагромождение цветных пятен и запутанных линий.

— Вы хорошо себя чувствуете, госпожа? — спросил Эдериус. Он ничего не заметил.

— Да, да, хорошо. Я, пожалуй, пойду.

Ангелина устремилась к двери. Она дрожала всем телом, сама не понимая отчего. Ее комнатка, Герта со шпильками и виляющая хвостом глупая собачонка, весь привычный, пусть скучноватый порой мирок вдруг показался юной королеве желанным убежищем. Перепрыгивая через две ступеньки, она помчалась вниз, к себе.

— Для отбелки кожи я обычно использую мел, — говорил Эмит, указывая на тарелку с белым веществом, — другие предпочитают золу или хлебный мякиш. Иногда, если кожу не отмочили как следует, я обрабатываю ее пемзой, чтобы удалить остатки жира. — Эмит набрал в горсть белого порошка, высыпал его на кусок кожи и принялся втирать с помощью небольшой деревянной плашки. — Прежде чем приняться за рисование, мастер Дэверик требовал, чтобы я прошелся по пергаменту еще разок — вот эдак, тогда волоски становятся дыбом и лучше впитывают чернила.

Тесса кивнула, изо всех сил пытаясь запомнить каждое слово Эмита.

Они сидели за большим столом в кухне матушки Эмита. Сама же она вместе со своим стулом уже совершила полный круг обращения и теперь снова была повернута лицом к очагу. Голова старушки свесилась на грудь, она сладко посапывала и смешно причмокивала губами. Но, если верить Эмиту, матушка не спала. Просто отдыхала. Котелки с тушеным мясом, крепким бульоном, аппетитно пахнущим соусом висели над огнем. С утра Тесса уже успела два раза плотно покушать, но была отнюдь не прочь повторить. Матушка Эмита готовила просто волшебно. Впрочем, на самом деле стряпал все кушанья сам Эмит, но матушка осуществляла общее руководство: указывала, сколько добавить специй, что снять с огня, что обварить кипятком — и все это не сходя со стула.

Эмит рассказал Тессе, что при жизни Дэверика он обязательно два дня в неделю гостил в городе у матушки. Мастер сам настоял на этом. На пять же дней, которые сын проводил в Фэйле, старушка нанимала в помощницы одну местную девушку.

Один раз матушка Эмита все же поднялась со стула. К тому времени на улице уже совсем стемнело, ставни были закрыты и ночные мотыльки кружились вокруг пламени свечи. Поэтому Тесса предположила, что старушка, как игрушки в детских фантазиях, гуляет по дому, когда все остальные уже спят.

Тессе нравились и Эмит, и его матушка. Они оба были такие добрые, хоть и чудноватые немножко, и искренне хотели услужить ей. Не успевала она пожаловаться на холод, Эмит уже мчался за одеялом. Если у нее урчало в животе, матушка немедленно велела сыну принести гостье хлеба с маслом. Если ей казалось, что лампа горит слишком тускло и при рисовании приходится напрягать глаза, Эмит притаскивал столько жировок, что хватило бы на целую церковь. А стоило ей поднять руку и потрогать шишку на голове, он уже спешил к ней с мазями и настоями из трав.

До сих пор никто не относился к ней с таким вниманием и предупредительностью. Впрочем, Тесса довольно быстро приспособилась к новой обстановке. Так здорово было сидеть здесь, в теплой уютной кухне, совсем непохожей на стерильную, безрадостную кухню в ее квартире, — просто сидеть, слушать и учиться.

Внове для Тессы была и возможность сосредоточиться, вникать в детали, не боясь возобновления звона в ушах. Наконец-то она могла позволить себе полностью погрузиться в то, что делала. До сих пор она знала лишь случайные, ни к чему не ведущие вспышки любопытства: она слышала о чем-то, возникал интерес, потом она сталкивалась с трудным вопросом — и бросала начатое. На службе она говорила примерно то, что хотела сказать, но теми словами, которые другим хотелось слышать. Выполнять такую работу она смогла бы и во сне. Но разве не такие пути выбирала она всю жизнь? Не надо обязательств, не надо подробностей, не надо думать.

Продажей товаров по телефону Тесса занялась, когда оставила колледж. И причиной этого, как и всех важных перемен в ее жизни, был звон в ушах. Первый год в Нью-Мексико прошел сносно. Она посещала положенные по программе лекции и семинары, завела несколько близких подруг и корпела над курсовой работой. Со второго года начались неприятности. Главным предметом была история искусств, а вскоре после летних каникул Тесса поняла, что не способна внимательно слушать лектора. Даже незначительный шум отвлекал ее — гудение кондиционера, рев мотора на автостоянке внизу, покашливание соседа. Отношения с товаркой по комнате, Нилой, тоже испортились напрочь. Тесса больше не могла выносить ее бесконечный треп по телефону и привычку врубать музыку по вечерам. Все вместе стало серьезно мешать работе. Непрочитанные книги пачками пылились в углах. Стоило Тессе сосредоточиться на чем-то, в висках начинала биться кровь — словно кто-то там, внутри, силился вырваться наружу.

Звон в ушах повторялся все чаще. Ногти на руках Тессы были обкусаны до мяса. Она жила в постоянном ожидании следующего приступа.

Тесса начала пропускать занятия. Вскоре она могла заставить себя посещать только курсы профессора Ярбэка по Византийской империи и Коптскому искусству Египта. Только ради узоров она вылезала утром из постели, натягивала одежду и чистила зубы. Архитекторы тех времен не скупились на фантастические, замысловатые украшения каменных колонн, ворот и арок.

Тесса часами просиживала в библиотеке, копируя, выискивая и изучая узоры. И когда профессор Ярбэк разорялся о «натурализме в изображении человеческих фигур» или «о важности понимания религиозной иконографии», Тесса в мечтах уносилась к милым ее сердцу манускриптам, рука ее машинально чертила в блокноте последний из виденных узоров.

Все они казались ей исполнены значения. Идя от сложного к простому, она шаг за шагом проникала в тайну конструкции узоров, постепенно доходя до простейших, основополагающих линий.

Гроза разразилась на последней лекции профессора Ярбэка — «Коптские влияния в искусстве Британских островов». Такого кошмарного приступа до тех пор у нее не было. Профессор Ярбэк показывал слайды в обычной своей неторопливой манере — египетские рукописи, фрески, каменные колонны — и наконец подробно остановился на одном старинном Евангелии.

— Посмотрите, как в этой миниатюре художник воспроизводит коптские образцы...

Больше из речи профессора Ярбэка Тесса не слышала ни слова. Все, кроме узора на слайде, поблекло, отошло на задний план. Никогда раньше ей не случалось видеть столь тщательно проработанного изображения. Странные длиннохвостые птицы, их когти, клювы, похожие на чешую перья, были словно живые. А сверху, над этими птицами с загадочными пустыми глазами, страницу украшал самостоятельный, геометрически безупречный узор, с множеством завитушек, переплетений, головокружительных спиралей и узлов.

У Тессы заболела голова.

Над буйством линий господствовала властная рука творца. Только она не давала причудливым птицам своевольно нарушить идеально выдержанную симметрию страницы.

А потом она услышала и звон в ушах — совсем тихий сначала, точно кто-то тихонько скреб ногтем по барабанной перепонке. В висках начала пульсировать кровь.

Слайд был центром комнаты. Он окрашивал в свои цвета лица шестидесяти студентов. В аудитории пахло застарелым потом, лаком, дезодорантом. Но Тесса уже ощущала только покалывание в ушах. И еще какой-то новый аромат — немножко похожий на запах краски, но более приятный.

Звон усиливался, превращаясь в оглушительный рев.

Тесса не могла оторвать глаз от слайда. Ей безумно хотелось разгадать эту колдовскую композицию из извилистых линий и форм. Она заметила, что у одной из птиц наверху слева оперение не такое, как у других, не похоже на рыбью чешую.

Профессор Ярбэк с указкой в руках продолжал говорить, расхаживая по аудитории. Менять слайд он явно не торопился.

В голове у Тессы гудело. Узор двоился, расплывался, тусклые глаза птиц смотрели прямо на нее, перья топорщились, загнутые клювы и когти пришли в движение.

Карандаш Тессы упал на пол. Голова профессора Ярбэка оказалась точно в центре слайда, и птичья перья исказили черты его лица, превратив почтенного лектора в сказочное чудовище.

Почти не соображая, что делает, Тесса прижала пальцы к вискам, пытаясь остановить этот ужасный рев. Теперь он стал просто невыносим. Через мозг словно протягивали стальную проволоку. Узор и боль, боль и узор — больше на свете не осталось ничего.

Книги Тессы соскользнули с парты ей на колени. Она едва сознавала, что рядом сидят, смотрят, дышат другие люди с глазами темными и стеклянными, как глаза птиц. Они были не нужны ей. Они только мешали ей добраться до истоков, до сути этого волшебного рисунка.

А потом раздался пронзительный крик, похожий на крик чайки. И мир Тессы распался на сотни черных осколков.

Она очнулась через несколько минут в университетском медпункте. Звон в ушах продолжался, но стал значительно тише, напоминал шум машин где-то далеко на шоссе. С такой болью уже можно было жить дальше. Медсестра, полная пуэрториканка в накрахмаленном белом халате и туфлях с высокими каблуками, сказала, что Тесса потеряла сознание прямо за столом в аудитории. Она дала ей две таблетки успокаивающего, воды с содой и настоятельно рекомендовала Тессе немедленно обратиться к врачу.

Тесса приняла таблетки, выпила соду и отправилась прямо в общежитие. Неделю она не выходила из комнаты. Звон в ушах опять стал постепенно усиливаться. Каждый раз, когда она пыталась приняться за работу — почитать учебник или даже просто просмотреть журнал, — в висках начинали стучать зловещие молоточки. Каждую ночь она видела во сне аудиторию и тот слайд и каждое утро просыпалась вся разбитая и мокрая от пота.

Через пять дней Тесса поняла, что сам по себе звон в ушах не пройдет. Ей не будет покоя, пока она не уедет из Нью-Мексико. И она смирилась, приняла это как данность.

На следующий день она погрузила в машину спальный мешок, кое-какую одежду, несколько книг, консервы, атлас автомобильных дорог и выехала из штата по восемнадцатому шоссе. В тот момент она была твердо намерена вернуться. Я еду на пару-тройку недель, уверяла она себя. Но вернуться ей не пришлось.

Вообще-то она собиралась в Лос-Анджелес, но каким-то образом оказалась в Сан-Диего и в один прекрасный день обнаружила, что распространяет по телефону товары для офиса. Служба вполне устраивала ее: ни ответственности, ни требований к одежде, свободный график, мало бумажной работы, думать не требуется. Просто такая игра в номера. Надо только обзвонить побольше людей, и сколько-то процентов из них наверняка согласятся приобрести предложенную вещь. Тесса преуспевала. Ей без труда удавалось уламывать потенциальных клиентов. Через два месяца испытательного срока она стала штатным сотрудником компании.

Приступы случались все реже. И звон в ушах теперь был мягкий, почти ласкающий слух. Но Тесса хорошо запомнила тот кошмарный день в аудитории. Ей и сейчас достаточно было зайти в книжный магазин, посетить выставку, лениво проследить взглядом узор на плиточном полу ресторана или машинально набросать что-нибудь в записной книжке, как в висках начиналось угрожающее покалывание. Тесса сразу же принимала меры. При малейшем намеке на шум в ушах она прекращала свое занятие и старалась расслабиться — шла прогуляться, слушала музыку или садилась в машину...

Тесса больно уколола палец. Опустив глаза, она обнаружила, что сжимает в руке кольцо. В какой момент она вытащила его из-под платья, Тесса понятия не имела. Она покосилась на Эмита, но он хлопотал у очага, готовил ужин. Матушка его по-прежнему похрапывала на своем стуле.

Тесса рассматривала кольцо и припоминала события, в результате которых стала его обладательницей: телефонный звонок, гонка по шоссе, стычка с водителем грузовика, звон в ушах. Почему когда бы ни настиг ее сильный приступ, он обязательно приводит ее в какое-нибудь совершенно новое место?

— Суп готов, мисс. — Эмит сбил ее с мысли. — Не хотите скушать тарелочку?

— А про перец ты не забыл? — подала голос старушка, подтверждая, что, вопреки очевидности, она действительно не спит, а просто отдыхает.

— Не забыл, матушка.

Тесса засунула кольцо обратно под платье.

— С удовольствием, — ответила она. Посмотрим, что это за суп, судя по запаху, сварен он на говяжьем бульоне...

Тесса принялась убирать со стола. Позвякивающие горшочки с красителями она без особого труда выстроила в аккуратную шеренгу, но кисти, разнообразные перья и свинцовые палочки никак не хотели складываться в кучки. Тесса с удивлением отметила, как много она успела узнать о приспособлениях для рисования узоров. Например, стило — оно делается из меди или из кости; кончик его должен быть твердым и острым, чтобы чертить линии на покрытой воском дощечке. Эмит объяснил, что пергамент слишком дорог для черновых набросков. Экспериментировать большинство писцов предпочитают на навощенных дощечках. Их можно использовать по многу раз — воск разогревается, а потом разглаживается снова плоской стороной стило. Контур рисунка намечают свинцовыми палочками; ими же обозначают важнейшие точки на странице.

Сильнее всего из полученных от Эмита сведений Тессу поразила трудоемкость процесса. Ни один инструмент не покупался готовым: чернила, красители, перья, пергамент, навощенные дощечки, клей — Эмит все делал своими руками. Теперь Тесса поняла, что людям вроде Дэверика на самом деле необходимы помощники. Если целыми днями зарывать в песок гусиные перья, времени на рисование просто не останется.

Одна только обработка пергамента уже отнимает уйму времени. Эмит покупал шкуры животных на рынке — он сказал, что для рисования больше всего подходят шкурки новорожденных телят, хотя козьи и овечьи дешевле, — приносил их домой и вымачивал в известковом растворе. Затем, не давая им высохнуть, распяливал на специальной раме и отскабливал ножом.

Утром, выйдя во двор справить нужду, Тесса обратила внимание на деревянные рамы разных размеров и на бочки, укрепленные металлическими обручами. Тогда она только подивилась, зачем здесь все эти приспособления. Теперь она знала зачем. Эмит объяснил, что известковый раствор неприятно пахнет, поэтому мастер Дэверик предпочитал, чтобы отмачиванием шкур его помощник занимался в городе. Ах вот почему, подумала Тесса, Дэверик настаивал на том, чтобы два дня в неделю Эмит проводил в Бей'Зелле. Однако делиться своей догадкой она не стала. Она уже достаточно узнала Эмита. Ясно было, что доброжелательный человечек не желает слышать дурного слова ни об одном из своих знакомых. Тем более о только что почившем хозяине.

— Вот, мисс. — Эмит протянул ей тарелку с дымящимся супом, таким густым, что его и супом-то назвать было нельзя. — Садитесь, сейчас я принесу хлеба, будете макать в похлебку.

— И стаканчик арло, — вмешалась мгновенно проснувшаяся матушка Эмита, — полагаю, мы можем предложить гостье стаканчик вина: уже стемнело и попы разбежались по домам. — Она подмигнула Тессе. — Я, пожалуй, тоже позволю себе полчашечки за наше знакомство.

Тесса улыбнулась. Она не сомневалась, что матушка Эмита каждый вечер позволяет себе целую чашечку, а то и две.

— Осторожно, мисс! — воскликнул Эмит. Тесса как раз собиралась поставить тарелку на стол. Эмит поспешно убрал недавно нарисованный ею эскиз. — Ведь не хотите же вы испортить свою работу!

— Не хочу, — согласилась Тесса, вылавливая из супа кусочек чего-то, что показалось ей похожим на мясо. За спиной она слышала шаги Эмита. Он отошел, наверное, налил матери арло, потом вернулся. — Вы в самом деле думаете, что набросок такой замечательный?

Эмит присел — впервые за день — и придвинулся настолько близко к Тессе, насколько позволяло его представление о приличии.

— Думаю, да. Я не специалист в этих вещах, до мастера мне — как до неба. Но я видел работы многих узорщиков и знаю, что главное отличие настоящего художника от середнячка — это чувство детали. Мастер Дэверик говаривал: «Нарисовать узор может всякий, но без чувства детали не заставишь его светиться».

Детали?! Тесса положила ложку — ей сразу расхотелось есть. Всего три дня назад она не смела углубляться в детали. Годами она не смела вступать в длительные отношения, заниматься бумажной работой и копить деньги, жила без финансовых обязательств, без честолюбия, без отпусков, без целей.

Ее жизнь была как ровное серое поле. Никаких деталей. Именно их она и старалась избегать. Если ей предлагали повышение, она отказывалась: больше ответственности — больше бумажной работы. Если бойфренд начинал относиться к их роману чересчур серьезно, она бросала его. Если дружба грозила стать чересчур тесной, она порывала отношения. А когда банковский клерк настоятельно советовал ей вложить деньги в какие-нибудь ценные бумаги, она грозилась закрыть счет, если он не перестанет талдычить о «дополнительных полутора процентах». У нее не было компьютера, ежедневника, адресной книги; она никогда не заказывала товары почтой, потому что боялась заполнять бланк.

А этот маленький робкий человечек, который не решается сесть ближе, чем в трех шагах от нее, преспокойно заявляет, что у нее есть чувство детали.

Тесса засмеялась. Она не находила тут ничего забавного, просто не придумала, как еще реагировать.

Ее смех задел Эмита.

— Я говорю правду, мисс. Чтобы рисовать так, как мастер Дэверик, нужно обладать особым зрением. Я лишь мельком взглянул на кольцо, которое вы копировали, но все же почувствовал, что сходство схвачено мастерски. Вы не только передали его красоту. Вы сумели проникнуть в сердцевину, докопаться до костяка узора.

— Ни до чего я не докапывалась. — Тесса вытащила ленту с кольцом из-под платья. — Видно же, что за этими переплетениями и изгибами стоит четкий план.

— Позвольте мне... — Эмит поднес ленту с кольцом к глазам. От него пахло мятой и красками. — Лично я не вижу тут никакого плана, — он неуверенно повертел кольцо в руках, — просто перекрученные как попало золотые нити. А вы вот увидели, и не только увидели, но и сумели перенести на пергамент. И когда я посмотрел на оконченный рисунок, я точно заново увидел кольцо вашими глазами и понял, что оно действительно создано по тщательно продуманному плану. А сам я смотрю — и решительно ничего такого не вижу. — Он отпустил ленту, и кольцо снова упало Тессе на грудь.

Тесса вдруг почувствовала, что безумно устала. Она не знала, как воспринимать слова Эмита. Он говорил с таким убеждением, что волей-неволей хотелось верить. Но ведь любой человек может искренне заблуждаться.

— А что, если я сама придумала этот узор? Почем вы знаете, может, у создателя кольца никакого плана не было?

Эмит улыбнулся с чуть заметной укоризной:

— Нет, мисс, план был, вы почувствовали его, а не выдумали. И когда я взял кольцо, мне даже почудилось на мгновение, что я тоже постигаю ваш замысел — и замысел творца.

— Слушай Эмита, деточка. Никто не разбирается в узорах лучшего моего сына. — Матушка Эмита поставила пустую чашку рядом со стулом и одарила их лучезарной улыбкой. — Пожалуй, я постараюсь выпить еще капельку, Эмит. Невежливо заставлять гостью пить одну.

Невинная хитрость старушки смутила Эмита. Он рад был извиниться и выйти во двор, куда для охлаждения выставили бочонок с арло.

Тесса подняла свою чашку, показывая матушке Эмита, что пьет за ее здоровье. Старушка ответила ей воистину королевским жестом, а потом снова погрузилась в дремоту.

Барабаня пальцами по деревянной столешнице, Тесса обдумывала слова Эмита. Он прав, она видела схему, скрывающуюся за причудливым орнаментом кольца. Именно поэтому она сразу же захотела нарисовать его. Всю свою жизнь Тесса чувствовала, что предметы — цветы в вазе, кресла в концертном зале, машины на улицах, платья в шкафу, черепица на крыше, книги на полках, значки на картах, ромбики на диванном покрывале — не случайно оказываются рядом друг с другом, и всю жизнь доискивалась до смысла их сочетаний. Ребенком она старалась зарисовывать все, что попадалось на глаза, но с возрастом утратила эту привычку. Повзрослела или же страх перед звоном в ушах преследовал ее и тогда?

Эмит открыл дверь, и с ним в комнату ворвался холодный ночной воздух. Тесса вздрогнула.

Эмит хотел закрыть за собой дверь, но чья-то рука в перчатке придержала ее в последний момент. С перчатки на пол упала капля влаги. Не прошло и секунды, и на пороге выросла фигура Райвиса.

— Добрый вечер, — поздоровался он и наклоном головы поприветствовал сначала матушку Эмита, а потом его самого и Тессу. — Надеюсь, я не опоздал к ужину? — Он заметил, что Тесса смотрит на его перчатку, снял ее и засунул под тунику. Сапоги его оставляли на полу мокрые следы.

— Погрейтесь у очага, лорд Райвис, — пригласила старушка, — Эмит принесет вам тарелку супа с бычьими мозгами и чашку арло.

Райвис в два шага пересек кухню и расцеловал матушку Эмита в обе щеки.

— Суп с бычьим мозгом! Да вы читаете мои мысли, мадам. Я целый вечер ни о чем другом не думал. Я сам себе налью, покажите только, из какой кастрюли. — Он повернулся к Эмиту. — Дай-ка мне этот кувшин, дружище. Я вижу, чашка твоей матери совсем пуста.

Матушка Эмита со своего стула с сияющей улыбкой следила за Райвисом, пока тот разливал вино, подбрасывал поленья в огонь, пробовал соус и нахваливал приправы.

Ни старушка, ни ее сын не заметили ни прерывистого дыхания Райвиса, ни капель пота на его лбу, ни темного винного пятна на рубашке. Тесса подметила все. Чувство детали, подумала она с невеселой усмешкой.

Райвис провозгласил тост за матушку Эмита, потом за ее стряпню, потом за эту замечательную ночь. Тесса не понимала, что он делает. Наконец Райвис встряхнул пустой кувшин и сказал:

— Смотрите-ка, а мы ведь его прикончили. Сейчас схожу во двор и наполню его снова. Тесса, ты мне не посветишь? После супа матушки Эмита я стал силен, как десять силачей, и умен, как сто школяров, но видеть в темноте все же не могу. — Он обольстительно улыбнулся старушке, и она ответила кокетливой улыбкой.

— Бог с вами, лорд Райвис, я сам наполню кувшин, — запротестовал Эмит.

— И слышать не хочу, дружище, ты и без того достаточно потрудился. — Райвис отодвинул стул. — Теперь посиди спокойно и дай другим возможность сделать хоть что-то для тебя. — Противиться обаянию и натиску Райвиса не мог никто. Эмит остался на месте. — Пошли, Тесса, ты покажешь мне, где бочонок.

Стоило им очутиться за дверью, Райвис сразу посерьезнел.

— Сейчас я уйду и больше не вернусь сюда. Это слишком опасно. Трое гонцов Изгарда шли за мной от дома Марселя. От двоих я отделался, но с третьим, — он похлопал по выпуклости на тунике в том месте, куда спрятал мокрую перчатку, — пришлось помучиться. Но в конце концов он сбился со следа. Но еще раз рисковать привести их в этот дом я не могу. Пока они ничего не знают об этом месте, поэтому здесь ты в относительной безопасности. Не выходи из дома и следи, чтобы Эмит с матерью никому про тебя не разболтали. Не показывайся никаким их посетителям, особенно Марселю, и возьми вот это. — Он вынул из-за пояса нож и протянул Тессе.

У Тессы кружилась голова. Она никак не могла сообразить, что происходит. Райвис покидает ее?

Он вложил ей в руку серебряную рукоятку кинжала. Его глаза были темнее ночи. Свет из-за двери падал прямо на шрам по губе, необезображенная половина лица оставалась в тени.

— Я не знаю, сколько буду отсутствовать. Я должен сформировать и обучить войско для Кэмрона Торнского. А в данный момент Бей'Зелл неподходящее место для этого. Но я обязательно вернусь, и вместе мы отыщем причину, приведшую тебя в наш мир.

Тесса послушно кивнула — как маленькая девочка. Глупо, конечно, но что она могла сказать? Она не имела права возражать. Этот человек ничего ей не должен. Он не обязан заботиться о ней.

Райвис наклонился и поцеловал ее. Она почувствовала сначала прикосновение затвердевшего, жесткого шрама — а потом мягкость и нежность его губ. От него пахло кровью, и потом, и яблочным арло. Он на секунду прижал ее к себе — и почти тут же отпустил.

Потеряв голову, с пылающими губами, Тесса шагнула вперед — она жаждала продолжения. В следующую секунду краска стыда залила ее щеки. К счастью, Райвис уже отвернулся.

— Пошли. — Кожаная туника поскрипывала, пока он, нагнувшись, возился с бочонком. — Матушка Эмита ждет нас. Я провозглашу прощальный тост.

Тесса не отвечала — она боялась, что дрожь в голосе выдаст ее. Она молча последовала за ним в дом.