XXX

В Брене стояло прекрасное утро. Дождь, донимавший город семь полных дней, наконец перестал, отмыв дочиста небо, улицы, дома и даже людей. Солнце сияло золотом, стало по-настоящему тепло, и ветер приносил аромат горных цветов. Женщины оделись смелее после долгой зимы и на ходу призывно покачивали бедрами. Мужчины глазели на них из окон, выпячивая грудь и насвистывая наподобие певчих птиц. В город у озера пришла весна — поздняя, как всегда, но оттого не менее желанная.

Госпожа Тугосумка велела служанке открыть ставни. Обычно она избегала свежего воздуха — от него крысиное масло испарялось быстрее, — однако весну надлежало встретить, как подобает женщине деловой и светской. Весной желания мужчин становятся неистовыми, и ничто так не притягивает их, как дом, полный девок.

На этой неделе она как раз взяла трех новых девушек — все пухленькие как на подбор, с животами, как круглые сыры, и бедрами, широкими, как маслобойка. Не красотки, конечно, ну да ничего: кривые зубы, несколько рябинок и желтый цвет лица можно спрятать, да никто на это и не смотрит. Плоская задница куда хуже: мужчинам надо за что-то подержаться.

— Дорогая сестрица, — сказал кто-то сзади, — могу я внести одно скромное предложение?

Это была сестра госпожи Тугосумки — тетушка Грил. Две недели назад, как раз когда пропала Корселла, тетушка Грил приехала сюда из Королевств. Вид у нее был плачевный. Двух передних зубов недоставало, и левое запястье срослось криво. Казалось, будто она носит причудливый браслет из сломанных костей. Госпоже Тугосумке хотелось расспросить Грил о причине этих увечий и внезапного отъезда из Дувитта, но она побаивалась старшей сестры и тактично держала язык за зубами.

— Ну разумеется, сестрица, — ваши советы для меня ценнее тироанского золота.

— Пусть твои ленивые девки поднимут свои седалища и станут у окон. Сейчас они могут подцепить разве что простуду.

Госпожа Тугосумка кивнула — предложение сестры, как это ее ни раздражало, представлялось разумным. Она хлопнула в ладоши.

— Девушки, девушки! Ступайте к окнам и зазывайте всех мужчин, которые пойдут мимо.

— Да спустите платья пониже, чтобы видно было ваши сокровища, — резко добавила Грил.

Недовольные девицы, ворча, устроились у окон, бросая недобрые взгляды на тетушку Грил. Тугосумка уже заметила, что девушки недолюбливают ее сестру, но подчиняются ей беспрекословно.

— Могу ли я предложить тебе еще кое-что, сестра?

— Разумеется, дражайшая сестрица.

Грил тронула ее за локоть здоровой рукой.

— Нашему заведению нужна красавица.

— Неужели? — Тугосумка не уставала восхищаться сестрой, но чувствовала при этом некоторое недовольство: та, похоже, собиралась забрать все дело в свои руки. Всего за две недели она стала распоряжаться едой и напитками и верховодить прислугой — а теперь и девушек сама хочет подбирать?

— Да, милая сестра. Все последние девушки, принятые тобой, они, как бы это сказать... — Грил сморщила свой тонкий нос, словно молочник, вынюхивающий плесень. — Словом, уродки.

— Уродки? — вскипела Тугосумка. Грил сжала ей руку, как клещами.

— Тише, сестрица, я не хотела тебя обидеть. Да, они пухлы, как колбасы, и наверняка достались тебе задешево — но нам нужна красавица, только одна, но такая, чтобы слухи о ней пошли по всему городу. Мужчины, прослышав о ней, валом сюда повалят.

— Но одна девушка может обслужить только четверых за ночь.

— Вот то-то и оно! — Кривой палец Грил впился в мякоть сестриной руки. — Большинству гостей придется довольствоваться другими девушками.

— А если они просто уйдут?

— Никуда они не уйдут после пары стаканчиков моего дувиттского особого. — Грил улыбнулась, не разжимая губ, чтобы скрыть выбитые зубы. — Выпьют малость — и все женщины для них станут одинаковы. Задуем побольше свечей, заткнем трубу, чтобы дым шел в комнату, а напитки будем подавать покрепче. Они и руки-то свои не разглядят, не то что разницу между молодой кобылкой и старой клячей, — торжествовала Грил. — Весь секрет в том, сестрица, чтобы заманить их сюда.

Тугосумке хотелось найти какие-то изъяны в предложении сестры, но их не находилось.

— Что ж, дело как будто выгодное.

— Так испокон веку заведено в Обитаемых Землях, сестра: лишь бы завлечь покупателя, а там уж он твой. На свой скромный лад вы так и поступали, пока Корселла не пропала. Племянница была достаточно хороша, чтобы привлекать мужчин со всего города.

Тугосумка разрывалась между возмущением, вызванным словами «на свой скромный лад», и гордостью за то, что похвалили ее дочь. Гордость возобладала.

— Она пошла в меня — все так говорят.

— Красота у нас в роду, сестрица. — Грил прижала руку к костлявой груди. — У меня прямо сердце разрывается, так я соскучилась по любимой племяннице. Городская стража так до сих пор и не знает, что с ней сталось?

— Нет, — тяжело вздохнула Тугосумка, — они говорят, что она сама вернется рано или поздно. Каждую ночь я молю Борка, чтобы он сохранил ее.

— Ты бы прилегла, сестрица, — я вижу, как ты извелась. Я пришлю тебе глоточек браги.

— Ты ведь любишь Корселлу, правда, сестрица? Столько подарков всегда ей посылала — и браслеты, и ожерелья...

— Она мне как дочь, сестрица. Когда ты болела оспой, я за ней как за родной смотрела. — Грил выпрямилась во весь рост. — Если какой-то мужчина тронул хоть волосок на ее голове, клянусь — я отправлю его в ад.

От этих слов у Тугосумки потеплело на сердце. Пусть сестра у нее чересчур властная и въедливая — зато она всегда делает то, что обещает.

Девицы у окон вдруг подняли крик, прервав разговор сестер. Одна из них, красотка с заячьей губой, обернулась.

— Одного поймали, хозяйка. Идет прямо к нам.

Тугосумка потерла руки.

— Да еще с утра пораньше. — Она благодарно кивнула сестре. — Вы мудры, как всегда, госпожа Грил.

Та склонила голову, как королева.

— Ты меня знаешь, Тугосумка: я всякий раз стараюсь оживить дело.

Обе женщины устремились к двери, и Грил из-за того, что сестра прихрамывала, оказалась там первой. Она распахнула дверь и увидела за порогом тощего, усталого с дороги человека.

— Доброе утро, господин. Желаете утешиться?

— Кроме утех, мне понадобится еда и ночлег, если у вас все это имеется. — Мужчина выплюнул жвачку и втер ее в землю сапогом.

— Входите, входите, — защебетала Тугосумка, отпихивая сестру. — Горячая еда, теплая постель и самые красивые в Брене девушки ждут вас.

— Но сначала небольшой задаток, — ввернула Грил. Мужчина достал кошелек и сунул ей в руку золотой. — А теперь, женщина, принеси-ка мне эля.

Тетушке Грил ничего не оставалось, как отправиться выполнять приказание. Она удалилась, возмущенно шурша юбками.

Тугосумка продела руку гостю под локоть и кокетливо улыбнулась — у нее-то передние зубы были на месте.

— Позвольте узнать ваше имя, прекрасный путник?

— Траффом меня зовут, — ответил тот, разглядывая девиц.

— А заниматься чем изволите? — Хозяйка поманила к себе двух лучших — Долли и Мокси. Те подошли, хихикая и жеманясь, в точности как их учили. Гость тут же сгреб Мокси за грудь.

— Я наемник.

Тугосумка обрадовалась — у таких всегда есть деньги или средства добыть оные.

— Что же привело вас в наш славный город? — Она отпустила его руку, освободив место для Долли. Если повезет, он заплатит за обеих. Трафф скривил рот в улыбке.

— Я пришел, чтобы найти мою невесту.

Таул постучал тихонько и вошел. Мелли стояла посреди комнаты, расставив ноги, вытянув руки, целя своим посеребренным кинжалом в воображаемого врага. Увидев Таула, она вспыхнула и опустила руки.

— Нужно стучать, когда входите.

— Я стучал. Это у вас ушки не в порядке.

Таул видел, что она решает, нахмуриться ей или улыбнуться. За последние дни он узнал, что у Мелли всегда все на лице написано. Страх, радость, боль, гнев, а чаще всего негодование — все это лилось из ее глаз, кривило ее губы и морщило лоб. Даже цвет лица сразу менялся — она ничего не умела скрыть.

— В другой раз стучите погромче, — сказала она, лишь слегка нахмурив брови. Таул поклонился, принимая выговор, подошел и положил руки ей на плечи.

— Когда будете иметь дело с настоящим противником, не стойте так прямо — согните немного колени. — Он нажал на плечи, побуждая ее принять правильную позицию, отклонил ее немного назад и приподнял ей руки. — Так вам легче будет сохранить равновесие. — Охватив ее пальцы, он показал, как нужно держать нож. — А вот запястье никогда сгибать не надо. Иначе вся сила, идущая от плеча и бока, пропадет впустую. — В подкрепление своих слов он провел пальцами вдоль мышц, о которых шла речь. — Сгибая запястье, вы ломаете линию, и вам остается полагаться только на мышцы предплечья. Попробуйте в таком положении пырнуть ножом человека — в лучшем случае вы растянете себя связки, а в худшем — запястье у вас переломится.

Все это время Таул остро чувствовал близость Мелли. От нее шел свежий, чистый запах, темные волосы блестели, а гладкая кожа была как нагретый солнцем мрамор. Она уже четыре дня жила в герцогском дворце и день ото дня становилась все краше. Она окрепла, пополнела, темные круги под глазами пропали, и на щеках появился румянец. Это была уже не та худая бледная девушка, какой Таул впервые увидел ее. Перед ним предстала сильная, полная жизни женщина, думающая и поступающая по-своему.

Таул начинал понимать, что нашел в ней герцог.

Предосторожности, принятые им для переезда в Брен, оказались напрасны. Таул был почти уверен, что сокольничего посадили под замок прежде, чем тот успел с кем-либо поговорить, поэтому слухи о сделанном герцогом предложении не имели случая разойтись. Самой большой опасностью, которой они подверглись в дороге, был неутихающий дождь. Земля раскисла, и приходилось следить за каждым шагом лошадей. Опасаясь за здоровье Мелли, Таул закутал ее в свой верхний плащ. Он то и дело оглядывался на нее. Вид у нее был больной: серая кожа блестела от пота, губы стянуло от боли. Таул пересадил ее к себе позади седла. Дорога заняла у них девять часов вместо обычных шести, и почти весь путь Мелли проделала, привалившись к его спине и обняв его руками за пояс. Все это время она молчала.

Герцог пришел на конюшню встретить их. Они уже спешились, и Мелли ни слова не сказала о том, что ехала на одном коне с Таулом. Умолчал об этом и Таул. Он видел, как смотрит герцог на свою невесту, — и, хотя тот сам поощрял Таула подружиться с Мелли, вряд ли герцогу было бы приятно узнать, что полпути они проделали, так тесно прижавшись друг к другу, что даже дождь не проникал между ними.

В дороге у Таула было время подумать. Он вырос на болотах и любил дождь. Шум дождя сопровождал его с колыбели. Запах, вкус и прикосновение падающих капель пробуждали в нем воспоминания старше, чем женщина, с которой он ехал. Вот он лежит в раннем детстве и слушает капель, проникающую сквозь камышовую крышу. Мать никогда ее не чинила — она говорила, что ей нечем заплатить кровельщику, но Таул подозревал, что ей так же нравится слушать стук капель, как и ему. А лучше всего бывало, когда дождь кончался. Мать сливала всю воду из подставленной посуды в свой лучший медный горшок, добавляла туда разных трав и специй и подогревала на медленном огне. Никогда потом он не пробовал ничего вкуснее, чем материнский сбитень на дождевой воде.

Мысли переходили от детства к годам его рыцарства, от странствий к недавней присяге, от прошлого к настоящему. Многое Таул обходил. Некоторые вещи были еще слишком болезненны, чтобы думать о них, а иные останутся такими навсегда.

Он немного примирился с собой, пока ехал вот так под дождем. Он ехал в Брен, связанный своей присягой. Верность была у него в крови — ему всегда требовалось что-то или кто-то, чему он мог посвятить свою жизнь. С тех самых пор как мать заставила его поклясться, что он не оставит сестер, он жил, чтобы служить другим. Для этого он родился.

Теперь, порвав с орденом, он посвятил свою жизнь герцогу. Странствия ни к чему не привели, и он смирился с этим. Куда лучше оставить свою неудачу позади, чем переживать ее заново каждой ночью в ямах.

Единственным, что тянуло его назад, было письмо. Оно отравляло сны и омрачало его дни. Никогда он теперь не узнает, что хотел сказать ему Бевлин. Слова мудреца пропали навеки, они гниют где-то у обочины вместе с отбросами и грязью. Таул всем сердцем жалел о том, что не мог взять тогда письмо у Мотылька и Заморыша. Если бы они нашли его раньше, до того как он принес присягу герцогу, все было бы по-другому.

За преданность надо платить, она всегда закрывает больше дверей, чем открывает. Дело, на которое послал его мудрец, — одна из таких закрытых дверей. Таул слишком хорошо себя знал: если бы он взял тогда письмо у Мотылька и Заморыша и прочел его там, в темном переулке, где пахло бойней и шмыгали крысы, он никогда не вернулся бы во дворец. О чем бы ни говорилось в письме, что бы оно ни сулило и ни объясняло, каких бы услуг от него ни требовало — оно связало бы его по рукам и ногам. Если бы он узнал содержание письма, весь город Брен не удержал бы его.

И это значило бы, что он нарушил две клятвы вместо одной.

Между тем здесь он нужен. Обитаемые Земли на глазах превращаются в бурлящий водоворот. Силы, соперничающие друг с другом, образуют сильное течение и увлекают за собой более слабых. В лучшем случае этот поток сулит перераспределение власти на Севере, в худшем — разрушительную войну. Ясно одно: Брен находится в самом центре водоворота.

И Мелли, гордой, прекрасной, скрывающей какую-то тайну, грозит невыдуманная опасность — особенно когда о помолвке будет объявлено публично. Найдутся такие, кто будет желать ее смерти. Катерина, герцогская дочь, — одна из них; Баралис, советник Кайлока, — другой. Не говоря уж обо всех вельможах двора: связанные вместе веками мелкого соперничества, они не потерпят, что герцог женится на чужестранке, а не на одной из бренских дам.

С самой Мелли тоже не все просто. Она не та, за кого себя выдает. Судя по выговору, она родом из Королевств, а ее манеры обличают благородное происхождение. Таулу не верилось, что она — незаконная дочь какого-то мелкого лорда. Слишком просто она относится к тому, что живет во дворце, слишком привыкла к роскоши и повиновению слуг, чтобы быть наивной сельской дворяночкой.

Впрочем, если она и лжет, его это не касается. Он обязан ее защищать, вот и все. Он отвечает за нее, и ее безопасность для него теперь самое главное в жизни. Больше недели он сторожит ее днем и ночью, боясь даже на миг отойти от ее двери, — вдруг за это время с ней что-либо случится. Нет, она не умрет без него, как умерли его сестры. Он не повторит своей ошибки — сейчас ему представился единственный случай это доказать. Забота о Мелли не искупит смерти сестер, но, быть может — о, если бы так! — сделает эту смерть ненапрасной. Прошлое изменить нельзя, но у него можно учиться. И это, как давно уже понял Таул, лучшее, на что он может надеяться.

Дверь открылась, и вошел герцог — Таул в это время держал Мелли за руку, другой рукой обнимая ее за талию. Она отстранилась.

— Довольно науки на сегодня, Таул, — капризно-скучающе произнесла она. И добавила, обращаясь к герцогу: — Женщина может упражняться в нанесении и отражении ударов лишь до тех пор, пока не проголодается.

Таул не мог не восхититься ее находчивостью. Двусмысленную ситуацию она обратила в совершенно невинную. Урок фехтования доставлял удовольствие им обоим, и оба, сами того не сознавая, старались оказаться поближе друг к другу, так что между ними оставался промежуток не больше пальца. Таул выругал себя за глупость. Нельзя было ставить Мелли в положение, которое могло бы бросить тень на ее честь. Его как рыцаря учили защищать репутацию дамы любой ценой.

Но ее слова и тон, видимо, удовлетворили герцога. Успокоенный, он подошел к Мелли и поцеловал ее в щеку.

— Итак, Меллиандра, вы учитесь защищать себя?

— Таул настоял на этом. Он говорит — что толку от ножа, если я не умею владеть им.

Герцог кивнул:

— Ты прав, мой друг. Я рад, что тебе пришло в голову обучить ее этому. — Он говорил с искренней благодарностью. — Если Меллиандра вдруг окажется одна, без нас с тобой, мне будет легче от сознания, что она по крайней мере не сдастся без боя.

Таул хотел сказать, что он всегда будет рядом с Мелли, но счел за благо придержать язык. Он только поклонился и сказал:

— Из вашей будущей жены выйдет отменная фехтовальщица. А теперь, если позволите, я покину вас.

— Останься еще ненадолго, Таул, — остановил его герцог. — Я только что получил письмо, которое, возможно, и тебе будет интересно. — Он достал из камзола отсыревший, сильно измятый свиток. Чернила на пергаменте расплылись. — Прочти и скажи мне, что ты об этом думаешь.

Таул взял письмо. Еще мокрое по краям, оно грозило расползтись у него в руках. Адресовано оно было Тирену, и в нем пункт за пунктом излагался предполагаемый договор между Вальдисом и Четырьмя Королевствами. В обмен на согласие сражаться против Халькуса ордену предоставлялись исключительные права на пользование торговыми путями северо-запада и доля в военной добыче. Таул вернул письмо герцогу.

— Вы уверены, что оно подлинное?

— Этого я не знаю. — Герцог отдал письмо Мелли. — Нынче утром его принес орел. Догадываюсь, что прислал его архиепископ Рорнский. Повсюду в Обитаемых Землях у него есть люди — в основном духовного звания, — которые служат ему шпионами и осведомителями. Он долгом своим почитает узнавать обо всем раньше других.

Таул, не питавший любви к архиепископу Рорнскому, сменил тему разговора:

— У вас выставлена охрана на перевалах?

— Да. Потому-то я и беспокоюсь. Вот уже десять дней я получаю донесения о передвижениях рыцарей.

— Они направляются на запад?

Герцог кивнул.

— В полном вооружении, на закованных в доспехи конях.

— Тогда письмо, возможно, и вправду подлинное. — Таулу захотелось выпить. Каждый раз, стоит ему навести маломальский порядок в своей жизни, непременно случается что-то и разрушает все построенное им. Он немало наслушался сплетен о гнусностях, творимых Тиреном, но никогда не мог поверить этому до конца. Вплоть до этого часа. Письмо доказывает, что Тирен использует Вальдис в своих личных целях. Он превратил рыцарей в наемников.

Таул испытал чувство глубокой потери. Орден много лет заменял ему все: он был его семьей, его религией, его жизнью. Таулу было горько слышать о его упадке. Он всегда верил в орден — верил и сейчас. Если бы он мог, он бы вернулся туда — но поздно. Вальдис — это еще одна закрытая дверь.

— Что тебе известно о Тирене? — Герцог прошел к столику у стены и разлил вино в три бокала, но не поровну. Самый полный он протянул Меллиандре, а тот, где вина было меньше всего, оставил себе. Таул пригубил вино, хотя предпочел бы эль.

— Тирен был первым человеком, которого я узнал в Вальдисе. Он и привел меня туда, еще не будучи главой ордена. Я всегда считал его своим другом.

— А теперь?

— И теперь считаю. — Старые привязанности не умирают — Таул по-прежнему не мог заставить себя сказать хоть слово против Тирена.

Герцог, вперив в Таула тяжелый, оценивающий взгляд, сказал: