XVII

Если в жизни и было что-нибудь хуже путешествий, Хват об этом не знал. Он даже придумать ничего хуже не мог, хотя имел для этого достаточно времени. Вот уже почти девять недель он ехал за спиной у Таула, утром желая, чтобы скорее настал полдень, а днем — чтобы скорее стемнело. Более нудного, неудобного и невыгодного занятия и представить себе нельзя.

Таул погонял вовсю, особенно после Тулея, — каждое утро они поднимались ни свет ни заря, скакали до полудня и после короткой передышки скакали опять — дотемна. Этак и помереть недолго.

Все было бы еще не так плохо, если бы они ехали по диковинным, неведомым краям: тогда он хотя бы поглазел по сторонам, набрал в карманы неведомых зверюшек, запасся едой, которую еще не пробовал. Но они ехали по голому полуострову к северу от Рорна, где нет ничего, кроме камней да земляных крыс. Печальна участь человека, у которого в кармане только и есть, что крыса и кусок известняка.

Скорее бы уж доехать до Рорна. Хват был совершенно уверен, что свихнется, если этого вскорости не произойдет. Либо свихнется, либо загнется. По словам Скорого, карманника губит не только вина, но и недостаток практики. «Карманник, потерявший чувство осязания, может с тем же успехом разбить себе голову кувалдой — или подождать, пока стража не сделает это за него». Карманники просыпаются по ночам от страха потерять осязание. Этот страх гонит их на улицу, пересиливая все: болезнь, дурную погоду и повальную чуму. Карманник не может работать, не упражняя постоянно свои пальцы.

Хват собирался подзаняться этим в Тулее, пополнив заодно свою отощавшую казну, но Таул ему не дал. Стоило рыцарю узнать, что Мелли в опасности, и он превратился в демона. Он вымел их из города как ураган — тут тебе и здравствуй, и прощай. С тех пор все так и идет. Подъехав к реке, они переправляются через нее тут же — нет бы спуститься немного по течению и поискать мост. Если на пути канава, они прыгают через нее, если таверна — проезжают мимо. При встрече с другими путниками Таул расспрашивает их о вдове герцога и, не услышав ничего нового, мчится дальше.

И почти все время молчит. Не допускается ничего, что может задержать их: ни мытья, ни стряпни, ни отдыха. Только скачка да сон, больше ничего.

Последние недели им хотя бы Скейс не досаждает. Таул, должно быть, попал куда надо — с той ночи на утесе хромоногий пропал. Хват несказанно этому радовался — он только что снял руку с перевязи и отнюдь не желал возвращать ее обратно. Ему и этой перевязи на всю жизнь хватит, равно как лубков и бинтов. Единственной пользой, которую он извлек из своего ранения, было то, что его поили брагой, да и та у них вышла через два дня после Тулея.

Хват взглянул на небо. Ох, как далеко еще до полудня! Позднее утро, похоже, растягивается теперь на целый день.

Хват перевел взгляд на горизонт. Ему опротивели голубые небеса и восточные ветры, камни, холмы и пыль. Он уже собрался перевести взор куда-нибудь еще, как вдруг углядел вдали что-то белое. Белое пятнышко, а позади океан.

— Рорн! — закричал он. — Таул, это Рорн!

— Мы будем там к вечеру, — кивнул Таул.

Хвату не верилось. За последние дни они проехали через несколько селений и встретили на дороге немало народу, но ничто не подсказало ему о близости Рорна.

— А места какие-то незнакомые.

— Теперь мы держимся поближе к берегу, а тот раз двигались посередине. Почти все селения расположены там, а здесь только холмы.

— И не говори.

Хват ухмыльнулся Таулу в затылок. Теперь, когда он увидел город, ему хотелось спрыгнуть с лошади и бежать до самого моря.

Рорн — его родина, здесь живут его собратья по ремеслу, здесь безраздельно правит Скорый, здесь Хват знает каждую улицу и каждый закоулок.

— Остановимся здесь, — крикнул Таул Джеку.

Неужто уже полдень? А куда же девалось утро? Хват хлопнул Таула по плечу:

— Я мог бы продержаться еще немного.

Таул засмеялся — впервые за долгое время.

— Либо мне изменяет слух, либо тебя, Хват, подменили. С каких это пор ты соглашаешься проехать еще немного верхом? — И Таул направил коня в сторону, на небольшую луговину с подветренной стороны холма.

— Никто меня не подменял, — заверил Хват, соскальзывая с лошади. — Я просто хотел совершить хороший поступок — но теперь и пытаться не стану. — Он порылся в своей котомке, которая в последнее время совсем оскудела, и выудил оттуда черствую медовую коврижку. — Все равно кое от кого никакой благодарности не дождешься.

Джек привязал своего коня к скале и подошел к ним.

— А еще у тебя не найдется? — спросил он.

— Поскольку об этом меня спрашиваешь ты, Джек, а не один неблагодарный рыцарь, который как раз расседлывает коня, — Хват послал Таулу уничтожающий взгляд, — то я, пожалуй, отыщу еще одну. — Он снова запустил руку в мешок и достал последнее, что годилось в пищу, — не считая земляной крысы, конечно. — На. Только сдуй сор и ешь на здоровье.

Джек почистил коврижку о штанину.

— Значит, раньше ты здесь не бывал?

— Нет. В прошлый раз мы с Таулом шли другой дорогой. — Хват посмотрел вдаль — Рорн будто растворился в воздухе.

— А так что, быстрее?

— Как сказать, — сказал, подходя, Таул. — Может, этот путь и короче, но приходится считаться с холмами. Другая дорога длиннее...

— И там приходится считаться с людьми, — закончил Джек.

Таул не стал спорить.

— Я просто остерегаюсь.

— Остерегаешься чего? — спросил Хват, ненавидевший секреты.

Ну вот, опять эти двое переглядываются, как всегда, когда речь заходит об опасности. Но Хват этого так не оставит. Пусть они перемаргиваются, покуда глаза не вылезут, — если опасность существует, он, Хват, должен о ней знать.

— От кого ты прячешься, Таул? От Скейса?

— Ну да, — пожал плечами Таул.

— Но ведь дело не только в Скейсе, правда? — сказал Джек. — А в том, как он нашел нас. В том человеке, который навел его на след.

Хват вдруг почувствовал себя невидимкой — словно и не он начал этот разговор. Говорили только Джек и Таул. Рыцарь оглянулся в сторону, откуда они пришли и где холмы тянулись за холмами.

— Если Скейс жив, он снова найдет нас. Если он умер, за нами пошлют другого.

— Кто, Баралис?

— И Ларн. Мне сдается, они действуют заодно. — Голос Таула выдавал напряжение, не оставлявшее его в течение всего путешествия. — Я видел этих оракулов. И знаю, на что они способны. Это не сказка и не суеверие. Это правда — жрецы умело используют их.

— И они будут следить за нами?

— За тобой, Джек! За тобой. — Таул повернулся к нему лицом. — Теперь им должно быть известно все — пророчество Марода, его смысл и то, что ты уже в пути. Они знают, что ты идешь уничтожить их, и не станут дожидаться этого сложа руки.

Джек побледнел. Хват не понимал, зачем Таул говорит такие жестокие слова.

— Я ведь не дурак, Таул. Тебе не кажется, что я и сам это знаю? Или ты полагаешь, что я отправился с тобой просто потому, что мне захотелось приключений?

Двое мужчин все ближе придвигались друг к другу и теперь стояли почти вплотную.

— А почему же тогда? — спросил Таул.

— Потому что не мог иначе. — И после долгого молчания: — Потому что мне это на роду написано.

Хват содрогнулся. Ветер с океана показался ему острым как нож. Все трое стояли не шевелясь. Хват начинал понимать, что тут происходит: Таул хочет испытать Джека.

Хват понимал толк в мужской гордости. Ни один мужчина не захочет просто так уступить другому. Скорый говорил: «Уступив кому-то, ты будешь сожалеть об этом до конца своих дней». Вот и Таул с Джеком теперь уперлись лбами. Если не вмешается кто-то третий, они будут стоять так, покуда Рорн не провалится в море. Так вот, эти третьим будет Хват. Подводный Рорн ему ни к чему.

Он достал из котомки свою штопальную иглу, которой открывал замки, пробовал золото и сражался с насекомыми, — он повсюду таскал ее с собой. Потом подошел к лошадям, ласково улыбнулся Таулову мерину, шепнул: «Это тебе за все мучения, которые ты мне причинил», — и вогнал иглу ему в бок.

Конь взвился на дыбы, визжа, что твой боров, и тут же оборвал поводья.

Противостояние нарушилось. Таул бросился к лошади, Джек — за ним. Конь понесся вниз с холма.

— Я присмотрю тут за вещами! — крикнул Хват, потрепал лошадь Джека по крупу и расположился ждать.

— Его величество посещал ее нынче утром, ваша милость, — сказала Грил.

— И сколько он у нее пробыл? — спросил Баралис.

— Меньше часа.

Баралису очень не нравилось, что Кайлок навещает дочь Мейбора почти ежедневно. Это не к добру. Он шагал по комнате, размышляя. С закрытыми железными ставнями у него было темно, как ночью. На столе горело несколько свечей, но они только отбрасывали тени во мрак.

— В следующий раз, когда король соизволит зайти к этой даме, неплохо было бы вам...

— Послушать, о чем речь, — закончила за него Грил.

— Да, — сказал Баралис, стараясь не выказать отвращения. — Мне хотелось бы знать, что происходит между ними.

— Могу вам сказать хоть сейчас, ваша милость. Он ее бьет. У нее постоянно либо фонарь под глазом, либо синяки на руках, либо губа разбита, — с боязливым уважением доложила Грил. — Да уж, ваша милость, — его величество не из тех, кто тает от смазливого личика.

— Ну а вы? Как вы с ней обходитесь?

— Как с потаскушкой — ведь такова она и есть. Может, комната у нее и роскошная, но никакого баловства я не допускаю. Ни огня, ни свечей, и одна кормежка в день, да и та холодная.

— И как она это выносит?

— Что ж, она не из слабеньких. Она теперь, похоже, на пятом месяце — живот уже выдается. В середине зимы, глядишь, и родит.

— Хорошо, ступайте. — Баралис не питал приязни к этой женщине. Она усиленно втиралась к нему в доверие, но он ей не доверял. Она явно и без его указаний вовсю шпионит за Кайлоком и Меллиандрой.

Грил присела по-крабьи, улыбнулась ему, как заговорщица, и удалилась. Как только дверь закрылась за ней, из спальни возник Кроп.

— Ушла беззубая, хозяин?

Баралис кивнул. Его слуга тоже не любил тетушку Грил.

— Да, выходи смело. Подкинь дров в огонь и налей мне сбитня.

Кроп, прежде чем приступить к делу, заботливо спрятал за пазуху свою шкатулку.

Баралис сел у огня, и его мысли вновь обратились к Кайлоку. Король чудит все больше и больше. Он прямо-таки помешался на дочери Мейбора. Баралис дважды заговаривал с ним об этом — в тот день, когда Кайлок забрал ее из башни, и на прошлой неделе, — и оба раза колдовская сила короля чуть было не излилась наружу. В первый раз Баралису пришлось самому прибегнуть к чарам, чтобы удержать ее. А ведь мощный поток уже стремился в воздух из уст Кайлока. Если бы не вмешательство Баралиса, не миновать беды.

Как видно, снадобье больше не помогает. Долгие годы употребления притупили его действенность — или же сила Кайлока возросла.

Вряд ли Кайлок сознает то, что делает. Чары выплескиваются из него ненамеренно, под влиянием гнева — это как раз и опасно. Незачем королю еще больше восстанавливать бренцев против себя.

Город стойко держит осаду, но за последние шесть недель Высокий Град добился заметных успехов. Сперва он атаковал северную стену дворца, потом отравил озеро, а вчера, подведя мину, взорвал порядочный кусок ограждающей дворец стены. Тавалиск снабжает врага наемниками, провиантом и боеприпасами. Благодаря Ларну три четверти всего посылаемого перехватывается по дороге, но четверть все же доходит, и это дает возможность продолжать осаду.

Между тем бренцы начинают роптать. Королевская гвардия постоянно прочесывает город в поисках изменников, не заботясь особо о доказательствах вины. Съестное на исходе, а то, что еще осталось, стоит в десять раз дороже против прежнего. В прошлом месяце семьсот человек умерло, напившись отравленной воды из озера. После вызванного этим скандала был казнен лорд Гатри. Он будто бы отдал приказ оповестить об отраве только воинов. Баралис знал, кто в действительности отдал этот приказ, но позаботился, чтобы больше никто не узнал об этом.

Баралис взял со стола письмо, которое читал перед приходом Грил. Его прислал Тирен, глава вальдисских рыцарей. В письме Тирен выражает беспокойство относительно нравственных правил Кайлока. Главе ордена, как видно, трудновато стало объяснить своим собратьям, почему Вальдис поддерживает короля, — ходят упорные слухи, что Кайлок похитил женщину, которая носит во чреве законного наследника Брена.

За пределами Брена быстро забыли, что Меллиандру и ее приспешников обвиняют в убийстве и герцога, и его дочери. Баралис швырнул письмо в огонь. Пора напомнить об этом Тирену еще раз.

Не то чтобы Тирена сильно занимали вопросы нравственности. Деньги и власть — вот все, что он ценит. И письмо это — только предлог. Он хочет встретиться и пересмотреть условия сделки, которую они заключили в Брене три месяца назад. Тирен уже ободрал Халькус донага и выжал все, что мог, из его Церкви — он хочет еще. Больше золота, больше влияния — всего, что может возвысить орден.

Хелч для главы рыцарей уже недостаточно хорош.

Баралис потер ноющие руки. Сколько же дел ему предстоит! Встреча с Тиреном, надзор за Кайлоком, отражение высокоградской армии, подавление ростков мятежа в городе. Пока что Кайлок успешно справлялся со сторонниками Меллиандры — ничто так надежно не утихомиривает возможного изменника, как повешение, — но то, что королю до сих пор приходится прибегать к публичным казням, говорит о многом.

Кайлок не пользуется любовью в Брене.

Баралис вздохнул, но не слишком тяжко. Есть заботы поважнее: надо найти и уничтожить пекарского ученика. Скейс отстал от него на добрую неделю — стало быть, Джек и его спутники могут свободно высадиться на Ларне еще до того, как Скейс доберется до Рорна.

Прошлой ночью ларнские жрецы связались с Баралисом. Они начинают впадать в панику. Они знают, что Джек движется к ним, и стараются услужить чем могут. Они сообщили Баралису немало секретов, чтобы заручиться его помощью. Баралис знает теперь с точностью до дня, когда в горах начнутся снежные бури, знает слабое место в обороне города Несса, знает, что во время первой оттепели в Хелче вспыхнет восстание. Узнал он также, кому обязан недавней сменой тактики осады: Мейбору. За одну ночь Ларн поставил Баралису больше сведений, чем за шесть месяцев взаимных препирательств.

Баралис улыбнулся, вдохнув аромат сбитня. Что бы такое сделать взамен?

Дверь открылась, и Баралис встал, еще не видя, кто там за ней. Только Кайлок входил к нему без стука.

— Вы, Баралис, прямо как старик — греете кости у огня. — Кайлок прошел через комнату и остановился у стола. Он редко присаживался.

Перчаток на нем не было. Сапоги отсырели и оставляли темные следы на ковре. Значит, Кайлок пришел прямиком из дворцовых темниц. Баралис никогда не спрашивал, что Кайлок там делает, — он не желал этого знать.

— Вы, кажется, недавно виделись с Меллиандрой, — сказал он.

— Я вижусь с кем хочу.

Баралис решил больше не касаться этой темы. После ночного общения с Ларном он чувствовал себя слишком слабым, чтобы противостоять гневу короля.

— Вы получили мою записку? — спросил он.

— Да, потому и пришел. — Кайлок налил себе вина, но Баралис знал, что пить он не станет. — Я давно ждал известия о зимних бурях.

— Почему?

Взгляд Кайлока был ясен. Он слегка улыбнулся.

— Если верить нашим друзьям с Ларна, первая буря разразится в горах через две недели. После нее перевалы на многие месяцы завалит снегом, и ни одна армия уже не сможет перейти через горы. Сегодня я отдам своему аннисскому войску приказ двинуться через перевалы немедля. Они готовы к этому уже несколько недель и тут же снимутся с лагеря. Они успеют перейти как раз перед бурей. — Кайлок снова улыбнулся и продолжил: — Аннисская армия, без сомнения, попытается последовать за нами через горы — но они к этому не готовились, и на приготовления у них уйдет не меньше недели. А к тому времени перевалы уже будут закрыты, и придется им зимовать на родине. Между тем королевские силы подойдут к Брену, возьмут высокоградскую армию в клещи и уничтожат ее.

План был простым и в то же время блестящим. Баралис давно спрашивал себя, зачем Кайлок оставил свои войска около Анниса. Теперь он понял зачем. Король выжидал случая запереть аннисскую армию в собственном городе. До нынешнего дня он не мог двинуть свое войско, не опасаясь, что оно окажется зажатым между Аннисом и Высоким Градом.

Кайлок по-прежнему улыбался, зная, что принял блестящее решение.

— В тот день, когда королевская армия спустится с гор, я заставлю бренские силы предпринять решительную атаку на Высокий Град. Враг будет обороняться и даже не заметит приближения наших войск. А когда они покажутся, бренцы выйдут из города и ударят на врага в полную силу. Высокоградцам не устоять. Впереди у них будет Брен, позади — горы, черношлемники зайдут с востока, а королевские войска — с запада. Мы устроим им кровавую баню. Никаких пленных, никакой пощады — а отступать им некуда. — Кайлок поставил свой кубок, так и не тронув его, и взглянул в глаза Баралису. — Ну, что скажете, советник?

— Скажу, что не пройдет и года, как весь Север станет вашим.

Баралис верил в то, что говорил. Пусть Кайлок не в полном разуме, пусть он до крайности жесток — в стратегии он гений. Никто в Обитаемых Землях с ним не сравнится. Чувствуя себя увереннее, чем за многие месяцы, Баралис сказал: — Я приготовлю орла, государь, чтобы отправить ваш приказ.

Джек хлопнул Хвата по плечу и сказал служанке:

— Я возьму то же, что и он.

— Очень разумно с твоей стороны, Джек, — просиял Хват.

Служанка заулыбалась в ответ. Только Таул не участвовал в общем веселье — он все время наблюдал краем глаза за двумя мужчинами, сидящими в дальнем углу.

— А пирог какой подать, сударь, — сладкий или с репой?

— Сладкий, девушка, — важно ответил Хват. — Он надеется хорошо выспаться ночью.

Джек не стал выяснять, какая связь между репой и спокойным сном, — он разглядывал людей, привлекших внимание Таула.

«Роза и корона» была большой оживленной таверной. Когда они въехали в город, уже стемнело, но Джек, хоть и не видел моря, знал, что оно близко. В «Розе и короне» было полно кряжистых ребят с лицами, покрасневшими от соли и ветра. Джек догадывался, что это моряки. Но те двое, за которыми следил Таул, отличались от остальных. Не только бледными лицами, но и ростом и осанкой. Они, как и Таул, замечали все и всех, хотя, казалось бы, глядели только в свои кружки.

Служанка принесла пиво — огромный оловянный кувшин, увенчанный шапкой пены, и Хват взялся разливать напиток по кружкам так ловко, точно родился сыном трактирщика.

В Рорне они находились меньше часа. Как только они въехали в ворота, Таул направил их к гавани. Солнце вскоре зашло, и по городу они ехали уже в темноте. Джек не имел случая составить впечатления о самом известном городе Юга — заметил только, что воняет здесь немилосердно и что дома совсем не так белы, как кажется издали.

Джек подвинул Таулу его кружку и спросил еле слышно:

— Нож вынимать?

Таул поднес кружку к губам.

— Нож никогда не мешает держать наготове, Джек. — Таул выпил, вытер пену с губ и сказал Хвату: — Поди договорись с хозяином о комнате на ночь и конюшне для лошадей.

Хват медлил.

— Ступай!

Хват, негодующе стиснув губы, удалился.

Один из двоих встал, глядя прямо на Таула. Джек под столом увлажнившейся рукой стиснул нож. Человек, высокий и крепко сложенный, направился к ним, не сводя глаз с Таула. В руках у него ничего не было, но он явно прятал оружие под камзолом. Он подошел к столу почти вплотную и остановился. Джек, хотя не касался Таула и даже не смотрел на него, чувствовал, что рыцарь готов ко всему. От Таула пахло как от зверя, который вот-вот кинется в бой.

Подошедший к ним человек посмотрел по сторонам и прошипел:

— Это Тирен прислал тебя за нами?

У Таула не дрогнул ни один мускул.

— А вы что, дезертиры?

— А ты?

Джек не понимал, что происходит. Он начинал понимать, что этот светловолосый и его спутник — рыцари, но о чем идет речь? Таул и его собеседник держались все так же напряженно.

— Что ты делаешь в городе, где рыцарей казнят без суда? — спросил незнакомец.

— То же, что и вы, — я здесь проездом.

— И куда же путь держишь?

— Это мое дело. — Таул чуть подался вперед. — Думаю, и тебя не имеет смысла спрашивать о том же.

Незнакомец послал своему спутнику выразительный взгляд, говоривший «оставайся на месте», и спросил Таула:

— Случалось тебе бывать в Хелче последние пять месяцев?

Таул покачал головой.

— Ну, тогда нам и говорить не о чем. Как может судить обо мне человек, который отсиживается на Юге, пока на Севере бушует война? — Незнакомец сделал быстрое движение, но Таул схватил его за руку и сказал:

— Возвращайся к своему столу, брат. Ты прав — я никому не могу быть судьей. И не хочу с тобой драться.

Незнакомец освободился.

— Тирен убивает душу Вальдиса, — сказал он. — А тело без души остается лишь схоронить в безымянной могиле.

Он посмотрел напоследок Таулу в глаза, повернулся и пошел прочь. Его спутник встал, и они вместе вышли из таверны.

Джека пробирала дрожь. В воздухе ходили волны гордости, ожесточения и стыда. Он взглянул на Таула. Рыцарь сидел потупившись, с упавшими на лицо прядями золотых волос, и медленно покачивал головой.

— Неужто до того уже дошло, — каким-то детским голосом сказал он, — что рыцари бегут из Вальдиса, словно узники из тюрьмы?

Джек понимал, что Таул говорит не с ним, но должен был разобраться во всем этом.

— Эти двое — рыцари, как и ты?

— Нет, не как я, — не поднимая глаз, горько улыбнулся Таул. — А может быть, и да. Я ведь тоже дезертировал, только раньше.

— Так они дезертиры?

— Да. И они думали, что меня послали вернуть их назад. — Горькая улыбка перешла в смех. — Меня! Единственного рыцаря, который недостоин стоять даже и в тени Вальдиса. Такого же изменника, если не хуже.

— Рыцарь, который был здесь, не похож на изменника. Скорее на человека, утратившего всякую надежду.

Слова эти, как видно, не оказали никакого влияния на Таула — он не ответил. Свеча посередине стола догорала, и жидкий воск брызнул на дерево блистающей струей. Оба молча смотрели, как он застывает, снова становясь тускло-молочным.

Таул, отведя волосы с лица, посмотрел туда, где недавно сидели два рыцаря.

— Всякую надежду, говоришь?

Джеку стало не по себе — он сам не знал почему. Показалось вдруг очень важным найти верные слова.

— Если бы ты оставался в их рядах, как бы тебе понравилось сражаться за Кайлока?

— Я сделал бы все, о чем попросил меня Тирен. Верность — это нить, которая связует орден.

Свеча замигала и погасла. Огонек, из желтого ставший оранжевым, а после красным, оставил за собой только струйку дыма, струящуюся вверх, к потолку.

— Я не спрашивал, что бы ты стал делать, — я спросил, как бы тебе это понравилось.

Джеку отчаянно хотелось выпить — в рот ему словно опилок насыпали. Но он не решался — малейшее движение могло бы разрушить то, что происходило между ним и Таулом.

Таул впервые посмотрел на него прямо — голубые глаза рыцаря блестели то ли от слез, то ли от несбыточных мечтаний.

— Ты прав, мой друг. Я чувствовал бы себя как человек, утративший всякую надежду.

— Но ты не такой, как те двое. Ты сам творишь свою надежду. — Джек наклонился к Таулу. — Вместе мы можем положить этому конец. Хорошее не должно пропасть бесследно — орден еще вернет себе былую славу, и на Севере настанет мир.

— Джек, ты молод и не понимаешь...

— Ну так помоги мне понять.

Таул беспомощно взмахнул рукой.

— Глава ордена, человек, от которого бегут эти двое, был мне как отец. Это Тирен привел меня в Вальдис и сделал тем, кто я есть. Когда другие отвергали меня и осыпали насмешками, он поддерживал меня. Когда мне незачем стало жить, он придал моей жизни смысл. — Голос Таула, казалось, вот-вот сорвется. — Кем бы я был, если бы теперь восстал против него?

Сердце Джека часто билось. Слова Таула глубоко тронули его — между ними чувствовались целые миры невысказанного, горе, правда и ложь. Джек острее, чем когда-либо, понял, что в любом человеке есть две стороны. Люди могут хорошо поступать, говорить хорошие слова — и плести сеть обмана у тебя за спиной. Тарисса и Ровас, Тихоня, даже мать — все они улыбались ему, а сами лгали.

— Ты был бы человеком, Таул, обыкновенным человеком. Рыцарь, который подходил к нам, не лгал, и предателем он не был. Он просто прозрел — хотя в свое время, наверное, верил в Тирена так же, как и ты.

— Что такое ты говоришь, Джек?

— Я говорю, что, если Тирен был добр к тебе, это еще не значит, что он не может быть дурным человеком.