— А ты орел, — ухмыльнулся Хэнсон, когда они забрались в пропыленный кузов и грузовик тронулся. — Сколько ты схлопотал, всего четыре?

— Да, всего четыре.

— Ишь ты, здорово! Бывает, на первой беседе по десять — двенадцать раз ткнешь. При мне двое парней даже в обморок грохнулись, пришлось их выносить. Самое меньшее на моей памяти — два удара, так это и то был Джек Мэллой, а он третий раз сидит. Так что ты молодцом.

— Приятно слышать, — мрачно сказал Пруит. — Я уж думал, провалился на первом же экзамене.

— Ну что ты. — Хэнсон ухмыльнулся. — Я тобой даже гордился. Честь отдают все, так что это можно не считать. Получается, ты схлопотал только три. Даже Джек Мэллой — и тот в конце козырнул. Это у всех автоматом срабатывает.

— Ты меня утешил. — Ворота за ними закрылись, Пруит отвернулся, вдохнул прохладный воздух и увидел хребет Вайанайе, подымающийся за перевалом Колеколе, куда ехал грузовик.

— Ничего, очухаешься, — успокоил Хэнсон.

Чтобы попасть на черную вершину Колеколе, грузовик сначала спустился почти к гарнизону и обогнул офицерскую площадку для гольфа.

— Только посмотри на этих гадов, — с завистью сказал Хэнсон. Он сидел на заднем борту грузовика. — В гольф играл?

— Нет.

— Я тоже нет. Вот гады!

Грузовик привез их к каменоломне, расположенной ярдов на сто ниже седловины перевала, куда в тот раз он маршировал под конвоем Палузо и слушал, как снизу ему вслед улюлюкают заключенные. Неожиданно ему захотелось, чтобы какой-нибудь бедолага вроде него тащился бы сейчас походным шагом на перевал, он бы тоже нашел, что ему крикнуть. Хэнсон передал его охраннику, стоявшему на дороге.

— Пока, браток. Еще увидимся. — Ухмыляясь, Хэнсон залез в кабину рядом с шофером.

Грузовик зафырчал и покатил обратно, под уклон. Пруит посмотрел вниз — Скофилдский гарнизон расстилался под ним, как карта.

— Иди выбирай себе место. Любое. Вон там. — Охранник махнул пистолетом. — Работай.

Это был полукруглый открытый карьер в склоне горы, его разрабатывали уже лет сорок. Кроме охранника на дороге, заключенных сторожили еще двое: один стоял на выступе над карьером и держал под наблюдением всю территорию внизу, другой расхаживал по правому склону каменоломни, ближе к узкой расщелине, где начинался редкий лес, переходивший в заросли, которые покрывали гору Каала (4030 футов над уровнем моря, самая высокая вершина острова Оаху). На том склоне он по крайней мере будет ближе к свободе диких гор.

Взвалив кувалду на плечо, Пруит пошел направо. Неподалеку от него запорошенный серой каменной пылью гном опустил кувалду и застыл, он был похож на горного человека из «Рип Ван Винкля» или на одного из вагнеровских карликов-кузнецов, почерневших от копоти в глубоких пещерах в недрах гор. Гном потер спину, выпрямился и коротко улыбнулся ему — зубы и глаза хищно сверкнули белизной в серых складках лица.

— Привет, сучий ты потрох! — сказал Анджело Маджио. — Как ты там?

— Спина болит, — улыбнулся Пруит.

— Ха! Ты бы видел, что со мной было! — Анджело оскалился. — Синяки две недели не проходили. Каждый раз, как отливал, глаза на лоб лезли — ну, думаю, загнусь прямо в сортире!

Пруит рассмеялся, опустил кувалду, и они пожали руки.

— Гад ты все-таки, — сказал Анджело. — Нехороший человек. Я все жду и жду, когда ты тут объявишься. Подлюга ты, ни дна тебе ни покрышки!

— И тебе того же. А ты ничего выглядишь. Немного запылился, а так ничего.

— Эй, вы! — крикнул охранник с дороги. — Что вы там друг другу передаете?

— Руки пожимаем! — злобно заорал в ответ Маджио. — Слышал про такое? Ру-ко-по-жа-ти-е! Распространено среди христиан. Применяется при встрече двух культурных людей. Обозначает дружеское приветствие и что давно не виделись. Никогда не слышал?

— Маджио, кончай трендеть! — закричал охранник. — Давно в «яме» не был? Ты со мной эти штучки брось! Давай молотком работай, а не языком. Руки потом пожимать будете. Здесь разговаривать запрещено, сам знаешь.

— Ладно, сопля, не плачь! — крикнул Маджио. Люди, дробившие камни рядом с ним, разгибались и посмеивались, хищно оскаливая зубы, но Маджио их не замечал. — Черт возьми, — сказал он. — Черт возьми, ты отлично выглядишь. Второго такого урода я не видел.

— Я от твоей красоты тоже без ума, — улыбнулся Пруит.

— Ты не стой. Делай вид, что работаешь. — Анджело невысоко поднял кувалду и, согнувшись, дал ей свободно упасть своим весом. — Иди сюда, — позвал он, — этого камушка хватит на двоих. — Он оглядел недавно отколотую взрывом глыбу, словно оценивал противника. — Я не жадный, бери половину. — Он снова приподнял кувалду и снова дал ей упасть под собственной тяжестью.

— Спасибо, — сказал Пруит, становясь рядом и замахиваясь. — Ты мне одолжение не делай.

Анджело нагнулся посмотреть, куда пришелся удар.

— Что-то камушек очень твердый попался.

— А ну работайте! — закричал с дороги охранник. — Эй, вы, двое! Я ваяя говорю.

— Так точно, сэр! — крикнул Анджело. — Спасибо, сэр.

— Куртки снимать здесь, конечно, не разрешают? — спросил Пруит.

— Шутишь! Ни куртки, ни шляпы. Думаешь, зачем на куртке это «Р»? Чтобы было понятно, что ты заключенный? Нет, в это «Р» очень удобно целиться. А шляпа — просто так, бесплатное приложение. Ну ладно, рассказывай. За что тебя загребли?

Пруит рассказал, как все было.

— Так-так, — сказал Анджело. — Веселая история. Значит, ты старичка Блума крепко починил?

— Он меня тоже хорошо уделал. Было почти на равных.

— Но он же не смог выступать? Вечером, на товарищеских? Или все-таки выступал?

— Еще как выступал. Даже выиграл. Остановили после первого раунда. Ввиду явного преимущества.

— Вот сволочь! — ругнулся Анджело. — А вообще, хрен с ним, — философски рассудил он. — Нельзя же иметь все. Когда у тебя есть все, то дальше и жить неинтересно. А потом, значит, Старый Айк попер на тебя с ножом и ты его тоже причесал?

— Ага.

— И за такое удовольствие всего три месяца? Это же даром. За это не жалко и шесть отсидеть. Я бы за такую прелесть хоть сейчас на второй срок остался. И даже простоял бы все три месяца на голове, и не дышал, и одной рукой еще держал бы себя за кончик.

— При всем честном народе, средь бела дня, — добавил Пруит. — А ты, старик, все такой же.

— У падре Томпсона уже был? — спросил Анджело. — А, ну да, был, конечно, — сам же ответил он. — Ты же сказал, что спина болит. А с Толстомордым познакомился?

— Это кто, штаб-сержант Джадсон?

— Он самый. Ба-а-льшой человек! Правая рука падре. Выполняет все приказы, как штык. И даже собственные идейки подкидывает. Как он тебе? Понравился?

— Мне показалось, он не склонен к чрезмерным проявлениям дружеских чувств, — сказал Пруит.

— Дружеские чувства! — Маджио хищно улыбнулся. — Ждать от Толстомордого дружеских чувств все равно что выжимать апельсиновый сок из репы. Держись от него подальше. Захочет — прикажет тебе сожрать полную тарелку дерьма. И сожрешь. Более того, тебе понравится. Понял?

— Сожрать, может, и сожру, — сказал Пруит. — Но насчет того, что понравится, это извини.

— Понравится, понравится. Ты Толстомордого не знаешь, — оскалился Анджело. — Даже добавку попросишь, чтобы он видел, как тебе понравилось.

— Ты в каком бараке? — спросил Пруит. — Я в западном.

— А я в среднем. — Анджело улыбнулся.

— Понятно. — Пруит тоже улыбнулся. — Бесперспективный.

— Вот именно, — довольно подтвердил Анджело. — Наверно, потому, что треплюсь слишком много. Помнишь, было расследование в городе? Они сразу после этого на меня насели. Шоколадку помнишь? Шоколадка меня тогда заложил. С этого и началось. Они тогда хорошо меня подремонтировали, а я опять язык распустил и загремел на три дня в «яму». Да, старик, «яма» — это что-то. Сам увидишь, подожди.

— А я и не тороплюсь.

— Слушай, — Анджело перешел на шепот, и глаза у него возбужденно заблестели. — У меня есть один план. Я…

Он замолчал и беспокойно поглядел по сторонам. Вокруг без передышки махали кувалдами заключенные в синих рабочих куртках с большой белой буквой «Р» на спине. Маджио машинально скользнул взглядом по каменоломне, проверяя, где кто из охранников. Заключенные тихо переговаривались, почти не разжимая губ, и хищно скалились — сколько ни запрещай, а рты людям все равно не зашьешь. Охранники следили, чтобы все работали, но сами старались не подходить к заключенным слишком близко, боясь перепачкать каменной пылью свои чистые формы и пистолеты. На Маджио никто не обращал внимания, но в глазах у него была тревога, он опасливо и настороженно качал головой.

— Больно много стукачей, — тихо сказал он. — Я тебе потом расскажу. У меня все рассчитано, понимаешь? Я это сам придумал. Джек Мэллой говорит — верняк. Знаем только я и он. Тебе я скажу, а больше никому. Мне рисковать нельзя. — Он хитро улыбнулся. — У них тут всюду стукачи понатыканы. Ничего, Анджело Маджио не вчера родился.

Пруит смотрел на него и видел, как он неуловимо меняется на глазах, превращаясь в совершенно другого человека, будто выпил магическое зелье и теперь раздваивается, как доктор Джекил и мистер Хайд. Он сейчас был похож на скупца, тайком любующегося бриллиантом, который, он знает, все стремятся у него украсть. И даже на Пруита глядел оценивающе и с подозрением, словно жизнь сурово доказала ему, что, когда искушение так велико, нельзя доверять даже лучшему другу. Потом он постепенно снова изменился и опять стал прежним Анджело, которого Пруит хорошо знал.

— В общем, — сказал он, — когда я вышел из «ямы», меня запихнули во второй барак, к самым отчаянным. Я сначала перетрухнул, а потом… Что ты! У нас там такая компашка! Лучшие люди собрались, в цирк ходить не надо. Джек Мэллой тоже во втором. Ты давай побыстрее к нам перебирайся.

— А как?

— Проще всего пожаловаться, что плохо кормят. Вариант проверенный. Джек Мэллой тоже так к нам вернулся. Устроил в первый же день скандал из-за жратвы. В первый раз, правда, могут простить, потому что ты новенький. Зато на второй раз все тебе толково объяснят, швырнут на пару дней в «яму», а потом переселят во второй. Джек Мэллой тоже у нас во втором, — продолжал Анджело. — Мой кореш. Сам увидишь, что за человек. Он по третьему разу сидит. Самый башковитый парень во всей этой богадельне. Он тебе понравится, увидишь. Вы с ним похожи.

— Да кто он такой в конце концов, этот Джек Мэллой? — не выдержал Пруит. — Весь день только про него и слышу. Вам здесь говорить больше не о чем, что ли? Пока мы сюда ехали, Хэнсон мне все уши про него прожужжал.

— Еще бы. Он у них тема номер один. — Анджело хищно усмехнулся. — Потому что он им не по зубам и умнее их всех. Они все у него дерьмо едят и еще нахваливают.

— Он что, переодетый Супермен? — неприязненно спросил Пруит.

— Ты не смейся. — Глаза у Анджело запылали. — Он действительно отличный мужик. Смелый, честный, справедливый. Я таких больше не встречал.

— Вот как? — Пруит с досадой почувствовал, что ревнует. А ведь тебе, Пруит, не хочется, чтобы у Анджело появился новый кумир. Сам-то ты много для него сделал, когда был его кумиром? — Что-то мне уже противно про него слушать, — сказал он.

Анджело оскорбился.

— И таких ловкачей, как он, я тоже не встречал, — сказал он холодно. — Если тебе это что-нибудь говорит.

— Мне это ничего не говорит. Если он такой лихой парень, чего же его здесь нет? Другие бесперспективные все кувалдами машут, а он где?

— Он на гражданке механиком был, его здесь к машинам приставили. Когда из «ямы» выходит, в гараже работает. Потому и не здесь. Он говорит, они теперь место механика за ним держат. Потому что, кроме него, их грузовики никто не починит.

— Обалдеть, — сказал Пруит. — К святым его еще не причислили?

— Если бы я был папа римский, то уже бы причислили, — не задумываясь ответил Анджело.

— Ты пока что не папа римский. И значит, Джек Мэллой пока не святой. Так кто же он, черт его побери?

Анджело зашелся смехом и опустил кувалду.

— Он говорит, он — ходячая каторга.

— Чего? — Пруит от удивления опустил кувалду. — Ходячая каторга?!

— Ага. — Анджело хрипло засмеялся. — Заключенные вкалывают в каменоломне, каменоломня для них каторга, понимаешь? Ну вот, а Джек Мэллой говорит, что он — каторга для падре Томпсона, Толстомордого и всей их шоблы. И они приговорены к нему пожизненно. — Он посмотрел на Пруита, проверяя, дошло до него или нет. Увидев, что дошло, снова засмеялся: — Я тоже сначала не понял, он мне потом объяснил.

— Неплохо, — неохотно признал Пруит, чувствуя, как в нем невольно просыпается интерес к человеку, который мог такое придумать.

— Познакомишься с ним, еще не то скажешь, подожди, — торжествующе пообещал Анджело.

— Что ж, подожду.

— Вы с ним познакомитесь обязательно. В третьем баране ты при всем желании долго не выдержишь. Там одна шпана и подлипалы. Когда поймешь, какие классные ребята у нас во втором, сам захочешь перебраться.

Пруит усмехнулся:

— Кажется, действительно надо будет устроить маленький скандальчик.

Анджело кивнул. Потом покачал головой и хищно улыбнулся.

— Только не рассчитывай, что получишь большое удовольствие, — предупредил он. — Никто не знает, что они для тебя придумают, особенно если тобой займется Толстомордый. Они ребята крутые. Но будь уверен, удовольствия ты не получишь. Зато потом не пожалеешь, оно того стоит.

— Да, второй барак — это, кажется, для меня.

Анджело в ответ улыбнулся все той же короткой хищной улыбкой, и глаза его — яркие белые пятнышки на сером от пыли лице — сузились.

— Я знал, что тебе до фонаря, — гордо сказал он. — Я знал, что ты поймешь. — Он поставил кувалду на землю и оперся о ручку. — Черт! Чтоб я так жил! Ну ты даешь! И Блума причесал, и Старого Айка — это же надо!

— Эх, Анджело, старичок… Безнадега ты бесперспективная… А ну давай работай, тунеядец несчастный!

— С девчонкой-то своей хоть попрощался? — спросил Анджело. — Как она там, твоя Лорен?

— Нормально, — сказал Пруит. — У нее полный порядок. — Он со всей силы замахнулся кувалдой. У него защемило в груди: Альма, Альма, Альма, и он снова взмахнул кувалдой. Нет, в бешенстве прикрикнул он на себя, нет! Сглотнул, стиснул зубы, крепко прижал язык к небу — отступило.

— Завтра все и провернем, — сказал Анджело. — Завтра в обед устроишь скандал, а когда выйдешь из «ямы», твои вещи уже перебросят к нам во второй.

— А почему не сегодня?

— Я хочу все обговорить с Мэллоем. Зря рисковать ни к чему, ты мне не чужой. Пусть сначала Мэллой даст добро, тогда и будем действовать.

— Твою мать! — взорвался Пруит. — Я что, должен просить у этого Мэллоя разрешения? Подумаешь, пожаловаться на жратву — делов-то!

— Ты не лезь в бутылку. Джек Мэллой в таких вещах соображает больше, чем я. Куда тебе спешить? Ты здесь еще целых три месяца куковать будешь.

Дикая ярость обожгла его, пронизала насквозь. Три месяца! Девяносто дней! А всего получится четырнадцать недель. Альма, подумал он. Господи, Альма! Ему захотелось ударить Маджио кувалдой по голове, измолотить так, чтобы осталось кровавое месиво. Зачем он напомнил?

— Джек Мэллой знает разные хитрые штуки, чтобы варианты вроде твоего легче проходили, — сказал Анджело. — Всякие полезные мелочи. Я кое-что уже перезабыл, а многого просто не знаю. Здесь все это очень важно.

— Ладно, понял. Твоя идея, ты и командуй. Когда скажешь, тогда и сделаем. Хочешь — можем через неделю.

— Нет, завтра. День-два ничего не меняют, а такие дела надо делать с умом, чтобы ничего не проглядеть. — Он снял с головы мятую тряпичную шляпу и обтер ею лицо. На шляпе осталось мокрое грязное пятно, но на лице заметных перемен не произошло. — Эти мне шляпы, — сказал он. — Одно название. Кто бы знал, как я их ненавижу! Я бы такой шляпой и подтираться не стал. — Он снова вытер лицо шляпой, нахлобучил ее на голову и улыбнулся.

Все дело в улыбке, подумал Пруит, да, что-то не то в улыбке. Потом сообразил. Хэнсон и Текви ухмылялись почти так же. Более того, глядя на Маджио, он ощущал, как у него самого на лице появляется нечто похожее — полуулыбка, полуухмылка, странная, необычная, такая же, как у Маджио и у Хэнсона, она сейчас проступает и на его лице: мышцы тянут углы губ кверху, натягивают их плотно, жестко, ты собираешься улыбнуться, а получается оскаленная ухмылка, неподвижная, хищная, настороженная, злая. Может, пройдет время и ты перестанешь это замечать?

— Анджело, старикан ты мой, — улыбнулся он. — Гроза фирмы «Гимбел». О, возьми же свой молот тяжелый и трудись.

— Эй, вы! — крикнул с дороги охранник. — Маджио! И ты, новенький! Камни здесь для того, чтобы их долбили, а не гладили. Вы за них не бойтесь, им не больно. Наздоровались уже, хватит! Кончайте треп и работайте!

— А я тебе что говорил? — Пруит улыбнулся итальянцу.

— Пошел он знаешь куда, — откликнулся Анджело. — Плевал я на них на всех!