Хэрн с Утенком веселились вовсю. Они кувыркались, возились и боролись на груде покрывал. Наверное, я тоже возилась вместе с ними, но не все время. Я смотрела, как Робин танцует. В Шеллинге Робин часто танцевала, если у нее выдавалась свободная минутка, но она никогда не танцевала так, как в тот раз, когда Танамил играл для нее на свирели. Я помню, как она танцевала в комнате, а по потолку над ней скользили солнечные пятна, и как она плясала на траве. Кажется, я даже помню ее на утесе на другой стороне реки, но это уже наверняка полная чушь. Зато я точно помню, что она несколько раз брала Танамила за руку и требовала, чтобы он играл еще. Это совершенно не похоже на Робин. Она очень робкая, и держится всегда очень чопорно. Но я точно помню, что она брала его за руку. А Танамил улыбался и играл еще, и музыка была чистая и прекрасная — сон о музыке. А Робин все танцевала и танцевала.
      Утенок тоже захотел научиться играть на свирели. Мы с Хэрном взвыли. Если бы вы слышали, как Утенок поет, вы бы нас поняли! Но Танамил послушно пошел и нарезал для Утенка тростника. Я помню, как летали его пальцы, когда он прорезал дырочки в стеблях тростника и связывал тростинки вместе. Он сделал мундштуки из тех кусочков стебля, где соединятся коленца — там сердцевина твердая. Потом он поставил пальцы Утенка на дырочки и велел тому дуть. Утенок подул. Ничего не произошло.
      — Тишина! Слава богам! — воскликнул Хэрн.
      — Попробуй сказать в свирель вот так вот: птехвх, — предложил Танамил.
      — Птехвх! — сказал Утенок. Физиономия у него сделалась вся красная. А свирель издала всеми дудками одновременно помесь визга с лаем, как будто стадо свиней столкнулось со стаей собак. Мы просто попадали от смеха. Утенок сердито сверкнул на нас глазами и вышел через вторую дверь, ту, которая вела к красной реке. И вскоре мы услышали доносящиеся из тростников коротенькие, неуверенные мелодии.
      Хэрн приподнял бровь и взглянул на меня.
      — Вот это да! Я и не думал, что он знает хоть один мотив.
      Танамил и Хэрна чему-то учил. Я помню, как они сидели на корточках, и Танамил что-то рисовал палочкой в пыли, а Хэрн кивал. А то они еще напрыгивали друг на друга и принимались бороться. Мне нравилось на это смотреть. Я дернула Танамила за руку, прямо как Робин, и сказала:
      — Покажи и мне!
      И он показал. Кое-что я просто не могла сделать, потому что я не такая сильная, как Хэрн, но зато Танамил показал мне, как использовать силу другого человека против него же. Наверное, если бы в тот момент туда вошел какой-нибудь взрослый враг — например, Звитт, — я могла бы швырнуть его на землю, а может, даже и и убить. Но я не уверена, что мне следует пользоваться этими знаниями. Я думаю о том, кто учил меня.
      Зато Танамил научил меня двум вещам, которыми я пользуюсь. Я не помню, с чего вдруг речь зашла об этом, но я ему пожаловалась, что про многие слова не знаю, как их ткать. А Танамил сказал, что нет ничего дурного в том, чтобы составлять собственные узоры — только тогда обязательно надо объяснить другим, что они значат. Но еще он сказал:
      — Ты всегда должна использовать правильный узор для обозначения Реки. Это важно.
      И он показал мне этот узор, переплетя стебли тростника. Еще он показал мне более выразительный способ сучить пряжу. Он заставлял меня упражняться на тростинках, пока у меня не получилось, как надо. Танамил сказал:
      — Используй такую пряжу для самых важных мест твоей истории. Тогда эти фразы станут более выпуклыми и будут выделяться на ткани.
      Я так и сделала в нескольких местах этой накидки. И меня вовсе не смущает, что этому меня научил Танамил. Главное, что оно работает.
      Я спрашивала у Хэрна, что там такое Танамил ему объяснял, когда писал палочкой в пыли, но Хэрн мне не ответил.
      Еще я помню, как Танамил пришел к нам, когда огонь плясал в очаге и его отсветы смешивались на потолке с пятнами солнечного света.
      — У каждого из вас должен быть ко мне вопрос, — сказал Танамил. — Спрашивайте.
      Сперва мы никак не могли придумать, что же такое спросить. Мне вспомнилось, как тетя Зара любила говорить: «Танакви, тебе следовало бы сказать мне одно словечко. Какое?» Я, конечно же, никогда не могла понять, что она имеет в виду, потому ничего и не говорила, и тетя Зара называла меня грубиянкой. Если бы она хоть раз сказала по-человечески: «Танакви, ты забыла сказать „пожалуйста“», — я бы сразу все поняла и сказала. Вот и с Танамилом получилось что-то в этом роде. Он хотел, чтобы мы сказали что-то определенное, и ему было совершенно ясно, что именно надо сказать. А вот нам не было ясно.
      Первым заговорил Хэрн.
      — Вы называете себя волшебником?
      — В некотором смысле я действительно волшебник, — сказал Танамил, — но я себя так не именую.
      И он повернулся к Утенку.
      — Вы верите в Бессмертных? — спросил Утенок. Он очень старался, и видно было, что Утенок считает, будто он задал очень умный вопрос.
      Танамила его вопрос позабавил. Он запрокинул голову и расхохотался.
      — Не так, как вы, — ответил он. — Но они существуют.
      Потом он, все еще посмеиваясь, повернулся ко мне.
      На мгновение мне показалось, будто я знаю, какой вопрос он хочет услышать от меня, но потом это ощущение ушло.
      — Нет-нет! — произнес Танамил. — Ты должна спросить о том, о чем тебе хочется спросить.
      Это было ужасно похоже на слова тети Зары о том, что я должна говорить «пожалуйста» потому, что мне этого хочется. А кому этого хочется?
      — Пожалуйста, — сказала я на всякий случай, но это было, конечно же, не то. И тогда я спросила: — Откуда вы?
      Это был неправильный вопрос. Танамил снова рассмеялся.
      — Полагаю, вы бы сказали, что я пришел с Черных гор.
      Я окончательно перестала соображать, что к чему. Я же знала, что варвары пришли с моря. Пока я пыталсь хоть что-то сообразить, Танамил повернулся к Робин. И я не знаю, о чем его спросила Робин. Я знаю, что какой-то вопрос она задала, и я думаю, что это был правильный вопрос, и Танамил на него ответил, но я совершенно не помню, о чем у них шла речь. Утенок говорит, что я этого не помню потому, что Робин в этот момент там не было. Он говорит, что Танамил ходил и спрашивал каждого отдельно, и еще говорит, что я все перепутала, потому что это произошло в самом начале, как только мы туда пришли. Но я точно помню, что это было почти в самом конце, и так я и тку эту историю.
      То, что случилось еще, случилось уже ночью, и я знаю, что это на самом деле было в конце. Мы все спали на груде одеял, у очага. Нам еще ни разу с тех пор, как мы уплыли из дома, не было так тепло и удобно, так что я не знаю, отчего я вдруг проснулась. Ну, если только Робин и Танамил забылись и повысили голоса во время спора. Я услышала лишь отдельные отрывки из него. Я то засыпала, то просыпалась снова, а они все спорили. Я запишу здесь то, что расслышала.
      — Но они должны идти, — говорил Танамил. — Они все связаны друг с другом, и я не могу оставить их здесь навсегда.
      — В таком случае, — сказала Робин, — я тоже должна идти.
      — Но ты никогда себя не связывала, — сказал Танамил. — Зачем же ты пойдешь?
      — Пойду, и все, — сказала Робин. — Я еще давным давно пообещала маме…
      — Если бы твоя мама знала, о чем я прошу, — быстро сказал Танамил, — она велела бы тебе сделать, как я говорю.
      Мне это показалось нечестным приемом. Танамил никак не мог знать, что сказала бы мама. Но Робин вечно повторяет, что мама хотела бы того, или что ей не понравилось бы то, и я уверена, что Танамил знал об этой привычке Робин. Робин заплакала.
      — Я прошу лишь одного: чтобы ты осталась со мной, — сказал Танамил.
      Ну ничего себе скромная просьба! Он еще будет запугивать Робин! Я совсем уже собралась сесть и сказать Танамилу пару ласковых, но вместо этого уснула.
      Я проснулась оттого, что Робин закричала:
      — Я сказала — нет!
      — Но почему? — крикнул в ответ Танамил. — Почему, почему, почему?!
      — Потому, что ты тот, кто ты есть, — сказала Робин. Она опять плакала — или так и продолжала плакать еще с того момента. — Это будет неправильно.
      Мне захотелось дать ей пинка. Она же все равно что напрямую сказала Танамилу, что мы не варвары!
      — Что ты имеешь в виду под этим «неправильно»? — нетерпеливо спросил Танамил. — Чем мы друг от друга отличаемся?
      — Ну, для начала, возрастом, — сказала Робин.
      — Глупая отговорка! — заявил Танамил. В голосе у него звучало негодование, в точности как иногда у Хэрна. Но я обрадовалась, потому что поняла, что Робин пытается исправить свою ошибку.
      — Нет ли у тебя каких-нибудь отговорок поумнее? — спросил Танамил.
      — Это не отговорки, а причины, — холодно отозвалась Робин.
      — Я был несправедлив. Прошу прощения, — сказал Танамил.
      Я подумала, что Робин, несмотря на свои ошибки, управляется с ним куда лучше, чем это получилось бы у меня. Наверное, с этой мыслью я уснула опять. Когда я проснулась в следующий раз, Робин дошла до самого худшего.
      — Я не понимаю, откуда ты можешь это знать! — еле слышно проблеяла она.
      — Знаю, и все, — сказал Танамил. — Ты рискуешь сильнее всех — после Гулла. Я говорю это не просто для того, чтобы убедить тебя…
      — А для чего же ты еще это говоришь? — перебила его Робин.
      — Ну, уела, — согласился Танамил. — Робин, я не могу заглядывать далеко в будущее, но то, что я вижу, мне не нравится. Останься здесь и позволь остальным уйти. Они унаследовали его упорство. А ты — нет.
      Эта его реплика дала Робин моральное преимущество. И Робин не замедлила им воспользоваться.
      — А что ты обо мне подумаешь, если я отступлю только потому, что уродилась слабой? — спросила она.
      Должно быть, этим она и поставила точку. Когда я проснулась снова, Танамила в комнате не было, а Робин спала рядом со мной. На этот раз меня разбудил Утенок. Он наклонился надо мной; с одной стороны он казался розоватым из-за отсветов пламени в очаге, а с другой стороны его усеивало кружево лунного света, отражавшегося от реки.
      — Танакви, — прошептал он, — я кое-что вспомнил. Помнишь ту лодку, в которой было полно народу? Танамил еще сказал, что там варвары.
      — Помню, — отозвалась я. Меня вдруг охватил приступ недоверия к Танамилу. Он забрал у нас Гулла, а теперь пытался забрать еще и Робин. Что это мы, свихнулись, что ли, что согласились остановиться у него? Я поняла, что он наверняка наложил на нас какое-то заклятие, и перепугалась, как полная дура.
      — А что такое с этой лодкой? — спросила я. — Это же были не варвары, а наши люди, разве не так?
      — Нет, — все так же, шепотом сказал Утенок. — Тут такая странная штука — это взаправду были варвары. У них были такие же волосы, как у нас, и коричневые лица — как у него, — и странная одежда, и железные шапки. Почему же он назвал их варварами?
      Тут оказалось, что Хэрн, спавший у другого края очага, тоже сидит.
      — А ты точно уверен? — шепотом спросил он.
      — Совершенно точно. Я их видел, — сказал Утенок.
      Мы дружно уставились на маленькую бледную фигурку Гулла, стоящую у очага.
      — Значит, он с самого начала знал, кто мы такие, — сказал Хэрн. — Мы…
      Тут снаружи послышалось журчание, а потом всплеск. Тростник, росший напротив входа, закачался, и лунный свет обрисовал силуэт Танамила, бредущего по воде. Мы нырнули под одеяла и затихли, так что он не узнал, что мы просыпались. И мы позасыпали обратно. Ни Утенок, ни Хэрн не помнят ничего, что было после того, как мы накрылись одеялами.
      На следующее утро Танамил куда-то делся. Укрытие было именно таким, каким оно мне запомнилось с первого взгляда: хижина из старого дерева и красной земли, прилепившаяся к подножию утеса. Единственная дверь выходила на поросший травой уступ между двумя реками. Утро было холодное. Огонь погас, и одеяла куда-то подевались. Во всяком случае, когда я перед уходом заглянула в хижину, там их тоже не оказалось. Мы повскакивали и, дрожа, побежали на солнышко.
      Всех опередила Робин, державшая фигурку Гулла.
      — Я это понимаю так, что он хочет, чтобы мы ушли, — сурово сказала Робин. — Хотя он мог бы и попрощаться с нами.
      — А мог бы и дать позавтракать, — сказал Утенок.
      — У нас есть еда в лодке, — сказал Хэрн. — Пошли туда.
      Лодка оказалась там, где мы ее оставили. Она покачивалась на воде в крохотной зеленой пещерке среди тростника. Еда и наши Бессмертные были на месте.
      — Аж на душе полегчало, — сказал Хэрн. — Ладно, забирайтесь. Поедим по дороге.
      — А с чего такая спешка? — спросила я.
      — И чего ты раскомандовался? — спросил Утенок.
      — Я — глава семьи! — завизжал Хэрн, развернувшись к Утенку. — Изволь слушаться!
      Мы с Утенком повернулись к Робин. Робин посмотрела на глиняную фигурку Гулла и пожала плечами.
      — Похоже, это правда, — сказала она.
      — Тогда ему стоило бы сказать то же самое, но повежливее, — сказал Утенок. И мы с ним сердито посмотрели на Хэрна.
      — Я не могу быть вежливым, пока не позавтракаю, — огрызнулся Хэрн. — Меня это бесит. Мы ничего не ели с тех самых пор, как высадились здесь — не считая иллюзий. Ведь правда же, Робин?
      — Не знаю, мне так не кажется, — сказала Робин, забираясь в лодку. — Но откуда мне знать?
      Мы прошли через заросли тростника, отталкиваясь шестом, вышли к месту слияния двух рек, и ленивый красноватый поток понес нас между двух рядов деревьев, некогда отмечавших берега. Хлеб жутко зачерствел. Капуста завонялась. Мы пожевали морковки, затвердевшего сыра и сушеных фруктов. Утенок настолько проголодался, что сьел луковицу. Из глаз у него тут же хлынули слезы. Мы были продрогшие, раздраженные и как-то мрачно испуганные. Мы знали, что возвращаемся обратно в реальную жизнь, и нам хотелось узнать — почему Танамил задержал нас, и почему теперь отпустил?
      — Ты сказал, что мы ели иллюзию, — сказала я Хэрну, когда мы закончили завтракать. — Но ты же не веришь в волшебство.
      — Я верю в то, на что я могу посмотреть, — отозвался Хэрн. — Я видел, что произошло с Гуллом. Я ведь чуть не разрушил тогда это заклятие. И жаль, что не разрушил! А та еда была слишком хорошей для настоящей. Мне не хочется верить, что она была ненастоящая, но, боюсь, придется таки это признать. Это… неприятно.
      — Ну, не повезло, — вежливо сказал Утенок.
      Хэрн пребывал в таком унынии, что даже не врезал Утенку. Он сказал:
      — Меня раздражает, что у меня в голове все перемешалось. Я ничего не могу вспомнить толком.
      Тут я и поняла, что у Хэрна те же самые проблемы, что и у меня.
      — Свихнуться же можно! — воскликнул Хэрн. — Робин, что это такое с нами было?
      — А мне откуда знать? — спросила Робин. Она была мрачнее всех.
      Мы поставили парус. В его складках обнаружились червяки, жуки и уховертки, а под мачтой обосновались древесные вши и какие-то многоножки. Завидев их, Хэрн нахмурился. И так же хмуро он смотрел и на деревья, пока мы медленно плыли между ними, время от времени меняя галс, когда менялся ветер. Мы не выбирались за них, хотя за деревьями и тянулись широкие полосы воды. Мы же не знали, какая там глубина. Вокруг не было ни души — только деревья среди водной глади.
      — Вас в этих деревьях ничего не удивляет? — спросил Хэрн.
      Вроде бы ничего особенного в них не было. Мы проплыли под очередной раскдистой кроной, и Утенок начал перечислять:
      — Тут растут дубы, вязы, ивы…
      — Иди лучше поспи! — рявкнул Хэрн. — Танакви, ты же обычно замечаешь всякие штуки. Что ты скажешь про эти деревья?
      Я присмотрелась повнимательнее. Дуб, под которым мы проплывали, был большим — но не каким-нибудь сверхъестественно большим. Он как раз начал покрываться листвой, словно пучками желтоватых лоскутков. Росшие за ним вяз и ивы были совершенно обычными; они уже успели зазеленеть вовсю.
      — Но ведь дубы всегда отстают от других деревьев, — сказала я. — По весне деревья именно так и выглядят.
      — Вот! — воскликнул Хэрн. — Вот именно! Когда мы подплывали к месту слияния рек, все деревья еще были голые!
      Мы потрясенно уставились на молодую листву. Хэрн был прав. Я вспомнила, что сама же и говорила, что здесь, ниже по течению, мы как будто приплыли обратно в зиму.
      — А теперь попробуйте вспомнить прошлую ночь, — сказал Хэрн. — Тогда была луна. А теперь, когда мы отплывали, никакой луны не было. Ведь так?
      И снова он был прав.
      — Как по-твоему, что же произошло? — содрогнувшись, спросила я.
      Хэрн нахмурился.
      — Прошло много дней. Я не знаю, сколько именно — а хотел бы знать. И еще мне хотелось бы знать, к чему все это было? Что затеял Танамил?
      — Ты думаешь, он это сделал, чтобы мы не успели… не успели развести костер для Одного? — спросила я.
      На тот случай, если кто-нибудь из тех, кто станет читать мою историю, не знает про Одного, я сейчас все объясню. Раз в год, когда разлив Реки начинает спадать, Одного нужно положить в костер — и он выходит оттуда обновленным. Это странный обычай, но Один — это Один, он не похож на остальных Бессмертных. Я не знаю, что может произойти, если Один пройдет через огонь не в надлежащее время. До сих пор никто не осмеливался это проверять.
      Хэрн нахохлился и погрузился в раздумья. У него в глазах появился ледяной холод, который всегда меня пугал. Если мой брат Хэрн вырастет таким же яростным, как теперь, это будет страшный человек. Его ссутуленные плечь и выступающий нос напомнили мне ту тень дяди Кестрела у нас на стене. Хэрн уставился своим ледяным взглядом на белую воду и сказал:
      — Нас учили, что Один — наш предок. Нам также сказали, что душу Гулла можно использовать для того, чтобы вытягивать силу нашего предка. Мы слыхали, что варвары это умеют. Мы встретились с варваром, и с нами произошли странные вещи. До сих пор мне казалось, что обычаи, связанные с Одним — полный бред. Но если я верю в то, что произошло с Гуллом у меня на глазах, почему я не должен верить, что опасность угрожает и Одному? Вопрос в том…
      — Перестань, Хэрн, — сказала Робин. — Ты должен был заметить, что прошло много дней.
      — …когда спадает наводнение? — договорил Хэрн.
      — Мы ничего такого не заметили, — сказала я. — А ты что, знаешь, сколько мы там пробыли?
      — Я не считала, — отозвалась Робин. — Пожалуй, дней десять.
      — Десять дней! — вырвалось у меня. — Тогда не удивительно, что капуста испортилась!
      — Ну так а что с половодьем? Оно спадает или нет? — спросил Хэрн.
      Мы обеспокоенно посмотрели на раскинувшуюся вокруг нас водную гладь. Река, чья сила теперь удвоилась, несла между деревьями ветви, сучья, солому, листья и сорную траву.
      — Ой, гляньте! — закричал Утенок, указывая на ближайший плавающий на воде предмет. Мы посмотрели и обнаружили, что он движется не вниз, а вверх по течению. Мы потрясенно уставились на него.
      — Река течет не в ту сторону! — воскликнула Робин.
      И битый час ветки, солома и листва продолжали медленно плыть против течения. А наша лодка, увлекаемая ветром, продолжала двигаться вперед. Но нам становилось все страшнее. Мы с Утенком торчали у бортов лодки, глазея на всякий хлам на воде. Мы не могли понять, что это должно означать: конец наводнения или проявление враждебной магии?
      — Наверное, этот волшебник, который сидел у моря, теперь повернул Реку вспять, — предположила я.
      — Если этот волшебник вообще существует, — сказал Хэрн. — Вспомни, кто нам о нем сказал.
      Хэрн смотрел туда, где вода шла легкой рябью, как будто настоящее течение Реки пробивало себе дорогу через этот противоестественный поток.
      — Душа Гулла — это одно, — продолжал Хэрн. — Она не может быть такой уж тяжелой. Но чтобы развернуть всю эту прорву воды, нужна такая сильная магия, что я просто не могу в нее поверить. Этому должно быть какое-то другое объяснение.
      К нашему изумлению и облегчению, к середине дня ветки и листья развернулись и двинулись в правильном направлении.
      Мы плыли целый день. Из-за этих полос воды, протянувшихся за деревьями, нам негде было высадиться. Но к вечеру нам всем уже осточертело есть всухомятку. Когда спустились сумерки, мы увидели, что наша лодка подплывает не то к невысокому острову, не то к небольшой горе. Мы поставили киль и осторожно направились туда. Оказалось, что это крыши какого-то огромного дома, — не особенно высокого, но зато на его месте вполне поместилось бы несколько амбаров. Некоторые крыши были старые и соломенные, некоторые же, новые и крутые, были крыты скользкой черепицей; гребни их украшали раскрашенные резные фигуры, а скаты покрывало множество высоких труб.
      — Спорим, что тут когда-то жил король! — воскликнул Утенок.
      Мы подумали и согласились с Утенком. Но все обитатели этого дома ушли на войну и не вернулись оттуда. Мы привязали лодку к оконной решетке и выбрались на плоскую черепичную крышу, прихватив с собой наших Бессмертных. Хэрн решил, что мы должны развести для Одного его костер в любой момент, как получится — главное это все-таки сделать. Я еще долго не могла заставить себя прикоснуться к Гуллу, потому взяла Младшего. А когда я поставила его, меня поразило, насколько они с Гуллом похожи. Казалось, будто Гулл сделан из точно такого же зернистого розоватого камня. Но я точно знала, что изваяние Младшего было вырезано много поколений назад.
      Единственным источником света было мерцание углей в горшках. Мы содрали с крыши позолоченные фигуры и красно-синие перила, и притащили для растопки охапку соломы. Наш костер, разведенный на черепице, дымил и вонял, и дым стелился над водой.
      После ужина мы оставили Робин у костра — она сидела, обхватив колени руками, и на ней была все та же кошмарная синяя юбка, — а сами, хотя уже почти стемнело, полезли по крышам. Мне очень хотелось взглянуть, что там, под этими крышами. Но мне оставалось лишь воображать себе это великолепие. Мы с Хэрном столкнулись нос к носу, когда бродили среди высоких каминных труб, почти прямо над нашей лодкой. Пока мы смеялись, послышался всплеск и поскрипывание нашей лодки, разворачивающейся по течению.
      — Опять! — воскликнул Хэрн.
      Мы съехали по крутому скату и, конечно же, увидели, что лодка развернулась, а мусор, оставшийся после нашего ужина, плыет в неправильную сторону. Мы опустились на колени и перегнулись через край крыши, пытаясь сообразить, насколько же быстрое это течение. Хэрн взял палку и опустил ее так, чтобы его пальцы оказались над самой водой.
      — Это не может быть конец половодья, — сказал Хэрн. — Пальцы у меня намокли.
      Тут сзади нас, на крыше, раздался чей-то смех. Я подумала, что это Утенок, и обернулась, чтобы сказать ему про течение. Но это оказалась девушка-варварка. Несмотря на сумерки, я разглядела, что у нее светлые волосы, и что это не Робин. Я ткнула Хэрна локтем в бок, и он тоже обернулся.
      — Э-э… добрый вечер, — сказали мы. Не знаю, что в этот момент чувствовал Хэрн, но я от всей души надеялась, что эта девушка подумает, что мы тоже варвары.
      — Привет, — сказала она. — А чего вы устроили такую суматоху из-за прилива?
      — Прилива? — переспросили мы, моргая, словно сова на свету.
      — Ну, вы же должны знать, — сказала девушка. — Море дважды в день поднимается, и его вода идет в Реку.
      — А, это! Конечно, мы это знаем, — соврал Хэрн. — Мы… мы просто хотели посмотреть, насколько высоко поднимется вода.
      — А, ясно, — сказала девушка.
      — Мы знаем, что у моря оно все по-другому, — соврала я.
      — Ясно, — повторила девушка и скользнула куда-то за трубы. Я уверена, что она смеялась над нами.
      Мы чувствовали себя на редкость по-дурацки. И нам было страшно. Когда Робин и Утенок узнали, что у нас обнаружились соседи-варвары, они захотели отплыть прямо сейчас, невзирая на ночь. Но мы подавили эту идею, потому что в темноте невозможно было разглядеть деревья. Мы долго не спали, но так и не услышали никого из варваров.

@GLAVA = 7