Глава первая

В записке говорилось:

КОЕ-КТО В ЭТОМ КЛАССЕ КОЛДУЕТ.

Записка, нацарапанная печатными буквами обычной синей шариковой ручкой, обнаружилась в стопке тетрадей, которые проверял мистер Крестли, её мог написать кто угодно. Мистер Крестли взглянул поверх опущенных голов второго “игрек”. Было совершенно непонятно, что теперь делать.

Мистер Крестли решил не докладывать директрисе: возможно, это просто глупая шутка, а чувство юмора у мисс Кэдвалладер такое мизерное, что о нем и говорить нечего. А вот кому стоит сообщить — так это мистеру Уэнтворту, завучу. Но главная беда в том, что во втором “игрек” учится сын мистера Уэнтворта: вон тот худенький мальчик на задней парте, с виду моложе сверстников, и есть Брайан Уэнтворт. Нет уж. Мистер Крестли подумал, что лучше просто попросить того, кто написал записку, явиться с повинной. Тогда можно будет, объяснив несмышлёнышу, что нельзя бросаться такими серьезными обвинениями, отпустить проказника на все четыре стороны мучиться угрызениями совести.

Мистер Крестли откашлялся, собираясь заговорить. Второй “игрек” с надеждой поднял головы, но мистер Крестли уже передумал. Был “час дневника”, а “час дневника” — время настолько важное, что отвлекать детей разрешается только в самом чрезвычайном случае. С этим в Ларвуд-Хаус было очень строго.

В государственной школе-интернате Ларвуд-Хаус вообще-то очень строго было почти со всем, потому что там учились сироты из семей колдунов, ведьм и вообще трудные дети. Дневники придумали для того, чтобы помочь детям справиться со своими трудностями. Предполагалось, что дневник — дело сугубо личное. Ежедневно полчаса отводилось на то, чтобы все до единого ученики поверяли дневнику самые сокровенные мысли и чувства, жизнь на это время замирала. Мистер Крестли был просто в восторге от такой педагогической находки.

Но на самом деле мистер Крестли передумал говорить вовсе не из уважения к дневникам: его посетила кошмарная мысль, что в записке вполне могла быть чистая правда. Во втором “игрек” запросто мог оказаться колдун. Кто именно во втором “игрек” сирота из семьи колдунов, знает только мисс Кэдвалладер, но мистер Крестли подозревал, что их там немало. Другие классы преисполняли мистера Крестли гордостью за ремесло педагога, работать с ними было сущим наслаждением! Второй “игрек”, никого ничем не преисполнял. Гордиться в нем можно было только двумя учениками: Терезой Муллетт и Саймоном Силверсоном — это были действительно образцовые ученики. Девочки отчаянно старались поспеть за Терезой, а где-то в хвосте плелись пустышки и болтушки наподобие Эстель Грин, или, наоборот, эта вечно кислая Нэн Пилигрим — вот уж действительно странная барышня… Мальчики разбились на компании. Некоторые пытались следовать примеру Саймона Силверсона, многие держались возле хулигана Дэна Смита, а кто-то дружил с этим высоким индийцем — Нирупамом Сингхом. Были и одиночки: Брайан Уэнтворт, например, или еще Чарлз Морган, на редкость неприятный мальчишка.

Тут мистер Крестли посмотрел на Чарлза Моргана, а Чарлз Морган ответил ему своим знаменитым взглядом — пустым и гнусным. Чарлз носил очки с сильными линзами, отчего гнусный взгляд становился еще гнуснее, и сейчас он вонзился в мистера Крестли, словно двойной лазер. Мистер Крестли поспешно отвел глаза и вернулся к тревожным думам о записке. Второй “игрек” оставил надежды на то, что случится что-нибудь интересненькое, и со вздохом вернулся к дневникам.

28 октября 1981 г., — писала Тереза Муллетт округлым ангельским почерком. — М-р Крестли нашел в наших тетрадках какую-то записку. Сначала я подумала, что она скорее всего от мисс Ходж, потомучто мы же все знаем, что Пух умирает от любви к ней, но потом он так разнервничался, что я думаю, это от какой-нибудь дурочки вроде Эстель Грин. Нэн Пилигрим сегодня на физкультуре опять не смогла перепрыгнуть через коня. Прыгнула и так и застряла на полдороге. Мы все смеялись.

Саймон Силверсон писал:

28.10.81. Интересно, кто подсунул записку в наши тетради по географии? Когда я их собирал, бумажка выпала, но я положил ее обратно. Если бы ее нашли на полу,нас бы всех наказали. Разумеется, это совершенно секретная информация.

Вот уж не знаю, — задумчиво выводил Нирупам Сингх, — как это другие умудряются столько писать в дневниках, ведь ежу понятно, что мисс Кэдвалладер на выходных их читает. Я вот никогда не пишу свои тайные мысли. А теперь я расскажу про индийский фокус с веревочкой, который я видел в Индии, когда папа еще не переехал в Англию . . .

Через две парты от Нирупама Дэн Смит основательно пожевал колпачок ручки — и наконец нацарапал:

Ну, вопчем чево писать тайные чуства когда велят? вопчем никакой радасти и нипанятна чаво писать. Тогда они вопчемто и нетайные палучаюца.

Кажется, — писала Эстель Грин, — сегодня у меня не было никаких тайных мыслей, только страшно интересно, что там, в записке от мисс Ходж, которую Пух только что нашел. Наверное, она его отвергла!

На задней парте Брайан Уэнтворт, вздыхая, выводил:

Беда в том, что мне никак не приспособиться к расписанию. На географии я придумал, как поехать из Лондона в Багдад через Париж. На следующем уроке подумаю, как туда добраться через Берлин…

Между тем, каракули Нэн Пилигрим гласили:

Тому, кто читает наши дневники. Это мисс Кэдвалладер? Или мисс Кэдвалладер заставляет мистера Уэнтворта?

Нэн уставилась на написанное, ошеломленная собственной отвагой. Такое с ней иногда случалось. Ладно, подумала она, дневников в школе сотни и в них сотни записей. Шансов, что мисс Кэдвалладер прочтет именно эту, очень мало, особенно если постараться и дальше написать что-нибудь поскучнее.

Буду писать скучное: — продолжала она. — Пуха Крестли на самом деле зовут Харалд, но его прозвали Пухом из-за гимна, который начинается “Крест ли мой с радостью несть”. Ну конечно, все поют “Крестли — веселый медведь”. Мистер Крестли действительно веселый. Он думает, что все должны быть бодрыми, честными, благородными и любить географию. Мне его жалко…

Но по-настоящему скучно вел дневник только Чарлз Морган. Вот что он записал:

Я проснулся. За завтраком было жарко. Не люблю овсянку. Второй урок был труд, но недолго. Кажется, следующий шахматы…

Тут уж, конечно, можно подумать, что Чарлз или совсем тупой, или все путает, или и то и другое. Любой ученик из второго “игрек” скажет, что утро выдалось холодное, а на завтрак дали кукурузные хлопья. Вторым уроком была физкультура, тогда-то Нэн Пилигрим и насмешила Терезу Муллетт, не сумев прыгнуть через коня, а следующим будет музыка, а вовсе не шахматы. Только Чарлз писал совсем не о распорядке дня: он действительно описывал свои тайные мысли, но зашифровал их личным шифром, которого не знал никто!

Все его записи начинались со слов “Я проснулся”. Это значило: “Ненавижу эту школу!”. Когда он написал, что не любит овсянку, это была истинная правда, только слово “овсянка” означало Саймона Силверсона. Саймон был овсянкой на завтрак, картошкой на обед и хлебом к чаю. У всех врагов Чарлза были свои обозначения. Дэн Смит — кукурузные хлопья, капуста и масло. Тереза Муллетт — молоко.

А вот слова “было жарко” вообще не имели отношения к школе: Чарлз имел в виду, что за завтраком он вспомнил, как жгли колдуна. Сколько бы он ни старался забыть об этом, страшная картина вставала у него перед глазами, стоило хоть чуточку отвлечься. Чарлз был тогда совсем маленький, еще в прогулочной коляске. Коляску везла старшая сестра Бернадина, мама отошла чего-то купить, а они переходили дорогу, с которой было видно Рыночную площадь. Там что-то вспыхивало и толпились люди. Бернадина остановила коляску посреди улицы, чтобы поглазеть. Они с Чарлзом увидели, как поджигают костер, самого колдуна тоже увидели — это был высокий толстяк. Тут налетела мама и потащила Бернадину прочь по улице.

— Нельзя смотреть на колдунов! — сказала мама. — Так поступают только очень нехорошие люди!

Так что Чарлз успел увидеть колдуна только мельком. Его всегда поражало, что Бернадина начисто забыла об этом случае. Поэтому на самом деле в дневнике говорилось, что во время завтрака он опять вспомнил колдуна, но снова забыл про него, потому что Саймон Силверсон слопал все гренки.

Написав, что вторым уроком был труд, Чарлз имел в виду, что потом он подумал и про ведьму, а про ведьму Чарлз думал редко. “Трудом” называлось все приятное. Урок труда был раз в неделю и Чарлз выбрал это слово для шифра, потому что ничего приятного в Ларвуд-Хаус чаще, чем раз в неделю, случиться не могло. Вспоминать про ведьму Чарлзу нравилось: она была совсем молоденькая и довольно симпатичная, хотя растрепанная и в драной юбке. Она перелезла через ограду в дальнем конце сада и захромала по камням к лужайке, держа нарядные туфли в руке. Чарлзу тогда было девять и он на лужайке присматривал за младшим братишкой. Ведьме повезло: родителей дома не было.

Чарлз сразу понял, что она ведьма. Она совсем запыхалась и была страшно перепугана. У соседних домов слышались крики и полицейские свистки. Да и кто, кроме ведьмы, будет бегать от полиции среди бела дня и в узкой драной юбке? Но на всякий случай он решил в этом удостовериться.

— Чего это вы решили прятаться в нашем саду? — спросил он.

Ведьма в отчаянии запрыгала на одной ноге. На другой у нее была большая мозоль, а чулки были все в дырах и стрелках.

— Я ведьма!… — выпалила она. — Мальчик, миленький, помоги мне, пожалуйста!

— Так наколдуйте что-нибудь, — посоветовал Чарлз.

— Не могу я колдовать, когда так страшно! — пискнула ведьма. — Я пробовала — все наперекосяк выходит! Мальчик, миленький, пожалуйста, можно мне выйти через дом на улицу? Только никому не рассказывай! Я сделаю так, что тебе всю жизнь будет везти! Честное слово!

Чарлз посмотрел на нее тем пристальным взглядом, который почти всем казался пустым и гнусным. Он видел, что она говорит правду. Еще он видел, что она поняла его взгляд так, как мало кто понимал.

— Через кухню, — распорядился он. И провел ведьму в рваных чулках через кухню и прихожую к парадной двери.

— Спасибо! — шепнула она. — Ты просто лапочка. — Она улыбнулась ему, поправила прическу перед большим зеркалом и еще что-то сделала с юбкой — наверное, что-то волшебное, потому что юбка теперь казалась целой — а потом нагнулась и поцеловала Чарлза. — Если выберусь — принесу тебе счастье! — сказала она, надела нарядные туфли и пошла через садик к калитке, изо всех сил стараясь не хромать. У калитки она обернулась, махнула рукой и улыбнулась Чарлзу.

На этом кончалась та часть истории, которая Чарлзу нравилась. Именно поэтому он добавил “но недолго”. С тех пор он ведьму не видел и не знал, что с ней было дальше. Братишке он велел никому не говорить о ней ни слова — Грэм послушался, потому что он всегда делал то, что велел Чарлз — и стал ждать от нее весточки или хоть каких-то признаков везения. Ни того, ни другого он не дождался…

Узнать, что же случилось с ведьмой, было совершенно невозможно, потому что с тех пор, как сожгли того, первого колдуна, приняли новые законы. Публично больше не сжигали. Казнили теперь только за стенами тюрем, а по радио просто говорили: “Сегодня в Хэллоуэйской тюрьме сожжены две ведьмы”. Каждый раз, услышав такое объявление, Чарлз думал, что это была его ведьма. И тогда внутри начинало тупо и гадко болеть. Он вспоминал, как она его поцеловала — а ведь если тебя поцелует ведьма, то сам станешь колдуном.

Ждать везения он скоро бросил. Если судить по количеству свалившегося на него невезения, ведьму схватили, едва она шагнула за калитку. Ведь тупая гадкая боль после каждого объявления не давала ему слушаться родителей. На все их требования он отвечал только взглядами. И каждый раз, когда глядел, он понимал, что родители считают его плохим, непослушным и вредным. Они не понимали его взгляд так, как поняла его ведьма. А поскольку маленький Грэм повторял все, что делал Чарлз, очень скоро родители решили, что Чарлз проблемный ребенок и сбивает Грэма с пути истинного. И они устроили Чарлза в Ларвуд-Хаус, потому что это было совсем близко от дома.

“Шахматы” означали “невезение”. Чарлз, как и весь второй “игрек”, видел, что мистер Крестли нашел записку. Он не знал, что там написано, но, поймав взгляд мистера Крестли, сразу понял, что дело пахнет невезением.

Мистер Крестли еще не решил, что же ему делать с запиской. Если это правда, то в школу вот-вот нагрянут инквизиторы! Даже подумать об этом было страшно… Мистер Крестли со вздохом сунул записку в карман.

— Хорошо, — сказал он. — Закройте дневники и стройтесь на урок музыки.

Второй “игрек” поплелся в актовый зал, а мистер Крестли заторопился в учительскую — вдруг кто — нибудь даст дельный совет, как поступить с запиской?

Ему повезло: в учительской была мисс Ходж. Как верно подметили Тереза Муллетт и Эстель Грин, мистер Крестли был влюблен в мисс Ходж. Но, разумеется, он никогда и ничем этого не выдавал. Вероятно, во всей школе об этой страшной тайне не подозревала только сама мисс Ходж. Мисс Ходж была маленькая и аккуратненькая, она носила аккуратненькие серенькие блузки и юбки, а прическа у нее была даже аккуратней и прилизанней, чем у Терезы Муллетт. Мисс Ходж раскладывала книги на столе в аккуратненькие стопочки и не прервала этого занятия, пока мистер Крестли срывающимся голосом не рассказал ей про записку. Тогда мисс Ходж удостоила записку беглого взгляда.

— Нет, не знаю, кто это написал. — Она качнула головой и снова взялась за книги.

— Но что же мне делать? — взмолился мистер Крестли. — Даже если это правда, сколько же злобы в этом ребенке! А вдруг это действительно так? Вдруг кто-то из них… — На него было больно смотреть. Ему страшно хотелось, чтобы мисс Ходж хотя бы голову подняла, но ведь слова вроде “колдун” или “ведьма” при дамах не произносят! — Не хочу произносить это слово при даме…

— Меня с детства приучили с состраданием относиться к ведьмам и колдунам, — ровным тоном заметила мисс Ходж.

— О, и меня тоже! Нас всех так воспитали, — поспешно оправдался мистер Крестли, — просто я не знаю, как поступить…

Мисс Ходж подравняла очередную стопку.

— Скорее всего, это просто глупая шутка, — сказала она. — Не обращайте внимания. Разве вам не пора на урок в четвертом “икс”?

— Да-да, пора, — с побитым видом согласился мистер Крестли. Пришлось ему поспешить прочь, а мисс Ходж так ни разу и не взглянула на него.

Мисс Ходж старательно выравнивала стопку книг, пока не удостоверилась, что мистер Крестли наконец ушел. Тогда она пригладила и без того гладкую прическу и устремилась наверх — искать мистера Уэнтворта.

Мистер Уэнтворт был завуч и поэтому располагал кабинетом, в котором одиноко сражался с расписанием и прочими поручениями, поступавшими от мисс Кэдвалладер. Когда мисс Ходж постучала в дверь, мистер Уэнтворт бился над особенно заковыристой задачей. В школьном оркестре семьдесят человек, из них пятьдесят поют в школьном хоре, а из пятидесяти двадцать занимаются в театральной студии. Тридцать мальчиков-оркестрантов числятся в разных футбольных командах, а двадцать девочек состоят в школьной хоккейной сборной. Примерно треть из них играет еще и в баскетбол. Все волейболисты занимаются в театральной студии. Спрашивается: как составить расписание работы секций и кружков так, чтобы не получилось, что всем придется быть в трех местах одновременно? Мистер Уэнтворт отчаянно скреб оставшуюся на затылке шевелюру.

— Войдите, — буркнул он, увидел раскрасневшуюся, сияющую, взволнованную мисс Ходж и понял, что сил на разговоры с ней у него решительно нет.

— Сколько злобы в ребенке! И как только такое возможно? — донесся до него голос мисс Ходж. — Но я, кажется, знаю, как разоблачить писавшего! — Теперь голос звучал бодро и радостно. — Это кто-то из второго “игрек”! Может быть, мы подумаем над этим вместе, мистер Уэнтворт? — Она призывно склонила головку к плечу.

Мистер Уэнтворт никак не мог понять, о чем это она. Он снова поскреб шевелюру и уставился на посетительницу. Судя по всему, речь идет о какой-то интриге, которую следует подавить в зародыше.

— Анонимные записки часто пишут просто для того, чтобы почувствовать собственную значимость, — отважился он на эксперимент. — Не стоит принимать их всерьез.

— Но у меня прекрасный план! — запротестовала мисс Ходж. — Только послушайте…

“Ну вот, подавление не состоялось…” — огорчился мистер Уэнтворт.

— Нет-нет, — поморщился он. — Ладно, что там было, в этой записке? Слово в слово.

Мисс Ходж немедленно приняла вид потрясенный и шокированный.

— Это ужасно! — Она перешла на театральный шепот. — Там сказано, что во втором “игрек” есть колдун!

Мистер Уэнтворт в очередной раз убедился в силе собственной интуиции.

— Ну, что я говорил? — сказал он с облегчением. — На подобные выходки, мисс Ходж, не стоит обращать никакого внимания.

— Но ведь у кого-то во втором “игрек” обнаружились нездоровые наклонности! — прошептала мисс Ходж.

Мистер Уэнтворт мысленно перебрал в голове тех, кто учится во втором “игрек”, в том числе собственного сына Брайана.

— Да там у всех нездоровые наклонности, — вяло буркнул он. — Или они повзрослеют, или к шестому классу все поголовно оседлают метлы.

Мисс Ходж отшатнулась. Подобная грубость изрядно ее покоробила. Однако она нашла в себе силы рассмеяться. Само собой, она прекрасно понимает, что это шутка.

— Забудьте, — устало отмахнулся мистер Уэнтворт. — Забудьте, мисс Ходж. — Ну вот, наконец-то можно спокойно заняться расписанием…

Мисс Ходж вернулась к аккуратненьким стопочкам книг, но дух ее не был сломлен — во всяком случае, не настолько, насколько полагал мистер Уэнтворт. Ведь мистер Уэнтворт пошутил с ней! Раньше он так никогда не поступал. Это достижение! Ни Тереза Муллетт, ни Эстель Грин не подозревали, что мисс Ходж хочет выйти замуж за мистера Уэнтворта. Мистер Уэнтворт был вдовец. А когда мисс Кэдвалладер удалится на покой, мистер Уэнтворт наверняка станет директором Ларвуд-Хаус. Это вполне устраивало мисс Ходж — ведь ей надо было содержать старенького папу. Ради этого она была готова смириться и с лысиной, и с вечно озабоченным видом, и с неловкими манерами… Смущало мисс Ходж лишь то, что, смирившись с мистером Уэнтвортом — придется мириться и с Брайаном. При мысли о Брайане Уэнтворте гладкий лобик мисс Ходж прорезала морщинка. Несомненно, этот мальчик заслуживает того, как к нему относится остальной второй “игрек”. Ну ничего. В конце концов, переведем его в другую школу!

Между тем на уроке музыки мистер Брубек вызвал Брайана и велел ему петь соло. Второй “игрек” с трудом продирался сквозь гимн “Словно птицы лесные порою ночной”. Завывали дети так, словно это был похоронный марш.

— Лучше уж ночью в лесу, чем тут! — шепнула Эстелъ Грин своей подружке Карен Григг.

Потом все запели “Что за чудо — кукабарра!”. Даже из этой развеселой песенки второй “игрек” умудрился сделать панихиду…

— Что такое “кукабарра”? — шепотом спросила Карен.

— Тоже птица такая, — ответила Эстель. — Австралийская.

— Это никуда не годится! — разбушевался мистер Брубек. — Ну что вы как простуженные петухи? Один Брайан поет хоть сколько-нибудь пристойно!

— Одни птицы на уме! — хихикнула Эстель.

А Саймон Силверсон, который искренне и твердо верил, что на всем белом свете лишь он сам достоин похвалы, смерил Брайана презрительным взглядом.

Мистер Брубек был так увлечен своим делом, что вздорные идеи второго “игрек” совершенно его не волновали.

— “Поведай мне, кукушечка…”, — возвестил он. — Брайан, спой эту песню перед классом.

Эстелъ снова хихикнула. Опять птицы! Тереза тоже хихикнула, потому что ей всегда было ужасно смешно, когда кого-то вызывали к доске. Брайан поднялся и раскрыл песенник. Вообще-то смутить его было нелегко, но тут, вместо того чтобы петь, он прочел первые строчки — так, словно глазам своим не верил.

— “Кукушка — пташка вещая, кукует поутру. Поведай мне, кукушечка, когда же я умру…” — Сэр, а почему мы все про птиц да про птиц? — невинно спросил он.

Чарлз подумал, что Брайан поступил очень умно — учитывая взгляд, которым его наградил Саймон Силверсон.

Но Брайану это не помогло. Никто в классе его не любил. Девочки почти в один голос возмущенно фыркнули: “Брайан!”. Саймон сказал то же самое, но язвительно.

— Тихо! — рявкнул мистер Брубек. — Брайан, иди сюда и пой! — Он ожесточенно ударил по клавишам рояля.

Брайан застыл с песенником в руках, явно не зная, что делать. Если он не будет петь — не миновать ему нагоняя от мистера Брубека. А если будет — его точно отметелят одноклассники… Пока Брайан медлил, колдун, затаившийся в рядах второго “игрек”, взял дело в свои руки: высокое окно с треском распахнулось и в актовый зал хлынул целый поток птиц! По большей части птицы были самые обыкновенные — воробьи, скворцы, голуби, дрозды. Они кругами летали по залу, роняли перья и гадили на мебель. Однако среди них мелькали две странные взъерошенные твари с огромными клювами — они все время жутко хохотали на разные голоса, и нечто красно-желтое, орущее “Ку-ку!!!” — несомненно, попугай.

К счастью, мистер Брубек решил, что окно распахнул ветер. Остаток урока все выгоняли птиц наружу. К тому времени хохочущие птицы с большими клювами уже исчезли: должно быть, колдун решил, что это слишком. Но все во втором “игрек” их точно видели!

— Если это снова произойдет, — важно заявил Саймон, — нам следует собраться вместе и…

Услышав это, Нирупам Сингх обернулся, отмахиваясь от хлопающих крыльев и падающих перьев, и спросил:

— А откуда ты знаешь, что все это не объясняется исключительно естественными причинами?

Саймон этого не знал — и счел за лучшее замолкнуть.

К концу урока выгнать удалось всех птиц, кроме попугая. Попугай уселся на карниз высоко под потолком, где его было не достать, и орал оттуда свое “Ку-ку!”. Мистер Брубек выставил второй “игрек” в коридор и позвал сторожа, чтобы добраться до зловредной птицы. Чарлз вместе со всеми потащился прочь, от души надеясь, что шахматам, которые он предсказал в дневнике, конец. Он ошибался. Это было только начало.

Когда сторож, ворча, пришел со своей болонкой, чтобы выгнать попугая — птицы уже и след простыл…

Глава вторая

На следующий день мисс Ходж решительно взялась за разоблачение автора записки.

За всю школьную жизнь Нэн Пилигрим и Чарлза Моргана более кошмарного дня еще не выпадало. Утро Чарлза началось как обычно, а Нэн опоздала к завтраку — у нее порвался шнурок. За опоздание она получила выволочку дважды — от мистера Тауэрса и еще от дежурного! Свободное место оказалось только за столом, за которым сидели одни мальчишки. Нэн пробралась к столу, багровая от смущения. Все гренки уже съели — остался всего один ломтик. Когда Нэн села, Саймон схватил последний гренок. — Не везет тебе, толстуха! С дальнего конца стола на Нэн глядел Чарлз Морган. Он хотел посмотреть на нее с сочувствием, но получился, как всегда, холодный двуствольный прицел… Нэн притворилась, будто ничего не заметила, и принялась, не поднимая глаз, жевать мокрый бледный омлет…

На уроках Нэн обнаружила, что Тереза и ее компания увлечены новой модой. Ничего хорошего это не сулило. Заводя новую моду, Терезины подружки выпендривались больше обычного — даже сегодня, когда все затевалось, конечно, только для того, чтобы не думать про птиц и колдунов. Новой модой было вязанье из беленького пушистенького мохера. Чтобы не запачкать, вязанье надо было заворачивать в полотенце. В классе стоял ровный гул: “Накид, две лицевые, две изнаночные…”

Ближе к полудню дела приняли совсем скверный оборот. Был урок физкультуры.

В Ларвуд-Хаус физкультура, как и дневники, полагалась каждый день. Второй “игрек” объединили со вторыми “икс” и “зет” — и мальчики пошли бегать на стадион, а девочки отправились в гимнастический зал. Там висели канаты.

Тереза, Эстель и прочие, радостно заверещав, с омерзительной легкостью полезли на канаты. Нэн попыталась укрыться у шведской стенки. Сердце у нее так и ухнуло в кроссовки. Это даже хуже прыжков через коня. Нэн попросту не могла лазить по канату. У нее, наверное, от рождения не было нужных мускулов.

А поскольку такой уж был день, мисс Филлипс тут же заметила Нэн:

— Давай-ка, Нэн, ты еще не пробовала. Тереза, Делия, Эстель! Слезайте поживее, дайте Нэн тоже забраться по канату!

Тереза и прочие с готовностью слезли — они прекрасно знали, что сейчас будет.

Нэн увидела, какие у них лица, и скрипнула зубами. Нет уж, на этот раз она все сделает как надо. Она залезет под самый потолок, и нечего Терезе так скалиться! И тут ей показалось, что до канатов идти едва ли не километр. Нэн почувствовала, что ноги у нее в широченных физкультурных штанах стали толстыми-претолстыми и лиловыми-прелиловыми, а руки обмякли, как вареные сосиски. Когда она наконец добралась до каната, оказалось, что узел на конце болтается у нее где-то над головой. А ведь надо было как-то умудриться встать на узел!

Нэн толстыми вялыми руками ухватилась за канат и подпрыгнула. В результате узел больно ударил ее в грудь, а ноги сорвались — и снова оказались на полу. Терезина компания обрадованно захихикала. Только этого еще не хватало! Им было смешно! Все даже хуже прежнего! Нэн почувствовала, что не может даже ноги от пола оторвать! Она снова ухватилась за канат и опять подпрыгнула. Еще раз. Еще…. Она прыгала и прыгала, подскакивая и шлепаясь, словно пухлый кенгуру, узел бил ее в грудь, а ноги больно стукались об пол. Хихиканье стало явственней — и в конце концов все громко расхохотались. И вот наконец, когда Нэн была уже совсем готова сдаться, она нащупала узел, перехватила веревку и повисла на канате — раскачиваясь, как ленивец, задыхаясь и обливаясь потом. Руки у нее быстро совсем онемели. Это был просто ужас! И надо еще лезть по канату! Может, лучше отпустить канат, рухнуть на пол и сломать себе шею?

Мисс Филлипс стояла рядом: — Ну давай, Нэн. Вставай на узел!

Нечеловеческим усилием Нэн удалось выпрямиться. Она плавно описывала в воздухе круги, а мисс Филлипс, лицо которой находилось вровень с дрожащими коленями Нэн, в сотый раз ласково и терпеливо объясняла, как залезать по канату.

Нэн стиснула зубы. Надо залезть. У всех получается — значит, в принципе это возможно. Нэн закрыла глаза, чтобы не видеть усмешек одноклассниц, и стала делать все так, как говорила мисс Филлипс. Она крепко и надежно ухватилась за канат над головой. Осторожно пропустила канат между ступнями. Глаз не открывала, подтянулась на руках. Решительно подобрала ноги. Снова ухватилась за канат. Снова подтянулась — это стоило ей неимоверного напряжения. Получается! Получается!!! Наверное, дело в том, что надо хорошенько зажмуриться? Нэн хваталась и подтягивалась, чувствуя, как ее тело легко взбирается к потолку — все как у других девочек.

Но хихиканье вокруг почему-то перешло в гогот, а гогот — в стоны, вопли и вообще всяческие выражения бурной радости. Нэн удивленно открыла глаза. У ее колен кипело море красных хохочущих лиц. Из глаз у них текли слезы, кто-то согнулся пополам в безудержном веселье. Даже мисс Филлипс тихонько похрюкивала, прикусив губу. Ничего удивительного — Нэн взглянула вниз и обнаружила, что кроссовки у нее покоятся на нижнем конце каната — после всех усилий она по — прежнему стояла на узле.

Нэн попробовала рассмеяться тоже — конечно, это все страшно забавно… Но почему-то ей было совсем не весело. Единственное утешение — другие девочки теперь тоже не смогут залезть по канату, так они ослабели от смеха.

Между тем мальчики бегали кругами по стадиону. На них были коротенькие голубые шорты для бега, а из-под шиповок разлетались брызги росы. По школьным правилам бегать можно было только в шиповках. Мелькающие усталые ноги делились на группки. Впереди бежали быстрые мускулистые ноги, принадлежавшие Саймону Силверсону и его приятелям, а также Брайану Уэнтворту. Несмотря на короткие ножки, Брайан был очень хорошим бегуном. Брайан предусмотрительно старался держаться позади Саймона, но то и дело острая радость движения одолевала его и он забегал вперед. Тогда приспешники Саймона отпихивали его назад — ведь все знали, что право быть первым принадлежит исключительно Саймону.

Ноги, бежавшие вслед за этой группой, были не так впечатляющи — и двигались без всякого энтузиазма. Это были ноги Дэна Смита и его компании. Все они вполне могли обогнать Саймона Силверсона, но берегли силы для более важных дел. Они не спеша рысили вперед, болтая на бегу. Сегодня они то и дело разражались хохотом.

За ними бежали самые разные ноги: ноги сизые, толстые, гипсово-белые, начисто лишенные мускулов — и массивные смуглые ноги Нирупама Сингха, казалось, слишком тяжелые для такого костлявого тела. Этой группе было не до разговоров. Лица выражали разную степень отчаяния.

Самая последняя пара ног, безнадежно отставшая от остальных, принадлежала Чарлзу Моргану. Ноги Чарлза были ничем не хуже прочих, только на нем были обычные школьные туфли, совершенно мокрые. Чарлз всегда бежал последним. Он так решил. Он давно обнаружил, что, если думать о чем-то важном, то можно бежать очень медленно, зато сколь угодно долго — и думать в свое удовольствие. Прерывали его только тогда, когда все прочие догоняли его сзади и несколько секунд вокруг него раздавались топот и пыхтение, или когда рядом оказывался мистер Тауэрс, доверху застегнутый в теплую спортивную куртку, и начинал зачем-то подбадривать и поощрять Чарлза….

Так что Чарлз трусил себе и думал. Он целиком отдался ненависти к Ларвуд-Хаус: ненавидел дорожку под ногами, дрожащую осеннюю листву, с которой на него капало, белые стойки футбольных ворот и аккуратные сосенки вдоль увенчанной шипами стены. Повернув и увидев школьные здания, Чарлз перенес свою ненависть на них. (Здания были из мрачного багрового кирпича — он всегда считал, что, если человек удавится, у него лицо становится такого цвета.) Чарлз подумал о длинных коридорах, выкрашенных мерзкой зеленой краской, о вечно холодных батареях, о бурых классах, заиндевелых спальнях и запахе школьной еды — и достиг едва ли не апогея ненависти. А потом взглянул на мелькающие впереди ноги и понял, что людей ненавидит больше всего….

И тут он обнаружил, что опять вспоминает того сожженного колдуна. Воспоминание, как всегда, прокралось в его мысли непрошеным гостем. Только сегодня было еще хуже, чем обычно. Чарлзу вспомнились детали, которых он раньше не замечал: языки пламени, сначала маленькие, потом огромные, и как этот толстяк — колдун — пытался от них отшатнуться. Он так и видел лицо этого человека — нос картошкой со щербинкой на кончике, капли пота на лбу и отблески огня в глазах и в каплях.

И особенно выражение этого лица — изумленное. Толстяк не верил, что и вправду умрет — до той секунды, когда Чарлз его увидел. Наверное, бедняга думал, что колдовство его спасет… А теперь понял, что этого не будет. И страшно испугался. Чарлз тоже страшно испугался. Он бежал, впав от ужаса в транс. Вдруг рядом с ним замаячила шикарная красная куртка мистера Тауэрса:

— Чарлз, почему ты бежишь в школьных туфлях?!

Толстяк-колдун исчез. Тут бы Чарлзу и обрадоваться, но радоваться он не стал. Ему помешали думать и нарушили его уединение.

— Я спрашиваю, почему ты не в шиповках? — допытывался мистер Тауэрс.

Чарлз притормозил, раздумывая, что бы ответить. Мистер Тауэрс бодро трусил рядом и ждал. Чарлз больше не думал о своем и поэтому сразу почувствовал, что ноги у него ноют и в груди болит. Его это раздосадовало. История с шиповками раздосадовала его еще больше. Он прекрасно знал, что шиповки спрятал Дэн Смит — именно это так смешило его приятелей. Чарлз видел, как они выворачивают шеи на бегу — ждут, что он скажет мистеру Тауэрсу. Досада его росла. Обычно подобные неприятности были уделом Брайана Уэнтворта, а не Чарлза. Двуствольный взгляд хранил его до сей поры, хотя и отпугивал возможных друзей, Но теперь он понял, что в грядущем надо позаботиться о более надежном оружии, чем взгляд. Ему было ужасно горько и тяжело…

— Я не нашел шиповки, сэр.

— А ты искал, позволь спросить?

— Еще как, — резко ответил Чарлз. — Везде смотрел. — “И почему я не сказал, что это они спрятали шиповки?” — подумал он, заранее зная результат: скажешь — и жизнь до конца семестра превратится в сущий ад.

— Опыт подсказывает, — провозгласил мистер Тауэрс, — что, когда лентяй вроде тебя говорит “везде”, это значит “нигде”. — Говорил он так легко и свободно, будто сидел в кресле, а не бежал по стадиону. — После уроков зайдешь в раздевалку и разыщешь шиповки. Не уйдешь, пока не разыщешь.

Понятно?

— Да, — буркнул Чарлз. На душе было тошно.

Мистер Тауэрс набрал обороты и теперь бежал возле следующей группы — приставал к Нирупаму Сингху.

На большой перемене Чарлз снова принялся искать шиповки: безнадежно. Дэн запрятал их очень ловко. А после перемены оказалось, что у Дэна Смита появился новый повод повеселиться, кроме Чарлза. Это почувствовала на своей шкуре Нэн Пилигрим. Когда она вернулась в класс, ее встретил Нирупам.

— Привет! — сказал он. — А слабо показать мне тот фокус с веревочкой?

Нэн взглянула на него со смешанными чувствами, главным из которых было изумление, и молча метнулась мимо. “Откуда он знает про канат? — подумала она. — Девочки никогда не разговаривают об этом с мальчишками! Откуда он знает?!”

Но в следующий миг на Нэн налетел Саймон Силверсон, он едва сдерживал смех.

— Дорогая Дульсинея! — воскликнул он. — Какое прелестное имя! Наверно, тебя назвали в честь архиведьмы? — Он согнулся пополам от хохота — и все его приспешники тоже.

— Представляешь? Ее на самом деле зовут Дульсинея! — сообщил Нирупам Чарлзу.

Это была чистая правда. Нэн почувствовала, что ее лицо словно бы превратилось в огненный шар, очень большой и страшно горячий. Дульсинея Уилкс была самой прославленной ведьмой всех времен. Никто не должен знать, что полное имя Нэн — Дульсинея! Нэн совершенно не понимала, как это могло всплыть. Она попыталась с достоинством пройти к своей парте, но к ней сбежались одноклассники, хохоча и выкрикивая: “Дульсинея! Дульсинея!” Сесть ей удалось, только когда в класс уже вошел мистер Уэнтворт.

На уроках мистера Уэнтворта второй “игрек” обычно вел себя смирно: мистер Уэнтворт был известен абсолютной безжалостностью. К тому же, он умел рассказывать интересно, поэтому его уроки тянулись не так долго, как уроки прочих учителей. Но сегодня всем было не до мистера Уэнтворта…. Нэн изо всех сил старалась не расплакаться.

Когда год назад тетушки Нэн привезли ее (еще более пухлую и застенчивую, чем сейчас) в Ларвуд-Хаус, мисс Кэдвалладер пообещала, что никто не узнает, какое у нее полное имя. Мисс Кэдвалладер пообещала. Как же все догадались? Во втором “игрек” то и дело раздавались взрывы хохота и восторженный шепот: “А может, Нэн Пилигрим — ведьма ? Ничего себе имечко — Дульсинея! Это все равно что назвать человека Гай Фокс!” [1]

Посреди урока мысли об имени Нэн так одолели Терезу Муллетт, что она была вынуждена закрыть лицо вязаньем, чтобы похихикать всласть.

Мистер Уэнтворт немедленно отобрал вязанье. Он положил белоснежный сверток на учительский стол и с недоумением оглядел его.

— Что в этом такого смешного? — Он развернул полотенце, отчего Тереза тихонько вскрикнула, и поднял что-то — маленькое и пушистое, все в дырочку…. — Что это?!

Все засмеялись.

— Пинетка! — возмущенно ответила Тереза.

— Для кого? — тут же спросил мистер Уэнтворт.

Все снова засмеялись. Смешок вышел виноватый и быстро оборвался, потому что всем было известно, что Тереза не из тех, над кем можно смеяться.

Между тем мистер Уэнтворт, казалось, не понимал, что сотворил чудо и заставил всех смеяться над Терезой, хотя это было не принято. Смешок вышел такой коротенький еще и потому, что мистер Уэнтворт вызвал к доске Дэна Смита и попросил его показать на чертеже подобные треугольники. Урок продолжался. Тереза бормотала: “И ничего смешного! Ничего смешного!” На это ее подружки сочувственно кивали, а все прочие косились на Нэн и сдавленно хихикали.

В конце урока мистер Уэнтворт нелицеприятно высказался насчет массовых репрессий в случае повторения подобного поведения. Уже в дверях он обернулся и добавил:

— Кстати, если Чарлз Морган, Нирупам Сингх и Нэн Пилигрим еще не смотрели на доску объявлений, советую пойти поинтересоваться. Сегодня они приглашены на обед за стол госпожи директрисы.

И Нэн, и Чарльз сразу поняли: день сегодня не просто плохой, а из тех, что хуже не бывает. Мисс Кэдвалладер приглашала за свой стол важных посетителей школы. По школьной традиции, ежедневно она выбирала троих учеников и тоже сажала их рядом с собой. Это делалось для того, чтобы все учились хорошим манерам — и чтобы мисс Кэдвалладер понемногу знакомилась со всеми своими подопечными. Это испытание по праву считалось тяжелейшим. Ни Чарлза, ни Нэн еще ни разу не выбирали. Потрясенные услышанным, они побрели к доске объявлений. Действительно: Чарлз Морган, 2 “У”, Дульсинея Пилигрим, 2 “У”, Нирупам Сингх, 2 “У”.

Нэн уставилась на объявление. Так вот откуда все знают, как ее зовут! Мисс Кэдвалладер все забыла! Она забыла, кто такая Нэн, она забыла про свое обещание, и, тыкая булавкой в списки — или что она там делает, когда выбирает учеников за свой стол — просто написала выпавшие имена.

Нирупам тоже глядел на объявление. Ему уже приходилось обедать с директрисой — но от этого было ничуть не легче, чем Чарлзу и Нэн.

— Надо причесаться как следует и почистить блейзеры, — объяснил он. — И действительно придется есть так и такими же приборами, как мисс Кэдвалладер. Глаз с нее не спускайте, все время смотрите, что она делает.

Нэн застыла у доски, не обращая внимания на тычки и толчки тех, кому тоже хотелось почитать объявления. Она оцепенела от ужаса. Ей стало ясно, что за столом директрисы она будет вести себя хуже некуда. Все уронит, закричит или даже разденется и спляшет на столе. А оцепенела она, так как понимала, что не сможет сдержаться.

Когда она вместе с Чарлзом и Нирупамом подошла к столу директрисы, оцепенение не прошло. Причесались они так, что голову саднило, оттерли блейзеры от пятен, которые вечно появляются на блейзерах неведомо откуда — но все равно рядом с вельможным собранием за столом директрисы чувствовали себя крошечными грязнулями. Там были все учителя, и школьный казначей, и очень важный господин по имени лорд Кто-то-там, и сама мисс Кэдвалладер, высокая, прямая и тощая.

Мисс Кэдвалладер любезно улыбнулась им и указала на три свободных места по левую руку от нее. Все трое метнулись к стулу, который был от мисс Кэдвалладер дальше всего. Нэн, к собственному удивлению, сумела его занять, Чарлз уселся на стул посередине, а Нирупаму пришлось сесть рядом с директрисой.

— Но ведь так не годится, не правда ли? — пророкотала мисс Кэдвалладер. — Полагается, чтобы леди оказалась между джентльменами, разве не так? Пусть Дульсимера сядет посередине, а джентльмен, с которым я пока не знакома, займет место рядом со мной. Клайв Морган, если не ошибаюсь? Превосходно.

Чарлз и Нэн угрюмо пересели. Пока мисс Кэдвалладер произносила благословение, они глядели поверх голов прочих соучеников: те оказались не то чтобы внизу, но достаточно далеко, чтобы между ними легла пропасть. “Может быть, удастся упасть в обморок?” — с надеждой подумала Нэн. Она по-прежнему была уверена, что будет вести себя хуже некуда — и при этом чувствовала себя очень странно, а обморок казался ей вполне достойным способом вести себя плохо.

Однако к концу благословения Нэн все еще была в сознании. Все уселись, она тоже. Чарлз сердито глядел в пространство. Нирупам от страха стал бледно-желтый. К облегчению бедолаг, мисс Кэдвалладер сразу повернулась к важному лорду и завела с ним светскую беседу. Служанки принесли подносы и поставили перед каждым по какой-то мисочке.

Что это? Обычно на обед детям ничего подобного не подавали… Они с подозрением поглядели в мисочки. Из чего-то желтого выглядывали ма-а-ленькие розовые штучки.

— Креветки, наверное, — с сомнением протянул Нирупам. — Для начала.

Мисс Кэдвалладер грациозно протянула руку. Трое несчастных вывернули шеи: чем она будет есть то, что в миске? Рука взяла вилку. Все тоже взяли вилки. Нэн осторожно ткнула вилкой в миску….. И тут же начала вести себя плохо. Сдержаться она не могла.

— По-моему, это горчица, — громко сказала она. — Разве креветки едят с горчицей? — Она положила в рот розовую штучку. На вкус она была как резиновая. — Жвачка? — спросила Нэн. — Нет, личинка. Личинки с горчицей?!

— Заткнись! — зашипел Нирупам.

— Нет, не горчица, — продолжала Нэн. Собственный голос доносился до нее как бы со стороны и ей никак не удавалось остановиться. — Пробы показали, что это желтое вещество представляет собой смесь яркого вкуса мокрых подмышек в сочетании… да-да, с оттенком тухлых очистков. С самого дна бака!

Чарлз уставился на нее. Его мутило. Если бы у него хватило храбрости прекратить есть, он бы встал и вышел прямо сейчас! Но мисс Кэдвалладер продолжала грациозно подцеплять вилкой креветки — если, конечно, это не были личинки — и Чарлз был вынужден делать то же самое. Он стал думать, как записать это в дневнике… Раньше он не то чтобы ненавидел Нэн Пилигрим, поэтому шифра для нее у него еще не было. Креветка… Может, креветка ? — Он с трудом проглотил ещеличинку — (тьфу, креветку!) — и понял, что мечтает только о том, чтобы запустить миской в физиономию Нэн!

— Такого желтого бака, вроде того, в котором хранят дохлых рыб для биологии… — провозгласила Нэн.

— В Индии креветки едят с карри, — громко сообщил Нирупам.

Нэн понимала, что он пытается ее заглушить. Титаническим усилием она заставила себя замолчать, запихнув в рот сразу несколько личинок — то есть креветок. Проглотить это было трудно, но, по крайней мере, она перестала говорить! Вот бы следующее блюдо было какое-нибудь совсем обыкновенное — и ее бы не понесло его описывать! Чарлз и Нирупам думали так же….

Увы! На тарелках оказалось фирменное блюдо школьной столовой: его давали раз в месяц и официально оно называлось “Рагу в горшочке”. На гарнир полагались картошка, маринованные помидоры и консервированная вареная фасоль. Чарлз и Нирупам снова повернулись к мисс Кэдвалладер, чтобы выяснить, чем же это полагается есть… Мисс Кэдвалладер взяла вилку. Они тоже взялись за вилки, и, снова вывернув шеи, убедились, что мисс Кэдвалладер не берет нож, а зря: всем было бы гораздо легче. Нет, нож она не взяла. Ее вилка грациозно вонзилась в горку консервированной фасоли…. Мальчики хором вздохнули — и невольно уставились на Нэн, ожидая чего-то ужасного.

Их ожидания были вознаграждены: подцепив первый жирный картофельный кружок, Нэн почувствовала, как ее снова одолевает страсть к описанию. Она была как одержимая — с самой собой не справиться!

— Цель создания этого блюда — использовать все отходы, — сказала Нэн. — Берете старую картошку, вымачиваете в помоях, использованных как минимум дважды. Нужно, чтобы в помоях было побольше объедков… — “Прямо как говорить на иных языках [2] будто апостолы в Новом Завете, — подумала она. — Только это не иные языки, а всякие гадости”. — Потом берете грязную старую консервную банку и протираете ее носками, которые носили не меньше двух недель. Укладываете в банку слоями картошку с объедками, кошкин корм и все, что подвернется под руку. В нашем случае в дело пошли плесневелые пышки и дохлые мухи…

“Может, назвать Нэн „Рагу в горшочке "? — подумал Чарлз. — Подходит! Хотя нет, не годится: рагу бывает раз в месяц — за что большое спасибо — а похоже, что ненавидеть Нэн ему придется чуть ли не каждый день. Ну почему ее никто не остановит!? Неужели мисс Кэдвалладер не слышит ?!”

— А это, — Нэн ткнула вилкой в маринованный помидор, — какое-то мелкое животное, убитое и ловко освежеванное. Будете пробовать — обратите внимание на слабый сладковатый привкус его крови…

Нирупам коротко застонал и пожелтел еще больше.

Услышав его стон, Нэн подняла голову. До сих пор она глядела только на стол вокруг тарелки, оцепенев от ужаса. Теперь она обнаружила, что напротив сидит мистер Уэнтворт. “Он же все слышал ! Это было ясно видно по его лицу! Почему же он меня не остановил? — подумала Нэн. — Почему они все позволили мне говорить и говорить? Почему никто ничего не сделал, почему меня не разразил гром, почему меня не оставили после уроков на веки вечные?! Может, сползти под стол и сбежать?” А голос ее все звучал:

— На заре жизни это действительно была фасоль. Но затем ее подвергли долгим мучениям и издевательствам. Полгода фасолинки пролежали в канализации, впитывая ароматы и приобретая тонкий вкус. Теперь их по праву можно назвать не просто вареными, а полупереваренными! Затем …

Тут мисс Кэдвалладер грациозно повернулась к ним. Нэн, к величайшему своему облегчению, запнулась на полуслове.

— Вы учитесь в школе достаточно давно, — пробасила директриса, — и уже успели хорошо узнать город. Помните ли вы то прелестное старинное здание на Хай —стрит?

Все трое вытаращились на нее. Чарлз поспешно проглотил кусок помидора:

— Прелестное старинное здание?

— Его еще называют Старые Ворота, — пояснила мисс Кэдвалладер. — Когда-то это была привратная башня в старой городской стене. Прелестная старинная кирпичная постройка!

— Это тот дом с башенкой и окнами, как в церкви? — спросил Чарлз, абсолютно не понимая, почему мисс Кэдвалладер говорит об этом, а не о вареной фасоли.

— Да-да, — кивнула мисс Кэдвалладер. — Какой стыд! Здание предполагают снести и на его месте построить супермаркет! Вы ведь, конечно, знаете, что у кровли этого дома совершенно необычный конек?

— О, что вы говорите? — учтиво откликнулся Чарлз.

— Да, и кобылка тоже, — снова кивнула мисс Кэдвалладер.

Какая кобылка?! Тем не менее, бедному Чарлзу пришлось взвалить на себя бремя непостижимой светской беседы. Нирупам вздохнул с облегчением, а Нэн ограничилась тем, что сделала умное лицо, боясь, что стоит открыть рот — и опять ее понесет описывать еду!

Мисс Кэдвалладер говорила, Чарлз волей — неволей отвечал, одновременно пытаясь есть маринованные помидоры (именно помидоры, а не освежеванных мышей!) одной вилкой, без ножа. В конце концов все это стало казаться ему утонченной пыткой…

Чарлз подумал, что для мисс Кэдвалладер тоже надо подыскать кодовое обозначение. Может быть, это она будет “Рагу в горшочке ”? Ведь если подобный ужас будет с ним происходить чаще, чем раз в месяц, — это уж слишком! Но тогда надо придумать слово для Нэн…

Рагу унесли. Чарлз почти ничего не съел. Мисс Кэдвалладер все говорила и говорила о городских достопримечательностях, потом перешла к особнякам и замкам графства, и, наконец, принесли пудинг. Пудинг, белесый, бледный, тающий, трепетал на тарелке, и белые зернышки в нем казались букашками в янтаре… (Ой, мама, Нэн Пилигрим, оказывается, заразная!)

И тут Чарлз понял, что нашел обозначение для Нэн!

— “Рисовый пудинг” ! — воскликнул он.

— О, да, это так вкусно! — улыбнулась мисс Кэдвалладер. — И питательно!

Тут произошло невероятное: мисс Кэдвалладер протянула руку и взяла вилку . Чарлз вытаращил глаза. Она что, собирается есть текучий пудинг вилкой? Так оно и оказалось…. Директриса подхватила вилкой кусочек пудинга и понесла его ко рту, роняя молочные капли.

Чарлз тоже взял вилку, медленно занес ее над тарелкой и покосился на Нэн с Нирупамом. Они глазам своим не верили….

Нирупам с несчастным видом уставился в тарелку. Тающий пудинг вот-вот собирался перетечь через край.

— В “Тысяче и одной ночи” есть история о женщине, которая ела рис по зернышку булавкой, — убитым голосом сообщил он. Чарлз в панике покосился на мисс Кэдвалладер, но та беседовала с лордом. — Оказалось, что эта женщина —упырь, — продолжал Нирупам. — Каждую ночь она наедалась до отвала мясом мертвецов…

Чарлз покосился в другую сторону — на Нэн.

— Ты что, дурак? — зашипел он. — Она же сейчас опять начнет!

Однако оказалось, что одержимость оставила Нэн. Она склонила голову к тарелке и прошептала — так тихо, что ее слышали только мальчики:

— Глядите, мистер Уэнтворт ест ложечкой!

— Думаешь, можно? — прошептал в ответ Нирупам.

— Я тоже буду, — решился Чарлз. — Есть хочу!

Они взялись за ложки. Когда обед наконец закончился, бедняги в ужасе обнаружили, что мистер Уэнтворт подзывает их к себе. Однако оказалось, что ему нужна только Нэн. Когда она неохотно подошла, он сказал:

— Зайди в четыре ко мне в кабинет.

Нэн поняла, что только этого ей не хватало до полного счастья. А день еще едва перевалил за середину.

Глава третья

После обеда Нэн вернулась в класс и обнаружила, что на ее парте лежит метла… Это была старая облезлая метла, на которой осталось лишь несколько прутьев, садовник иногда подметал ею дорожки. Кто-то принес ее из сарая. Еще кто-то привязал к палке бирку: “Пони Дульсинеи”. Нэн сразу узнала округлый ангельский почерк Терезы Муллетт.

Нэн оглядела хихикающие выжидающие лица. Тереза никогда не решилась бы стащить метлу. Эстель? Нет. Ни Эстель, ни Карен Григг в классе не было. Нет, это Дэн Смит. Точно. По лицу видно! Нэн перевела глаза на Саймона Силверсона — и решила, что ошиблась. Ни тот, ни другой этого не делали — просто потому, что никогда и ничего не делали вместе, а выражение лиц у них сейчас было со-вер-шен-но одинаковое!

Саймон, улыбаясь до ушей, проворковал сладким-пресладким голосом:

— Ну, садись, Дульсинея, покатайся!

— Давай-давай, садись, Дульсинея, — гоготнул Дэн Смит.

Тут все расхохотались и стали кричать, чтобы она села на метлу. Брайан Уэнтворт, который обожал мучить других, когда его самого не мучили, скакал в проходе и верещал: “Покатайся, Дульсинея!”

Нэн медленно подняла метлу. Она была девочкой мягкого, мирного нрава и редко выходила из себя — возможно, это-то и было ее главной бедой — но уж если она теряла терпение, из этого могло получиться все, что угодно! Берясь за метлу, она была уверена, что собирается с достоинством поставить ее в угол… Но стоило ей ощутить в ладони узловатую палку — и терпение покинуло ее. Нэн повернулась к глумливо гогочущей толпе, бурля от ярости. Она подняла метлу над головой и оскалила зубы. Все решили, что так еще смешнее.

Нэн хотела хлестнуть метлой по сияющей физиономии Саймона Силверсона! Она хотела огреть Дэна Смита по башке! Но, поскольку прямо перед ней скакал, верещал и гримасничал Брайан Уэнтворт, ему досталось первому… К счастью для себя, он вовремя заметил опускающуюся метлу и отскочил в сторону. После этого ему пришлось отступать вдоль всего прохода к двери, прикрыв голову локтями и моля о пощаде, а Нэн бежала за ним и бушевала как безумная.

— Помогите! Остановите ее! — визжал Брайан и распахнул дверь — как раз тогда, когда в нее вошла мисс Ходж с большой стопкой учебников по литературе. Брайан налетел на нее и сполз на пол, осыпаемый градом книг. — Ой… — простонал он.

— Что происходит? — осведомилась мисс Ходж.

Второй “игрек” затих, словно его выключили.

— Вставай, Брайан, — велел Саймон Силверсон голосом, исполненным праведного гнева. — Нечего было дразнить Нэн Пилигрим.

— Ну правда, Нэн! — укоризненно пискнула Тереза, которую все происшедшее ужасно расстроило. — Надо же держать себя в руках!

При этих словах Нэн чуть не ударила Терезу метлой. Спасло Терезу только своевременное появление Эстель Грин и Карен Григг. Они влетели в класс, виновато потупившись и держа в охапках большие пакеты с клубками шерсти.

— Извините за опоздание, мисс Ходж, — заскулила Эстель. — Нам позволили пойти в магазин, честное слово!

Нэн забыла о метле. Клубки в пакетах были белые и пушистые, в точности как у Терезы. “Ну почему, — в тоске подумала Нэн, — все хотят быть как Тереза?!”

Мисс Ходж взяла метлу из безвольных рук Нэн и аккуратненько поставила ее за дверь.

— Все садитесь, — сказала она. Мисс Ходж была страшно расстроена. Она-то думала, что тихонько войдет в класс, полный тихих детей, и взбудоражит их своими неожиданными действиями. А оказалось, что они уже взбудоражены — и все из-за ведьминой метлы! Теперь уже не удастся поймать врасплох ни колдуна, ни автора записки! Но не пропадать же хорошему плану?

— Сегодня у нас будет не совсем обычный урок, — сообщила мисс Ходж, когда все наконец расселись. — Дела со стихами у нас не очень-то ладятся, верно? — Она солнечно улыбнулась классу.

Второй “игрек” ответил ей настороженными взглядами. Кому-то казалось, что угодно лучше, чем когда тебя заставляют думать, будто стихи — это красиво. Другие предпочитали подождать, что предложат взамен. Прочих занимало совсем другое: Нэн пыталась не разреветься, Брайан зализывал ссадину на руке, а Чарлз глядел. Стихи Чарлзу нравились: в них строчки короткие. Вокруг остается достаточно места для собственных мыслей.

— Сегодня, — продолжала мисс Ходж, — вы поработаете сами!

Все в ужасе отпрянули. Эстель подняла руку:

— Мисс Ходж, простите, я совсем не умею писать стихи…

— А я и не собираюсь заставлять вас писать стихи! — воскликнула мисс Ходж. Все расслабились. — Сегодня мы разыграем несколько сценок… — Все снова в ужасе отпрянули. Мисс Ходж не обратила на это внимания и стала объяснять, что она будет вызывать всех к доске парами — мальчика и девочку, все пары будут разыгрывать одну и ту же сценку. — Так что у нас получится пятнадцать сценических миниатюр! — заключила она.

К тому времени весь второй “игрек” глядел на нее в немом отчаянии. Мисс Ходж нежно улыбнулась и приготовилась взбудоражить класс. Как бы там ни было, думала она, а ее план все равно должен сработать.

— Теперь надо выбрать тему для сценок… Что-то сильное, впечатляющее, оставляющее простор для смелых импровизаций. Прощание влюбленных? — Кто-то застонал. (Мисс Ходж заранее знала, что так и будет.) — Ну, хорошо. Есть предложения?

Поднялись две руки — Терезы и Дэна Смита.

— Телезвезда и ее поклонник, — мяукнула Тереза,

— Убийца и полицейский на допросе, — рявкнул Дэн. — Пытки разрешены?

— Нет! — отрезала мисс Ходж — и Дэн потерял интерес к происходящему. — Еще? Нирупам поднял длинную худую руку:

— Продавец обманом заставляет покупательницу купить машину.

Ну что же, подумала мисс Ходж, вряд ли они сами предложат то, что выведет их на чистую воду! Она притворилась, будто раздумывает.

— Пока что самое забавное предложение внес Дэн… Но я имела в виду ситуацию действительно драматическую.…. и при этом что-нибудь такое, о чем все мы прекрасно знаем…

— Ну, про убийства-то мы все знаем! — возразил Дэн.

— Конечно, — согласилась мисс Ходж, оглядывая класс, как коршун. — Но еще больше мы знаем о воровстве, лжи, колдовстве…— Она словно бы ненароком взглянула на метлу, сделав вид, что страшно удивилась: (Метла здесь оказалась очень и очень кстати.) — Вот что! Давайте представим себе, что один ваш одноклассник — колдун или ведьма, а его товарищ — инквизитор. Ну как?

Никак. Ни одна живая душа во втором “игрек” не отозвалась на это предложение. Только Дэн недовольно пробасил:

— Ну вот, это же я придумал! И какой тогда интерес без пыток?!

Мисс Ходж мысленно пометила Дэна, как “подозреваемого номер один”.

— Ну, тогда ты и начнешь, Дэн, — сказала она. — И Тереза. Кем ты будешь, Тереза, — ведьмой или инквизитором?

— Инквизитором! — поспешно выпалила Тереза.

— Нечестно! — возмутился Дэн. — Я же не знаю, что должен делать колдун!

И это с очевидностью было правдой. А Тереза с такой же очевидностью представления не имела, что должен делать инквизитор. Они стояли у доски, как истуканы. Дэн пялился в потолок, а Тереза твердила:

— Вы колдун.

— Нет, я не колдун! — отвечал Дэн потолку.

И так они переговаривались, пока мисс Ходж их не остановила. Она с сожалением перенесла Дэна с первого места в списке подозреваемых на последнее и поместила туда же Терезу, а потом вызвала следующую пару.

Подозрительного поведения не наблюдалось: большинство старалось отделаться поскорее, кто-то пытался что-то изобразить — так, от скуки, еще кто-то из кожи вон лез, чтобы представление было поэффектнее… А первый приз за краткость, вне всякого сомнения, принадлежал Саймону Силверсону и Карен Григг:

— Я знаю, что вы ведьма, — заявил Саймон. — Возражения не принимаются.

А Карен ответила:

— Да, я ведьма. Сдаюсь! Хватит.

Когда дело дошло до Нирупама, в списке подозреваемых мисс Ходж все места были последние…. Нирупам в роли инквизитора был великолепен: глаза его сверкали, голос то и дело переходил от зловещего шепота к устрашающему реву! Он яростно тыкал пальцем в лицо Эстель:

— Только поглядите, какой у нее дурной глаз! — рычал он. — Вижу, знаю, чую — ты ведьма!

Эстель так перепугалась, что ей даже не пришлось стараться, чтобы изобразить страдающую невинность.

Но Брайан Уэнтворт в роли колдуна перещеголял даже Нирупама — инквизитора. Брайан рыдал, унижался, рассыпался в очевидно лживых оправданиях, и, в конце концов, рухнул на колени к ногам Делии Мартин, моля о снисхождении и обливаясь настоящими слезами.

Все были потрясены, в том числе и мисс Ходж… Она с радостью поместила бы Брайана на первое место в списке — и как возможного колдуна, и как того, кто написал записку… Но в ее планы вовсе не входило идти к мистеру Уэнтворту и говорить, что это Брайан! Нет, решила она. В представлении Брайана не было подлинного чувства. И в игре Нирупама тоже. Просто они оба имеют задатки хороших актеров.

Затем пришел черед Чарлза и Нэн… Чарлз с самого начала чувствовал, что его вызовут в паре с Нэн, и ужасно злился. Чего это она весь день его донимает? Однако он решил, что даже такая неудачная партнерша не помешает ему сделать из своего выступления триумф комического искусства. Ему было досадно, что все, кроме Нирупама, отнеслись к заданию тупо и безыскусно. Никому в голову не пришло сделать инквизитора смешным.

— Я — инквизитор! — быстро сказал он.

Но бедная Нэн еще не оправилась после случая с метлой. Она решила, что Чарлз тоже издевается над ней, и уставилась на него. А Чарлз из принципа не позволял никому пристально смотреть на себя и всегда отвечал наигнуснейшим из своих двуствольных взглядов. Так они и брели к доске, сопя и волками глядя друг на друга…

Оказавшись перед классом, Чарлз хлопнул себя по лбу.

— Отечество в опасности! — провозгласил он. — Налицо нехватка ведьм для осенних костров! Придется найти на замену обычного человека… — Он ткнул пальцем в Нэн. — Вот ты, — заявил он. — С этой секунды ты — ведьма!

Нэн не успела понять, что представление уже началось. Кроме того, она ужасно обиделась и разозлилась, так что сдержаться ей не удалось.

— Еще чего! Никакая я не ведьма! — выпалила она. — Может, это ты будешь колдуном?

— А я могу доказать, что ты ведьма! — Чарлз старался гнуть свою линию. — Я инквизитор и могу доказать что угодно!

— Ну, тогда мы оба будем инквизиторами, и я докажу, что ты тоже колдун! — Нэн, казалось, не замечала его блистательной игры. — И попробуй докажи, что это не так! У тебя четыре глаза и все дурные, и ты пахнешь ногами! Вот!

Все посмотрели Чарлзу на ноги. Поскольку ему пришлось бегать по стадиону в школьных туфлях, они до сих пор не высохли. А в тепле туфли стали издавать слабый, но отчетливый аромат…

— Сыр… — повел носом Саймон Силверсон.

Чарлз бросил злобный взгляд на свои туфли. Нэн напомнила ему о том, что ему еще предстоит разбираться с пропажей шиповок. К тому же она испортила ему весь спектакль. Чарлз ненавидел Нэн. Как сладко было снова ощутить ненависть!

— Личинки! Горчица! Дохлые мыши! — зарычал он. Все уставились на него в полном недоумении. — Полупереваренная фасоль, вымоченная в помоях! — Чарлз был вне себя от ненависти. — Картошка с объедками! Еще бы тебя звали не Дульсинея! Подходящее имечко для такой мерзавки, как ты!

— А сам-то! — закричала на него Нэн. — Это ведь ты наколдовал птиц вчера на музыке! — Остальной второй “игрек” потрясенно ахнул….

Мисс Ходж была просто в восторге: все шло лучше некуда! Что там сказал Чарлз? Теперь — то понятно, почему весь второй “игрек” оказался на последнем месте в ее списке подозреваемых: просто на первом месте были Нэн и Чарлз. Это же очевидно! Во втором “игрек” они всегда были белыми воронами. Наверняка это Нэн написала записку, а говорится в ней про Чарлза. И пусть теперь мистер Уэнтворт шутит над планами мисс Ходж, сколько хочет!

— Мисс Ходж, мисс Ходж, был звонок! — взмолился целый хор голосов.

Дверь открылась и вошел мистер Крестли. Увидев мисс Ходж — а он пришел сразу после звонка именно для того, что бы застать ее — он залился краской до самых ушей, к полному восторгу Терезы и Эстель.

— Не помешаю, мисс Ходж? — робко спросил он.

— Нисколько, — отозвалась она. — Мы только что закончили. Нэн, Чарлз, садитесь. — И мисс Ходж вылетела из класса, словно бы и не обратив внимания на то, что мистер Крестли успел учтиво распахнуть перед ней дверь, для чего ему пришлось совершить не слишком изящный прыжок.

Мисс Ходж со всех ног бросилась наверх, в кабинет мистера Уэнтворта. Неужели и такие новости не произведут на него должного впечатления? Но, к ее великой досаде, мистер Уэнтворт уже спешил вниз с коробкой мела в руках — он опаздывал на урок к третьему “зет”.

— Ах, мистер Уэнтворт! — взмолилась мисс Ходж. — Можно вас на минуточку?

— Ни секунды, — пропыхтел на бегу мистер Уэнтворт. — Если что-то срочное, оставьте записку.

Мисс Ходж ловко ухватила его за рукав:

— Мистер Уэнтворт! Это касается второго “игрек” и моего плана! Анонимка! Помните?

Мистер Уэнтворт раздраженно извернулся, пытаясь выдернуть рукав из ее цепких пальчиков.

— Какой план? Какая анонимка?

— План сработал! — ликующе прозвенела мисс Ходж. — Я уверена — анонимку написала Нэн Пилигрим! Вызовите ее…

— Она придет ко мне в четыре, — нетерпеливо оборвал ее мистер Уэнтворт. — Если что-то важное, оставьте мне записку, мисс Ходж.

— Эйлин, — проворковала мисс Ходж.

— Какая еще Эйлин? — застонал мистер Уэнтворт, которому так и не удалось высвободить рукав. — Что, эту вашу анонимку писали две девочки?

— Меня зовут Эйлин, — не отставала мисс Ходж.

— Мисс Ходж! — отчеканил мистер Уэнтворт. — Там третий “зет” уже окна бьет!

— А еще Чарлз Морган! — заверещала мисс Ходж, чувствуя, что рукав ускользает из пальцев. — Мистер Уэнтворт, честное слово, этот мальчишка читал заклинание прямо на уроке! Личинки, горчица и картошка с помоями… и еще всякие гадости…

Мистер Уэнтворт наконец выдернул руку и побежал вниз.

— А еще жучки — червячки и рыболовные крючки! — раздраженно бросил он через плечо. — Так и запишите, мисс Ходж!

— Вот еще! — обиделась мисс Ходж. — А впрочем, действительно запишу! Должен же он обратить на это внимание! — Она отправилась в учительскую и до конца урока сочиняла отчет о своем эксперименте, записывая его почерком почти таким же округлым и ангельским, как у Терезы.

Между тем мистер Крестли со вздохом закрыл дверь за мисс Ходж.

— Достаньте дневники! — велел он второму “игрек”.

Мистеру Крестли надо было что-то решить относительно этой записки, нельзя было допустить, чтобы чувства к мисс Ходж помешали выполнению его профессионального долга. Так что прежде, чем второй “игрек” открыл дневники и погрузился в них, после чего детей нельзя было бы отвлекать, мистер Крестли обратился к классу с длинной и серьезной речью.

Он объяснил, как отвратительны, мерзки и бесчеловечны анонимные обвинения. Он предложил детям представить себе, каково бы им было, если бы кто-нибудь написал такую записку про них. А потом он сообщил, что кто-то из второго “игрек” как раз и написал подобную записку.

— Я не собираюсь ее вам читать, — продолжал мистер Крестли. — Скажу лишь, что в ней содержится обвинение в очень серьезном преступлении. Мне бы хотелось, чтобы все вы как следует обдумали то, что я вам сообщил, пока будете писать дневники. А после этого пусть тот из вас, кто написал записку, напишет еще одну, где назовет себя и объяснит, почему это сделал. И все. Я не стану никого наказывать. Я лишь хочу, чтобы этот человек осознал всю серьезность подобных поступков.

Закончив говорить, мистер Крестли уселся проверять контрольные, чувствуя, что объяснил все достаточно доходчиво. Второй “игрек” взялся за ручки. Благодаря мисс Ходж все прекрасно поняли, о ком идет речь.

29 октября, — писала Тереза. — Внашем классе есть колдун или ведьма. М-р Крестли только что рассказал нам об этом. М-р Крестли хочет, чтобы колдун, сам сознался. М-р Уэнтворт сегодня утром отобрал мое вязанье. И смеялся надо мной. Мне не возвращали вязанье до самого обеда. Эстель Грин тоже начала вязать. Ей бы только обезьянничать. Нэн Пилигрим утром не смогла залезть по канату, а ее полное имя — Дульсинея. Мы все очень смеялись.

Мистер Крестли только что очень серьезно поговорил с нами , — очень серьезно сообщал Саймон Силверсон. — Он сказал, что в нашем классе есть преступники. Я постараюсь, чтобы они не ушли от правосудия. Если я не сумею их обличить — обвинят нас всех. Разумеется, это совершенно секретная информация.

Нэн Пилигрим ведьма , — выводил Дэн Смит. — Это нетайное чуство, патамушта Мис-тир Крестли сам сказал. Я тоже так думаю. Ее даже зовут Вчесть той знаминитой ведьмы не-знаю как пишеца. Здорава будет если можно будет посматреть как ее жгут.

Мистер Крестли говорил про какие — то серьезные преступления, — писала Эстель. — А мисс Ходж заставила нас обвинять друг друга . Было очень страшно . Надеюсь, все это неправда. Бедный Пух как увидел мисс Ходж, так стал весь красный, а она опять его отвергла.

Остальные писали что-то в том же духе, и только три человека думали совсем о другом:

— Сегодня ничего не случилось, — писал Нирупам. — Не хочу даже вспоминать о столе директрисы.

Брайан Уэнтворт самозабвенно рассчитывал автобусный маршрут из Тимбукту в Кашмир с учетом воскресных дорожных работ.

Нэн довольно долго вовсе не знала, что писать. Ей отчаянно хотелось излить на бумагу сегодняшние горести, но как рассказать об этом, избегая всего личного? Внезапно ее охватило негодование и ручка сама побежала по бумаге:

Не знаю, сильно ли отличается второй “игрек” от других классов, но дела у нас обстоят вот как. Класс делится пополам невидимой линией — она проходит поперек, и люди пересекают ее только по приказу учителей. Девочки делятся на настоящих девочек (Тереза Муллетт) и муляжи (Эстель Грин). Еще есть я. Мальчики делятся на настоящих мальчиков (Саймон Силверсон), зверей (Дэн Смит) и ненастоящих мальчиков (Нирупам Сингх). Еще есть Чарлз Морган и Брайан Уэнтворт. Настоящими мальчиков и девочек делает то, что никто над ними не смеется. Муляжи и ненастоящие могут жить вполне сносно, только по правилам надо, чтобы они во всем слушались настоящих и зверей. В Чарлза Моргана или в меня человек превращается, если по правилам все девочки оказываются лучше меня, а все мальчики — лучше Чарлза Моргана. Чтобы доказать это, можно даже пересечь невидимую линию. И любой может пересечь невидимую линию, чтобы сделать гадость Брайану Уэнтворту.

Нэн остановилась. До сих пор она писала как одержимая — что-то подобное с ней и случилось за обедом. А теперь надо было подумать о Брайане Уэнтворте. Что же ставит Брайана даже ниже ее, Нэн?

Беда Брайана в том , — продолжала она,— что его папа — мистер Уэнтворт. К тому же он маленький и шустрый, а это раздражает. А еще он очень многое умеет и хорошо все понимает, это он должен быть настоящим мальчиком, а не Саймон Силверсон. Но СС настолько уверен в том, что он настоящий, что даже Брайана в этом убедил.

“Не совсем точно”, — подумала Нэн, но лучше описать не выходит… Она перечитала описание второго “игрек” и поразилась собственному мастерству. Ей настолько понравилось, что она почти забыла о собственных несчастьях.

Я проснулся, я проснулся, Я ПРОСНУЛСЯ, — вывел Чарлз.

Получилось, будто бы утром ему не терпелось вскочить с постели, что, конечно, было вовсе не так. Сегодняшний день преисполнил Чарлза такой ненавистью, что это требовало особого выражения.

Мои шиповкизасыпало кукурузными хлопьями . Когда я бегал по стадиону и во время обеда за столом директрисыбыло ужасно жарко. Не люблюрисовый пудинг. Мы по ушинаигрались в шахматы с мисс Ходжи рисовым пудингом, а до вечера еще тысяча лет.

“Ну вот, в общем-то, и все”, — решил он.

После звонка мистер Крестли поспешил поскорее собрать стопку тетрадей, чтобы успеть в учительскую, пока мисс Ходж еще там. И застыл. Под тетрадями лежала еще одна записка! Те же печатные буквы, те же синие чернила… Записка гласила:

ХА-ХА!

ДУМАЕТЕ, ТАК СРАЗУ РАСКОЛЮСЬ?

ЧТО, СЪЕЛИ?

“Боже мой, что же мне делать?!” — в панике подумал мистер Крестли.

Глава четвертая

После уроков все ринулись из классов, кто куда. Тереза с подружками — Делией, Хизер, Деборой, Джулией и прочими — помчалась в игровую комнату для младших классов, чтобы занять там все батареи, рассесться на них и вязать, Эстель и Карен побежали за ними, не теряя надежд на батареи в коридоре — те, конечно, холоднее, но считать петли можно и там…

Саймон повел свою свиту в лаборатории, чтобы помочь там прибрать и таким образом заработать себе еще очков. Дэн Смит не стал играть с дружками в футбол, потому что у него было дело: забраться в кусты и наблюдать, как старшеклассники целуются со старшеклассницами. Чарлз в тоске потащился в раздевалку искать шиповки.

Нэн в такой же тоске потащилась наверх, в кабинет мистера Уэнтворта.

У мистера Уэнтворта кто —то был. Нэн слышала голоса и видела сквозь матовое стекло два силуэта. Вот и хорошо! Чем дольше они там будут разговаривать, тем лучше… Она проторчала в коридоре минут двадцать, пока дежурный, проходя мимо, не спросил, что она тут делает.

— Мне нужно к мистеру Уэнтворту, — ответила Нэн. Чтобы дежурный поверил, пришлось стукнуть в дверь.

— Войдите! — рявкнул мистер Уэнтворт.

Удовлетворенный дежурный направился прочь. Не успела Нэн взяться за ручку, как дверь сама отворилась и вышел мистер Крестли. Он был совсем красный и глупо посмеивался.

— Честное слово, когда я достал тетради и положил их на стол, ее еще не было! — развел он руки.

— Значит, плохо смотрели, Харалд, — отмахнулся мистер Уэнтворт. — Наш забавник на это и рассчитывал. Забудьте, Харалд. А, это ты, Нэн. Ты что, заблудилась? Давай, входи. Мистер Крестли как раз уходит.

Он вернулся в кабинет и сел за стол. Мистер Крестли, по-прежнему красный, немного помешкал на пороге, а потом побежал вниз по лестнице, предоставив Нэн самой закрыть дверь. Нэн повернулась к мистеру Уэнтворту — и увидела, что он глядит на три листка бумаги, лежащие на столе, так, словно они его вот-вот укусят. Один из них был исписан почерком мисс Ходж, а на остальных виднелись синие печатные буквы. Всматриваться Нэн не стала: что ей за дело до чужих писулек? Хватит и собственных бед.

— Нэн, объясни, пожалуйста, почему ты так себя вела за обедом, — велел мистер Уэнтворт.

Поскольку у Нэн не было никаких оправданий и объяснений, она так и сказала:

— Не могу, сэр.

И уставилась на паркет.

— Не можешь? — воскликнул мистер Уэнтворт. — Так ты испортила аппетит лорду Мульке без малейших на то причин? Нет уж, скажи хоть что-нибудь! Объяснись!

Нэн понуро пристроила ногу на паркетину так, чтобы та не вылезала за края.

— Не знаю, сэр. Говорила — и все.

— Не знаешь. Говорила — и все, — повторил мистер Уэнтворт. — То есть ты говорила против своей воли и сама не понимала, что говоришь?

“Наверное, это сарказм, — подумала Нэн. — Но ведь все же так и было!”. Она аккуратно пристроила вторую ногу на паркетину, которая подходила к первой под прямым углом, и стояла, покачиваясь, носками внутрь. Надо как-то объяснить.

— Ну, я не знала, что скажу в следующую секунду, сэр.

— А почему? — строго спросил мистер Уэнтворт.

— Не знаю. — Нэн уныло опустила плечи. — Я была как одержимая.

— Одержимая?! — закричал мистер Уэнтворт. Обычно он так кричал, когда собирался запустить в кого-нибудь мелом…

Нэн отшатнулась, чтобы увернуться от мела. Но она совсем забыла, что носки у нее повернуты внутрь, и тяжело села на пол, глядя снизу вверх на изумленное лицо перегнувшегося через стол мистера Уэнтворта.

— Это еще что? — рявкнул он.

— Только мелом не бросайтесь, — попросила Нэн.

Тут раздался стук в дверь, в комнату просунулась голова Брайана Уэнтворта.

— Ну пап, ты как, освободился?

— Нет! — гаркнул мистер Уэнтворт. Они разом посмотрели на Нэн, сидевшую на полу.

— Чего это она? — спросил Брайан.

— Говорит, что она одержимая, — объяснил мистер Уэнтворт. — Иди и возвращайся минут через десять. Вставай, Нэн.

Брайан послушно исчез за дверью. Нэн поднялась на ноги. Это было почти так же трудно, как взобраться по канату. Ей даже стало интересно, как живется Брайану, у которого папа учитель, но гораздо больше ее интересовало, что же мистер Уэнтворт теперь с ней сделает. Вид у него был самый что ни на есть обеспокоенный. Он снова уставился на три бумажки на столе.

— Так ты думаешь, что ты была одержима? — переспросил он.

— Да нет же, — замотала головой Нэн. — Я хотела сказать, что это было как одержимость ! Я еще до обеда знала, что сделаю что-то ужасное, только не знала, что именно, пока не начала рассказывать про еду. А потом я очень хотела остановиться, но не могла.

— И часто с тобой такое? — поинтересовался мистер Уэнтворт.

Нэн собралась было ответить возмущенным “нет”, но тут вспомнила, что после обеда набросилась на Брайана с метлой и чувствовала при этом то же самое. И что очень и очень часто писала в дневнике совсем не то, что собиралась. Она снова поставила ногу на паркетину и поспешно отдернула ее.

— Ну, иногда, — сказала она тихо и виновато. — Иногда — ну, если злюсь на кого-нибудь, — я пишу в дневнике, что думаю.

— А анонимки учителям пишешь?

— Нет, конечно, — удивилась Нэн. — А почему вы спрашиваете?

— Кто-то из второго “игрек” написал записку мистеру Крестли, — объяснил мистер Уэнтворт. — В ней говорится, что в классе есть колдун.

Услышав, как он это сказал — очень серьезно и встревоженно, — Нэн наконец поняла, что случилось. Именно поэтому мистер Крестли произнес свою речь и потом пошел к мистеру Уэнтворту. И они думают, что это Нэн написала записку.

— Но это нечестно! — закричала она. — Это что же, по-вашему, я ведьма и я же записку написала?! Только потому, что меня зовут Дульсинея?

— Может быть, ты просто хотела отвести от себя подозрения, — заметил мистер Уэнтворт. — Если я задам тебе прямой вопрос…

— Я не ведьма! — отчеканила Нэн, — И записку написала не я! Наверняка это Тереза Муллетт или Саймон Силверсон! Они оба ябеды! Или Дэниел Смит, — добавила она.

— Дэн — это вряд ли, — задумчиво скривился мистер Уэнтворт. — По-моему, он и писать-то не умеет.

Ну вот, опять сарказм. Нэн подумала, что не стоило упоминать ни Терезу, ни Саймона. Ведь наверняка мистер Уэнтворт, как все, считает, что они-то и есть настоящий мальчик и настоящая девочка.

— Тут обвиняли, между прочим, меня, — горько сказала она.

— Ладно, я верю тебе на слово: записки ты не писала, — ответил мистер Уэнтворт. — А в следующий раз, если почувствуешь одержимость, сразу дыши глубже и считай до десяти, а то как бы чего не вышло. Понимаешь, тебе не повезло с именем. Я серьезно — будь очень осторожна. И как это твоих родителей угораздило назвать тебя Дульсинеей? Это что, в честь архиведьмы?

— Да, — кивнула Нэн. — Это моя прапрабабушка.

Мистер Уэнтворт присвистнул:

— И ты сирота из колдовской семьи, так? На твоем месте я бы никому об этом не рассказывал. Честно говоря, я восхищаюсь Дульсинеей Уилкс и ее борьбой за жизнь и права ведьм, но таких людей очень мало. Помалкивай, Нэн, и больше не описывай еду при лорде Мульке. А теперь иди.

Нэн почти ощупью выбралась из кабинета и кинулась вниз по лестнице. От обиды перед глазами все плыло, и она едва разбирала дорогу.

— За кого он меня принимает? — шептала она на бегу. — Лучше уж вести род от… от Аттилы[3] или… или от Гая Фокса! Да от кого угодно!

Примерно в это же время мистер Тауэрс, стоявший у Чарлза над душой, пока тот продолжал бесплодные поиски шиповок в раздевалке, всласть зевнул и оставил Чарлза искать пропажу в одиночестве.

— Найдешь — принеси в учительскую, — велел он напоследок.