4

Хильдрида Нависдотер тоже считала, что это совершенно несправедливо. Сначала она решила, что провинилась. Они с братом, Йиненом, отправились кататься на яхте. Им надоело слышать, что они слишком малы, чтобы выходить на лодке одним, им надоело чопорно плавать вдоль берега, когда судном правят нанятые графом матросы. Йинену хотелось самому стоять у штурвала. Так что они незаметно, улизнули и позаимствовали яхту своих кузенов. Это было необычайно здорово — и к тому же страшно. Йинен положил яхту почти набок у самого выхода из Западного затона, пока не приноровился к ветру. И они дважды чуть не сели на мель сразу за затоном. Однако брат и сестра справились. И привели яхту назад — и даже не стукнулись о причал.

А потом, как только они вернулись во дворец, Хильди вызвали к отцу. Естественно, она решила, что отец узнал об их плавании.

«Это уж слишком! — думала Хильдрида, пока на нее надевали нарядное платье и причесывали спутанные ветром волосы. — Я буду очень зла. Я скажу, что нам никогда ничего не разрешают делать. Я скажу, что во всем виновата я, и не позволю, чтобы он наказал Йинена. И еще я скажу ему, что если мы и утонем, так это не важно. Ведь мы никому не нужны!»

Фрейлина, которая за руку вела Хильдриду по величественным коридорам в комнаты Нависа, решила, что девочка узнала, какая участь ей уготована. Фрейлина еще никогда не видела ее такой бледной и гневной и радовалась, что ей не нужно быть на месте Нависа.

Навис прекрасно знал, что у его дочери трудный характер. Когда Хильди привели к отцу, он сидел на подоконнике с книгой в руках. Его спокойный профиль четко вырисовывался на фоне равнины Флейта, глаза были устремлены на песню Адона. Хильдриду это раздосадовало. Фрейлины говорили ей, что Навис все еще горюет о ее покойной матери, но Хильди в это не верилось. Она считала Нависа самым холодным и ленивым человеком из всех, кого она знала.

— Я здесь, — пронзительно проговорила она, чтобы немного его расшевелить, — и мне ничуть не жаль.

Навис чуть заметно вздрогнул, но продолжал внимательно смотреть в книгу. Однако он, как и фрейлина, решил, что Хильдрида уже узнала о своей помолвке, и почувствовал искреннее облегчение.

— Ну, если тебе ничуть не жаль, то, надо полагать, ты рада, — сказал он. — Кто бы тебе ни проговорился, он избавил меня от хлопот. Теперь можешь идти — и хвастаться, если пожелаешь.

Хильди озадачило то, что ее не отругали. Однако ей показалось, что отец, как всегда, от нее отворачивается, а ей хотелось с ним повоевать.

— Я никогда не хвастаюсь, — заявила она, — хотя и могла бы. Мы ее не утопили.

Нависа это удивило настолько, что он оторвал взгляд от книги и посмотрел на Хильди.

— О чем ты говоришь?

— Почему ты меня вызвал? — парировала Хильдрида.

— Ну, чтобы сообщить тебе, что тебя только что помолвили с лордом Святых островов, — ответил отец. — А ты как думала?

— Помолвили? Не спросив меня? — ахнула Хильди.

Это было таким потрясением, что на секунду она совершенно забыла о своей проделке.

— Почему мне не сказали?

Навис обнаружил, что дочь только что не побелела от гнева.

— Я тебе говорю, — сказал он и поспешно взялся за книгу.

— Когда уже слишком поздно! — сказала Хильдрида, не дав ему времени найти то место, на котором он остановился. — Когда все уже решено. Ты мог бы спросить меня. Хоть я и маленькая, но я ведь тоже человек.

— Все мы — люди, — отозвался Навис, отчаянно пытаясь найти в книге нужное место.

Он уже жалел, что взялся читать Адона. Адон говорил вещи вроде: «Истина — огонь, что гром приносит», а это неприятно подходило под характер его дочери.

— И теперь ты очень важная персона, — добавил он. — Ты создаешь нам союз с Литаром.

— Какой он, Литар? Сколько ему лет? — вопросила Хильдрида.

Навис нашел нужное место и прижал к нему палец.

— Я видел его всего один раз. — Он не знал, . что еще сказать. — Он еще очень молодой человек — ему всего лишь около двадцати.

— Всего лишь!.. — Хильди чуть не лишилась дара речи. — Я не хочу быть помолвленной с таким стариком! Я слишком маленькая. И я его никогда не видела!

Навис поспешно поднял книгу, спрятав за ней лицо.

— Время исправит и то, и другое.

— А вот и нет! — бушевала Хильдрида. — А если ты не перестанешь читать, то я... я... я тебя ударю, а потом порву книгу!

Осознав, что пришло время решительных мер, Навис снова положил книгу.

— Послушай, Хильди. Такое происходит со всеми членами нашей семьи. Твою кузину Хариллу помолвили с графом Марки, а эту... как ее... дочь Харчада... с лордом...

Хильди прервала его пронзительным воплем. Ее отец может сколько угодно называть ее «Хильди» (обычно это делал только Йинен), но мысль о том, что ее равняют с гадкими кузинами, была уже совершенно невыносима.

— Изволь меня распомолвить! — приказала она. — И немедленно, иначе пожалеешь!

— Ты же знаешь, что я не могу этого сделать, — сказал отец. — Это сделал твой дед, а не я.

— Тогда он тоже пожалеет! — объявила Хильди и направилась к дверям.

Навис окликнул ее. Ему легче было обращаться к ее спине.

— Хильдрида! Не устраивай недостойной сцены, будь добра. Это ничего не изменит. Я советую тебе вместо этого пойти в библиотеку и почитать о Святых островах. Ты убедишься, что там довольно много любопытного.

Хильди приостановилась, взявшись за ручку двери. Острова — это места, окруженные водой, кажется так? Возможно, ей удастся извлечь из этого известия хоть какую-то пользу.

— Мне следует научиться ходить под парусом, если я поеду на Святые острова? — сказала она.

— Да, наверное,—ответил Навис. Несколько успокоенный тем, что она перестала бушевать, он добавил: — Но ты не поедешь туда еще несколько лет.

— Тогда у меня есть время, чтобы научиться, — объявила Хильди. — Если я обещаю не устраивать шума, ты купишь мне собственную яхту?

— Э-э... если хочешь, — сказал Навис.

— Хочу. Но ты должен подарить эту яхту и Йинену тоже, потому что он никогда ничего не получает, — сказала Хильди. — Иначе я устрою скандал дедушке и шум на весь дворец.

В эту минуту Навису хотелось только одного: снова остаться наедине со своей книгой.

— Да-да, — сказал он. — Если ты сейчас уйдешь как хорошая девочка и не будешь устраивать сцен, то вы с Йиненом получите самую лучшую лодку, какую только можно купить за деньги. Это тебя устроит?

— Да, спасибо, отец, — чопорно и с горечью ответила Хильди и удалилась.

Дворцовая прислуга держалась от нее подальше.

Даже ее кузины, увидев, как Хильдрида, бледная и прямая, шагает по коридорам с лицом, похожим на маску, поняли, что лучше ей не попадаться. Все знали, что Хильдрида унаследовала характер от своего дедушки Хадда. Только Йинен осмелился к ней подойти — но и он не решился сказать ни слова. Хильди прошествовала к себе в комнату. Там она собрала все украшения, начиная с позолоченных часов и кончая ночным горшком, расписанным золотом, сложила все в кучу на полу и разбила кочергой. Йинен сидел на подоконнике и вздрагивал при каждом ударе. Он не решился заговорить с Хильди, даже когда она отшвырнула кочергу (несколько погнувшуюся) и уселась за туалетный столик, где долго и внимательно рассматривала в зеркале свое худое бледное лицо.

Она специально для этого оставила зеркало целым.

— Я человек, — проговорила она наконец. — Так ведь?

— Да, — отозвался Йинен. — Что случилось, Хильди?

— Я не вещь! — объявила Хильди. — А случилось то, что я помолвлена. И никто мне не сказал. Как будто я — вещь. Как ты думаешь, мне следует сидеть тихо, не обижаться и быть вещью? Кузин тоже помолвили.

— Они устроят шум, — предсказал Йинен. — Тебе запретили выходить в море?

— Нет, — ответила Хильди. — Мы с этого получаем яхту. С острова на остров ведь надо как-то перебираться. Пожалуй, теперь я пойду в библиотеку.

Она встала и отправилась исполнять задуманное. Йинен пошел с ней. Он все еще ничего не понимал, но он к этому привык. Надо только потерпеть — рано или поздно он все равно услышит об обещанной яхте.

Библиотека была очень просторная, сложенная из пятнистого мрамора. Через застекленный купол в высоком своде лился свет. Хильдрида, казавшаяся очень маленькой, в сопровождении еще более маленького Йинена прошествовала к библиотекарю.

— Дайте мне все книги про Святые острова, какие у вас есть, — сказала она.

Несколько удивившийся библиотекарь отправился выполнять ее распоряжение. Вскоре он вернулся с одним большим старинным томом — и одним небольшим и довольно новым.

— Ну, вот. Боюсь, это не так уж много. Советую вам взять маленькую книгу. Ее легче читать, и в ней есть картинки.

Хильдрида бросила на него презрительный взгляд и взяла большую книгу. Она прошагала к ближайшему столу и открыла ее. Растерявшийся библиотекарь отдал меньшую книгу Йинену и оставил их в покое.

— В этой книге одни картинки, — грустно объявил Йинен. — Прочти мне твою.

— Молчи, — сурово ответила Хильдрида. — Мне надо сосредоточиться.

Но ей не хотелось, чтобы Йинен покорно сидел рядом и скучал, и потом, книга оказалась сложной, старинной — а такое легче читать вслух. И она прочла:

— «И действительно, люди говорят, что Святые острова из всех марок Юга — единственные, где обитает волшебство».

— Здорово, — сказал Йинен. — А что такое марки?

— Так раньше называли графства. Молчи. «Легенды, что ходят в тех местах, повествуют о заколдованном быке, который появляется неведомо откуда, то на одном острове, то на другом. Некоторые сказания утверждают, что этот зверь исполняет желания, и встреча с ним предвещает очень большую удачу. Далее, в ясную погоду между островами слышна бывает свирель, очень звонкая и приятная для слуха, но свирельщика увидеть нельзя. И эта свирель, как и бык, переходит с острова на остров. Ее слышали многие, и многие добрые корабли потонули, следуя за ее пением. И там же являются людям кони морские, а порой, говорят, само и море — в образе старика-островитянина. Обычно старик любезно беседует с теми, кто его встречает, но иногда бывает груб и зол.

Никто не усомнится, что Святые острова — красивая земля, добрая, плодородная и полная удобных бухт».

— Звучит чудесно, — сказал Йинен. — Мне бы хотелось туда попасть.

Хильди закрыла книгу.

— Попадешь, — пообещала она. — Ты сможешь поехать со мной, когда я туда отправлюсь. Наверное, я все-таки не стану устраивать недостойной сцены. Я — важная персона. В марке ведь волшебных быков нет, правда?

— Никогда о них не слышал, — ответил Йинен. — А когда мы получим яхту?

— Не знаю. Но отец обещал, — сказала Хильдрида.

Позже в тот же день их кузина Харилла узнала о том, что помолвлена с лордом марки, и повалилась навзничь на лестнице, барабаня пятками и вереща. Фрейлины с нюхательными солями устроили над ней настоящий переполох. Хильди улыбнулась. Это была сухая, натянутая улыбка — но очень горделивая. А по мере того, как ее четыре остальные кузины по очереди узнавали о своих помолвках и следовали примеру Хариллы, улыбка Хильди становилась все более и более высокомерной. Она по-прежнему не была рада своей помолвке, но когда в Западный затон привели яхту «Дорога ветров», Хильдрида почти утешилась.

Навис сдержал свое обещание. Конечно, ему рассказали о разбитых украшениях, но, зная характер Хильдриды, он посчитал, что она проявила огромное самообладание. «Дорога ветров» оказалась вдвое больше лодки кузенов: Навис решил, что его детям еще рано плавать в одиночку, поэтому он предусмотрел место для команды. Яхта была настоящей красавицей, начиная с золотых колосьев пшеницы, вырезанных у нее на носу, и кончая розовыми яблоками, украшавшими корму. Корпус у нее был синий, надстройка — белая с золотом, паруса — белоснежные. И к радости Йинена, на ней было два фока. По правде говоря, Хильди решила, что ради выражения полного блаженства на лице Йинена она согласилась бы на сколько угодно помолвок.

5

Той осенью, когда праздничная процессия, трещащая, стучащая и цветастая, двинулась к гавани, чтобы утопить Старину Аммета, ее охраняли солдаты с новыми ружьями. Митт не хотел на них смотреть. Каждый фестиваль приносил ему ночные кошмары, в которых Канден подходил к двери их комнаты и разваливался на куски. Однако дом находился так близко от гавани, что не увидеть процессию было крайне сложно. В этот год к ним пришел Дидео. Он высунулся из окна между Миттом и Мильдой и стал с завистью глазеть на новые ружья.

— Та штука, которую в них используют, может разнести на куски человека — если ею умело воспользоваться, — объяснил он. — Много лет назад я ходил в море с парнем, который где-то ее добывал. Мы ею для промысла пользовались. Может, по отношению к рыбе это и нечестно. Но я до сих пор помню, как делается бомба. И я как раз думал, что если бы бомбу бросить во время шествия Аммета, то можно было бы в один миг и избавить мир от Хадда, и устроить восстание во всем Холанде.

Митт с матерью обменялись изумленными взглядами поверх корявой шляпы Дидео. Вот оно! Какая мысль! Они принялись возбужденно ее обсуждать, как только шествие закончилось и Дидео ушел.

— Если бы ты смог достать бомбу и бросить ее в старого Хадда... бомбы ведь бросают, да? — говорила Мильда, — то ты мог бы крикнуть, что тебе велели это сделать Дидео и Сириоль.

— Но меня могут не услышать, — возразил Митт. — Нет. Надо, чтобы меня поймали. Тогда, когда Харчад начнет меня допрашивать, я скажу ему, что меня подучили «Вольные холандцы». Но как нам заполучить эту ружейную штуку?

— Достанем, — ответила Мильда. — Придумаем как. Но тебе надо это сделать, пока ты еще мал и тебя нельзя повесить. Я не вынесу мысли, что тебя схватили и повесили!

Она пришла в такое возбуждение, что пошла на улицу и потратила остатки своего заработка на фрукты и сладости, чтобы отпраздновать.

Митт посмотрел на связки яблок в карамели так же кисло, как Сириоль, и вздохнул. Было ясно, что ему придется отложить бросание бомбы на то время, когда он заработает достаточно денег, чтобы арендовать для Мильды новую ферму. Если его арестуют и ей придется жить одной, она умрет с голода. Он решил, что ему придется ждать, пока он не станет по крайней мере таким же старым, как Дидео.

Но все случилось не так. Неделю спустя Митт пришел домой, продав рыбу, — вонючий, склизкий и осунувшийся от холода. Ему хотелось одного: лечь в постель. Но, к его досаде, у матери был гость. Гостем оказался кряжистый серьезный мужчина, выражение лица которого напомнило Митту что-то — или кого-то. Одежда на нем была гораздо более приличная, чем та, которую обычно носили прибрежные жители. И что еще больше раздосадовало Митта, на этот раз Мильда потратила свой заработок на бутылку кандеракского вина для гостя. Митт остановился в дверях, возмущенно глядя на него.

— О, Митт! — радостно проговорила Мильда. Она была очень хорошенькая, и на ее щеке снова появилась ямочка. — Ты помнишь Кандена?

Митт, конечно же, помнил Кандена — даже слишком хорошо. Его до сих пор, с того злополучного фестиваля, преследовали кошмары о нем. Когда Митт услышал имя Кандена, ему пришлось изо всех сил вцепиться в дверной косяк, чтобы не упасть. Мильда, совершенно не подозревая о его чувствах, продолжала:

— Ну, так вот это — брат Кандена, Хобин. Он приехал из Уэйволда. Хобин, это мой сын, Митт.

Гость улыбнулся и направился к Митту, протягивая ему свою квадратную, мозолистую руку. Митт содрогнулся, сжал зубы и протянул в ответ ладонь, пропахшую рыбой.

— Я весь в рыбе, — сказал он, надеясь, что гостю не захочется до него дотрагиваться.

Однако теплая квадратная рука обхватила его ладонь и пожала.

— О, я знаю, каково бывает прийти с работы грязным, — сказал Хобин. — Я сам оружейник, и порой мне кажется, что я никогда не ототру сажу. Иди мойся и не обращай на меня внимания.

Митт неуверенно улыбнулся. Он понял, что брат Кандена — очень славный человек. Но это не меняло того, что его брат — ночной кошмар. Митт пошел к стоявшему в углу ведру, чтобы умыться, втайне надеясь, что Хобин вернется обратно в Уэйволд и больше его в Холанде не увидят.

Эта надежда развеялась почти мгновенно.

— Да, у меня славный домик на улице Флейт, — говорил Хобин Мильде. — Внизу мастерская, а наверху большие жилые комнаты. Граф Хадд принял меня хорошо.

Митт понял, что Хобин приехал жить в Холанд. Он пришел в такое отчаяние, что громко спросил:

— И кого граф Хадд выгнал оттуда, чтобы хорошо вас принять?

— Ах, Митт! — воскликнула Мильда, а потом сказала Хобину: — Не обращайте на него внимания. Он — вольная птаха, мой Митт.

Митт пришел в ярость. Она не имела права говорить незнакомцу такие личные вещи.

— Да, — сказал он. — Мы тут для вас слишком бедные и простые, так ведь?

И чтобы Хобину не захотелось снова их навещать, он стал ходить по комнате, сыпля самыми гадкими ругательствами. Это явно встревожило Хобина. Он все время бросал на Митта серьезные озабоченные взгляды. Мильду поведение сына тоже обеспокоило. Она все время извинялась за Митта, отчего тот злился еще сильнее. Когда Хобин наконец протянул руку, чтобы попрощаться, Митт повернулся к нему спиной и сделал вид, что ничего не заметил.

— Зачем ты так себя вел, Митт! — укоризненно сказала Мильда, когда Хобин ушел. — Разве ты не понял? Он же оружейник! И видно, что он любил Кандена. Если бы только мне удалось уговорить его присоединиться к вольным холандцам, то мы получили бы бомбу — или даже ружье, что еще лучше. Тогда ты смог бы застрелить Хадда прямо из этого окна!

Митт только хмыкнул. Он предпочел бы отнять ружье у солдата на улице, чем получить его от брата Кандена.

К глубокому огорчению Митта, Хобин снова зашел к ним — и не один раз. Потребовалось много месяцев таких визитов, чтобы Митт смог забыть о том, что у Хобина был брат, который в его кошмарах распадался на куски. А когда все-таки забыл, то обнаружил, что Хобин ему нравится. Тем временем Хобин твердо, но очень добродушно сопротивлялся убеждениям Мильды стать борцом за свободу. Он соглашался с тем, что графы делают жизнь непомерно тяжелой. Он соглашался с тем, что дела в Холанде идут плохо. Он жаловался на налоги не меньше других. Однако он говорил, что не признает борьбы за свободу. Он называл Кандена — печально, но довольно сурово — мальчишкой, который играет с огнем. А когда Мильда горячо выступала против несправедливости, он улыбался и говорил, что это связано с ее положением. Спустя некоторое время он начал добродушно выговаривать ей за то, что она покупает для него вино, которое ей не по средствам.

В течение зимы Хам становился все мрачнее. Митт не мог понять почему — до одного весеннего утра, когда «Цветок Холанда» скользил по воде, выходя из гавани с отливом.

Сириоль спросил:

— Твоя мать собирается выйти замуж за этого Хобина?

— Нет! — возмущенно воскликнул Митт.

— Для дела будет хорошо, если она выйдет, — заметил Сириоль.

Хам вздохнул.

— И для нее тоже, — великодушно сказал он. — Хобин — человек хороший.

Митт пришел в ярость. И когда Сириоль и Хам оказались правы, он затаил на них еще одну обиду. На свадьбе Митт бормотал себе под нос, что сквитается с Сириолем и Хамом, пусть даже это будет стоить ему жизни. И, наверное, так оно и будет, решил он. С прошлого фестиваля он жил так, словно в будущем его ничего не ждет — вот подложит бомбу под графа Хадда, и все. Единственным плюсом этой свадьбы он считал то, что теперь будет жить рядом с запасами пороха.

Мильда с Миттом переехали в дом на улице Флейт, немного к западу от берега. Это был хороший дом, хотя и небольшой и облупившийся. У него даже был двор с катком для белья, а на грязной кирпичной стене была закреплена мишень — там Хобин пристреливал ружья, которые делал.. Митта это чрезвычайно заинтересовало.

Впервые за много лет у Митта появилась отдельная комната — и, хотя гордость не позволяла ему в этом признаться, ему было там очень одиноко. Мильда бросила работу вышивальщицы и сновала по четырем комнатам верхнего этажа, напевая и смеясь, и горестная морщинка, похоже, навсегда исчезла с ее лица. Митту было грустно видеть это: ему самому удавалось развеселить мать только изредка — а вот Хобин сделал ее счастливой. Хобин предложил отправить Митта в школу, но мальчик предпочел продолжить работу. Вольным холандцам не будет прока от мальчишки, который целыми днями сидит за уроками. И потом, Митту казалось, что борьба за свободу оставалась последним звеном, соединявшим его с Мильдой.

Именно тогда Хобин продемонстрировал неожиданную строгость.

— Ты дурак, Митт, — сказал он. — У тебя есть мозги, и тебе следовало бы научиться ими пользоваться, а не тратить свое время на болтовню о свободе с кучкой лодочников, которые даже не понимают значения этого слова. Когда ты вырастешь и станешь мужчиной, ты пожалеешь, что не занялся чем-то еще.

Такие доводы всегда были неприятными. Митт ерзал на месте и молчал. Ему хотелось сказать, что он не вырастет — вместо этого он убьет графа Хадда, — но под взглядом серьезных голубых глаз Хобина ему не хотелось этого делать.

— Ну, если уж тебе обязательно нужно работать, — сказал Хобин, — то ты можешь выполнять одну работу — и только одну. Ты можешь учиться у меня моему делу, или делу Сириоля у него, или продавать рыбу. Но нельзя делать больше одного.

Митту страстно хотелось продавать рыбу и дальше.

Ему нравилось выкрикивать гадости о Хадде — даже больше, чем обманывать солдат Харчада. Что до рыбной ловли, то он был рад любому предлогу, чтобы больше ею не заниматься. С другой стороны, он понимал, что у него будет гораздо больше возможностей заполучить немного пороха, если он станет учеником Хобина. Он помялся, глядя в пол, и наконец сумел справиться со своим раздражением настолько, чтобы неохотно проговорить:

— Тогда я буду учиться твоему делу.

— Молодец, Митт! — воскликнула Мильда и радостно его обняла.

Митта это немного утешило. Однако он испытал неожиданную неловкость, когда Хобин пошел с ним к Сириолю домой, чтобы объясниться с рыбаком и выкупить у него остаток его ученичества. Альда обхватила Митта обеими руками и запечатлела на его щеках пропахшие аррисом поцелуи. По лицу Лидды медленно катились слезы.

— Мне будет не хватать тебя за прилавком, Митт, — сказала она.

К этому Митт был готов. А вот к чему он не был готов — так это к выражению разочарования и огорчения, которое появилось на лице у Сириоля.

— Мне следовало бы это предвидеть, — сказал Сириоль, доставая бутылку арриса и наливая всем по стакану, из чего Митт понял, что нынче — особый случай.

— Да, мне следовало бы это предвидеть, — повторил Сириоль, когда они все в напряженной тишине сидели за столом. — На твоей стороне право, Хобин, и Митт заслуживает лучшего ремесла, чем ловля рыбы. Но мне это нелегко — ведь у меня нет собственного сына.

Хобин явно смутился. Лидда и Альда плакали. Митт ерзал на стуле.

— Я из-за этого чувствовал себя каким-то склизким, — признался он потом Мильде. — Словно весь вымазался в рыбной требухе. И я ненавижу вкус арриса.

Сириоль принес мятый лист бумаги, который два года назад за Митта подписала Мильда. Сначала он отказывался взять за него деньги. Хобин настаивал. Все чувствовали себя все более неловко, пока Хама не позвали в качестве свидетеля договора. Хам хлопнул Хобина по плечу и очень долго тряс Митту руку. Мальчик даже испугался, что не сможет больше ею работать. И вообще Хам держался так весело и был так рад за Митта, что вся неловкость исчезла. Все выпили еще по одному стакану арриса (Митт тайком перелил свою порцию Альде), а потом они с Хобином ушли.

— Но мне действительно неприятно, правда, — сказал Мильде Митт. — Как будто я обязан сказать им, что нам нужен порох.

— А почему бы и впрямь не сказать им об этом? — отозвалась Мильда. — Дидео знает, как делать бомбы. Так что неплохо заставить им нам помогать.

— Ты хочешь сказать — привлечь вольных холандцев к этому делу? — переспросил Митт.

Ему показалось, что это — хорошая мысль.

К несчастью, в эту минуту вошел Хобин, который услышал слова «Вольные холандцы». И он снова продемонстрировал неожиданную твердость.

— Я не желаю, чтобы в доме шли разговоры о борьбе за свободу, — сказал он. — Глупые шпионские шуточки! И не думайте, будто я боюсь Харчада. Он прекрасно знает, что я могу вернуться в Уэйволд, если захочу. Меня просто достает то, что эти лодочники никак не хотят повзрослеть. Для них это — игра, как это было и для Кандена. И в моем доме никто в эту дурацкую игру играть не будет!

Митт с Мильдой смогли продолжать свои разговоры только по секрету, урывками, либо когда Хобин уходил в гильдию оружейников. Но на следующее собрание вольных холандцев Митт выбраться сумел. Для этого пришлось наврать Хобину, а мать его поддержала. На собрании он изложил им свой план: он украдет достаточно пороха, чтобы сделать бомбу, и бросит ее в Хадда, когда тот в следующий раз понесет Старину Аммета в гавань.

Это предложение было встречено изумленным молчанием. Его нарушил Хам, который укоризненно сказал:

— Я был за тебя рад не из-за пороха, Митт. Надеюсь, ты так не подумал.

— Странно. А я был уверен, что ты этого от меня и ждал, — отозвался Митт, которому всегда трудно было удержаться, чтобы не поддразнить Хама.

— Ну, Митт... — начал было Хам.

— Тихо, — сказал Сириоль. — Научись понимать шутки, Хам. Митт, это опасно. Очень опасно. Тебя арестуют.

Для Сириоля это было очень смелое высказывание. Он действительно считал эту мысль достойной того, чтобы обдумать. Страшно обрадованный Митт поспешил заверить его в том, что не собирается дать себя арестовать.

— А что, если на мне будет желтое с красным, как на дворцовых мальчишках? Они не поймут, кто я, пока не будет слишком поздно. И я умею бегать.

— Знаю, что умеешь, — отозвался Сириоль. — Но ведь твоя мать на такое не согласится, правда?

— Спросите у нее, — ответил Митт. — Только когда Хобина рядом не будет. Она может сшить мне костюм — если мы достанем ей материю.

Сириоль задумался — надолго и глубоко.

— Митт похож на всех остальных мальчишек, — вступил в разговор Дидео. — Я частенько и сам кого-нибудь за него принимаю. С превеликой охотой сделаю бомбу.

По правде говоря, всем вольным холандцам затея понравилась. Они подались вперед, тихо переговариваясь в тусклом свете ночника.

— Бум! — и Хадд взлетает на воздух! — говорил кто-то. — Здорово!

— И весь Холанд поднимается по нашему призыву, — добавил еще кто-то. — Митт и впрямь может справиться с этим делом, Сириоль.

— Тихо! — потребовал Сириоль. — Я знаю, что может. Но потом ему надо будет унести ноги. А это нужно как следует спланировать.

Митт примчался домой на улицу Флейт в полном восторге.

— У нас получилось! — прошептал он Мильде, которая встретила его на лестнице. — Все решено!

— И ты ничуть не боишься? — изумленно прошептала Мильда.

— Нисколечко, — ответил Митт.

И это была правда. Он не боялся, он предвкушал. Он только и думал, что о своем будущем подвиге.

Вольные холандцы начали строить планы — тщательно и неспешно, как все, что делал Сириоль. А Митт и Мильда строили свои планы. И все они очень скоро поняли, что во время ближайшего фестиваля бросить бомбу не получится. Как и сказал Сириоль, им необходимо точно выяснить, каким путем движется процессия, и когда именно Митту безопаснее всего действовать. И продумать пути бегства, и подготовить возможные убежища для него.

Поскольку Митт не имел намерения сбегать, то он не слушал Сириоля, когда тот говорил об этих вещах. Но проработав неделю учеником Хобина, он понял, что ему понадобятся целые годы для того, чтобы украсть достаточно пороха на бомбу.