Была ночь, и было холодно. Аликс думала, что холод продлится еще несколько дней, прежде чем наступит по-настоящему теплая весна. Падре Гаска решился выйти за стены монастыря, чтобы посмотреть, как она устроилась. Ему полагалось давно быть в постели, но он должен был сначала ее проведать. Он пришел к ней после ее одинокого ужина и решительно уселся перед затухающим камином. Поужинав, Аликс вернулась в свою комнату, и появление священника ее очень обрадовало. Она не видела Северина Бриганта со дня их приезда и не ожидала его увидеть раньше отъезда, который намечался через два дня. В соответствии с правилами цистерцианского монастыря мужчины не могли свободно общаться с женщинами и делали это лишь в случае крайней необходимости. Она подозревала, что у священника было для нее что-то важное, иначе бы он не пришел.
      Он хотел оставить ребенка на ее попечение, но она отказалась.
      – Я ничего не знаю о детях! – закричала она, оглядывая маленькую келью, которую аббат Суже предоставил ей в монастыре.
      Келья располагалась на хорошем расстоянии от монастырских стен, в маленьком гостевом домике, где останавливались благородные дамы, путешествующие по стране либо приезжающие поклониться гробнице святого Иврена, кости которого были погребены в главной церкви. Одной из причин, по которой они привезли сюда ребенка, была та, что малыш был назван в честь снятого, чья гробница находилась на территории монастыря. Этот святой, ведя жизнь отшельника, славился своей высокой нравственностью и набожностью, а после смерти творил чудеса.
      – Я не имею ни малейшего представления, как обращаться с ребенком, – чуть не плача обратилась она к падре Гаске. В это время Иврен мирно спал в импровизированной колыбели, сделанной из винной полубочки. Его мирный сон Аликс считала чудом, ниспосланным ему святым. – Я даже не знаю, как пеленать его. Господи, его же надо купать! А что он будет есть? Какая пища ему нужна? Я не знаю…
      – Его уже отняли от груди, – спокойно заметил монах. – Софи уже вышла из детородного возраста и не может стать для него кормилицей. Он привык сосать молоко из чистой пеньковой тряпочки и даже может пить прямо из деревянной чашки. Она сказала мне, что сейчас он спит на удивление хорошо.
      Согласно правилам монастырской общины, из всех монахов только аббату разрешалось разговаривать с женщинами, но он сделал исключение для падре Гаски, который фактически был гостем монастыря, а не членом их ордена.
      – Хорошо, что вы расспросили об этом колдунью, – облегченно вздохнула Аликс, – сама бы я не решилась.
      – Ты сделала достаточно, – ответил священник. – Если бы не ты, Иврена давно бы уже убили.
      Аликс промолчала, но она знала правду. Это была правда, которой она не могла поделиться даже со священником, который знал ее с детства и наверняка понял бы ее. Он был единственным, кто мог ее выслушать и не осудить.
      – Даже рыцарь Бригант, наверное, знает о младенцах больше, чем я.
      – Я полагаю, что рыцарь Бригант знает много и о других вещах, – с улыбкой заметил священник.
      Аликс задумалась над его словами, а затем спросила:
      – Вы знали его раньше? Вы с ним встречались?
      – Я знал его отца.
      – Сэр Северин рассказывал мне, что когда-то мой отец был обручен с женой его брата. Это правда?
      – Да, был, – ответил падре Гаска. – Но тогда они оба были детьми. Это не было серьезно, хотя твоя тетя Франческа так не считала, пока не встретила Бельдена Арнонкура.
      – Но они поступили бесчестно! Их любовь погубила брата сэра Арнонкура.
      – Он сам погубил себя, как и жизнь многих других.
      – Говорят, что у рыцаря Бриганта не было за душой ни гроша, когда он начал самостоятельную жизнь. Он не мог купить себе ни коня, ни меча, ни щита. И что хуже всего, ему самому пришлось завоевывать себе доброе имя. Он сам говорил мне об этом. Он сказал, что вступил на рыцарский путь, когда ему было всего пять лет.
      – И ему посчастливилось найти рыцаря, который захотел взять его на службу, – подтвердил священник. – Отец не оставил ему никакого наследства.
      Аликс помолчала.
      – Святой отец, могу я кое-что у вас спросить?
      – Конечно, можешь, моя дорогая.
      Аликс потупила взгляд, но догадывалась, что Гаска внимательно смотрит на нее.
      – Когда вы были молодым, – начала она. – Перед тем как вы стали священником… Много лет назад… Вы когда-нибудь хотели… Вы когда-нибудь испытывали любовь?..
      Почувствовав на себе его взгляд, Аликс смутилась и замолчала. Ей внезапно захотелось, чтобы пришел аббат Суже и увел падре спать, или чтобы зазвонил колокол, призывая всех к молитве, или чтобы в ворота стали ломиться разбойники. Но ничего подобного не случилось.
      – Вам приходили в голову плотские мысли? – Эти слова сами собой сорвались с ее языка. – Запрещенные мысли?
      – Такие, как любовь к женщине?
      Аликс кивнула и заставила себя посмотреть на него.
      – Мысли о женщине, о которой вы не могли бы думать из-за вашего сана. О женщине, желать которую для вас было бы противоестественным.
      – Для меня было вполне естественным хотеть женщину, – улыбнулся маленький священник. – Но для меня были вещи и поважнее. Я гордился своим саном и дорожил им.
      Аликс понимающе кивнула. Помня о клятвах, которые он давал, и жизни, которую вел, она видела логику в его словах, и все же его ответ ее не удовлетворил.
      – Я имею в виду – вы действительно кого-нибудь хотели? Вы когда-нибудь хотели какую-то определенную женщину? Думали ли вы о том, что бы вы сделали с этой женщиной, если бы могли? Или вы все время молились, и однажды настал день, когда это «хотение» само по себе исчезло?
      – Нет, все было не так просто, – хихикнул Гаска, но затем замолчал и глубоко задумался.
      Он становится совсем старым. Все, что случилось с ним далеко в прошлом, казалось, произошло не с ним, а совсем с другим человеком. Но он понимал, о чем его спрашивает Аликс, и решил дать ей правдивый ответ.
      – Да, – признался он. – Была одна женщина.
      – А вам приходило в голову ее поцеловать? Были ли у вас по отношению к ней плотские желания?
      – О да, вполне плотские. Я уже не был ребенком, когда влюбился. Фактически это случилось как раз перед тем, как я дал свои последние клятвы. Я был очень увлечен ею. И я всегда считал, что сильное физическое влечение – а уверяю тебя, что оно было у меня именно таким, – только усиливает духовную связь.
      – Вы хотите сказать, что могли бы сочетаться браком с этой женщиной?
      – Именно об этом я и подумывай. Бывали моменты, когда я испытывал сильное влечение, и вовсе не потому, что женщина была искусительницей. Нельзя искусить того, у кого нет желания. Луиза никогда бы не искусила меня против моей воли. Но она даже и не пыталась это сделать. Наши отношения были совсем другими. Она была дочерью человека из мелкой знати, поместье которого располагалось недалеко от поместья моего отца. В течение многих лет мы проводили счастливое время, наслаждаясь обществом друг друга, и у нас была возможность – реальная возможность – вместе счастливо состариться. Мы были во многом схожи. Нам обоим нравилось жить в Португалии. Мы любили детей и животных. Она симпатизировала моему интересу к алхимии, хотя и не разделяла моей веры в философский камень.
      Мы не видели друг друга несколько лет, когда я наконец получил разрешение епископа вернуться домой, чтобы навестить могилу моей матери. Я был мужчиной, но все еще послушником, а не священником. Я еще не постригся в монахи. Будучи свободным, я мог жениться и хотел этого. Моя семья всегда была против того, чтобы я принял духовный сан.
      – Почему же вы не женились?
      – Потому что не захотел. Я не любил ее настолько сильно, чтобы ради нее пожертвовать своим призванием.
      Я был честолюбив.
      Он и сам удивлялся, что так легко находит слова. В то время свое решение он считал весьма опрометчивым, и, возможно, так оно и было. Но на самом деле он поступил правильно, по крайней мере, для себя. Еще долгие годы он испытывал боль от своего решения и думал, что ей не будет конца. И сейчас его удивляло, что спустя почти пятьдесят лет боль ушла и остались лишь теплые воспоминания.
      Гаска знал, что ему надо быть откровенным, иначе Аликс, не зная о своей силе, может пойти неверной дорогой. Прежде чем продолжить, он помолчал, а когда заговорил, то слова уже давались ему с трудом:
      – Нет, я этого не хотел. Мне не суждено было стать женатым человеком. Я мог бы жениться и, возможно, сделал бы это, но я чувствовал, что поступаю против своей воли. Я чувствовал, что судьба предназначила мне другой путь. Для меня женитьба была бы отвлекающим маневром, который увел бы меня с избранного пути. А я уже нашел правильный путь в жизни, мое истинное призвание.
      Аликс ухватилась за эти слова:
      – Искушение приходит к человеку, когда у него впереди важная цель.
      – Именно так вы себя чувствовали, леди Аликс? У вас было искушение?
      Щеки Аликс залил румянец, но она не могла солгать человеку который только что так откровенно говорил с ней.
      – Один только раз, – тихо ответила она. – И только с одним человеком. Я поцеловала его. Мне хотелось его поцеловать. Но сейчас я понимаю, что это было просто искушение такое же искушение, какое испытывали вы. Это был отвлекающий маневр, который мог бы увести меня от выполнения долга перед мужем.
      – Но твой муж мертв…
      – Тогда от памяти о нем.
      – Но ты пока жива.
      Последние красные угольки в камине догорели. Аликс встала, подошла к окну и долго смотрела на простирающийся перед ней мир.
      – Мне кажется, что для весны слишком холодно, – наконец сказала она. – Похоже, зима еще даст о себе знать. Один поцелуй еще ничего не значит, – проговорила она так тихо, что Гаска едва расслышал ее слова.
 
      Гаска прислушивался к звукам уютного сопения и громкому храпу, раздававшимся вокруг него, и хотел чтобы его собственный сон был таким же мирным. Монахи, уставшие от простого, но напряженного дня молитв и труда, забылись на несколько часов сном, чтобы на рассвете снова читать молитвы. Гаска попытался устроиться поудобнее на жестком матрасе, но пружины из него торчали, больно упираясь в больные суставы священника.
      Он чувствовал свой возраст. И что еще хуже, он чувствовал свою бесполезность, и это его напугало. Прошло много времени с того момента, когда он почувствовал испуг, но не сразу понял, что с ним случилось. Он стал бояться.
      Сначала он посчитал это абсурдным. Занимаясь алхимией, он потерял многих друзей, места которых сразу же заняли враги. Он осознавал, что в это смутное время его могут отлучить от церкви оба папы: один из Авиньона – за то, что он учился в Париже, второй из Рима – за то, что он учился в Оксфорде. Он пытался уговаривать себя, что причиной тому был его характер. В отличие от бенедиктинцев или цистерцианцев, гостем которых он был в этом аббатстве, его собратья францисканцы отличались большей набожностью. Подобно основателю ордена Франциску, они были ближе к природе и умели разговаривать с птицами и деревьями, совершенно забыв об инквизиции. Когда его математические познания, полученные в Оксфорде привели к такому неслыханному утверждению, что земля круглая, его собственный религиозный орден, пожав коллективным плечом, выгнал его за порог. Это оказалось на руку доминиканцам, которые с головой ушли в организацию инквизиции и не одобряли его позорные знания, полученные в Оксфорде. Память об этом все еще жила в нем.
      Он получил свою долю неприятностей в прошлом и думал, что все уже позади. Он мечтал провести остаток дней здесь, а покое и красоте От-Флера, занимаясь физическим трудом, медитацией и лабораторными исследованиями только для того, чтобы его ум оставался живым для молитв. Оказывается, он ошибался. Впереди его ждала работа и она внушала ему опасения.
      Если бы Аликс только знала! Если бы Джулиан сказала ей. Сила Магдалены была слишком могущественной, чтобы просто отмахнуться от нее. Ее надо или отвергнуть или принять, но сначала смело ее встретить. Джулиан следовало бы сказать Аликс о ее наследии. Но старый священник был слишком реалистом, чтобы терять время на пустые размышления. Главная беда заключалась в том, что Аликс ничего не знала. Джулиан ничего ей не рассказала. Вдова Робера де Мерсье, сама того не ведая, владела могущественной силой, за обладание которой многие мужчины могли пойти на преступление. К примеру, Симон Мальвиль, Гай Д’Арнонкур, – этот список можно продолжать до бесконечности. Гаска, простой священник, до сих нор содрогался, вспоминая об Арканджело Конти, кардинале, и о том, что этот человек знал и сделал.
      Да и Ланселот де Гини не был дураком. Он оказался весьма дальновидным, не допустив разорения крестьян графа Мерсье, как поступало большинство рыцарей. Генеральный план ведения войны состоял в том, чтобы ослабить противника, убив или покалечив как можно больше его крестьян. Но это ослабляло не только побежденного, но и самого победителя. Де Гини был достаточно умен, чтобы не думать об этом. Что еще он хорошо понимал? Он держал графиню де Мерсье около себя целых три месяца, в то время как его первым побуждением было отправить ее в монастырь сразу же после похорон ее мужа. Почему он, ее не отпускал? До де Гини, вероятно, дошли какие-то слухи, а раз так, то он, без сомнения, понял всю правду. А правда была ясна как божий день, как это было, когда бедный глупый бастард Жак де Моле навлек проклятие Бога на короля Франции Филиппа через уже обуглившиеся до черноты уста, когда его возвели на костер.
      – …До тринадцатого колена! – проклинал Великий магистр ордена, в то время как по всей Европе его когда-то гордых рыцарей-тамплиеров изгоняли из святых мест и убивали.
      Из всех только Педро Болонскому удалось избежать смерти. Месть его была страшной.
      И сейчас Аликс была в самом эпицентре этой мести, которая зрела более сотни лет.
      – Магдалена, – прошептал Гаска. Его голос словно нож рассек звуки мирного посапывания вокруг него. Несколько монахов что-то невнятно пробормотали во сне.
      Проклятие мертвеца и месть дали силу мальтийской звезде. Гаска не представлял, куда судьба может привести Аликс, но точно знал, что не в стены монастырской кельи. Он чувствовал себя старым, измученным человеком, которому снова придется противостоять злу, но на сей раз на его руках была обуза в лице молодой женщины, беззащитного ребенка и, возможно, кого-то еще.
      Тело падре онемело на жесткой постели, а мысли не давали ему уснуть. Да, возможно, кто-то еще – кто-то, кто уже ступил на путь искушения. Порывшись, в памяти, он выудил из нее улыбку Аликс и ее горящие глаза, когда она говорила – правда, мало – о рыцаре Бриганте. Он сравнил сияние ее глаз с такими же сиявшими глазами матери Аликс, когда рядом с ней находился Оливье Дуччи Монтальдо. Или с глазами Франчески, глаза которой начинали сиять при одном лишь упоминании о Бельдене Д’Арнонкуре. Мальтийская звезда принесла в их дома трагедии и кровопролитие, но в конце она принесла им и любовь. Она их исцелила.
      Но никто из них никогда не пережил того, что пережила Аликс.
      Старый священник улыбнулся, вспомнив латинские слова из своего первого года обучения на священнослужителя: «Ad impossibile nemo tenetur» – «Нельзя объять необъятное».