Летим в Лас-Вегас!

– Эх, сменять бы ее вон на ту официанточку!

Нет-нет, говорю я себе. Не надо. Две истерики за один вечер – это уже слишком.

Может, мне украсить себе бицепс модной символической татушкой, из тех, что означают «честность», «дружба» и тому подобное? Только моя будет означать «уродливая подруга».

Мы приехали в Лас-Вегас, чтобы выйти замуж, но, честно признаться, в роли невесты я себя не представляю. Большую часть жизни судьба готовила меня к амплуа старой девы. В школе я воплощала собой архитип «прыщавой уродины», что караулит на углу, пока ее подружка обжимается с парнем с подворотне. Это меня подсылали к первому красавчику в классе, чтобы я выяснила, нравится ли ему моя соседка по парте, и, если нравится, договорилась о свидании. Это я впивалась ногтями в ладони, когда подруга рассказывала, что мальчик, который снился мне целый год, вчера пригласил ее в кино. По иронии судьбы, поссорившись с моей подружкой, красавчик шел за утешением ко мне. «Ты отличный товарищ, – так он начинал, – с тобой всегда можно поговорить». А завершал тем, что я гораздо симпатичнее Иззи, или Лайзы, или Джастины, или кого-нибудь там еще. И он жалеет, что встречался с ней, а не со мной. Такое бы признание – да на полгодика раньше…

Меня вновь охватывает жалость к себе и горечь одиночества. Не говоря уж о досаде оттого, что этим чувствам, похоже, суждено сопровождать меня во всех злачных местах Лас-Вегаса.

– Что с тобой? – интересуется Иззи, на миг отвлекаясь от Митчелла.

– С ног валюсь, – вяло улыбаюсь я.

– Куда-куда ты хочешь завалиться? – навостряет уши Усатый.

– На пол! – рявкаю я. – Устала, понимаешь?

М-да, истинная леди… Языковой барьер между Англией и Америкой, оказывается, выше, чем я думала.

В зале гаснет свет.

– Леди и джентльмены! – хрипит голос из динамика. – Встречайте наших сегодняшних гостей! На сцене – Малыш Креол и «Кокосы»!

– Боже мой! Иззи, ты слышишь? – восклицаю я в восторге. – Мы же их видели на Бристольском ипподроме! – ахает Иззи.

– Да, давным-давно! Помнишь: «Энни, я тебе не отец? Обожаю!

На Носатого наши вопли не производят впечатления, пока на сцене не появляются сами «Кокосы» в разноцветных рубахах и атласных штанах в обтяжку. Малыш – в миру Август Дарнелл – выходит вперед: на нем бананово-желтый пиджак, черная рубашка, из кармашка торчит черный носовой платок Улучив момент, Иззи громко восхищается его буйной шевелюрой: по моему же скромному мнению, волосы Креола не идут ни в какое сравнение с мохнатой шерстью, что выглядывает у Митчелла из-за воротника.

Ударник у «Кокосов» вроде бы новый – классный парень! Так колотит по своим цимбалам, что кажется, будто они грохочут сами по себе. Черт возьми, а может, жизнь – не такая уж дрянная штука? Со сцены нас должно быть видно: что, если удастся перехватить его взгляд?

В этот момент Носач жестом собственника закидывает руку на спинку моего стула. Этого еще не хватало! Я отодвигаюсь. Теперь загораются глаза у Усача: он придвигается ближе и прижимается ко мне бедром. Не знаю уж, сколько он выпил, но я явно начала ему нравиться.

Не успевает Малыш и до половины допеть свою знаменитую «Джина, Джина, он просто лыжный инструктор», как я понимаю, что больше не высижу. По горло сыта этой компанией! Я объявляю, что хочу сходить в туалет.

При слове «туалет» Три Потребителя сперва непонимающе пялят глаза а затем разражаются непотребным хохотом.

– А как это называется на американском языке? Нужник? – рычу я, поднимаясь на ноги.

Остановив проходящую мимо официантку, спрашиваю, где у них тут дамская комната.

– Какая-какая комната? – удивляется она.

– Э-а… видите ли, я ищу туалет… то есть уборную…

– А, комната отдыха. Прямо по коридору и налево.

– Спасибо!

– О, не за что! – и она расплывается в широкой, белозубой, удивительно американской улыбке.

Повернув налево, вижу перед собой знак «Выход». А в «Цирке» такая роскошная мягкая кровать… Но уйти нельзя. А может, можно? Хотя бы выйти на минутку, подышать свежим воздухом…

Я выхожу на улицу: теплый бриз ласкает мне лицо, призывно шелестят пальмовые листья. Мимо проходит элегантная пожилая пара: она просматривает брошюрку, он мурлычет себе под нос популярную мелодию. На той стороне улицы пьяный героически цепляется за фонарный столб, но в конце концов совершает танцевальное па, которое сделало бы честь Джину Келли, и опускается на асфальт. Приближается гул голосов – кажется, говорят по-немецки; проходит мимо колоритная свадьба. У обоих новобрачных серьги в ушах, в носу, на губах, на бровях и бог знает где еще. Даже мать невесты – и та вся в татуировках. Что делаю здесь я, мисс Английская Скромница?

Помню, как ехидно усмехнулась Надин, когда мы с Иззи объявили, что летим в Лас-Вегас. Для женщины, с восемнадцати лет выписывающей журнал «Свадьба», Вегас – синоним преисподней: она не сомневается, что все невесты здесь идут под венец с букетами искусственных цветов, а женихи дают клятвы верности в малиновых смокингах.

Что ж, почему бы и нет? Каждому свое. Белоснежные лилии я оставлю Надин; а сама, когда настанет (настанет ли?) мой черед, гордо приколю к груди букет пластмассовых гладиолусов и скажу: «Боже, благослови Лас-Вегас!»

ГЛАВА 6

Никогда не забуду день, когда я впервые увидела «нареченных» вместе.

Надин прибыла несколькими днями раньше своего суженого, чтобы натаскать маму с папой и прошерстить домашнюю обстановку на предмет стилевых оплошностей. Приехав накануне празднества, я обнаружила, что мамины бронзовые кони ускакали со своих мест по сторонам камина: конюшней для них сделался шкаф под лестницей. Там же скрылась детская фотография Надин – с жидкими кудельками и широкой улыбкой, открывающей скобки на зубах. Из кухни исчез табурет со следами кошачьих когтей, из прихожей – акварельный закат цвета «пожар в тропиках». Снобистские замашки Надин мне претят, однако насчет акварели я с ней от души согласилась.

В восемь вечера папа, мама, Надин и я – вместе целая семья сидели в столовой за жарким. (Только я, одинокая вегетарианка, склонилась над тарелкой салата. Надин до сих пор уверена, что я не ем мяса исключительно с целью привлечь к себе внимание.) Семейный ужин напоминал заседание военного совета.

– Я просмотрела гардероб и отобрала то, что вы наденете, – так начала брифинг Надин.

– Тебе не кажется, что костюм для отца – это немного слишком? – забеспокоилась мама. – Я хочу сказать, мы ведь собираемся жарить шашлык.

– Зато в светло-сером пиджаке папа такой представительный! – проворковала Надин, взяв отца за руку. – И потом, костюм ведь летний! Ты согласен, правда, папуля?

– Разумеется; согласен, дорогая. Все что угодно, лишь бы ты была счастлива!

Я ощущаю укол ревности. Ради меня «папуля» шагу лишнего не сделает!

– А тебе, мамуля, не советую надевать сиреневое платье – оно, знаешь ли, полнит. Лучше надень тот брючный костюм, что я приготовила. И никакой дешевой бижутерии!

Мама тяжело вздыхает. Я похлопываю ее по руке.

– Ты в любом наряде останешься красавицей, – ободряю я ее, а затем поворачиваюсь к Надин: – Что касается меня, выбор невелик; я не захватила с собой гардероба.

– Неважно. Насчет тебя я его предупредила.

– Что ты хочешь сказать?

– Джейми, не повышай голос на сестру! – хмурится папа.

Я надуваюсь и молча допиваю вино, мысленно наказывая себе подарить папе с мамой на Рождество бокалы приличных размеров. Из этих фигурных рюмочек «для особых случаев» и муха не напьется, тем более что папа вечно забывает подливать дамам. А меня при встречах с Надин всегда тянет к спиртному.

Добрых двадцать минут я мрачно молчу – чего никто не замечает. С личной жизни Надин разговор переходит на мою, вернее, на ее отсутствие. Ненавижу семейные допросы. Меня слишком легко расколоть.

– Что-о? Ни одного парня с тех пор, как тебя бросил Тревис? – Надин просто наслаждается своей ролью.

– Ни одного, – отвечаю я и с хрустом вонзаю вилку в салат.

– Не можешь его забыть? По-моему, он того не стоит, – наносит она новый удар.

С этим я спорить не могу. Помню, как мама жаловалась, что запах Тревиса доносится до нее даже из соседней комнаты. Папа как-то раз поинтересовался, не пасет ли мой новый друг овец. А Надин, едва взглянув на него, изрекла приговор: «Я знаю, что у тебя страсть к маргиналам, но, по-моему, это уж слишком!»

Папа бормочет с полным ртом, что я вечно выбираю неудачников. Можно подумать, передо мной, словно на опознании в полицейских фильмах, выстраиваются в ряд классные парни, но я прохожу мимо них и тыкаю пальцем в одного-единственного неудачника!

– Джейми просто еще не встретила того, кто создан для нее, – утешает меня мама.

А Надин, разумеется, тут же добавляет:

– Подождем, пока его выпишут из Бедлама!

Какого черта папа так покатывается над ее шуточками? И как удается ей так безошибочно и так больно направлять стрелы в цель? Кажется, она нащупывает мои слабые места раньше, чем я осознаю их сама. Недавно Надин озвучила мою свежую фобию, заметив, что мужчины при знакомстве со мной, должно быть, думают: «Почти тридцать – и ни одного серьезного романа? Что-то с ней не так!» Разумеется, вслух это сказал только один мужчина. Как я уже говорила, мы с папой никогда не были близки.

В тех редких случаях, когда папа снисходит до задушевной беседы со старшей дочерью, наш диалог развивается по известному сценарию: начинается с невинного вопроса: «Неужели ты не хочешь быть счастливой, как твоя сестра?», а заканчивается (иногда, смотря по тому, сколько он выпил за ужином) словами: «Слушай, может, ты все-таки лесбиянка?»

Порой я пытаюсь его задобрить.

– Понимаю, тебе хочется внуков, – говорю я. – Но подожди, рано или поздно я встречу человека, от которого захочу иметь детей!

Он только ухмыляется и отвечает что-то вроде:

– Джейми, деточка, люди столько не живут!

Мама говорит, что это он не со зла. Но что проку – все равно больно. Вы думали, теперь, когда Надин готова воплотить в жизнь его мечту о внуках, он оставит меня в покое? Ничуть не бывало: похоже, ее успех только подчеркнул мои вечные поражения. Что он думает – что я одинока ему назло? Неужели не понимает, как страшно жить, когда некого любить и некем быть любимой? Почему он ни разу не сказал мне: «Не спеши, ты заслуживаешь самого лучшего! – или что-нибудь в этом роде? Только смотрит на меня с презрением, И во взгляде его я читаю: «Ну вот, в который раз эта неудачница меня разочаровала!»

Не только моя личная жизнь возмущает папу. Он, кажется, так и не оправился от давнего потрясения, когда я сообщила ему, что хочу стать актрисой. Творческие профессии папа презирает. Его девиз: «Работа, работа и еще раз работа!» За конторским столом. С фиксированной зарплатой и приличной пенсией. С актерской карьерой ничего не вышло, я залезла в долги и этим, казалось, подтвердила его правоту. Потом решила пойти учиться на журналистку – все говорят, что у меня язык хорошо подвешен. Но папа не верит в мои способности и не упускает случая заметить, что синдром «вечного студента» – просто другое название для лени и безответственности.

Он одолжил мне денег с условием, чтобы я «разобралась в себе и поняла, чего хочу» иными словами, нашла работу с девяти до пяти. Что оставалось делать? Вот почему до прошлого четверга я сидела на телефонной станции, с утра до вечера пререкаясь с недовольными клиентами. Не слишком увлекательное занятие – но попробуйте сказать об этом человеку, который жизнь посвятил производству и установке водосточных труб! Мало того – подозреваю, что он действительно любит свою работу. Помню, как по воскресеньям, отправившись с нами куда-нибудь в парк или на гулянье, он делал крюки в несколько миль, чтобы взглянуть на новый водосток такого-то! Мы приучились за двадцать шагов отличать его трубы от продукции конкурентов.

Для меня загадка, как ему удалось подцепить маму.

Про нее все говорят: «Лицо кинозвезды и походка балерины». Но внешность – не главное. В своей семье мама стала первой девушкой, окончившей университет. И уже много лет преподает английский в колледже. Она, без сомнения, умнее папы: он это понимает и втайне мучается. Папа из тех людей, которые беспрерывно всем доказывают, что они лучше других. А мама – из тех, которым нет нужды ничего доказывать. И так видно:

Мы с Иззи, когда были помоложе, мечтали обменяться родителями. Мой солидный и надежный папочка как нельзя лучше подходит ее крохоборке-мамочке. А моя мама с папой Иззи узнала бы вкус романтики, которой ей так не хватает. Она ведь даже за границей ни разу не была! Почему? Папа считает, что это пустая трата денег. Мама не жалуется; но порой, когда мы с ней разговариваем об Иззи и Дейве, я слышу в ее голосе тоскливые нотки.

– Ты ведь не хочешь таких отношений, как у них, – говорит она. – Так зачем спешить? Подожди, пока не встретишь мужчину, рядом с которым поймешь, что не можешь больше ждать!

Иногда я восхищаюсь ее стоическим равнодушием к папиной вредности и скупердяйству; но чаще ее смирение меня угнетает. Конечно, папа неплохой человек – но до чего же ограниченный и твердолобый! Неужели мама не чувствует, что жизнь проходит мимо? Неужели не хочет чего-то большего? Когда я думаю, что она могла сделать, чего добиться в жизни, мне становится горько. Я готова проклинать папу за то, что он не дал ей раскрыться.

И очень боюсь, что то же случится и со мной. С тех пор, как я посмотрела «Ширли Валентайн», меня преследует мерзкий липкий страх – превратиться в такую же зашуганную домохозяйку, медленно сходящую с ума в четырех стенах опротивевшего дома. Помню, как я громко возмущалась после фильма: зачем Ширли вызвала мужа, этакую бесчувственную свинью, в Грецию?

Мама странно взглянула на меня – тогда я не поняла этого взгляда – и ответила:

– От человека, с которым прожила столько лет, так легко не отделаешься.

Еще мама говорит, что на человека, которого знаешь – по-настоящему знаешь и понимаешь, – обижаться невозможно: ведь тебе понятно, почему он так себя ведет.

Однако с Надин этот принцип не работает, Я не понимаю, почему ей нравится делать мне больно.

В тот вечер я была совершенно не в настроении ругаться, поэтому, опрокинув в себя две крошечные рюмки (Надин пила сок), извинилась и ушла к себе – якобы устала и хочу лечь спать пораньше. Ни одного приличного фильма по телевизору не нашлось, так что я стала перебирать старые вещи. Все здесь осталось, как было пять лет назад, когда я перебралась на квартиру к Иззи. Я потянула ящик письменного стола – толстая книга скользнула на пол и открылась на середине. «Классические стихи о любви». И здесь мне нет спасения! Я швырнула книгу на туалетный столик и задвинула в самый дальний угол.

Ну-ка, а это что? Волшебная свеча под названием «Найди новую любовь» – давний подарок Иззи. Ее тетя целую коробку таких привезла из Лос-Анджелеса. Свечу надо зажечь в пятницу после захода солнца, прошептать коротенькое «заклинание» – мол, хочу встретить мужчину своей мечты – и оставить свечку на семь дней и семь ночей, чтобы выгорела дотла. Свеча защищена толстым стеклянным колпаком, так что ее можно оставлять без присмотра. Она розовая, с блестками, и пахнет какими-то целебными маслами; Иззи зажгла свою свечу и вскоре встретила Дейва. Возможно, это и удержало меня от эксперимента – не хватало еще, чтобы судьба соединила меня с таким же тюфяком! Да и не хочу я «находить новую любовь». Мне нужно вернуть старую. Но в тот вечер я рассуждала иначе. Конечно, Надин ужасная бяка, думала я; но все же хочется испытать то, что испытывает сейчас она.

Хватит ли у меня храбрости зажечь свечу? Я ощупываю стол в поисках спичек. Под руку попадается красная коробочка с эмблемой клуба латиноамериканского танца «Аи Карамба». Я припираю дверь стулом, чиркаю спичкой и тушу свет. Желтый огонек пляшет в темноте я смотрю на него, пока не засыпаю.

Наутро свеча оплыла и стала заметно короче, но еще горела. Я проснулась в необычно умиротворенном настроении: должно быть, причиной тому стал сон. Сон об удивительном человеке, рядом с которым я наконец-то почувствовала себя счастливой и желанной. Лица его я не разглядела и теперь, нежась в постели, размышляла, кто бы это мог быть. Он казался таким знакомым; однако известные лица, которые я перебирала в памяти, возбуждали совсем иные чувства. На Си Джея не похож. И на Тревиса (на Тревиса – в особенности). Вообще не похож ни на кого из моих «бывших», и это, пожалуй, добрый знак. Такой приятный теплый сон – словно пижама, подогретая на калорифере!

Повалявшись немного в постели, я вытащила руку из-под одеяла, нащупала телефон и набрала номер Иззи. Та ночевала у Дейва: он как раз принес ей завтрак в постель. Судя по тому, какре попурри из танцевальных ремиксов гремело на заднем плане, Иззи как раз смотрела по телеку субботний хит-парад. Однако – верная подруга – она выключила звук, едва я начала рассказ о своем сне.

– Может быть, ты его еще не встретила, – предположила она.

– Тогда почему он казался таким знакомым?

– Потому что он – твоя половинка. Больше ничего сказать не могу, слишком мало данных. Когда мне приезжать?

– Он появится в час. Значит, тебя я жду раньше.

– Разрешаешь подкалывать Надин на глазах у ее суженого?

– Ради бога! Пока, жду.

Звонок в дверь раздался в 12.30. Надин торчала в ванной (наверняка выщипывала брови – точнее, то, что от них осталось), папа; весь в дыму, разводил за домом костер, а мама ушла в магазин за лимонами. Осталась я. Но мне-то что за дело до чужого жениха?

В дверь зазвонили снова. Я выползла из своей комнаты и забарабанила в дверь ванной.

– Надин! Звонят!

– Что??? – взвизгнула она. – Так рано? Не может быть!

– Ладно, тогда открывать не будем.

– Нет, нет! Проведи его в гостиную, предложи выпить, только на кухню не пускай!

Надин сделала все возможное, чтобы превратить отчий дом в глянцевое гнездышко с рекламной картинки; однако кухню ей переделать не удалось. Пластиковые стулья и оскорбляющий взор обеденный стол остались на своих местах. Надин пыталась купить новую кухонную мебель – но в «Икса» делать заказы принято за несколько недель вперед.

Я спускаюсь и распахиваю входную дверь.

Цветы. Шуршание фольги. Пиджак. Без галстука. Загорелое лицо. Бутылка вина. Орлиный нос и прекрасные светло-зеленые глаза! Смятение. Узнавание. Туман в голове и ядерный взрыв в сердце.

– Си Джей!

– Джейми! Это ты? Что…

– Что ты здесь делаешь? – в восторге и изумлении восклицаю я.

– А ты как думаешь, что он здесь делает? – встревает Надин, в полной боевой готовности выскакивая из ванной. – Пришел познакомиться с семьей своей любимой женщины! Ну, давайте знакомиться: Кристиан, это Джейми!

ГЛАВА 7

Ужас. Чёрный ужас. Хватая ртом воздух, я приваливаюсь к стене.

– Джейми… э-э… любит выпить с утра, – по-своему объясняет мою реакцию Надин. – Зато прекрасно смешивает коктейли! Хочешь «Пиммз», милый?

Молчание. Надин вглядывается в лицо жениха.

– Или предпочитаешь пиво из холодильника? Он открывает и снова закрывает рот.

– Неужели так трудно выбрать? – пожимает плечами Надин. – Он будет пить «Пиммз».

Обвив рукой его талию, она мягко, но неотвратимо подталкивает Си Джея вперед.

– Пойдем в сад, дорогой, познакомимся с папулей!

Вернувшись с лимонами, мама видит у двери меня. Я как прилипла к стене, так и не могу оторваться.

– Что с тобой?

Я сглатываю слюну.

– Он… п-приехал!

– Неужели так плох? Ладно, не будем мешать ее счастью. Ей с ним жить, а не нам.

Меня передергивает.

– Джейми, тебе нехорошо? – спрашивает мама.

– Очень хорошо! Лучше некуда!

Стремглав взлетев по ступенькам, я врываюсь к себе в комнату и падаю на кровать. Руку пронзает острая боль: сквозь слезы я вижу кровь и вскакиваю. Взорвалась свеча: осколки стекла и капли расплавленного воска разлетелись по всей комнате. Рука выглядит, словно в фильме ужасов; кажется, я сейчас упаду в обморок. Но нет, мне удается доползти до стола и обмотать кровоточащую кисть бумажным полотенцем.

Кто-то барабанит в дверь.

– Нельзя! – ору я.

– Джейми, ты плохо себя чувствуешь? Надин говорит, что ты уже успела выпить. Это правда?

– Нет, мама. Просто просто подташнивает. Ничего страшного. Через минуту пройдет.

Шаги удаляются. Я с облегчением вздыхаю и сжимаю голову ладонями, пытаясь сложить головоломку из разрозненных кусочков. Кристиан – это Си Джей. Мой Си Джей. Ее Кристиан Джонсон. Целый год – и я ничего не подозревала?! Я пытаюсь вспомнить, что рассказывала о своем женихе Надин, но тщетно – весь год я старательно пропускала мимо ушей все упоминания о личной жизни сестры.

Вдруг мне приходит на память, что Надин писала маме письма. С отчаянно бьющимся сердцем я вскакиваю и бегу по коридору в родительскую спальню. В верхнеем ящике прикроватной тумбочки – аккуратно сложенная стопка конвертов с эдинбургскими марками. Я бегу обратно к себе и снова припираю дверь креслом. Трясущимися руками открываю первый конверт. Пробегаю глазами по изящным каллиграфическим строчкам:

«В день святого Валентина он подарил мне подушечку, на которой золотой вязью вышиты стихи – вот такие:

«Будем дарить поцелуи друг другу,

Пока не закроются наши глаза,

Если усну я в твоих объятьях —

Наказанью предай меня.

Но, знай, и во сне не прерву я занятья —

Буду снова и снова тебя целовать я»

Чудесная вещица, мамуля! И так подходит к моей «египетской» хлопковой коллекции от Ральфа Лорена!»

Песнь о том, как Надин повысили по службе, я пропускаю и перехожу к более раннему письму – где они с Кристианом только что познакомились:

«Вчера вечером Кристиан водил меня ужинать в «Монблан» и подарил старинный браслет – очень дорогой! Прелесть, конечно, но совершенно не в моем вкусе. Я объяснила, что ношу только золото, и мы решили завтра обменять браслет на что-нибудь симпатичное. А перед тем, как сделать мне подарок, Кристиан сказал, что, встретив меня, словно нашел драгоценность, потерянную много лет назад. Еще сказал, что рядом со мной снова переживает блаженство первой любви: он искал меня долгие годы и теперь не сомневается – мы никогда не расстанемся! Представляешь? Романтичные признания и дорогие подарки! Наконец-то я нашла мужчину, который меня достоин!»

Господи, как больно! Словно сквозь сердце тянут колючую проволоку. Первая любовь? Его первая любовь – это я! Как мог он нас перепутать?

Может быть, Надин напомнила ему меня? Кое-кто говорит, что моя сестрица – вылитая я, только помоложе, постройнее и посимпатичнее. (Если быть точной, таким сравнением меня осчастливил Тревис. Правда, он был тогда под кайфом.) Может, Си Джей неосознанно «запал» на семейное сходство? Но как он мог ее полюбить? Почему не дождался меня? Почему не нашел – или не искал вовсе? В один миг я нашла его – и потеряла навеки.

Но больше всего меня угнетает несправедливость. Почему именно Надин? Как может он читать ей стихи, с которыми когда-то обращался ко мне? Делиться с ней мечтами, которыми делился со мной? Вот дрянь – она украла у меня любовь, украла жизнь!

В этот момент из-за двери звуки, которые ни с чем не спутаешь – Иззи, взбираясь по лестнице, во все горло распевает Элвиса:

– Огни большого города зажгли во мне огонь, зажгли во мне огонь, зажгли… Эй, открывай!

Подковыляв к дверям, я впускаю Иззи.

– Ни фига себе! – ахает она, узрев осколки стекла, мою перекошенную физиономию и окровавленную Руку.

– Это не то, что ты подумала, – быстро говорю я. – Хотя, может, и стоило…

– Что за чертовщина здесь творится? А это что? – Она указывает на разбросанные по полу письма.

– Ничего, – Ногой я заталкиваю письма под кровать.

– Что случилось? Это что, твоя волшебная свеча? – То, что от нее осталось…

– Она же совершенно безопасна! – изумленно качая головой, цитирует инструкцию Иззи.

Я набираю воздуху в грудь.

– Иззи, Си Джей здесь.

– Какой такой Си Джей? О ком ты?

– Помнишь парня, с которым я познакомилась десять лет назад на театральных курсах?

– Смутно.

– Пантин-поэт!

– А, ну да! И что значит «он здесь»?

– Позвонил в дверь и вошел.

– Судя по всему, ты не слишком рада его видеть, – замечает Иззи, наклоняясь, чтобы осмотреть мою покалеченную руку. Кажется, она решила, что у меня не все дома. Неудивительно!

– Иззи, это звучит дико, но жених Надин… Я давлюсь слезами и умолкаю.

– Кристиан… – помогает мне Иззи.

– Кристиан – это и есть Си Джей. Мой Пантин-поэт.

Несколько секунд Иззи молча таращит глаза. Затем приказывает:

– Ни слова! Ни жеста! – и вылетает за дверь. Возвращается минут через пять – с неиссякающим запасом сочувствия и бутылкой «Хосе Куэрво».

– Черт возьми, вот так история! Точно он! Вхожу – сидят. Познакомились, завязался разговор, я и говорю: «Ах, то да се, есть в вас что-то артистическое». Надин, конечно, сразу встряла: «Нет, это все в прошлом, теперь Кристиан занимается архитектурой». А он молчит и ежится. Тогда я говорю: «А знаете, Джейми, сестра Надин, тоже мечтала стать актрисой. Впервые узнала вкус театра десять лет назад, на летних курсах в Гилфорде». – Иззи! Не могла же ты…

– Еще как смогла! Ты бы видела, как он побагровел! Тут, ясное дело, все стали спрашивать, куда ты пропала. А я отвечаю, что мы с тобой заняты важным делом и скоро спустимся. Спешить некуда, шашлык ты все равно не ешь.

Она садится рядом и наливает мне слоновью дозу текилы. Я делаю глоток и морщусь; но спиртное согревает меня – становится чуточку легче.

– Иззи, что же мне теперь делать? Я никого, кроме него, никогда не любила! Он для меня единственный!

– А ты для него, как видно, нет.

– Как ты можешь так говорить? – кричу я.

– Он целый год провел с Надин. На нем пиджак. У него короткая стрижка. Этот не тот человек, вместе с которым ты обливалась слезами над Шелли.

Мы отхлебываем еще и еще. Мозги у меня начинают затуманиваться.

– По-моему, взорвавшаяся свеча – это знак судьбы, – говорит Иззи.

Она знает, чем меня пронять: я в любой ерунде готова увидеть знак.

Потянувшись за текилой, Иззи смахивает на пол книгу. «Стихи о любви», которые вчера попали мне в руки.

– Я-то думала, ты бросила эти глупости! – укоризненно замечает Иззи.

Никогда она не одобряла моей любви к поэзии – от стихов, по ее словам, я превращаюсь в слезливую мокрую курицу.

– Ну… да, просто…

– Загадай страницу, – перебивает она.

Уже много лет мы не гадали по книгам. В школьные годы, оказавшись на пороге какого-нибудь рискованного решения, мы порой брали книгу, загадывали страницу, открывали и вверяли свою судьбу первым строкам, на которые упадет взгляд. Особенной глубиной и загадочностью, помнится, отличались пророчества «Винни-Пуха».

– Девяносто пять! – решаюсь я.

Она открывает:

– Мама моя родная! Ты только послушай:

«Любовь моя!

Могу ль назвать тебя своей?

Увы!

Сказать так может лишь твоя невеста.

– Хватит! – кричу я.

Никакой мистики. Это все фокусы подсознания. В нужный момент из глубин моей памяти выпорхнула нужная страница.

– Попробуем еще раз. Открой книгу!

Иззи молча смотрит на меня. Затем касается моей руки и тихо говорит:

– Так дальше жить нельзя.

Иззи и сама на взводе. Потом я узнаю, что накануне она выслушала от Дейва очередное предложение руки и сердца. «Всякий раз, как он встает передо мной на колени, – говорит она, – я вскакиваю, словно вижу маньяка с топором». Словом, обе мы в самом подходящем настроении для великих свершений и безобразных кутежей.

Только один раз мы с Иззи ездили в отпуск вместе. Поездка длилась неделю, – больше всего мне запомнился наш истерический хохот, когда у ее «Гольфа» в восьмой раз за день заглох мотор. Но на этот раз все будет иначе. Отчаяние требует отчаянных мер. Настало время осуществить Проект Пресли!

– Так жить нельзя, – повторяет Иззи. – Мы получаем то, чего заслуживаем. Чтобы изменилась наша жизнь, надо и самим измениться.

Во мне просыпается робкий огонек надежды.

– Вот скажи, тебе твоя нынешняя жизнь нравится? Я бросаю на нее взгляд, полный горькой укоризны, и отвечаю:

– Какая там жизнь!

– Вот так же тошно становится и мне всякий раз, как Дейв просит назначить дату свадьбы. Если я выйду за него замуж – конец мечтам. Мечтам о пышной свадьбе, о мужчине, который будет носить меня на руках, о волосах, как у Дженнифер Энистон… Я понимаю, одной тоже не сладко: но ты хотя бы можешь надеяться, что приедет принц на белом коне и все разом изменит. А я, если выйду за Дейва, собственными руками похороню свои надежды. Превращусь в домохозяйку, научусь менять пробки, узнаю, каким средством лучше всего отмывать раковину… Да лучше утопиться! Глубоко вздохнув, она продолжает:

– И вот я думаю: не может же быть, чтобы на свете никого лучше Дейва не нашлось! И ты не веришь, что больше не испытаешь настоящей любви. Так сколько можно сидеть сложа руки? Пора проверить, может ли исполниться наша Великая Мечта!

– О миллионере на белом коне? – уточняю я дрожащим от недавних рыданий голосом.

– А чем плохо? Или ты предпочитаешь Великую Мечту о тяжелой работе и нищенской пенсии?

– Ну уж нет! – улыбаюсь я.

– Помнится, тебе предлагали сделать репортаж из Лас-Вегаса. Еще не поздно согласиться?

– Н-нет… – отвечаю я. Господи боже, неужели мы действительно это сделаем?

– Тогда звони в редакцию!

ГЛАВА 8

Десять лет я мечтала об одном – снова увидеть Си Джея. Сбылась мечта идиотки: он всего в одном этаже и нескольких комнатах от меня. Но десять лет – слишком долгий срок. Не говоря уж об обстоятельствах встречи… Иззи торопливо перевязывает мои раны: обе мы сознаем, что непозволительно долго скрываемся от общества. Пора встретиться с «нареченными» лицом к лицу.