— Останься, — коротко приказал он. — Мне хочется смотреть на что-нибудь красивое, пока я пью мой кофе.

Пожав плечами, Жанна прислонилась к углу стола. Не выпуская ее запястья, Сэнтин взял со стола чашку и поднес к губам.

— Это очень крепкий кофе, — заметила Жанна, неодобрительно нахмурясь. — После него тебе трудно будет заснуть.

— Твоя забота поистине трогательна, — саркастически хмыкнул Сэнтин и сделал большой глоток. — Могу ли я надеяться, что именно забота о моем сне подвигнула тебя на то, чтобы осенить своим присутствием мою одинокую келью? Прости, если некоторые нюансы роли, которую ты разыгрываешь, ускользают от моего внимания. В детстве я был лишен материнской заботы, поэтому некоторые тонкости мне подчас недоступны. — Он пожал плечами и презрительно скривил губы. — Впрочем, я никогда особенно не нуждался в ней. И по-прежнему не нуждаюсь!

Он с вызовом поглядел на нее и отпил из чашки еще один глоток, а Жанна подумала, что он очень похож на мальчишку, который задирает всех подряд, чтобы никто не заметил, как ему страшно и одиноко. Эта мысль, однако, пребольно кольнула ее в сердце, и она поспешила изобразить на лице нейтральную улыбку.

— Согласна, — сказала она сухо. — Ни мать, ни нянька тебе действительно не нужны, но вот помощью, например, смотрителя заповедника, ты вполне мог бы воспользоваться. Я очень хороший смотритель заповедника, Раф. Я умею обращаться с животными, даже если они напуганы или ранены, или просто загнаны в угол.

Его глаза удивленно расширились. В конце концов Сэнтин все же рассмеялся сухим, лающим смехом, но этому предшествовала хоть и короткая, но вполне различимая пауза. Наконец он отсмеялся и тотчас сощурился.

— Любопытно было бы узнать, Покахонтас, что за животное ты поймала в свои волшебные сети на этот раз, — сказал он.

Жанна слегка приподняла голову, чтобы получше рассмотреть его. Она изо всех сил старалась быть объективной, но ничего, кроме барана, ей в голову не приходило.

— Рыкаешь ты, как лев, — сказала она наконец. — Нрав у тебя похуже, чем у носорога, а шкура толстая, как у слона. Вот, собственно, и все…

— Спасибо, что ты, по крайней мере, не стала сравнивать меня ни с кем из твоих подопечных из заповедника, — криво улыбнувшись, сказал Раф. — Наверное, я должен быть благодарен… У тебя там небось одни копытные.

— Носорог тоже относится к отряду непарнокопытных, — холодно отпарировала Жанна. — Что касается моих подопечных, то я об этом даже не думала. Просто сначала мне хотелось перечислить наиболее явные аналогии. Что касается неявных, то ты больше всего напоминаешь мне дронта. Эта птица вымерла. Чего я не понимаю, это почему ты так хочешь последовать ее примеру.

— Наверное, мне хочется завоевать твою симпатию, — ухмыльнулся Сэнтин. — Похоже, тебя интересуют только вымирающие виды.

Жанна невольно поморщилась. Легкий характер разговора, который пытался навязать ей Сэнтин, претил ей.

— Если ты не будешь думать о своем здоровье, то списки исчезнувших с лица земли видов действительно скоро пополнятся. Тобой! — сказала она резко. — Ты должен поправляться, а ты что делаешь? Ты убиваешь себя!

— Чушь! — сердито бросил в ответ Сэнтин, с силой опуская опустевшую чашку на блюдце. — Я чувствую себя в отличной форме. Во всяком случае, несколько часов за рабочим столом меня не прикончат.

— Ты прекрасно знаешь, — гнула свое Жанна, — что врач запретил тебе напряженно работать. А в последние четыре дня ты только и делаешь, что гробишь свое здоровье. Трудоголик несчастный! Даже Пэт — и тот выглядит усталым!

— Доусон? — переспросил Сэнтин, и в его глазах полыхнуло пламя. — Я должен был сразу понять, что твой поздний романтический визит не связан с моей скромной персоной. Что, Доусон обращался к тебе за сочувствием? Я уверен, что он не пренебрег бы материнской заботой, которую ты тут предлагала… — Его пальцы болезненно сдавили руку Жанны. — И заботой, и всем остальным. Что еще ты предложила ему, Жанна?

Лицо Сэнтина напряглось, глаза превратились в узкие щелочки, и в душе Жанны шевельнулся страх.

— Ничего я ему не предлагала! — воскликнула она, тщетно пытаясь вырвать руку, но он держал ее будто клещами. — Ради Бога, Раф!.. Ведь все это время он практически не отходил от тебя. У меня не было ни одного шанса соблазнить беднягу. А теперь отпусти меня — ты делаешь мне больно.

— Я хочу сделать тебе больно, — резко сказал Сэнтин, и Жанна почувствовала, что его пальцы сжались еще сильней. Боль пронзила ее, и она невольно вскрикнула.

Сэнтин мгновенно, словно обжегшись, выпустил ее, и Жанна поднесла руку к глазам. На запястье, в тех местах, где сомкнулись его пальцы, остались белые пятна, которые быстро наливались красным, и Жанна машинально прикрыла их ладонью, словно это было какое-то позорное клеймо.

— Ничего не выйдет, — заметил Сэнтин, наблюдавший за ней с каким-то болезненным злорадством. — Завтра утром у тебя появятся настоящие синяки.

Жанна повернулась к нему, чтобы что-то сказать, и осеклась. Глаза у Сэнтина были как у побитой собаки, и она не отважилась упрекнуть его, чтобы не причинить ему еще больших страданий.

— Я и есть одно из тех самых чудовищ, с которыми ты меня сравнила, — сказал Сэнтин, от которого не укрылась ее внутренняя борьба.

— Нет, — твердо возразила Жанна, натягивая на запястье рукав своего желтого халатика, чтобы скрыть следы его пальцев. — Это была случайность. Ты вовсе не хотел сделать мне больно.

— Не хотел? Вот как — с горечью промолвил Сэнтин. — Хотел, и еще как!

Он медленно покачал головой. Его лицо осунулось и стало совсем бледным.

— Мне хотелось, чтобы ты почувствовала… хоть что-нибудь! Пусть даже боль или ненависть. Я не хочу один тонуть в пучине чувств, которая затягивает меня. Ты думаешь, я не догадался, что ты пришла ко мне сюда просто из жалости? Ты явилась передо мной такая прекрасная, и я почувствовал, как внутри у меня все рвется и болит. Что мне было делать? Естественно, мне необходима была разрядка, и я разрядился, как умел!

Сэнтин слегка прикрыл глаза, и возле губ его обозначились две горькие складки.

— Господи, как же мне плохо! — глухо проговорил он.

— Ты просто устал, — сказала Жанна как можно убедительнее. Появившаяся на лице Сэнтина гримаса боли и полного отвращение к себе напугала ее гораздо сильнее, чем недавняя вспышка неконтролируемой ярости. — Если бы ты успел восстановить силы, я знаю, ты никогда бы не тронул меня.

Сэнтин наклонился вперед и закрыл лицо руками.

— Тронул бы, — глухо сказал он и рассмеялся без тени веселости. — Обязательно тронул бы. Быть может, я обошелся бы без насилия, но я обязательно бы это сделал. Почему, как ты думаешь, после того как мы вернулись из заповедника, я с головой ушел в работу? Что за фантазия такая пришла мне в голову — загнать себя до полного изнеможения?

— Этого я не знаю, — неуверенно ответила Жанна. Ей очень хотелось, чтобы Сэнтин снова надел эту свою маску безжалостного и сильного человека, которая помогала ему в борьбе со всем миром и с самим собой. Теперешний Сэнтин — слабый, уязвимый, мучимый глубокой внутренней болью, слишком легко преодолевал все барьеры, которые она воздвигала перед ним.

Сэнтин поднял голову и открыл глаза.

— Я и не ожидал, что ты поймешь, — сказал он устало. — Впрочем, я с самого начала знал, что мне придется сражаться с этим в одиночку. Что ж, можешь считать работу моим последним рубежом обороны в борьбе с твоими чарами. Она всегда была для меня самой восхитительной любовницей, и ни одной женщине не удалось пока с нею сравниться. И, я надеюсь, не удастся. Я ушел в нее с головой, чтобы забыть тебя.

— Ну и как? Получилось? — тихо спросила Жанна.

Сэнтин пожал плечами.

— Пока что работа лишь утомила меня настолько, что я способен удержаться от соблазна проводить с тобой ночи напролет, — с горечью ответил он. — Но она не мешает мне думать о тебе и хотеть тебя. Не понимаю, с чего это я решил, будто моя уловка сработает… Но ведь ничто другое так и не помогло!

Его траурный взгляд внезапно полыхнул жарким гневом.

— Я сделал тебе больно, черт! — воскликнул он. — Почему ты не можешь держаться от меня подальше? Неужели тебя не научили, как надо вести себя с раненым зверем?

— Научили, — негромко сказала Жанна. — Меня научили, что сначала надо устранить причину боли, а потом лечить рану.

С этими словами она шагнула вперед и осторожно отвела со лба Сэнтина упавшую на него прядь волос.

— Пожалуйста, поверь, что ты вовсе не сделал мне больно. Завтра на этом месте не будет даже синяка. — Она ласково погладила его по голове, и Сэнтин напряженно замер под ее руками — точь-в-точь как птица с перебитым крылом в руках птицелова.

— В заповеднике со мной случалось и не такое, — добавила Жанна почти весело. — Я привыкла.

Сэнтин пошевелился и, взяв ее за руку, приподнял широкий рукав халата, обнажая пострадавшее запястье. Красные пятна на коже Жанны уже начали наливаться синевой.

— Ты меня не убедила, — буркнул он, разглядывая синяки. — Эти следы продержатся несколько дней. В чем, в чем, а в синяках я разбираюсь; недаром я участвовал во множестве сражений, которые порой вспыхивают в барах. Жанна не сделала ни малейшей попытки вырваться. Вместо этого она продолжала гладить Сэнтина по голове свободной рукой.

— Тогда ты должен знать, что многие ушибы только выглядят страшными, — возразила она, ероша его густые мягкие волосы. — У меня вообще легко появляются синяки. И также легко проходят.

— Это ты врешь, пожалуй, — проворчал Сэнтин и несильно потер подушечкой большого пальца ее запястье, словно надеясь стереть несколько красных меток. — Как бы там ни было, я вовсе не уверен, что ты снова отважишься вытаскивать колючки из шкуры одного твоего знакомого льва. Во всяком случае — скоро.

Неожиданно он поднял ее руку и порывисто прижал к губам.

— Прости, — глухо сказал он и, притянув Жанну к себе, зарылся лицом в ее плечо, будто раскаивающийся ребенок. — Наверное, я просто сошел с ума. Я больше не сделаю тебе больно, обещаю…

— Я знаю, — ласково ответила Жанна, прижимая его голову к себе. При этом она испытала такое сильное собственническое чувство, что сама удивилась. Кажется, она сама становится похожа на Сэнтина…

— Я знаю, это больше не повторится…

— От тебя так хорошо пахнет… — прошептал Сэнтин, и его руки крепче сомкнулись на ее талии. — От этого запаха у меня голова кругом идет.

— Должно быть, ты просто слишком устал… — слабо возразила Жанна, хотя в горле у нее запершило от волнения. — Вряд ли лавандовая соль для ванн может действовать так сильно.

— Ах вот что это такое… — рассеянно отозвался Сэнтин и потерся щекой о желтый атлас ее халата. — Действительно, пахнет какими-то цветами, но в этом аромате есть что-то от тебя. Цветущий клевер, свежий морской ветер, и теплая, мягкая женщина. — Он прижал ее к себе еще сильнее и прошептал: — Мне нравится.

Жанна дышала с трудом, но крепкие объятия Сэнтина были ни при чем или почти ни при чем. Тепло его губ, которое она чувствовала сквозь ткань халата, заставило ее сердце учащенно забиться. Сочувствие и жалость, которые она испытывала вначале, на глазах превращались в жаркое желание дарить и получать физическое наслаждение.

Осознав, что грубая, почти животная чувственность Сэнтина снова заставила ее позабыть, зачем, собственно, она спустилась к нему в библиотеку, Жанна предприняла слабую попытку освободиться.

— Нет!.. — негромко воскликнул он, без труда удерживая ее на месте. — Не уходи.

Я не сделаю тебе больно. Я просто хочу, чтобы ты была ближе ко мне.

С этими словами Сэнтин усадил ее к себе на колени, а она приникла головой к его плечу, ощущая щекой крахмальную свежесть его сорочки из тонкой оксфордки, которая была теплой от жара его тела. Под белой тканью темнели жесткие густые волосы на его груди.

— Нет, не надо!.. — запротестовала она. — Ты должен пойти лечь в постель и как следует выспаться.

— Первая часть твоего плана меня вполне устраивает, — отозвался Сэнтин, легко коснувшись губами ее виска. — Но, боюсь, у меня может не хватить терпения даже на это.

Продолжая удерживать Жанну на коленях, Сэнтин принялся быстро расплетать ей косу. Большого труда это не потребовало, и уже через несколько секунд длинные вьющиеся пряди волос мерцающим водопадом обрушились на плечи Жанны. Сэнтин с жадностью погрузил руки в это золотисто-каштановое великолепие и, взяв ее за затылок, заставил слегка запрокинуть голову.

— Я хочу тебя, — со странной неловкостью пробормотал он, заглядывая ей в глаза. — Ты позволишь мне любить тебя, Жанна?

Ее длинные ресницы затрепетали.

— Мне казалось, мы уже выяснили, что в этом вопросе от меня ничего не зависит, — ответила она, намекая на разговор четырехдневной давности. — Если я правильно тебя поняла, то на ближайшие несколько недель ты не склонен был отказываться от своих прав и привилегий.

Сэнтин болезненно сморщился, словно у него внезапно заболел зуб, а его пальцы, по прежнему сжимавшие затылок Жанны, едва заметно дрогнули.

— Ты и вправду считаешь, что я угрожал тебе по собственному желанию? — спросил Сэнтин. — Ты загнала меня в угол и не оставила мне никакого выбора.

— Зато сегодня ты предоставил мне право выбирать, — тотчас нашлась Жанна. — Или ты уже передумал?

Сэнтин мрачно усмехнулся.

— Черт побери, я не верил, когда мне говорили, что женщины могут обладать острым аналитическим умом. Во всяком случае — такие красивые, как ты. Зря, видно, не верил. Будь ты уродиной, «синим чулком»… Можешь ты просто сказать: «нет» или «да»? — перебил он самого себя.

Жанна не ответила, и Сэнтин покорно вздохнул.

— Нет, я не передумал, — с сожалением проговорил он. — Если я и научился чему-то за последние несколько дней, так это… В общем, если ты и есть тот самый пресловутый камешек в башмаке, то теперь я точно знаю, что без этого камешка я уже не смогу обойтись. И я сохраню тебя чего бы это мне ни стоило!

Его взгляд стал угрюмым, а жесты — неловкими и скованными.

— Я не стану лгать тебе, Жанна, — негромко продолжил он. — Я постараюсь использовать все предлоги и уловки, какие только смогу придумать, чтобы ты осталась со мной, но сегодня, сейчас, я хочу, чтобы ты стала моей по своему желанию…

Он снова поднес к губам ее руку и поцеловал покрытое кровоподтеками запястье.

— И я не стану давить на тебя, принуждать, напоминать о нашем уговоре, — добавил Сэнтин и ненадолго замолчал. По губам его блуждала вымученная улыбка. — Хотя ты, наверное, не догадываешься, какая это жертва с моей стороны.

— То есть, — медленно проговорила Жанна, не глядя на него, — если я захочу, я могу сейчас просто встать и уйти… И ты мне позволишь?

Она почувствовала, как Сэнтин напрягся.

— Да, — сказал он глухо.

Жанна медленно выпрямилась и коснулась ногами пола, в то же время оставаясь сидеть у него на коленях. Руки Сэнтина выпустили ее волосы, и она слегка пригладила их, прежде чем встать и сделать несколько шагов. Только после этого она обернулась.

— Но я не хочу уходить, — сказала она, безмятежно улыбаясь. — Я хочу, чтобы ты любил меня. Здесь и сейчас. Ты даже не представляешь себе, какой ты замечательный любовник, Раф… Я знаю, что не в моих силах заставить тебя отказаться от принятого решения, и, хотя я не согласна с ним в целом, мне весьма по душе некоторые его аспекты. — Губы Жанны чуть заметно дрогнули. — Кроме того, это может оказаться единственной возможностью сделать так, чтобы ты отправился в постель по собственной воле.

Сэнтин был уже на ногах.

— К дьяволу постель! — прорычал он, бросаясь к ней. — Я едва не изнасиловал тебя, когда увидел, что это ты, а не мой старый напыщенный индюк Стокли. Боже, ты даже не представляешь, что я пережил, когда ты возникла передо мной из темноты, мерцая словно привидение, Нет, словно коварный демон-соблазнитель!..

В следующее мгновение Жанна снова оказалась в его объятиях, и Сэнтин покрыл ее лицо и шею горячими поцелуями.

— Похоже, — задыхаясь, прошептал он в самое ухо Жанне, — талант любовника — это единственное, что тебе во мне нравится. И будь я проклят, если стану и дальше откладывать возможность показать себя с лучшей стороны!

Это были жестокие слова, но большие руки Сэнтина, двигавшиеся снизу вверх, чтобы накрыть собой ее полные груди, были предельно осторожны и нежны.

— На сеновале тоже было неплохо, — снова шепнул Сэнтин, — но по сравнению с кучей гнилой соломы вон тот диванчик будет верхом роскоши.

Кивком головы он указал на длинный диван в противоположном конце комнаты и тут же впился в губы Жанны долгим страстным поцелуем.

— Обещаю, тебе не будет неудобно, — шептал он. — Я хочу доказать тебе, что я не всегда веду себя как грубый, нетерпеливый ублюдок. Я хочу быть нежным с тобой, сердечко.

И он действительно был нежен и ласков с нею. Легко подняв Жанну на руки, Сэнтин перенес ее на широкий диван, обитый мягким красновато-коричневым сафьяном. Бережно уложив ее на пышные подушки, он сел рядом и начал медленно расстегивать пуговицы на ее атласном халате. Когда Сэнтин распахнул его медово-желтые полы и скользнул взглядом по холмистой равнине ее обнаженного тела, его лицо стало чуть напряженным, а в угольно-черных глазах зажглось пламя неутоленного чувственного голода. Его руки, однако, остались такими же нежными. Они прошлись по ее груди и животу в такой легкой, дразнящей ласке, что Жанна невольно вздрогнула, словно от удара током. А Сэнтин уже наклонился к ней, и его быстрый язык с бесконечной нежностью коснулся сначала одного, потом другого возбужденного соска.

Он нежил и ласкал ее еще долго, и был мягок и терпелив. Единственным, что выдавало его гигантское напряжение, был неистовый, дикий, жестокий огонек, который то и дело мелькал в глубине его глаз, да еще его сведенные судорогой мышцы. Только это указывало, чего стоило Сэнтину сдержать данное ей обещание. Он весь был как тугая, скрученная спиралью и готовая вот-вот распрямиться стальная пружина, но эта скрытая до поры мощь удивительным образом придавала чувственность его медленным и жарким ласкам, которые вскоре стали почти невыносимыми.

Сэнтин медленно выпрямился и резко, с присвистом, втянул воздух. Его руки, показавшиеся Жанне неправдоподобно огромными, торопливо расстегивали крошечные пуговицы на сорочке, но взгляд оставался прикован к ее раскрасневшемуся, мечтательному лицу.

— Боже! — прошептал он. — Мне кажется, что с тех пор как мы в последний раз были вместе, прошли месяцы и годы, а не какие-то несчастные четыре дня.

Его рубашка медленно спланировала на кремовую роскошь персидского ковра и распласталась там, беспомощно раскинув пустые рукава. За ней последовала и остальная одежда, и Сэнтин снова склонился над Жанной.

— Если бы ты видела, как прекрасно твое обнаженное тело в отсветах пламени из камина! — сказал он неожиданно. — Ты — огонь, ты — розовые сумерки на закате, ты — глубокие бархатные тени в саду после захода солнца.

— Ты тоже очень красив! — шепотом откликнулась Жанна, кладя обе ладони на густые, как войлок, волосы у него на груди. Сэнтин недоверчиво кашлянул, и она продолжала с искренним жаром:

— Нет, не возражай! Ты действительно красив. Конечно, не как Адонис или Роберт Редфорд, но это ведь классический эталон. В мире есть и другая красота, Раф. У тебя великолепное сильное тело, а лицо…

Жанна неожиданно умолкла, подбирая слова, чтобы выразить свое восхищение этим волевым, сильным, почти жестоким лицом.

— У тебя очень выразительное лицо. Я вижу в нем мужество, упорство, силу…

Сэнтин не дал ей договорить. Наклонившись вперед, он заглушил ее слова крепким поцелуем.

— Я хочу, чтобы ты лежала неподвижно, а я любил тебя, договорились?

Руки Сэнтина легли на ее напряженные груди, большие пальцы принялись ласкать и мять торчащие соски, и Жанне показалось, что внутри ее снова скапливается раскаленная жидкая лава.

— Я едва сдерживаюсь, — простонал Сэнтин. — Еще немного…

Его руки поползли вниз, к ее податливому и мягкому животу. Нежный, но пристальный взгляд прищуренных глаз последовал за ними, а в голосе появилась мягкая хрипотца.

— Ты знаешь, ты была права, — продолжал он, обращаясь как будто к самому себе. — Я действительно похож на зверя, но на зверя совершенно особенного…

— Что?.. — рассеянно откликнулась Жанна. Голова у нее кружилась так сильно, что ей с трудом удавалось сосредоточиться на его словах. Веки ее словно свинцом налились и все время стремились опуститься; жидкая лава заполнила лоно и немилосердно жгла изнутри. От каждого движения рук Рафа по телу Жанны пробегали волны жарких пульсаций, а лоб покрывался испариной.

— Ты же знаешь, это была шутка, — чуть слышно шепнула она.

— В каждой шутке есть доля правды. Случайно или намеренно, но ты угодила в самую точку, — ответил Сэнтин и слегка раздвинул ей ноги, чтобы погладить внутреннюю поверхность бедер. От этой легкой, дразнящей ласки Жанна испытывала поистине танталовы муки. Дыхание ее сделалось прерывистым и громким, веки отяжелели еще больше, а все тело сотрясали ритмичные судороги.

— Я всегда гордился своей силой и неуязвимостью, — рассказывал Сэнтин, и его пальцы гладили, сжимали, осторожно массировали ее горячую, влажную промежность, отчего произносимые им слова доносились до слуха Жанны как будто сквозь густой туман. — Я был чем-то вроде лесного владыки, неукротимого, могучего, гордого. Ты знаешь историю о деве и единороге?..

Не дожидаясь ее ответа, что было весьма кстати, так как Жанна все равно не могла вымолвить ни слова, Сэнтин продолжал:

— Единороги были мифическими животными, которым молва приписывала невероятное благородство, ум, выносливость и силу. Затравить их удавалось не каждому, но охотники, гонявшиеся за единорогами ради золотого рога, обладавшего поистине чудесными свойствами, обнаружили самое уязвимое место этих животных. Чтобы поймать единорога, достаточно было привести в лес юную девственницу и оставить ее на поляне, и зверь сам выходил из чащи, будто его притягивало магнитом. Подойдя к девственнице, он опускался на колени и сам подставлял голову, так что ей оставалось только накинуть на него уздечку.

Тут Сэнтин поднял голову и поглядел прямо в лицо Жанне таким пронзительным взглядом, что плотная золотая дымка, в которой медленно плыло все окружающее, заметно потускнела и стала почти прозрачной.

— Тут из засады выскакивали охотники. Они опутывали единорога своими золотыми сетями и потом делали с ним что хотели. В легендах никогда не упоминалось, что было потом с девственницей. Я лично считаю, что она спокойно и равнодушно удалялась, получив пару монет в награду. — Сэнтин улыбнулся, и его улыбка была такой горькой, что у Жанны защемило в груди. — Тебе не кажется, что в этой сказке есть кое-что от реальной жизни, моя юная девственница?

Не отрывая взгляда от ее лица, он наклонил голову и, положив ее на живот Жанны, слегка потерся щекой о ее шелковистую кожу, словно то самое легендарное животное, о котором он только что рассказывал.

— Что ты сделаешь со своим единорогом, Жанна? Отведешь домой или накинешь уздечку и кликнешь охотников?

В первое мгновение Жанна не могла ничего ответить. Ее большие темно-карие, как у лани, глаза наполнились слезами, и Жанне захотелось прижать его к себе, чтобы никогда больше не отпускать. Эмоции захлестнули ее с головой, и Жанна мимолетно подумала, что ничего подобного с ней еще не происходило. Тем временем напряжение и желание стали почти невыносимыми, и ей стало ясно — нужно срочно что-то сделать, иначе она разлетится на тысячу осколков, словно бокал из драгоценного венецианского хрусталя.

Протянув руку, она осторожно погладила Сэнтина по щеке.

— Твои параллели не совсем точны, — сказала она, с трудом преодолевая болезненный спазм в горле. — Это ты связал меня по рукам и ногам золотыми веревками. Я уже не девственница, и у меня нет никакого желания делиться с охотниками твоим золотым рогом. Он пригодится мне самой.

На мгновение в глазах Сэнтина промелькнуло что-то похожее на разочарование.

— Мне тоже, сердечко, — сказал Сэнтин с какой-то отчаянной решимостью и, приподнявшись на руках, осторожно опустил на нее свое массивное тело, но, как ни удивительно, Жанна почти не почувствовала его веса. — Как глупо с моей стороны забывать о приоритетах. Впредь я постараюсь не быть таким слезливо-сентиментальным.

— Раф! — воскликнула Жанна, прикусив губу. — Ты не понимаешь! Я не хотела…

— Я все отлично понял. — Сэнтин улыбнулся с горькой иронией и, устроившись между ее разведенных в стороны бедер, атаковал ее с такой силой и быстротой, что Жанна только ахнула. Казалось, вся вселенная взорвалась тысячью сверкающих солнц, и за шумом крови в ушах Жанна едва расслышала голос Сэнтина.

— Я не разочарую тебя, Жанна, — говорил он. — Я дам тебе то, что ты от меня хочешь.

И он остался верен своему слову. Когда оба достигли сияющего пика и лежали в горячем, сладком поту, крепко, до отчаяния, сжимая друг друга в объятиях и прислушиваясь к бешеному ритму двух стучащих в унисон сердец, Жанна услышала его глубокий вздох: — Бедный единорог…