Кресло…

— У тебя дрожат руки, — заметил Джордан. Удобно раскинувшись в кресле, он перекинул ногу за подлокотник. — Будь осторожна: не порежься.

— Не порежусь. — Она не смотрела на него, аккуратно вырезая из стекла лепесток. — Если вы замолчите и перестанете отвлекать.

— У тебя под глазами тени. Ты долго не могла заснуть?

— Нет.

— А я не мог. Я вообще не заснул в эту ночь. Я представлял себе, как ты лежишь в своей постели всего в нескольких ярдах по коридору, совсем близко от меня. Это меня тревожило и возбуждало. Чтобы хоть как-то себя развлечь, я начал думать о цветном стекле и о том, какие интересные вещи с ним можно сделать.

— Я уже много лет прекрасно это знаю.

— Но ты не рассмотрела всех возможностей. Если хочешь, я могу рассказать тебе, что я запланировал.

— Я не хочу.

— Да, для тебя это, пожалуй, слишком рискованно. Возможно, попозже. Для этого вечера достаточно интересно будет обсудить жеребца и кобылу. Ты с нетерпением ждешь этого?

— Нет.

— А по-моему, да. В конце концов, удовлетворить любопытство ведь не опасно! Ты даже можешь продемонстрировать чувство оскорбленной невинности: ведь я вынуждаю тебя слушать мои непристойные признания! В глубине души каждой женщине приятно знать, через какой ад она проводит мужчину.

— Мне это ничуть не приятно.

Насмешливость его исчезла:

— Тогда я прошу у тебя прощения. В этом отношении ты не похожа на других женщин. В тебе нет злости. — Он продолжил несколько более легкомысленно: — Но любопытство в тебе есть, и я приложу все мои силы, чтобы его утолить.

Марианна не ответила, и Джордан замолчал.

Ей казалось, сам воздух в комнате сгустился, стал тяжелым и плотным, так что ей нечем было дышать.

Он наблюдал за ней.

Он думал о ней.

Он ждал ее.

Кресло.

— Этой ночью тебе приснился жеребец?

— Нет, — солгала она.

— Он оседлал тебя сзади?

Она не ответила.

— Жеребцом был я? — спросил он тихо. Марианна повернулась к нему спиной и сделала вид, что проверяет витраж на свет, чтобы скрыть залившую ее щеки краску.

— Какая у тебя славная попка. Маленькая, нахальная, тугая. Неудивительно, что меня преследуют такие дурные мысли.

— Я не хочу слушать всякие непристойности, — в отчаянии сказала она. — Вы не стали бы говорить такого Дороги.

— Я не стал бы говорить такого никому, кроме тебя. Дороти — прекрасная женщина, но она связана условностями, которые, как ей кажется, она презирает. Она никогда не решится на последний шаг и не скажет всем этим людям, кого в глубине души считает глупцами и невеждами, что они для нее ничто. — Джордан помолчал. — В отличие от Дороти у тебя есть честность и смелость. Такой честности я не встречал ни у одной женщины.

Что касается честности, он, может быть, и прав. Может, она и честная, но смелой она себя совсем не чувствует. Она уже начала дрожать от той непонятной слабости, которая охватывала ее всякий раз, как она оказывалась в одной комнате с Джорданом. Накануне вечером она сидела в том же кресле у камина, сложив руки на коленях, завороженно глядя на него, а он рисовал ей картины похоти и наслаждений, рожденные его безудержной фантазией.

А когда он разрешил ей уйти к себе в комнату, к ней пришли сны.

У нее снова начали дрожать руки. Она быстро положила витраж на стол, чтобы не уронить.

— У тебя разгорелись щеки. Странно. Мне кажется, что погода стоит не особенно теплая. Вчера даже шел снег. Ты не простудилась?

— Нет.

— Полной уверенности быть не может. — Он посмотрел за окно, где с крыши свисали длинные толстые сосульки. — Этим вечером я расскажу тебе об одном интересном лечении, к которому мы сможем прибегнуть, если у тебя снова будет жар.

— Ты оказалась необыкновенно упорной. — Джордан сидел, вытянув перед собой ноги. — Прошла уже целая неделя, и мы оба почти не спим. — Он лениво водил пальцем по резному цветку на подлокотнике кресла. — Еще несколько дней, и тебе грозит опасность серьезно заболеть. Да и мои силы на исходе. Положи этому конец, Марианна.

У него были прекрасные руки: загорелые, изящные, с длинными ловкими пальцами. В последнее время она все чаще не могла оторвать взгляда от его рук, когда он жестикулировал или просто клал их на подлокотники кресла.

Кресло.

Марианна хотела бы избавиться от этого наваждения, но всякий раз в ее памяти всплывали картины, навеянные обольстительными фантазиями Джордана. Даже если бы ей удалось забыть об этом проклятом кресле, горько подумала она, теперь у нее огромный запас эротических картин. Джордан позаботился о том, чтобы отныне она жила в мире, где вид даже самого простого предмета невольно будил ее чувственность.

— Почему ты колеблешься? — мягко спросил он. — Когда-то ты говорила мне, что, как и твой отец, считаешь, что дух должен быть свободным. Почему ты позволяешь себе оставаться в оковах? Ты же знаешь, чего хочешь.

Груди у нее горели огнем, все тело ныло. Достаточно ему только войти в комнату, и она невольно на это реагирует. Да поможет ей Бог — она как та кобыла, о которой он рассказывал: безмозглая, похотливая, ожидающая, чтобы ее оседлали.

Но она же не животное!

— Иначе почему же ты приехала со мной?

Марианна резко повернулась к нему:

— Вы знаете почему! Из-за Алекса. Вы вынудили меня сюда приехать.

— Я дал тебе повод сюда приехать!

— Нет!

— Ты знала, что Алексу ничто не угрожает. — Он покачал головой. — Будь честна сама с собой. Ты хотела того же, что и я. Для тебя тоже огонь горел слишком долго и слишком слабо. — Его голос упал до шепота. — Это никогда не кончится, пока ты не возьмешь того, что хочешь, Марианна.

— Это вы привыкли брать то, чего желаете.

— Разве я что-то взял? Я даже к тебе не прикоснулся. Я просто открыл двери и позволил тебе взглянуть на то, что тебя ждет за ними.

Двери комнаты, наполненной ароматом темных причудливых цветов страсти.

— Войди, — мягко уговаривал он ее. — Тебе понравится то, что ты там найдешь.

Она покачала головой.

Джордан вздохнул:

— Наверное, мне не следовало надеяться, что даже ты будешь настолько честной. Дать тебе предлог? Приди ко мне сегодня — и через два дня я позволю тебе увидеть Алекса.

Марианна повернулась и посмотрела на него:

— Вы вернете его мне?

— Нет, но я дам тебе убедиться, что с ним все в порядке. — Он встал, направляясь к двери. — Видишь? Ты принесешь себя в жертву ради своего бедняжки-братца, которого держит в плену злой герцог Камбаронский. Даже Дороги поняла бы столь достойное самопожертвование.

Марианна поняла, что Джордан собирается уйти. Он впервые оставляет ее одну в мастерской со времени их приезда в охотничий домик.

— Куда вы идете?

Он оглянулся через плечо.

— Я хочу прокатиться верхом. Мне надо немного развеяться. Чувственность, не находящая выхода, плохо отражается на моем настроении. Я вернусь к сумеркам. — Он приостановился. — Если ты не попросишь, чтобы я остался.

Она ничего не ответила.

В следующую секунду входная дверь резко захлопнулась за ним.

Марианна почувствовала облегчение от того, что осталась одна, или, по крайней мере, попыталась убедить себя в этом. Теперь она сможет сосредоточиться на том, что важно для нее. Она протянула руку, чтобы взять резак, — и застыла.

В доме было слишком тихо.

И в то же время казалось, что он по-прежнему находится с ней в этой комнате.

Медленно повернувшись, она взглянула на кресло.

«Наверное, мне не следовало надеяться, что даже ты будешь настолько честной».

«Это никогда не кончится, пока ты не возьмешь того, что хочешь».

«Я только дал тебе повод сюда приехать».

Неужели это правда?

Она с ужасом осознала, что слишком легко уступила, когда он сказал ей, что она должна сюда ехать.

Лихорадка, которую он в ней разжег, возникла слишком быстро. Достаточно было малейшей искры, чтобы чувства, таившиеся в ее душе, неожиданно для нее самой вспыхнули ярким пламенем.

Его магнетизм держал ее в плену три долгих года. Даже когда она искренне досадовала и раздражалась на него, она не могла выбросить его из головы. Он завладел ее душой, ее помыслами и сердцем с самой первой минуты, когда она увидела его в церкви в Таленке.

Марианна неохотно подошла к креслу. Протянула руку и прикоснулась к гладкому дереву спинки, хранившему еще тепло его тела.

Внезапно ее начала бить дрожь.

Довольно лгать самой себе.

Она любит его, она хочет его!

Джордан не вернулся к сумеркам. Была уже почти полночь, когда Марианна услышала топот копыт на дворе. Она лихорадочно продолжала работать. С того момента прозрения, когда перед ней с полной ясностью раскрылись ее собственные чувства, она с головой кинулась в работу, стараясь забыть о нем, пытаясь вообще ни о чем не думать.

— Ложись спать, Марианна.

Она почувствовала, что Джордан стоит в дверях, но не стала оборачиваться. Ей надо отгородиться от него.

— Уходи. Я не хочу тебя видеть.

— Уже поздно. Иди ложись.

Чтобы еще одну ночь лежать без сна?

— Уходи.

— Ты устала, у тебя дрожат руки. Я не позволю тебе работать всю ночь — иначе завтра у тебя на руках появятся новые шрамы, — твердо сказал он.

— Это не твое дело.

— Да, это не мое дело. — Он встал у нее за спиной. — Но это моя неотступная тревога. — Он протянул руку и вынул у нее из пальцев резак. — Ложись спать.

Жар его тела обволок ее, она ощутила запах кожи, конской сбруи и холодного ветра. Она застыла на месте — напряженная, неуступающая.

Она хочет его!

Что-то в ней вдруг оборвалось, словно лопнула слишком туго натянутая струна.

Она закрыла глаза, медленно выдохнула и прислонилась к нему спиной.

Он застыл, и она ощутила, как напрягся в нем каждый мускул.

— Марианна?

Все кончено. Она больше не в силах сопротивляться.

— Мне это не нравится, — прошептала она. — Мне… больно.

Он обнял ее, со странной нежностью прижимая к себе, словно желая укрыть в своих объятиях.

— Больно только от желания, — хрипловато прошептал он ей на ухо. — Вот почему ему надо положить конец. Остальное ни с чем не сравнимо.

— Ты обещаешь?

Он глуховато рассмеялся:

— О да, я обещаю! — Он еще минуту не отпускал ее, а потом отступил на шаг и начал расстегивать на ней платье. — Я пообещаю тебе весь мир, если ты захочешь.

— Мне не нужен мир, — ответила она.

Бедный Джордан, подумала она печально, он всегда думает, что в конце концов ему надо будет заплатить за то, чего он хочет. Как ужасно жить, когда цинизм так глубоко въелся в душу!

Марианне было странно стоять, как усталой девочке, пока Джордан раздевал ее. Но она действительно устала: ее тело так привыкло к боли неутоленного желания, что она смирилась с нею. Платье упало на пол, и она перешагнула через него.

— Мне ничего от тебя не надо.

— Повернись.

Марианне не хотелось поворачиваться. На ней осталась только тоненькая рубашка, и она вдруг почувствовала робость и неуверенность.

— Повернись. Я хочу тебя видеть.

Она медленно повернулась лицом к нему.

Увидела его глаза.

Усталости больше не было — только напряженное лихорадочное ожидание.

— Нет, кое-что тебе от меня надо. — Его руки потянулись к ее волосам, замерли, а потом еле ощутимым движением откинули пряди с ее лба. — Иди сюда.

Он опустил рубашку с ее плеч, обнажив все тело до самой талии, а потом притянул ее к себе.

Марианна задрожала. Груди ее набухли, соски окаменели от прикосновения его крахмальной сорочки.

Его руки прикоснулись к ее обнаженной спине: пальцы чертили чувственные круги на гладкой коже.

— Господи, ты такая нежная!

Его ладони скользнули вниз и легли на ее бедра. И вдруг он резко притянул ее к себе, так что сквозь тонкую ткань лосин она ощутила его напрягшуюся плоть.

Возбуждение. Неприкрытое. Жесткое.

Ее дрожь превратилась в судорогу желания.

— Ш-ш! Не бойся. Это то, чего ты хочешь.

Он решил, что она боится. Если бы жаркий туман страсти позволил ей говорить, она сказала бы ему, что недосягаема для страха. Сжав пальцами его плечи, она прижалась к нему. Изо всей силы.

Он застыл.

— Нежнее. Мы должны вести себя нежно.

После целой недели неутоленного желания она не могла думать о нежности.

— Сделай это, — глухо произнесла она, уткнувшись в его рубашку. — Сейчас!

— Наконец-то ты сказала это!

Его рука проскользнула между их телами и ладонью обхватила ее грудь. Ноготь большого пальца легонько тронул напрягшийся сосок.

Марианна выгнулась навстречу его прикосновению, негромко вскрикнув.

Джордан сдернул рубашку с ее бедер.

— Раздвинь ноги, Марианна.

Она бездумно повиновалась ему. Так долго она ждала этого мгновения, по его рассказам зная, как все произойдет. Сейчас он протянет руку… Его пальцы нежно погладили волосы, окружавшие ее лоно, потом скользнули глубже, отыскивая маленькую вершинку, пульсирующую какой-то странной и приятной болью.

Большой палец сначала чуть дотронулся — а потом сильно надавил на нее.

Глаза девушки пораженно распахнулись. Огонь и наслаждение. Жажда.

Дыхание ее стало прерывистым. Его большой палец нажимал, сдавливал, тер, все сильнее и ритмичнее. От каждого движения мышцы ее живота напрягались. Она подалась вперед, предлагая ему всю себя.

— Тебе нравится? — Он нажал еще сильнее, второй рукой удерживая ее за талию. — Это только начало. Давай пойдем наверх, в постель.

— Здесь.

Она посмотрела в сторону кресла.

Он понял ее мгновенно.

— Нет, — твердо ответил он и потянул ее по направлению к двери из мастерской.

Она не сдвинулась с места.

— Здесь.

— Ты не готова — я сделаю тебе больно.

— Здесь.

— Черт побери! — Он резко повернулся к ней. — Зачем ты упрямишься? Думаешь, я привык иметь дело с девственницами? Я просто умираю! Я пытаюсь… — Посмотрев на ее лицо, он замолк. — Упрямица. Ты не знаешь, когда тебе хотят добра.

— Здесь.

— А, какого дьявола! — Он уложил ее на пол. — Я обещал, что буду с тобой нежен. Не люблю, когда меня делают лжецом.

— Кресло… — прошептала она.

— Потом. — Он раздвинул ей ноги и опустился между ними. Глаза ее застилал туман, и она не заметила, как он разделся. — Тебе будет немного больно. Я хотел, чтобы у тебя была мягкая постель и чистые простыни: все, что должна иметь женщина, когда она… — Он прижался к ней на секунду, замерев неподвижно, потом взглянул ей в лицо, с трудом переводя дыхание. — Я не хотел, чтобы это было так.

— Мне все равно. Это не имеет значения. — Она прикусила губу. Почему он не двигается, не прекратит эту пустоту? Инстинктивно она выгнулась навстречу ему.

— Нет! — Он осторожно начал входить в нее. — Не двигайся.

Она снова подалась навстречу ему. Еще. Она получила еще — но этого по-прежнему было мало.

Лицо Джордана исказилось, словно от сильной боли.

— Нет! — сквозь зубы проговорил он.

Она вдруг пришла в ярость:

— Ты целую неделю говорил «да»! Сейчас не время говорить мне «нет». Это нечестно.

В его остановившемся взгляде вдруг появился какой-то звериный блеск.

— Да избавит меня небо от такого греха. — Его бедра приподнялись, и на одну полную секунду ей показалось, что он собирается уйти.

Он вонзился в нее до упора.

Боль!

Марианна вскрикнула, откинув голову на ковер.

Он остановился, прижав ее к полу всем своим весом, наполнив ее до отказа.

Его глаза были закрыты.

— Мне перестать? — глухо спросил он.

Боль уже слабела, она начала привыкать к горячему жесткому присутствию его в своем теле. Она знала, что должно произойти теперь. Джордан описывал ей это каждый вечер со времени их приезда сюда — и сейчас она хотела пережить это наяву, приливы какого-то необъяснимого чувства наполняли ее.

— Нет! Продолжай!

— Хорошо! — В его смехе прозвучала нота отчаяния. Он открыл глаза. — Все равно — не думаю, что я смог бы перестать.

Он вышел из нее и снова погрузился глубоко. Снова. И снова. И снова.

Ритм. Жажда. Быстрее. Медленнее.

Он поддерживал ее снизу, приподнимая навстречу каждому толчку. Где-то глубоко в горле у него рождался странный звук: первобытный, животный. Отчего-то он делал ее возбуждение еще более сильным. Голова Марианны металась по ковру: желание становилось все более сильным, напряжение — почти невыносимым.

Что-то все росло, все приближалось.

— Джордан, — ахнула она. — Джордан!..

— Выше, — хрипло приказал он. — Плотнее прижимайся ко мне.

Она рыдала, бедра ее поднимались вверх в такт его движениям, она беспомощно повиновалась всем его приказам.

— Еще!

Спина у нее выгнулась дугой. Она вскрикнула, когда он добрался до самого ее центра.

Он удержал ее там, парящую, пульсирующую. Ощущение было неописуемым. Губы ее раздвинулись для крика.

Он поднял ее ноги себе на плечи.

— Давай, — сказал он сквозь зубы. — Сейчас.

Она застонала, не в силах шевельнуться. Волны яркого чувства поднимались все выше.

— Дай себе волю.

Она не будет кричать. Только животные кричат при совокуплении.

Это было невозможно вынести. Напряжение вдруг взорвалось разноцветными искрами ощущений, и она содрогнулась.

Впиваясь ногтями ему в плечи, она закричала!

Ни с чем не сравнимо.

Джордан говорил, что это ни с чем не сравнимо, — он сказал правду.

Марианна только смутно ощутила, что он изменил позу, положил ее удобнее, все еще сильно двигаясь внутри ее. «Неужели будет что-то еще?» — туманно изумилась она.

Он вдруг застыл неподвижно, а секунду спустя тихо вскрикнул и упал вперед, обхватив ее руками, изо всех сил прижимая ее к себе. Обнимая его за плечи, она подумала, что он кажется слабым, зависимым. Джордан никогда не бывает слабым, никогда ни от кого не зависит — но в этот момент она была ему нужна.

Ее руки неистово сжали его плечи.

Ни с чем не сравнимо.

— Теперь нам можно подняться наверх? — спросил Джордан, когда его дыхание выровнялось. Он поднял голову. — Ты, наверное, вся в синяках. Пол тут чертовски жесткий.

Марианна ошеломленно посмотрела на него. Он все еще оставался в ней: ей казалось, что он был там всегда, был ее частью.

— Я… не думаю. — Может, у нее и есть синяки, но это неважно. Это пустяковая плата за то, что произошло. — Это было… — Она замолчала. Никакими словами не описать того, что она чувствовала.

— Я рад, что твой первый раз не стал для тебя разочарованием. — Он нежно прикоснулся губами к ее лбу, а потом приподнялся и поправил свою одежду. — Но теперь пора ложиться в постель. — Он встал и подал ей руку. — Готова?

Страшная слабость вдруг охватила ее — она покачнулась. Джордан поймал ее и подхватил на руки.

Марианна взглянула на кресло — и, как ни странно, в ней снова слабо шевельнулось желание.

— О нет! — Поймав ее взгляд, Джордан покачал головой. — Я начинаю жалеть, что рассказал тебе об этом видении. Нам следует идти вперед медленно. — Выйдя из мастерской, он начал подниматься по лестнице, перешагивая через ступеньку. — Все в свое время.

Марианна вдруг ощутила, что полностью обнажена, а он — одет. От этого в ней возникло чувство беспокойства и неуверенности, немного рассеявшее сладостное блаженство.

— Куда ты меня несешь?

Ногой распахнув какую-то дверь, он внес ее в комнату.

— Ваша спальня, миледи. Я решил, что тебе будет приятнее у себя. — Положив ее на кровать, он отвернулся. Огонь в камине давно погас, оставив только слабо тлеющие угли, и Джордан двигался по комнате в темноте. — Новые ощущения легче принимать в привычной обстановке.

«О чем он?» — полусонно подумала Марианна.

— По-моему, ты немного опоздал. Я уже познакомилась с новыми ощущениями.

— Не совсем.

Внезапно он скользнул к ней в постель и притянул ее к себе.

Крепкая теплая плоть. Обнаженная плоть.

Марианна сразу же отпрянула от него.

— Тише. — Он начал нежно гладить ее волосы. — Ты привыкнешь разделять со мной постель. Это всего лишь следующий шаг.

— У тебя есть твоя собственная спальня, — чопорно сказала она. — Тебе ни к чему быть здесь со мной. Дороти говорит, что даже в браке джентльмены обычно только навещают своих жен, чтобы удовлетворить похоть или зачать детей.

— Откровенно говоря, такое желание возникло у меня впервые. Так что для меня это тоже новое ощущение.

— Оставь меня одну, — попросила она. — Мне хочется спать, а я ни за что не усну рядом с тобой.

— Скажи, а твой отец тоже только навещал постель твоей матери?

— Нет. Но ведь дом у нас был очень маленький.

— А он бы занял отдельную комнату, если бы у него было жилище вроде Камбарона?

— Нет. — Марианна немного помолчала. — Но это совсем другое дело. Между ними была не похоть, а настоящее чувство.

Он поцеловал ее в висок.

— А между нами нет чувства?

— Любви — нет, — прошептала она. — Ты меня не любишь, и я тебя не люблю. Что-то есть… Но не то, что было у них.

— Может, это что-то гораздо более интересное. Я заметил, что то, что люди называют любовью, обычно вырождается в слюнявую чувствительность. — Он властно обнял ее. — По крайней мере, я намерен остаться здесь, с тобой. Привыкни к этой мысли.

В комнате было тихо, темнота успокаивала. Марианна снова начала засыпать, когда Джордан чуть слышно спросил:

— Я не был с тобой зверем?

— Что?!

— Я… хотел быть нежным, — неуверенно проговорил он. — Я боялся, что напомню тебе то, что случилось с твоей матерью.

Он говорил о той жуткой ночи, о тех подонках, которые насиловали и пытали ее маму. Странно, но она даже мысленно не связала эти две вещи. Желание ее было настолько сильным, что даже если здесь и присутствовала жестокость, то это она ее спровоцировала.

— Ты был совсем не такой, как они.

— Ты все видела?

— Нет. Когда показались солдаты, мама велела мне взять Алекса и через заднюю дверь убежать в лес. Она сказала, что мой долг — позаботиться о нем, что мне нельзя возвращаться, пока солдаты не уйдут. — Марианна проглотила ставший в горле ком. Почему она ему это рассказывает? Она не хочет вспоминать о той ночи. Но слова все звучали, рвались в темноту, резкие, обжигающие. — Я их не видела, но я все слышала. Я оставалась неподалеку, потому что хотела найти способ — любой способ — помочь ей. Я не могла оставить Алекса. Она заставила меня пообещать. Мне пришлось слушать… Я не могла оставить Алекса. Он все время был со мной. С той ночи он боится проклятий и крика.

— Боже!

Джордан крепче прижал ее к себе, и слезы градом покатились на его теплое плечо.

— Я сдержала обещание и не возвращалась, пока они не ушли. Они сделали с ней… ужасное. Они решили, что она умерла, но она была еще жива. Она умерла только на следующее утро. — Марианна закрыла глаза. — Я не могла остаться. Я обещала ей… Я пошла к дому священника и оставила на ступеньках записку о том, что они сделали с мамой. Я даже не знаю, где ее похоронили. Я попросила, чтобы ее похоронили рядом с папой. Как ты думаешь, они это сделали?

— Уверен, что сделали.

— Мама умерла у меня на глазах. Я сидела рядом и держала ее за руку, но ее уже не было. Она куда-то ушла.

— Твоя мама была очень мужественная.

— Да. — Она помолчала. — Я никогда не говорила о той ночи. Это причиняло мне невыносимую боль. Даже думать о ней было мучительно. Я все время гнала от себя эти мысли. Не понимаю, почему теперь…

— Может, потому, что пришло время примириться.

— Примириться? С чем?

— Чувство вины. Тебе пришлось сделать выбор между твоей матерью и обещанием спасти Алекса, которое ты ей дала. Ты любила ее и хотела помочь ей — но осталась в стороне и позволила ей умереть. — Он резко сказал: — Черт подери, такой выбор не должен вставать ни перед одним человеком! Никто не должен жить с таким бременем на душе.

Странно, но Марианне никогда не приходило в голову, что это терзающее ее душу воспоминание усиливалось чувством собственной вины.

— Я должна была что-то придумать!

— Что бы ты могла сделать против отряда солдат? Ты бы умерла, и Алекс бы умер — и твоя мать все равно умерла бы. Ты сделала единственное, что можно было сделать.

— Она не должна была умереть. Нужно было что-нибудь придумать!

— Ш-ш! — Он прижал ее лицо к своему. — Все уже в прошлом, и на тебе нет никакой вины. Поверь мне.

Она прерывисто вздохнула.

— Почему я должна тебе верить? Ты что — священник, дающий мне отпущение грехов?

— Священник? Боже правый, за эту неделю ты должна была бы убедиться, как мало я похож на священника! — Он хохотнул. — Но после того, как Грегор столько лет пытался выбить из меня мои пороки, я стал неплохо разбираться в чувстве раскаяния и вины. — Он прикоснулся губами к ее щеке. — Тебе — не в чем себя упрекнуть.

Если бы она могла поверить ему! Но все-таки на душе у нее стало немного легче. Может быть, в словах Джордана есть доля истины? Он умен и необыкновенно проницателен — и, как никто другой, знаком с бесчисленными проявлениями греховности.

— А теперь изволь засыпать — и я тоже засну. — Он поцеловал ее в висок. — Ты меня совершенно выжала: и физически, и эмоционально. Я никогда не думал, что сегодня от меня потребуется что-то сверх услуги жеребца. Ты никогда не перестанешь изумлять меня, Марианна.

А он никогда не перестанет изумлять ее, подумала она, закрывая глаза. Обольститель, негодяй, мужчина, сломивший ее волю и подчинивший себе ее тело. Но вот и сегодня он преподнес ей удивительный дар: он подарил ей веру в себя…

Марианна спала крепко, как измученное дитя.

За каким чертом его понесло к ней в постель? — удивлялся Джордан. Желание ласкать ее возникло внезапно, неожиданно, и он подчинился ему, как привык подчиняться своим желаниям. И все же это было странно. Обычно после момента близости Джордан предпочитал держаться на расстоянии. Почему же сейчас ему было настолько важно остаться рядом с Марианной, что он даже спорил с ней?

Джордан отодвинулся от нее, глядя в темноту.

После трех лет битва закончилась — и победа досталась ему. Конечно, ее результат был заранее предрешен и сомнений не вызывал. Он продуманно обольщал ее и был слишком опытен, чтобы невинное существо могло устоять. Она вынуждена была бороться не только с ним, но и с собой, так что ее неизбежное поражение было всего лишь вопросом времени.

Победа досталась ему. Так почему же он не испытывает удовлетворения?

Желание? Он захотел ее снова почти сразу же, как их тела расстались, но дело было не только в страсти.

Он глубоко вздохнул и заставил себя подняться с кровати. Это просто сказывается усталость, то нервное напряжение, которое не отпускало его всю неделю. Сейчас он вернется к себе в комнату, и с завтрашнего дня жизнь войдет в обычную колею. Он поймет, что его беспокойство — всего лишь временное помрачение рассудка. Теперь, когда его тело получило удовлетворение, ум, несомненно, прояснится и он сможет сосредоточиться на том, как убедить ее дать ему Джедалар.

Уже оказавшись у двери, он заметил, что в камине гаснут последние угли. Не будет вреда, если он положит в камин дров, чтобы она проснулась в тепле. Опустившись на колени, он разжег огонь, задумчиво глядя на язычки пламени, разгоравшегося все сильнее.

Прежде, стоило ему добиться женщины, он испытывал чувство торжества, которое почти сразу же сменялось первыми признаками скуки и недовольства. Сейчас он не испытывал ничего подобного и подсознательно боялся определить, что же именно ощущает.

Он оглянулся через плечо на женщину, спавшую в кровати.

Нет, не просто на женщину. На Марианну.

Он медленно поднялся на ноги и подошел поближе. Ее золотые волосы шелковым облаком разметались по подушке, губы были мягкими и ранимыми. Боже, ему это совсем не нужно! Ему только хотелось освободиться от страсти. Он хотел относиться к ней как к любимой женщине, которую можно получить — и отбросить. Он не подозревал, что попадется в ловушку, которой боялся больше всего.

Привязанность. Обладание. Зависимость.