2

Вдоль многолюдных бетонных причалов стояли краны, стрелы загружали тюками ветхие суда, не имеющие ни собственных флагов, ни мест приписки. Порт представлял собой скопление упаковочных клетей, домашнего скота и ржавого металлолома. Полуголые докеры блестели на солнце иссиня-черной кожей. За изгородью высотой в пятнадцать футов, сооруженной из столбов и колючей проволоки, лежал город, поднимавшийся вверх по склону холма. Между фанерных лачуг, навесов из хвороста и жилищ из картонных коробок, соединенных лозой, извивались грунтовые дорожки, образуя лабиринт. «Нет, это уродство нельзя назвать городом, — подумал Уилсон, — скорее мусорная свалка человечества».

— Где мы?

Он стоял с биноклем в руках у иллюминатора. Солнце взошло всего пару часов назад, а жара была такая, что хоть готовь яичницу прямо на палубе.

Крикет зевнула и принюхалась:

— Судя по вони, это Четыре Сабли. Ни тебе водопровода, ни канализации, ни-че-го.

— Значит, Африка. — Уилсон неожиданно почувствовал возбуждение. — Какая страна?

— Извини, это не совсем Африка, — ответила Крикет. Она сидела, почесывая голову. — Мы все еще в двадцати пяти милях, или что-то вроде этого, от бупандийского побережья. Перед тобой остров Четырех Сабель, он расположен к югу от архипелага Мохонго. Когда-то эти места принадлежали Португалии. Теперь они принадлежат нам. Это пиратская республика,

— Как это?

Крикет пожала плечами:

— Мы живем под черным флагом с черепом и костями. Наша конституция — Устав Братства, парламент — Совет Тридцати Капитанов. Каждый знает свое место в иерархической структуре. — Она подошла к нему, прижала к переборке, обняла одной рукой и показала другой: — Посмотри вон туда. Видишь большие здания?

На вершине холма полукругом стояли красивые дома, обнесенные кирпичной стеной. Мелькали зеленые лужайки и пальмы. Вроде блеснуло отражение солнца на ветровом стекле легкового автомобиля.

— Мы живем там, — сказала Крикет.

— Кто это «мы»?

— Тридцать Капитанов. Мой отец — один из них. Я назвала Четыре Сабли республикой. Это не так. Вернее будет сказать, что это олигархия. Мы владеем кораблями, мы планируем операции, мы делаем деньги, мы устанавливаем правила.

— А что насчет всех остальных? — Уилсон опустил бинокль и показал на трущобы.

— Это в основном беженцы. Они бежали от гражданской войны в Бупанде. Они не входят в Братство.

— Так кто же они?

Крикет пожала плечами, в глазах вспыхнул жестокий огонек:

— Пушечное мясо.

3

Ошеломленный Уилсон стоял на набережной. Кожа горела под лучами нежно-розового солнца, голова слегка кружилась, подбородок при каждом глотательном движении потрескивал, колени болели.

— Ты позеленел, — заметила Крикет.

— Я чувствую себя хорошо, — возразил Уилсон и поморщился от звона в ушах.

— Мне нужно кое-чем заняться, дел пятнадцать, не больше, — сказала Крикет. — Вот… — Она вынула из спортивной сумки никелированный пистолет и сунула Уилсону за пояс джинсов. — Если к тебе кто-нибудь будет приставать, стреляй. — Она ушла.

Уилсон сел на поломанную грузовую клеть и стал смотреть на потную, мускулистую массу докеров и пиратов. Он попробовал сосредоточиться, и его поразила печальная мысль — скорее всего убежать домой с этого Богом забытого острова не удастся. От этой мысли его затошнило. Он зажмурился, борясь с тошнотой. Одолев ее, он открыл глаза и увидел колонну негров. Около сотни мужчин и женщин шли каким-то странным шаркающим шагом. Когда колонна приблизилась, Уилсон услышал звон металла. Люди были прикованы друг к другу; цепи шли от шей к запястьям и лодыжкам. Охранники, как погонщики скота, с помощью автоматов и палок гнали колонну в сторону бетонного здания, похожего на ангар. В течение тридцати минут мимо Уилсона проследовало десять таких колонн. На лицах пленников стыло отчаяние, и Уилсону не понадобилось много времени, чтобы понять: эти человеческие существа попали в лапы нелюдей, практикующих омерзительное древнее ремесло.

Через час вернулась Крикет, Уилсон поднялся навстречу ей на слабеющих ногах. Пистолет выпал и запрыгал по мостовой.

— Эй! — возмутилась Крикет. — Поосторожней! — Но, заметив выражение его глаз, умолкла и сложила руки на груди.

Серебристый пистолет поблескивал между ними на грязном бетоне.

— Рабы, — выдохнул Уилсон.

— Я думала, ты знаешь, — сказала Крикет, избегая смотреть ему в глаза.

— Откуда они? — спросил Уилсон. Крикет пожала плечами:

— Преимущественно из Бупанды.

— И куда они их гонят? Она кивнула на ангар:

— Пока в барак, там проводятся аукционы.

— Бог мой! — По спине Уилсона пробежал холодок.

— Так обстоят здесь дела, — мягко произнесла Крикет. — Мне это тоже не нравится, но я ничего не могу поделать. Пиратством много не заработаешь: слишком рискованное занятие. Мы лишь периодически осуществляем мероприятия, подобные захвату яхты Акермана, операции тщательно планируются, на объект заранее внедряется агент вроде меня или Нугу. Обычно же проводятся рейды на бупандийское побережье. Мы ловим негров, привозим сюда и выставляем на продажу.

Теперь тьма окутывала вершину холма подобно запекшейся крови.

— Как ты можешь спать по ночам, зная все это?

— Я и не сплю. Вот почему ты мне нужен. — Крикет обняла его за шею и поцеловала. — Есть какой-то выход из создавшегося положения, и я надеюсь, что ты мне его укажешь.

Уилсон позволил отвести себя через ворота в проволочном ограждении к автомобилю. Это был «фольксваген» без бамперов и ветрового стекла, но с заводской пурпурной окраской и переводной картинкой в виде корзины с цветами, популярной в конце шестидесятых годов. Мустафа, держа дробовик на коленях, сидел впереди, на месте для пассажира. Желтые глаза подозрительно наблюдали за Уилсоном, тяжко залезающим на заднее сиденье.

— Привет! — сказал Уилсон ни с того ни с сего. Мустафа, постукивая двумя пальцами по прикладу дробовика, ответил вполголоса:

— В другой раз.

Крикет села за руль и включила сцепление. Драндулет загромыхал по выбоинам и вскоре, повернув налево, выехал на широкую улицу, ведущую на вершину холма. По обочинам смутно вырисовывались лачуги бедняков. У Уилсона, вспомнившего сумасшедший кубистский город из фильма «Кабинет доктора Калигари», разболелась голова. Дорогу освещали неведомые созвездия и автомобильные фары. Время от времени на глаза Уилсону попадались голодные лица, лица людей, о которых можно было с полным правом сказать, что они нищи, как церковные крысы. Большеголовые истощенные дети лежали в грязи вокруг костров, сложенных из разного деревянного мусора. В мелких лужах гнили животные. Вонь стояла нестерпимая.

— Они переправляются через пролив на плотах, сделанных из старых камер, или на бочках из-под масла, — сообщила Крикет, перекрывая шум мотора. — Наиболее здоровых мы загоняем в барак и продаем, но они все равно продолжают приплывать. Рабство им милее, чем массовая резня в Бупанде.

Уилсона бросало то в жар, то в холод, боль в коленях стала настолько невыносимой, что он с трудом дышал. Голос Крикет то усиливался, то пропадал, как звук в испорченном радиоприемнике. Потеряв сознание, он упал на рваную обивку сиденья, словно войдя в грязную воду, опустился на дно цвета человеческих несчастий.

4

На карнизе, за противомоскитной сеткой, сидела обезьянка и чирикала, как птичка. Она была размером с белку: шелковистая оранжевая шкурка, черный хвост и черный хохол на макушке, как у индейца-могавка. Обезьянка ела манго, она быстро и нервно откусывала кусочки, поворачивая лапками зеленый фрукт, — так человек обгладывает початок кукурузы. Уилсон наблюдал за обезьянкой, пока нестерпимая боль не взяла свое. Он с трудом перевел дыхание. Обезьянка выронила лакомство, изобразила на мордочке удивление и завыла, как сирена. По мощности звук, пожалуй, превосходил свой источник раз в десять.

— Черт бы побрал этих обезьян-ревунов! — услышал Уилсон мужской голос из соседней комнаты. Он попробовал оглянуться, но не смог из-за боли в суставах. Когда он снова посмотрел за окно, обезьянки и след простыл.

В комнату вошел высокий сутулый мужчина в белом, хотя и грязноватом, докторском халате. Это был европеец лет сорока. Продолговатое лицо, редкие каштановые волосы, пористый нос, столь крупный, что в него можно вогнать целый грузовик. Мужчина сел рядом с кроватью, и Уилсон почувствовал сильный запах перегара. Мужчина сначала приложил мягкую руку ко лбу Уилсона, затем осмотрел глаза и простукал грудную клетку.

— Вы доктор? — спросил Уилсон и поразился слабости своего голоса.

— Разумеется, — выдохнул доктор очередную порцию перегара.

— Да вы пьяны, — диагностировал Уилсон. Доктор помахал рукой у рта:

— Я всего лишь во хмелю. Это единственный способ выжить в этом пиратском аду.

У Уилсона снова заболели колени.

— Что я здесь делаю?

Доктор прикоснулся к его руке, жест был ни дружелюбным, ни враждебным.

— Завтра скажу. А пока отдыхайте. — Доктор извлек откуда-то шприц, сделал Уилсону укол в мягкое место и удалился.

Уилсон впал в наркотический сон. Ему привиделось, будто он, прикованный цветными цепями к пальме на песчаном берегу моря, стал похож на рожок мороженого с ванилью и шоколадом. Пришел человек, напоминающий доктора, в одной руке длинный скальпель, в другой — что-то вроде помеси обезьяны с волком: когтистые лапы, грива медного цвета и огромные, влажные, невинные глаза. Именно глаза делали животное очень опасным. Человек вырезал прямоугольное отверстие в животе Уилсона, засунул туда бастарда и наложил швы. Вскоре Уилсон почувствовал, как скребут острые коготки, как кусают такие же острые зубки, и понял: зверюге потребуется немного времени, чтобы вырваться на волю.

5

Уилсона разбудили шафрановые лучи утреннего солнца. Он потянулся, почувствовал, что суставы не болят, откинул противомоскитный полог, сел на белоснежной кровати и огляделся. Стены комнаты покрашены в терракотовый цвет, под потолком кремовый бордюр. Большое окно выходит на дворик, выложенный кафельной плиткой. Ротанговая пальма, колеблемая раскаленным бризом, бросает на окно тень. В комнате старый шкаф, туалетный столик и инкрустированный стол, на котором ваза с гранатами. Около двери хорошая репродукция картины художника девятнадцатого века Леона Жерома «Бассейн в гареме». Женская атмосфера, приятная и знакомая. Констатировав это, Уилсон снова лег.

Когда освещение слегка изменилось, здоровенная негритянка принесла поднос с супом, щедро заправленным специями, с хлебом и терпким молоком, по-видимому, козьим. Некоторое время спустя явился доктор, от него опять пахло перегаром. Он осмотрел глаза Уилсона, измерил пульс и прослушал легкие.

— Сегодня вы едите, — отметил доктор, прижимая пальцем пульсирующую вену у себя на носу. — Это хорошо. И выглядите значительно лучше.

— Спасибо. А что со мной? — поинтересовался Уилсон.

— Раз вы предлагаете поговорить, значит, не будете против, если я приготовлю что-нибудь выпить?

Прежде чем Уилсон успел ответить, доктор исчез. Вернулся он, держа в руке стакан розового джина со льдом.

— Я бы и вас угостил, но в вашем положении… — Он с жадностью сделал большой глоток и вытер губы тыльной стороной руки. — Вот почему мне нравится работать здесь, на холме. Великолепная выпивка. Найти хороший напиток там, внизу, трудно.

— Ладно, — смирился Уилсон.

Доктор допил джин и поставил стакан на инкрустированный стол.

— У вас была разновидность лихорадки денге, распространенной в экваториальном поясе Африки. Туземцы называют ее кадинге пвепе, буквально «окоченевшее колено», она поражает коленные суставы — учтите, недельку-другую вы будете ходить как на шарнирах. Разновидность, которую вы подхватили, я назвал своим именем — денге Бурсали. Похоже, она отличается от лихорадки, распространенной на континенте, и существует только на этом проклятом острове. Переносится она вирулентной бактерией. Помимо прочего, она воздействует на нервную систему, особенно на последних стадиях, если не применять надлежащее соотношение мочегонных средств и антибиотиков, что также является весьма необычным. Мне хотелось бы написать статью на эту тему для какого-нибудь медицинского журнала, но… — Доктор пожал плечами в сугубо галльской манере. — Я здесь на положении пленного, пираты не позволяют мне публиковаться.

Уилсон перевел взгляд на потолок, пытаясь разобраться в сущности сказанного.

— Сколько времени я был без памяти?

— Около месяца. Вы были в полном бреду, когда вас доставили сюда. Теперь вы снова здоровы, благодарение Богу. Иначе не сносить бы мне головы.

Уилсон было заулыбался, но потом понял, что доктор отнюдь не шутит, и смахнул улыбку:

— Да что вы…

Бурсали взял пустой стакан, посмотрел внимательно на тающие кубики льда и со вздохом поставил на стол:

— Ваша любовница Пейдж высказалась по этому поводу очень ясно. Она ушла в рейд вместе с отцом — это последняя возможность перед началом сезона дождей — и оставила вас на моем попечении. «Если он не поднимется до моего возвращения», — сказала она и провела рукой по шее. Уверяю вас, это не дурная шутка. Прежний доктор, Рейми, неправильно диагностировал злокачественную опухоль, и вы знаете, что они сделали с ним?

— Нет.

— Они закопали бедолагу по шею, измазали лицо медом и вывалили кучу красных муравьев.

— О Боже! — простонал Уилсон.

— Рейми выжил, — успокоил его доктор, — но уже никогда не был таким, как раньше. Я буду навещать вас ежедневно, хотя бы только для того, чтобы убедиться, что вы не наступили на осколок стекла или не простудились, описавшись в кровати.

После ухода доктора Уилсон уставился в потолок. Мысли неприятно путались. По потолку полз большой плоский таракан, он добрался до влажного места, плюхнулся на туалетный столик, чуть-чуть полежал на спине, перебирая лапками, и затих. Уилсон задремал. Во сне он увидел оранжевую обезьянку, она сидела на карнизе за противомоскитной сеткой, и ветерок с моря слегка шевелил шелковистую шерстку.

6

Дом, стоявший на склоне холма, был покрашен в землисто-красный и горчично-пастельный цвета. Низкие потолки навевали воспоминания о корабельном трюме. На верхнем этаже находились гостиная, обставленная мебелью восемнадцатого века, комната с мраморной ванной, рассчитанной по крайней мере на двух человек, и гардеробная, набитая до отказа одеждой Крикет. Спальня, кухня и столовая занимали первый этаж. Внутренний дворик под бело-зеленым полосатым тентом был обставлен садовой мебелью из гнутого железа. За огромными тропическими цветами в глиняных горшках виднелся то голубой, то коричневый, то зеленый залив. Когда ветер дул с Атлантики, можно было воображать, что там, у подножия холма, расположена живописная деревушка Французской Ривьеры, а не вонючее скопление бедных лачуг. За исключением негритянки-поварихи, в доме никого не было. Поэтому Уилсон, сидя в садовом кресле и потирая онемевшие колени, с нетерпением ожидал визита Бурсали.

Доктор обычно заходил утром за пару часов до полуденной жары. Сегодня он успел опрокинуть один за другим три стакана розового джина и к одиннадцати часам уже был в стельку пьян. Он слонялся по дворику, натыкаясь на железную мебель и норовя разбить тот или иной цветочный горшок. Уилсон начал беспокоиться. Тем не менее доктор снова наполнил стакан и, расплескивая джин, словно подчеркивая значимость предстоящего высказывания, протянул руку в сторону города:

— С большого расстояния можно найти панораму вполне романтичной.

— Вообще-то нет, — ответил Уилсон. Доктор проигнорировал возражение:

— Бедность всегда романтична издалека. В следующий раз, прежде чем угодить в дерьмо, возьмите микроскоп и посмотрите, на что наступаете. Сейчас вокруг вас кишат бактерии. Африка — мать всех болезней, друг мой! За шесть лет плена я видел элефантизм, гепатит, дизентерию, малярию, менингит, скарлатину, желтую лихорадку, тиф, бери-бери, острую депрессию, цингу, туберкулез, холеру, бубонную чуму, легочную чуму, десять разных мутаций СПИДа, денге, даже синдромы Эбола и Бларха, не говоря уже о гриппах, обычных лихорадках, рахитах и сумасшествии. Все эти хвори не поддаются обычным лекарствам. Рай для вирусологов, можно сказать. Впрочем, я не вирусолог, я кардиолог.

Бурсали, швейцарец по рождению, получил образование в университете Лозанны и в медицинском колледже при Мичиганском университете. После пятнадцати лет успешной практики в Лондоне и Женеве ему надоели богатые пациенты с их сердечными недугами, и он решил посвятить один год благотворительной работе в госпитале Красного Креста «Сестры милосердия» в Тананариве на острове Мадагаскар. Малагасийцы, которые в основном питались солониной, кокосовым маслом и орехами макассар, чаще других народов страдали от сердечно-сосудистых заболеваний.

— Понимаете, я привык к чистеньким швейцарским кантонам, где в двадцать один час все уже находятся в постелях, к сосновым лесам, где подлесок аккуратно убирается с глаз долой. В Женеве, как вы, возможно, слышали, в одном из парков бесплатно раздают шприцы нескольким десяткам любителей героина. Эти люди не просто наркоманы, а швейцарские: они делают себе инъекции прямо в парке около восьми часов вечера и бродят по травке примерно до полуночи. Но утром, когда дети идут в школы, парк безупречно чист. Шприцы, ампулы и ложки собраны и выброшены на свалку не работниками городской санитарной службы, а самими наркоманами. Это Швейцария, понимаете?

Уилсон сказал, что понимает.

— В конце концов это чистоплюйство надоело мне, и я отправился на Мадагаскар, место вполне экзотическое, согласитесь. Там каждый октябрь туземцы откапывают своих мумифицированных предков, обедают с ними, ходят на танцы, возят их в такси, спят с ними. Я видел все это собственными глазами. На Мадагаскаре приобрел много хороших друзей и вообще очень интересно проводил время. Но вот что я вам скажу: Мадагаскар — это отнюдь не самое удобное место для жизни, и уже через два года я понял, что нуждаюсь в длительном отпуске. Мы с друзьями наняли арабскую дау[23] и попытались попасть через проливы в Занзибар. На полпути к цели дау взяли на абордаж пираты со «Шторм кар». Я остался в живых, потому что Братству требовался доктор. Моих же друзей привязали к поручням и утопили вместе с дау. Я слышал, как они взывали о помощи, но помочь ничем не мог.

Доктор опустил взгляд. Щеки, красневшие ранее от выпитого джина, побледнели. Внезапно, словно протрезвев, он вылил остатки джина в ближайший горшок с цветами и целую минуту стоял, глядя вдаль, положив руки в карманы халата. Потом он повернул к Уилсону лицо, похожее на гипсовую маску.

— Тюрьме не обязательно иметь четыре стены и решетки на окнах, чтобы быть таковой, — сказал Бурсали. — Скоро вы это поймете и тоже начнете пить, как я, как все в этом райском уголке для монстров.

Что-то — горячий воздух или темное облако, закрывающее горизонт, — подсказало Уилсону, что доктор прав.

7

Окоченение в коленях прошло. Уилсон начал прогуливаться с доктором Бурсали по побережью. Сначала глаза не могли адаптироваться к нищете, но однажды утром, как-то вдруг, Уилсон привык к чужим страданиям. Горячий ветер гонял зловоние над островом, солнце лежало желтым грейпфрутом в нестерпимо голубой чаше неба. Как и предсказывал доктор, Уилсон пристрастился к спиртному.

Прямо у забора, который окружал невольничий барак, располагался деловой центр. Узкая улица жестяных пивных с открытым фасадом пересекалась с более широкой улицей борделей и прочих коммерческих предприятий: палаток менял, прилавков для торговли овощами, ломбардов и театра теней, где без перерыва давали что-то вроде спектакля «Панч и Джуди». Дважды в неделю старики, занимая часть тротуара, раскладывали на одеялах у грязных лавок руту — гигантские африканские турнепсы, главный продукт питания на острове. Мерой стоимости при купле-продаже служили раковины каури[24], американские сигареты и любые деньги, ценность которых определялась не номиналом, а размером и цветом. На большие красочно оформленные банкноты Италии и Франции продавалось больше руты, чем на американские «зеленые», хотя те были раз в десять дороже.

Уилсон с доктором проводили по нескольку часов ежедневно в пивной, владельцем которой был экс-пират с Ямайки, называвший себя Беном Ганном в честь пирата из «Острова сокровищ». Рябой кусок фанеры на ржавых пятидесятигаллоновых бочках из-под моторного масла служил стойкой, упаковочные клети и пустые пятигаллоновые банки из-под краски притворялись стульями и столами. Наиболее ходовым товаром в этой забегаловке был «рамфустиан» — сногсшибательная смесь из местного пива, джина и чего-то типа хереса, изготавливаемого здесь из дикорастущих ягод. Грязная пластиковая молочная бутылка с этим зельем стоила полфунта раковин. Уилсон пил «рамфустиан» из щербатой кофейной чашки без ручки. Доктора хорошие манеры не волновали: он лакал прямо из горла. На другой стороне улицы играл бупандийский тинка-джаз, расположившийся на подмостках, сооруженных из старых шин и картонных ящиков. Веселая ритмичная музыка поднималась вместе с горячим воздухом в такое же небо.

Уилсон слушал музыку, глядя на многолюдную улицу. В послеполуденный час пивная была пуста, если не считать пары негров, упившихся до потери сознания и лежавших ничком на грязном полу. Бен Ганн восседал за стойкой на трехногом стуле, покуривая марихуану. Глаза у него были красные. Неровные, вселяющие ужас пучки волос перехватывала матерчатая лента. Нездоровая кожа имела оттенок пережаренного кофе. Тараканы размером с ладонь Уилсона беспрепятственно бегали по стойке: Бен Ганн не обращал на них никакого внимания.

Бурсали, заверив Уилсона в том, что лихорадка денге лишь временно поражает печень, заказал очередную бутылку «рамфустиана». У доктора в рваном саквояже, скрепленном скотчем, лежали около десяти фунтов раковин и несколько итальянских банкнот. Он крепко держал сумку между ног.

— Я вам говорил, на этом острове нечего делать, кроме как пить, — сказал он Уилсону.

— Возможно, вам, — ответил Уилсон. — Но я уберусь отсюда, как только вернется Крикет.

Бурсали потряс головой:

— Несбыточная надежда. Тридцать Капитанов не позволят вам уйти. Этот остров — секрет международного значения. Вы когда-нибудь видели в «Нью-Йорк тайме» заголовок типа «У берегов Африки обнаружен пиратский рай. Работорговля — процветает»? И не увидите. Если он, паче чаяния, появится, декадентские сообщества Запада вынуждены будут что-то предпринять. А это не понравится определенным кругам Европы, Америки и Японии, которые зарабатывают здесь большие деньги.

— Я до сих пор с трудом в это верю. — Уилсон махнул рукой в сторону поглощенного активной деятельностью порта. — Пираты! Тысячи пиратов. А «Тридцать Капитанов» вообще звучит как цитата из «Джилберта и Салливана». Кто они такие? Откуда пришли?

— Это нищие и бродяги со всего света, — пояснил Бурсали, — затравленные члены всех запрещенных партий, отчаянные смельчаки всех национальностей. В том, что они здесь собрались, нет ничего удивительного; эти осиные гнезда появляются как грибы после дождя на окраинах мира. Вспомните семнадцатый век: великая пиратская республика в Порт-Ройал на Ямайке, девятнадцатый век: Кампеш и Ки-Уэст. Пираты рангом ниже капитана могут «завязать» только на Четырех Саблях. На противоположной стороне острова есть нечто вроде санатория для состарившихся морских разбойников — небольшая деревня с серным источником. Они ее называют Пеглег-Бей. Если кто-то выразит желание пожить в другом месте, то найдет его на дне морском.

— Этот человек прав, — подал голос Бен Ганн из-за стойки. — Наше место на Четырех Саблях. А когда мы умрем, могилой нам станет море. Таков устав, парень. Что пиратов, что пленников — всех за борт.

— Но вы, Уилсон, другое дело, — добавил Бурсали шепотом. — Страшно сказать, до чего другое. Боюсь, до отставки вам не дожить.

У Уилсона, как всегда, по спине побежали мурашки.

— О Боже…

— Конечно, это меня не касается, но, насколько я слышал, насчет вашей любовницы Пейдж есть договоренность.

— Да, парень, она женщина Португи, — сообщил Бен из-за стойки. — Португи больше не с кем трахаться.

— Заткнись, Бен, — приказал доктор.

— Он председатель совета Тридцати Капитанов, он…

— Нет! — Уилсон стукнул кулаком по столу. — Я не хочу знать. Что бы там ни было.

Доктор пожал плечами, мол, не хочешь — не надо.

— Тот, кого не волнует, что небо вот-вот упадет ему на голову, умный человек, — изрек Бен Ганн, — ибо никакая шляпа не спасет его от удара.

8

Прошло три дня.

Уилсон принимал холодную ванну. Неожиданно перед ним возник Бурсали. Глаза широко раскрыты, одежда в беспорядке, перегар — как обычно.

— Вы не стучите? — удивился Уилсон.

— Я не мог, — ответил доктор. — В этом доме нет дверей. Вытирайтесь и одевайтесь. Вам кое-что нужно видеть.

— Мы идем в город?

— Да.

Уилсону еще не доводилось бывать в городе лачуг вечером. Сам доктор предостерегал его от этого мероприятия.

— А разве не опасно? Доктор отмахнулся:

— При всех тех микробах, что здесь благоденствуют, и дышать опасно.

По темным неухоженным улицам Бурсали привел Уилсона к невольничьему рынку. Оказавшись за колючей проволокой, Уилсон обратил внимание на скопление людей около барака. Одни мужчины в деловых костюмах толпились у распахнутой двери, другие стояли поодаль небольшими группами и тихо переговаривались. Из барака лился яркий белый свет. Уилсон услышал чихание и треск генераторов. В воздухе резко пахло бензином.

— Что происходит?

— Ночной бал, — пояснил Бурсали. — А я доктор по вызову на тот случай, если кто-нибудь подвернет ногу. Идемте.

Внутри ангар освещался прожекторами, укрепленными на стропилах. Воняло потом, смолой и дезинфекцией, прямо как в школьном спортзале. Зрительская трибуна располагалась вдоль стены, деревянная платформа перед ней была с баскетбольную площадку. Уилсон и доктор остановились сбоку от трибуны, футах в тридцати от помоста. Вскоре Уилсону жутко шибануло в нос.

— Они выходят из камер, — сказал доктор. — Вы чувствуете их запах. Отдрайте барак сверху донизу, обработайте самыми мощными химикатами, все равно он будет вонять. Верь я в Бога, сказал бы, что вообще весь этот остров смердит аж до райских врат.

Зрительскую трибуну начали заполнять европейцы (чисто выбритые лица как полумесяцы над белыми сорочками и одноцветными галстуками), японцы (в руках неизменные калькуляторы), арабы (новомодные костюмы, на пальцах бриллиантовые кольца). Послышался приглушенный говор на универсальном языке, принятом в деловых кругах.

Привели первую партию рабов: десять молодых бупандийцев, прикованных друг к другу цепями из нержавеющей стали, кольца цепей в свете прожекторов блестели подобно монетам. Уилсон увидел отчаяние в глазах африканцев, почувствовал запах ужаса, волнами исходивший от черных тел. Предпоследний парень упал на колени и стал молиться своему богу громким истерическим голосом, его подняли на ноги ударами кнутов.

Торговля шла на английском языке, синхронно переводившемся на дюжину других языков через наушники. Высокий аукционист в смокинге изъяснялся как человек образованный, тем не менее его речь казалась Уилсону мерзким жаргоном:

— Комплект из десяти сильных самцов для полевых работ. Что я могу сказать? Все хороших кровей, доставлены прямо из джунглей и сертифицированы врачами нашей компании. Гарантия — шесть месяцев трудоспособности в тяжелых условиях за исключением несчастных случаев. Пятьдесят тысяч американских долларов. Кто больше?

Бизнесмены принялись поднимать карандаши, и цена пошла вверх. Лот был продан за семьдесят пять тысяч.