10

Уилсона перевели на пиратский корабль и заперли в маленькой душной каюте, расположенной ниже ватерлинии.

Несколько минут спустя перегорела лампочка. Уилсон лежал в кромешной тьме, свернувшись калачиком, на голом матраце, от которого несло мочой. Тихая возня на полу свидетельствовала о присутствии крыс. Один раз кто-то принес воды и шоколадный батончик: дверь открылась буквально на миг. Уилсон следил за временем по светящимся наручным часам, и каждая цифра на зеленом экранчике камнем падала ему на сердце.

Уилсон думал об отце. Для большинства людей игроки ассоциируются с гангстерами и головорезами. Отец же был добрым скромным человеком, полной противоположностью буйным завсегдатаям ипподромов. Уилсон до сих пор отчетливо представлял его лицо, он помнил резкий ночной телефонный звонок и рыдания матери в спальне, которые долетали до него сквозь стену.

На обложке журнала «Диспетч», вышедшего на следующее утро, была помещена фотография обломков пассажирских вагонов, они торчали из темных холодных вод Потсвахнами словно руки утопленника. Была и еще одна фотография — в воскресном выпуске «Телеграф джорнал», позднее она получила премию как лучшая за тот год, и Уилсон часто встречал ее репродукции в книгах. Трупы сгоревших и замерзших людей лежали вдоль берега, как поленья. Полицейские и береговая охрана безучастно стояли на заднем плане в черных от дождя плащах и разговаривали о спорте. Белые бирки на больших пальцах ног мертвецов покачивались на ветру, словно моля о помощи. Ровно за неделю до катастрофы отец поехал с Уилсоном на ипподром в Адмор-Даунс на старом трамвае. Теперь, закрывая глаза, Уилсон видел большое поле, обнесенное оградой, а за ним — тихие окраины, уходящие вдаль. Несколько озябших фламинго с подрезанными крыльями ходили по зеленому овалу, как собаки, потерявшие хозяина.

В тот день был стипль-чез. Лошади прыжками преодолевали препятствия «щетку» и «полено», и в каждом заезде несколько жокеев падали наземь, рискуя угодить под копыта отставших лошадей. Уилсон улавливал запах свежескошенной травы, навоза и трубочного табака, замечал мощные бока лошадей и кислые выражения на лицах проигравших игроков, видел большую фетровую шляпу и новый твидовый пиджак отца.

Во время седьмого заезда отец положил Уилсону на плечо руку и присел на скамью. Совместный выход отца и сына должен непременно сопровождаться разговором. Отец со вздохом сдвинул шляпу на затылок и начал свой лучший монолог.

— Я знаю, ты слышишь, как мы иногда ссоримся с матерью по поводу денег, — сказал он и взглянул на скачущих лошадей, они ярко выделялись на зеленом фоне. — Твоя мать очень хорошая женщина, очень умная, но она склонна путать некоторые вещи. Она думает, будто люди нуждаются в деньгах больше всего, но это не совсем так. Люди еще нуждаются в любви, например. Но что им нужно по-настоящему, так это чувство собственного достоинства. Каждому нужно чувство собственного достоинства, а его-то как раз и мало в нашей жизни. Позволь мне открыть тебе один секрет — достоинство не имеет цены. Нет на свете такого богача, который мог бы купить его.

Потом отец сказал, что, играя, обретает чувство собственного достоинства и что самым притягательным в игре является то, что все зависит исключительно от тебя.

— Если удача отворачивается, я могу не занимать презренный металл, а просто выйти из игры. Ты только подумай о тех несчастных, кто делает ставки при шансах девять к пяти, они пользуются обходными путями, как крысы. Им говорят: «Бегите» — и они несутся очертя голову, лишь бы ухватить свой шанс. Никогда не теряй достоинства, сынок. Обещай мне.

Уилсон торжественно пообещал, хотя и не понял, что именно. А неделю спустя отец отправился на четырехчасовом экспрессе на другой ипподром, и его шансы рухнули вместе с поездом в розоватую воду реки Потсвахнами.

Теперь, лежа скорчившись на вонючем матраце в утробе пиратского корабля, идущего в неизвестном направлении, Уилсон размышлял над тем, что сказал ему тогда отец, и над тем, как следует встретить смерть. Кто знает, о чем думал отец в последние мгновения жизни, когда по вагону летел багаж, а сам вагон со скрежетом падал с эстакады в небытие? Можно ли в подобной ситуации помнить о собственном достоинстве? Скорее всего катастрофа произошла слишком быстро, и отец не успел почувствовать что-либо, кроме паники.

Зато у Уилсона было время на то, чтобы приготовиться к смерти, чтобы убедить себя в том, что бояться нечего, ибо не важно, как ты уйдешь из жизни.

11

Капитан Пейдж сидел за старым деревянным столом на шканцах[20] «Шторм кар» и ел завтрак, состоявший из яиц, бекона, сосисок и тостов. Справа от него размещалась наполовину опорожненная бутылка водки. Молодой негр, облаченный в чистую белую куртку, с перекинутой через руку салфеткой стоял, склонившись, позади пирата и держал кувшин апельсинового сока. Сок невыносимо сиял желтым светом. На пирате были рваный банный халат, распахнутый на груди, зеленые боксерские шорты и такого же цвета шлепанцы.

После заточения в кромешной темноте трюма от всего этого мельтешения красок у Уилсона сильно разболелась голова. Заковав в наручники, его положили рядом с капитаном Амундсеном дожидаться под охраной Мустафы, у которого через плечо свешивалась автоматическая винтовка, когда пират закончит трапезу. Артиллерийские орудия, покрытые парусиной, бросали на палубу тени, напоминающие надгробия. Пейдж медленно жевал и читал «Файнэншл тайме», осторожно перевертывая страницы луковичного цвета.

За полтора дня «Шторм кар» с «Компаунд интерест» на буксире успел проделать немалый путь. Теперь по левому борту виднелся остров, заросший густым лесом. Корабль находился столь близко от берега, что Уилсон сумел разглядеть попугаев на деревьях. Еще он заметил несколько островов. Влажный воздух гудел от насекомых и источал отвратительный малярийный запах тропиков.

Наконец Пейдж кончил завтракать. Слуги убрали посуду и принесли раскладные стулья. По трапу спустились Крикет и Шлюбер. Оба уселись за стол. Шлюбер, в полосатом костюме, пестром галстуке и туфлях с витым орнаментом, открыл миниатюрный компьютер и начал проделывать какие-то операции с сознанием собственной важности, характерной для всех электронщиков. Крикет выглядела чистенькой и отдохнувшей. Она была в морской форме: узкие по бедрам брюки и короткий голубой жакет с двумя рядами золотых пуговиц и золотыми эполетами. Настоящий гардемарин, только что покинувший военно-морское училище.

Пейдж поцеловал ее в щеку:

— Доброе утро, милая.

— Тебе нужно побриться, папа, — сказала Крикет, нахмурив брови, — уже вторая половина дня. И вообще следует надеть что-нибудь поприличнее. Согласно уставу, нам предстоит торжественное мероприятие.

— На своем корабле я сам себе устав! — прорычал Пейдж, недобро сверкнув единственным глазом. Но халат на груди запахнул и приосанился. — Послушайте, попутчик, — обратился он к капитану Амундсену. — Есть какие-нибудь вопросы, прежде чем мы начнем?

— Есть. Что вы сделали с Акерманом? — прохрипел Амундсен. — Как капитан «Компаунд интерест», я за него отвечаю. Вы что, мерзкие негодяи, убили его?

Пейдж устало улыбнулся:

— Не беспокойтесь. Мистер Акерман должен принести нам много денег. Сейчас он устроен вполне комфортно. Во всяком случае, лучше, чем вы. К вашему сведению: черный флаг — это дань традиции, так же как и доска, которую вы видите вон там. — Он махнул рукой в сторону малайцев, которые спускались по трапу.

Они несли длинную деревянную доску, напоминающую трамплин для ныряния. Увидев, как они закрепляют доску на правом борту, Уилсон затрясся. Доска была окрашена в неприятный бирюзовый цвет и торчала на добрых двадцать футов над водой, покачиваясь в такт волнам.

— Убивать всех пленников подряд — это нерациональный расход людских ресурсов, — продолжил Пейдж. — Пиратскому братству нужны специалисты. Мистер Шлюбер, давайте послушаем биографию капитана.

— «Амундсен, Ларс Олаф, — быстро зачитал ариец. — Родился в Эсбьерге, Дания, в 1945 году, натурализовавшийся гражданин США. Тридцать шесть лет действительной службы. Торговый флот». Здесь перечислены пятнадцать судов, в том числе большие лайнеры компании «Юнайтед Стейтс лайн». Второй помощник капитана на американском судне «Конститьюшн», 1967; первый помощник на американском судне «Индепенденс», 1972. Пять официальных благодарностей за добросовестное несение службы. Лицензия штурмана класса двойной звезды. Отличный послужной список. Перед нами первоклассный шкипер.

Сведения произвели на Пейджа большое впечатление. Он сложил руки на животе и задумался. Потом он приказал снять с Амундсена наручники. Капитан встал, потирая запястья. Пейдж предложил ему стакан апельсинового сока. Капитан отказался, хотя умирал от жажды.

— Тогда я перейду к делу, — сказал Пейдж. — Братству нужны хорошие капитаны вроде вас. Вы, наверное, представляете, одна половина наших людей — профаны, неспособные отличить шпигат от секстанта, а другая — вечно пьяные дикари из самых грязных уголков мира. В прошлом году, когда мы подцепили небольшой траулер в двухстах милях от берегов Патагонии, я видел, как мой человек пожирает сердце взятого им в плен моряка. Это было отвратительно. Я предлагаю вам вступить в Братство. Разумеется, на бессрочной основе. В качестве денежного довольствия обещаю вам такие богатства, о которых можно только мечтать. Рано или поздно все золото мира пройдет через наши руки.

Он дал капитану пять минут на размышления. Когда срок истек, капитан Амундсен выпрямился и отчеканил:

— Сатана в пустыне также соблазнял Иисуса. Он сулил Спасителю все царства мира в обмен на бессмертную душу. Я плюю на вас, как Господь Бог плюнул на сатану. — Он прочистил горло, и сгусток слюны упал на палубу.

— Мустафа, — позвал Пейдж, вздохнув. Мустафа вскинул винтовку и прицелился в капитана. Амундсен поднял руку:

— Подождите, я человек моря и, подобно вам, в определенных случаях консерватор. Я прошу доску.

Пейдж пожал плечами:

— Как вам угодно.

Капитан застегнул на все пуговицы рваный, заляпанный грязью парадный китель и сделал четкий поворот. Достигнув правого борта, он замер и устремил взор в морскую даль. Мустафа винтовкой ткнул капитана между лопаток.

— В этом нет необходимости, — спокойно произнес капитан.

Он поднялся на планшир и пошел по бирюзовой доске. На полпути он приостановился. Море бросало яркие блики на его китель; было два часа пополудни. Горизонт голубел как мечта.

— Мистер Уилсон, — позвал капитан. Уилсон поднял на него глаза.

— Мой отец живет в Эсбьерге. Ему сейчас девяносто шесть лет. Это епископ Ингмар Амундсен. Если вы выживете в этом страшном сне, передайте ему, что я умер христианином. И еще скажите, я сожалею о том, что сбежал.

Потом капитан сделал шаг и пропал. Он просто исчез, растворился в ярком солнечном свете. Уилсон даже не услышал всплеска воды. Мустафа быстро подошел к ограждению и несколько раз выстрелил, после чего наступила тишина. Уилсон склонил голову и произнес молитву неизвестному богу, который позволяет людям совершать подобные зверства, молитву о душе храброго человека, который только что покинул сей мир.

Теперь пришла очередь Уилсона. Солнце нещадно светило ему прямо в глаза. Во рту ощущался вкус пепла. Пораненные запястья под пластиковыми наручниками кровоточили. Нос горел: косметическое средство против загара, наложенное несколько дней назад, стерлось. Во время этого кошмара Уилсон ни разу не взглянул на Крикет. Но сейчас он не смог удержаться и оторвал взгляд от гробовых теней на палубе. Крикет смотрела на него во все глаза, хотя лицо оставалось бесстрастным, а зеленые глаза скрывались под солнцезащитными очками.

Удивленный Шлюбер застрекотал клавишами компьютера:

— Об этом парне нет ни одной записи. Он, должно быть, записался после Санта-Барбары.

— Это так, дочка? — спросил Пейдж.

— Да, — ответила Крикет без всякого выражения.

— Как вас зовут, мистер? — обратился пират к Уилсону.

Уилсон медленно поднялся, опершись кулаками скованных рук о палубу, при этом у него хрустнули колени.

— Я Уилсон Лэндер. Улица Оверлук, дом семьдесят семь, квартира на верхнем этаже. Район Рубикон, — сообщил он постепенно затухающим голосом.

— Тогда в чем дело? — удивился Пейдж.

— В списках моряков торгового флота его имя не значится, — сказал Шлюбер. — Я сейчас проверяю Американскую ассоциацию яхтсменов…

Компьютер пискнул отрицательный ответ.

— Да, ничего. Получается, он служит неофициально.

Пейдж нахмурился и погрузился в размышления. Вынырнув из оных, он поинтересовался у Уилсона:

— Кто вы такой? Интерпол? ЦРУ?

— Я человек. Такой же, как вы, — ответил Уилсон и поразился тому, насколько окреп его голос. — Я родился, как вы, и умру, как вы. Мир — очень странное место. Это все, что я хотел сказать.

Он взглянул на Крикет. Отливающие медью волосы развевал океанский бриз. Уилсону внезапно вспомнился пансионат на Азорах. Даже в этом ужасном окружении, при всей своей подлой, уродливой душе, Крикет была прекрасна.

— Какая-нибудь профессия у вас есть, попутчик? — задал наводящий вопрос Шлюбер. — Что-нибудь такое, что могло бы пригодиться Братству?

— У меня степень по сравнительной литературе. Кроме того, я не закончил стажировку по древней антропологии в Ашлендском колледже, Бьюфорт. И выдержал почти все экзамены на степень магистра археологии Американского континента там же. Я могу отличить хорошую книгу от плохой. Говорят, я умею ладить с детьми. И я способен датировать черепок эпохи до испанских завоеваний в пределах пары сотен лет.

— Достаточно, — прервал Пейдж. — Мы узнали все, что хотели.

Краешком глаза Уилсон видел тусклый винтовочный ствол и ритуальные шрамы на потном черном теле Мустафы. Он повернул голову в сторону моря и попытался вызвать чувство собственного достоинства. Но от страха горизонт показался ему красным, и он почувствовал, что сейчас грохнется в обморок.

— Уилсон!

Это был голос Крикет, вслед за ним раздался стук упавшего стула.

Уилсон взглянул перед собой. Крикет стояла у стола, позади нее лежал вверх ножками стул. Крикет склонилась над отцом, как богиня — над горгульей. Пейдж поскреб темечко:

— Что, дочка?

— Он мой, — сказала Крикет. — Я заявляю о своем праве на него.

Пейдж бросил на Уилсона злобный взгляд и грубо схватил Крикет за руку.

— Не пытайся разжалобить меня, девочка! — зашипел он. — Чувства опасны для людей нашего типа. И вообще, ты нарушаешь устав! Членство в Братстве не предоставляется по причине личных симпатий. У нас нет иного выбора, кроме как бросить этого человека акулам.

Крикет резко высвободила руку:

— Нет! На нем мое клеймо. Вспомни параграф двадцать первый, раздел седьмой.

Она быстрыми шагами подошла к Уилсону и разорвала на нем рубашку.

— Вот! — Она указала на его плечо, где розовела буква «С»[21].

— Шлюбер? — процедил пират сквозь зубы.

Немец принялся щелкать компьютерными клавишами:

— Я меняю базу данных, сэр. Подождите. Ага, нашел. Раздел о добыче, пункт шесть. «Любая добыча на борту захваченного судна, или отложенная на борту судна, или отмеченная членом Братства особым знаком и подписью до захвата судна…»

— Ну и что? — Пейдж ударил кулаком по столу.

— Боюсь, она права, капитан, — сказал Шлюбер и впервые посмотрел с любопытством на Уилсона. — Ваша дочь знает устав. Этот человек принадлежит ей.

12

Обстановка в каюте Крикет на борту «Шторм кар» включала узкую койку, стальную раковину, кусок обюссона[22] на полу и кресло со спинкой в форме веера, обитое красной марокканской кожей, в которое устало плюхнулся Уилсон, как и подобает человеку, только что спасенному от привидений. Через единственный иллюминатор ярко светило послеполуденное солнце.

— Ну, давай суди меня, — сказала Крикет, задраив за собой люк. — Но учти: тогда ты не узнаешь, почему моя жизнь сложилась таким образом. А сколько было вариантов!

Уилсоном овладела немая радость из-за того, что он остался жив.

— Воды! — единственное, что он смог прохрипеть пересохшим ртом.

Крикет на миг оцепенела:

— Извини за рассеянность. Я думала, ты считаешь меня монстром.

Она достала откуда-то кофейную чашку и наполнила коричневой водой из-под крана. Вода на вкус была ржавой, но Уилсон не обратил на это внимания.

— Задрай люк, никому, кроме меня, не открывай, когда я уйду и принесу что-нибудь съестное, — сказала Крикет.

При мысли о том, что придется покинуть кресло, у Уилсона закружилась голова. Он сомкнул веки и прислушался к себе. Ритмичное покачивание корабля отдавалось болью в костях. Открыв глаза, он снова увидел Крикет. Она поменяла гардемаринский наряд на тенниску и джинсы. В зеленых глазах золотыми огоньками светилась озабоченность.

— Хочешь поесть?

Уилсон согласно кивнул и с трудом подался вперед. Крикет поставила ему на колени синий пластмассовый поднос: бутерброд с поджаренным сыром, большой маринованный огурец, кучка картофельных чипсов и высокий стакан лимонада, запотевший от жары.

— Это из настоящих африканских лимонов, — пояснила Крикет. — Отличная вещь. Пей медленно.

Уилсон, прихлебывая лимонад, съел полбутерброда. Острый сыр имел устойчивый запах, впрочем, довольно приятный.

— Это козий сыр, — сказала Крикет. — У нас на острове есть только козы да парочка овец. Коров нет. Коза питается отбросами, а их тут полно.

— Остров?

— Я тебе все расскажу, когда мы сойдем на берег, — посулила Крикет и дала ему целую коробочку аспирина.

Он принял три таблетки и вскоре почувствовал себя лучше.

— Ну, как ты теперь?

— Неплохо, если учесть, что я только что избежал верной смерти.

— Я знаю, ты измучен и, похоже, до сих пор находишься в шоке, но мне не хочется… — Она подошла к иллюминатору, потом вернулась и села по-турецки на койку. — Уилсон, я не монстр.

— Ладно, ты не монстр, — согласился Уилсон. — Но ты ничем, черт побери, не лучше. Ты пиратка.

— Отчасти. — Крикет посмотрела на него исподлобья. — Я всего лишь женщина, которой пришлось принять несколько злосчастных решений. Я попала в эту жизнь, как в ловушку.

— А как насчет капитана Амундсена? Это что, тоже одно из твоих злосчастных решений?

Крикет прикусила губу и отвела взгляд в сторону.

— Я ходила к нему вчера ночью, — проговорила она тихим голосом. — Они держали его в трюме, привязав к паровой трубе так, что он не мог ни сесть, ни лечь. Я отвязала его, дала поесть. «Присоединитесь к нам на некоторое время, — сказала я ему. — Когда отец предложит вам работать на Братство, соглашайтесь. Через несколько лет, когда они перестанут следить за вами, у вас появится шанс бежать». Ты знаешь, что он сделал в ответ?

— Догадываюсь.

— Он выплюнул то, что жевал, прямо мне в лицо. Суп из черной фасоли. Эта фасоль застряла у меня в волосах. Капитан фактически сам прыгнул с той доски, Уилсон! Может быть, он хотел что-то доказать, может быть, он устал от жизни и хотел уйти из нее как мученик. Но выбор у него все-таки был.

— Теперь капитан мертв, — сказал Уилсон.

— Да. — Голос у Крикет задрожал. — Я сожалею о случившемся сверх всякой меры. Старик мне на самом деле нравился. И что самое грустное — операция была задумана как похищение Акермана, совсем не Амундсена.

Уилсон молчал. Судя по солнечному пятну, время двигалось к трем часам пополудни. Крикет подняла на Уилсона темные бездонные глаза. Губы у нее снова затряслись, она наклонилась вперед и горько заплакала, оставляя темные разводы на своих джинсах.

— Уилсон, не надо меня ненавидеть, — взмолилась она, — я такая одинокая. Помоги мне покончить с этим кошмаром.

Уилсон в недоумении покачал головой:

— Как?

Крикет всхлипнула:

— Ты хороший. А я нуждаюсь в доброте. Иногда я не могу разобраться, где правильно, а где неправильно. Отец велит мне что-нибудь сделать, и я делаю, потому что так повелось с детства. Всегда была семья и было Братство, они противостоят всему миру. То, что хорошо для семьи, зачастую плохо для других людей. Ты не такой. Ты знаешь, что хорошо и что плохо для всех.

Уилсон поднял бровь:

— Ты хочешь, чтобы я стал твоей совестью?

— Чем-то вроде этого.

— Не нужно иметь степень в области философии морали, чтобы сообразить: дурно заставлять ни в чем не повинного человека пройти по той доске, — сказал Уилсон. — Если ты не понимаешь этого, я ничем не могу тебе помочь.

— Есть один способ. — Крикет внезапно перестала плакать. — Ты умеешь играть в азартные игры.

— При чем здесь, черт побери, азартные игры?!

— Давай помолчим. Тебе нужно отдохнуть.

Крикет помогла Уилсону перейти на койку и легла рядом. Так, не касаясь друг друга, они встретили ночь. Ярко-красный купол опустился на остров и на весь африканский континент, а ночное небо покрылось печальными звездами.

Часть четвертая

ЧЕТЫРЕ САБЛИ