3

Неделю спустя Уилсон и Крикет покинули комнату с единственным стулом, сели в «фольксваген» и отправились в город.

Жара развернулась в полную силу, и остров стал похож на плавильную печь. Виниловое сиденье жгло Уилсону спину в тенниске, зад в шортах и ноги. На Крикет были соломенная шляпа величиной с велосипедное колесо, топик и шорты; на мир она смотрела сквозь швейцарские очки, которые даже безумное тропическое освещение низводили до слабого зеленого мерцания.

— Эти очки великолепны, — похвалилась Крикет, — но я в них ни черта не вижу. Ты не против повести машину?

— Хорошо, — согласился Уилсон.

— Начало лета — наихудший сезон на острове. И наилучшее время, чтобы смотаться куда-нибудь. Как ты насчет небольшого путешествия?

— И куда же мы направимся?

— Можешь назвать это рабочим медовым месяцем. — Она собралась было что-то добавить, но машина въехала в лес, и влажная жара так надавила на них, что разговаривать стало просто невозможно.

В городе лачуг было немногим легче. Отбросы гнили посреди улиц в больших зловонных кучах. Человеческие бедренные кости, словно обглоданные куриные, торчали из мусора, не вызывая особого любопытства.

Следуя указаниям Крикет, Уилсон обогнул барак между бетонными заборами, верхние кромки которых поблескивали от посаженного на цемент битого стекла, и остановился перед стальными воротами. Крикет протянула руку к рулю и дала два длинных и один короткий сигнал. Пока они ждали, когда их впустят, двигатель работал на холостом ходу. Наконец стальные полотна заскрипели и открыли вид на лодочную пристань. Мустафа предложил им проезжать. Уилсон поставил машину рядом с ветхим жилым прицепом, оснащенным кондиционером. Такие драндулеты он видел в Америке, они дешево сдавались напрокат.

В дальнем конце пристани стояла «Компаунд интерест» на железобетонной платформе, которая спускалась в черную воду гавани. На борту яхты под жгучим солнцем трудилась команда рабочих. Уилсон с огорчением заметил, что уникальное судно, рассчитанное на трансатлантические вояжи, перестало существовать. Паруса Майлара сняли. Корпус окрасили в камуфляжные, голубовато-зеленые, тона, а на носу установили морское орудие с неясными для Уилсона тактико-техническими параметрами. Штурманский восьмиугольник окружили стальными листами, амбразуры в них предназначались, надо полагать, для стрельбы из автоматов. За кормой висел на канатах рабочий и тупой отверткой пытался отвинтить буквы из орехового дерева, составляющие название яхты.

— Что они делают? — воскликнул Уилсон, выйдя из машины.

Крикет услышала в его голосе нотку отчаяния, подошла и положила ему на плечо руку.

— Это отцовская идея. Они переоборудуют ее в пиратский корабль.

— Да ну? Не слишком ли она изысканна для подобной работы?

— Посмотрел бы ты, что они сделали под палубой. Убрали все: мебель, арматуру, древности, ковры. Из комнат остались только камбуз и каюта для инструктажа.

— Это ужасно.

— Я знаю, но у отца что-то особенное на уме. — Она повела Уилсона в прицеп.

Пейдж стоял у длинного стола, склонившись над топографической картой Бупанды. Шлюбер рядом кивал головой подобно заводной игрушечной собачке. Искусственная прохлада, нагоняемая кондиционером, оказала на Уилсона, прожившего целый год по соседству с экватором, странное воздействие: он покрылся гусиной кожей. Потерев похолодевшие руки, он огляделся. Прицеп делился перегородкой на офис и жилое помещение, обе секции пребывали в ужасном беспорядке. На стене из прессованного картона напротив стола висела коллекция старинного холодного оружия: две массивные абордажные пики, рапира и короткий меч с толстым зазубренным клинком. Около грязного окна с видом на гавань находились неубранный диван-кровать и кресло, обитое клетчатой тканью.

Крикет осторожно приблизилась к столу, Уилсон — за ней.

— Ну как, папа?

Пейдж резко поднял голову, увидел Уилсона и нахмурил брови. Крикет взяла Уилсона за руку. Лицо Пейджа исказила гримаса ярости. Глаза покраснели, кожа приобрела свекольный оттенок.

— Ты притащила этого ничтожного сукина сына в мой дом? — Речь напоминала вой.

— Уилсон отныне мой муж, — произнесла Крикет слегка дрожащим голосом. — Твой зять.

Пейдж грохнул кулаком по столу так, что карандаши полетели в воздух. Крикет отступила на шаг. Сейчас она была больше похожа на провинившегося подростка, чем на взрослую женщину. Шлюбер собрал кое-какие бумаги и незаметно удалился на жилую половину. Пират угрожающе шагнул к Уилсону.

Уилсон мягко высвободил руку из пальцев Крикет и сделал шаг навстречу:

— Сожалею, что вы не присутствовали на свадьбе, папа. Она прошла очень хор…

Закончить слово он не успел. Пейдж сжал кулаки и как обезьяна прыгнул вперед. Уилсон не слишком удивился. Он ожидал нечто подобное и вовремя уклонился от мощного хука слева. Удар пиратского кулака пришелся в стену. Короткий меч сорвался с гвоздей. Коротышка схватил оружие и сделал выпад. Уилсону удалось увернуться. Пейдж принялся размахивать мечом, изрытая ругательства, которые любознательный Уилсон не сумел разобрать. Спасаясь от сабли, он рванул вокруг стола.

Когда он снова очутился у стены, на которой висело оружие, в нем вдруг проснулся древний инстинкт. Уилсон сдернул абордажную пику и яростно замахал ею. Крюк зацепил карман гавайской рубашки пирата. Послышался глухой треск рвущейся ткани. Пейдж упал и задыхаясь пополз в сторону. Уилсон приставил острие пики к шее пирата. Тот замер.

Крикет, бледная как полотно, пошла пятнами и подняла трясущуюся руку:

— Уилсон…

В наступившей тишине Уилсон услышал собственное прерывистое дыхание и разговоры ремонтников на «Компаунд интерест». Он посмотрел вдоль тяжелого древка и увидел ненависть в обращенных к нему глазах пирата.

— Послушай меня, Крикет, — заговорил Уилсон, когда нормальное дыхание восстановилось. — Скажи этому мерзкому червяку, что мне надоели его оскорбления и угрозы. Объясни ему, что, если он тронет меня снова, даже если всего-навсего плюнет мне вслед, я его убью.

Он бросил пику на пол, вышел из прицепа, сел за руль «фольксвагена» и облокотился на рулевое колесо. Из прицепа доносились громкие голоса. Рабочие превращают мирную яхту в боевой корабль. Внезапно Уилсон почувствовал тоску по морю, ему захотелось покинуть ненадежную сушу и вернуться к фундаментальным вещам: ветру, морю, небу и звездам.

Полчаса спустя Крикет заняла место для пассажира.

— Извини. — Она положила холодную как лед руку ему на колено. Уилсон поморщился: «Ох уж этот кондиционер!» — Я предполагала, что твой визит вызовет у отца такую реакцию…

— Он что, всех твоих дружков пытается убить? Или только меня и Вебстера-бедолагу?

— Ты мне не дружок. Ты муж, помнишь?

— О да.

— Тогда слушай. Я объяснила отцу, что мы поженились. Я сказала, что, обидев тебя, он тем самым обидит и меня. Я напомнила ему, что, будучи моим мужем, ты находишься под защитой устава… Короче, он готов с тобой помириться. Ты согласен?

Уилсон пожал плечами, глядя на яхту.

— Согласен?

— Ну хорошо, — сдался Уилсон, и Крикет отправилась за папашей.

Вместо кармана на рубашке у Пейджа зияла дыра.

— Ты порвал мне одежду, — сказал пират. Уилсон посмотрел на его лысеющую голову и ничего не ответил.

Пейдж заморгал и потупил взгляд:

— Она сказала, чтобы я привык. У нас в семье и раньше были граждане вроде тебя. Например, мать Крикет, эта законопослушная стерва. Обычно ничего хорошего из этого не получается.

— «Граждане»?

Пейдж поднял глаза на Уилсона:

— Любого, кто не является пиратом, мы называем «гражданин». А из тебя, как я понимаю, пират никудышный. Слишком совестливый. У тебя это на лбу написано. Придется тобой заняться. Там, куда мы поплывем, места для совести не очень много.

— Это куда?

Пейдж по-волчьи оскалил зубы и махнул в сторону Африки.

В это время рабочий с банкой черной краски опустился на канатах за борт яхты. Ореховое название было уже уничтожено.

— Как ее назвать, капитан? — крикнул рабочий. Пират повернулся к Уилсону:

— Ну, давай, гражданин, говори. Ты теперь член семьи.

Рабочий держал кисть наготове.

— «Ужас», — предложил, не колеблясь, Уилсон. — Назовите ее «Ужас».

4

Горизонт по правому борту был похож на челюсть с выбитыми зубами. «Ужас» качался на волнах в полумиле от берега. Уилсон отчетливо видел разрушенные фасады с их разбитыми окнами современных высотных административных зданий. Белые дымки от разрывов снарядов, прилетевших со склона горы Мтунгу и упавших где-то в центральной части Ригалы.

— Раньше ее называли Парижем Западной Африки, — заметила Крикет. Изящным движением она положила загорелую руку ему на плечо. — Я помню этот город с детства. Там были большие французские универсальные магазины «Бон Марше» и «О Прентан». Мне купили там шляпку, украшенную сверху цветами, и слишком маленький французский купальник. Уже тогда там было неспокойно, однако на улицах играла музыка, и люди казались счастливыми.

— Это свидетельствует о том, что ты ничего не знала о дерьмовой стороне жизни, — проворчал капитан Пейдж из штурманской рубки. — Бупандийцы всегда отличались кровожадностью. В это время они как раз устроили массовую резню в районе Олузу. Правительственные войска порубили на куски всех анду, обитателей гетто, — мужчин, женщин, детей. Я помню их предсмертные крики. Они кричали всю ночь. А ты преспокойно спала в гостиничном номере.

— Отель был прекрасен, — продолжила Крикет, — проигнорировав реплику отца. — И назывался красиво — «Звезда Африки». В холле висело старое фото — панорама колониального периода, а у входа стояли швейцары в белых пиджаках.

Пират захрипел.

— Те дни давно ушли, — сказал он, вышел из октаэдра и сунул Уилсону электронный бинокль: — Посмотри, гражданин.

Уилсон приник к окулярам. Набережная являла собой печальное зрелище. Доки превратились в кучи мусора. Из темной воды гавани торчали дымовые трубы и высокие надстройки потопленных суден. Темный дым горящей нефти завис над городом наподобие грязных отпечатков пальцев.

— Основная часть повстанческих сил анду удерживает сельскую местность на западе, — пояснил пират, небрежно махнув рукой. — Эта местность включает в себя гору Мтунгу. Гора Нбуни находится под контролем бупу. Этот идиотизм углубляется с каждым днем. Анду воюют с бупу, которые вступили в союз с анду, и наоборот. По последним подсчетам, за обладание столицей борются следующие группировки: милиция Патриотического фронта бупу, в которую вошли подразделения бывшей Национальной гвардии бупу; Национальная милиция анду, которая контролирует плоскогорье; Народная партия бупу — твердокаменные марксисты, которые контролируют университетский город Семе и его окрестности; Народная партия анду, которую поддерживали до конца «холодной войны» кубинцы, и консервативная национальная милиция Конгресса бупу, которая контролирует северо-восточный промышленный коридор от Кангулу до Невронго. Есть еще парочка более образованных из представителей обоих племен, у которых нет реальной политической программы, те просто без затей убивают друг друга. И конечно же, в джунглях обитает народность иво, о которой не следует забывать.

— А это кто такие? — спросил Уилсон.

— Нечто вроде десерта. Они существуют для того, чтобы их пожирали все остальные.

— А именно?

Коротышка презрительно скривил губы:

— Это лилипуты. Их женщины ценятся как у бупу, так и у анду. Говорят, трахать их — все равно что ласкать десятилетнюю девочку с развитыми грудями. Мужчин очень возбуждает. Что касается остальных, иво либо убивают, либо угоняют в Кангулу на медные рудники, детей используют в качестве домашней прислуги. Торговать иво очень выгодно. Особенно их любят арабы. Они могут отвалить пятьдесят тысяч долларов за одну девственную иво. В Катаре существуют бордели, где работают только лилипутки. До сих пор мы получали иво у бупу или анду. Теперь этот лакомый кусочек предстоит получить без посредников.

Некоторое время Уилсон хранил молчание, пристально вглядываясь в даль в поисках… Чего: флага ООН, палатки Красного Креста, любого признака надежды или порядка? Потом опустил бинокль и повернулся к дьявольски ухмыляющемуся пирату:

— Так какой смысл? Почему они убивают друг друга год за годом?

Пейдж разразился лающим смехом.

— А вы не понимаете? Да потому что они получают от этого удовольствие, потому что они ради этого просыпаются по утрам, потому что это они умеют делать лучше всего с тех пор, как один обезьяночеловек врезал другому костью по башке.

5

С заходом солнца море успокоилось. Таинственные облака проплывали под молодой луной, которая была розоватой, как оказалось, и потому прозрачной. Экипаж собрался в восьмиугольнике на ужин перед высадкой на африканское побережье. Уилсон не видел кока с момента захвата «Компаунд интерест». Сейчас те драматические события представлялись ему чередой картинок, нарисованных сепией[26].

Меню включало холодную чечевичную похлебку, хлеб с сыром и три бутылки крепкого красного вина. На коротких радиоволнах звучал оркестр, состоящий из множества кларнетов и саксофонов. Под эту печальную музыку, наверное, где-то не ближе Кейптауна, танцевали пары. Уилсон ощущал легкое покачивание палубы, вдыхал свежий воздух и был доволен тем, что он снова на море, что все размышления и выводы временно отошли на задний план.

Неожиданно к нему подсел улыбающийся Нгуен. Уилсон бессознательно отметил, что зубы у кока голубые от выпитого вина.

— Ты счастливый ублюдок, вот, — сказал вьетнамец. — Жениться на дочке капитана. Люди говорить, ты хитрый ублюдок, спасать своя шкура. А если дочка капитана решить жениться? Вот я и говорить: счастливый ублюдок.

Уилсону удалось изобразить слабую улыбку:

— У меня такое чувство, что удача может изменить мне в любую секунду.

— Твоя удача — ветер, — заверил вьетнамец. — Иногда он дуть, иногда не дуть, но никогда не исчезать. Я думать, твой удача больше наша. Капитан свихнуться взять тебя на борт.

— Заткнись, Нуг, — посоветовал Пейдж.

— Можешь называть это удачей, если хочешь, — заговорил Шлюбер, сидевший на подушке, положенной на скамью. — А по-моему, жизнь — это сумма закономерностей и случайностей. То, что Уилсон женился на Крикет, отнюдь не удача, а всего лишь стечение обстоятельств. Существует целая теория вероятности. Взгляните на меня. Я прочитал в газете «Франкфуртер альге-майне» объявление: «Высокая зарплата, интересная работа, путешествия. Требуется магистр административной службы». Я откликнулся, и пожалуйста — я стал пиратом. Вот типичная игра случая.

— Ты не пират, ты треклятый счетовод.

При этих словах капитана Мустафа откинул голову и разразился хохотом.

Крикет, сидевшая рядом с Уилсоном, прижалась щекой к его плечу. Он до сих пор не мог привыкнуть к мысли, что она его жена. На западе окончательно погас свет. От огней Ригалы остались две или три зыбкие точки. Пройдет много времени, прежде чем яхта пристанет к берегу, где ее встретит человек пиратов. Нужно ждать полночи.

— Эти воды мне никогда не нравились, — проворчал Пейдж, как бесплотный дух.

— Похоже, все спокойно, — возразил Уилсон. — Что вас волнует?

Теперь, когда ночная тьма скрыла пирата, Уилсону стало как-то легче общаться с ним.

— Вот тут некоторые говорили об удаче, — пробурчал Пейдж. — Не знаю, не знаю. На дне этой поганой акватории лежит много объеденных добела пиратских косточек.

Уилсон невольно вздрогнул.

— Неподалеку отсюда, градусов тридцать севернее, поймали самого Бартоломео Робертса. Этот человек был гением пиратского дела. Всего за три года он захватил более четырех сотен судов. Даже мой предок, великий Эльзевир Монтенаго, не смог добиться лучшего результата. Но именно успех и сыграл с Робертсом злую шутку. Король направил против него эскадру под командованием капитана Огле, который находился на флагманском корабле «Своллоу». Робертс только что захватил купеческое судно с мадерой, и пираты отмечали победу, когда «Своллоу» настиг «Ройал венчер» — корабль Робертса. Сам Робертс не пил, но его команда напилась до чертиков. Робертс не смог вовремя расставить всех по местам, и англичанам удалось совершить удачный маневр. Несчастный Бартоломео был сражен первым выстрелом. Команда растерялась. Великий корсар в высокой шляпе с пером, в знаменитом красном пальто и ботфортах лежал перед ними. Бой продолжался меньше часа. Огле повесил всех пиратов, живых и мертвых, пощадил только тело Робертса, поскольку тот завещал похоронить себя в море. Мир не знал более удачливого разбойника и более храброго человека.

Когда все разошлись, Уилсон и Крикет принесли наверх спальный мешок и улеглись около артиллерийского орудия.

— Почему твой отец такой? — спросил Уилсон.

— Какой «такой»?

— Абсолютно аморальный. Ведь он не дурак. Он знает разницу между добром и злом. Чем он оправдывает в своих глазах жизнь убийцы и работорговца? Впрочем, этот вопрос относится и к тебе.

— Не нужно так серьезничать со мной.

— И все-таки ответь. Тебя спрашивает твоя совесть. Помнишь?

— Это у нас в крови, как у тебя — азартные игры. Пейджи — пираты с семнадцатого века. Бороться с нравственностью, сам понимаешь, бессмысленно.

— Ну а если без…

Крикет на минуту задумалась.

— Тогда так. Мы, Пейджи, никогда не верили в общественный договор. Идея о том, что ты должен относиться к соседу так, как ты хочешь, чтобы он относился к тебе, с нашей точки зрения — кусок дерьма. Ну в самом деле, посмотри на мир. Сосед готов ударить тебя ножом в спину за сущую безделицу. Конечно, порой, как, например, в 1950-х, мир кажется безопасным, управляемым законом и здравым смыслом. Но это только кажется. Поезда приходят вовремя, постоянно растет число юристов, но все это — лишь дымовая завеса, скрывающая хаос.

— Ты рассуждаешь как дон Луис, — заметил Уилсон и почувствовал, что Крикет оцепенела.

— Попробуй пройти ночью в одиночку по улице в некоторых районах твоего собственного города, — сказала она. — Где он, твой «Общественный договор»? Нет его.

— Ладно, допустим на минуту, что мир порочен, — предложил Уилсон. — Разве это дает кому-нибудь права на порок, преступление? Мы должны бороться за добро, Крикет. Или по самой крайней мере не творить зла. Вот тебе твой первый урок нравственности.

Крикет помолчала, осмысливая услышанное.

— Моя жизнь была слишком жестокой, чтобы верить в абстрактные истины. Все, что я видела, — это то, как большая рыба поедает малую. Люди поступают, подчиняясь наихудшим побуждениям. Но не бросай меня. Я все еще надеюсь, что хотя бы часть твоей веры в человечество передастся мне, пока не поздно.

— Дело не в том, чтобы я оставался с тобой, а в том, чтобы увести тебя от них.

— Терпение, — прошептала Крикет. — Нам нужны деньги, и мы должны выбрать удобный момент.

— Когда это случится?

— Молчи, — сказала Крикет и обняла Уилсона.

6

В полночь «Ужас» тихим ходом вошел в гавань Ригалы. Над доками возвышались стрелы подъемных кранов, покореженных при артиллерийском обстреле. Из полузатопленных килекторов вытекал мазут и раскрашивал грязную воду во все цвета радуги. По низкому небу пробежал луч прожектора, как палец по книге для слепых, и потух.

Пейдж поставил «Ужас» в дальнем конце южного причала, освещенного лампочками на голом электропроводе и огороженного использованными автомобильными шинами. Крикет спрыгнула на причал и закрепила канат на ржавой тумбе, торчащей из бетона. За Крикет последовали остальные члены экипажа. Пейдж развязал мешок и торжественно вручил людям оружие и сумки с запасными патронами. Шлюбер и Нгуен повесили через плечо автоматы Калашникова китайского производства. Мустафе досталось охотничье ружье с вертикальным расположением стволов и мачете в деревянных ножнах. Крикет вооружилась пистолетом-пулеметом «МАК-10» и охотничьим ножом. Капитан взял себе полуавтоматическое охотничье ружье двенадцатого калибра, 9-миллиметровый пистолет «беретта» и вопросительно взглянул на Уилсона.

Уилсон растерялся. Ему не нравилась складывающаяся ситуация.

Пейдж сурово сдвинул брови:

— Эта страна — трахнутый змеюшник, полный бандитов и им подобных. Не будьте таким гражданином, выбирайте оружие.

Уилсон заглянул в мешок: автомат, несколько пистолетов и штыки в зеленоватых ножнах. Он выбрал револьвер в кожаной кобуре.

На металлическом кольце внизу револьверной рукоятки болтался кусочек кожаного ремня.

Пират хихикнул, взял у Уилсона револьвер, открыл и крутанул барабан:

— Подходящее оружие. Восьмизарядный револьвер «веблер-викерс» времен Первой мировой войны. Загляните внутрь кобуры.

Уилсон поднес кобуру к свету и прочитал: «Ubi Bene, Ibi Patria, лейтенант Дж. Ф. Хуке, 12-я рота, 2-й батальон, Королевский уэльский стрелковый полк, Фландрия, 1917 год».

— Офицеры, глупые засранцы, обычно шли в атаку впереди с револьверами и со свистками в зубах «За Бога и за родину». Дерьмо. Их разрывало на куски в первой же атаке. Для вас вполне сгодится. — Он вернул Уилсону револьвер.

Готовый к бою десант двинулся в сторону железобетонного блокгауза.

Около костра стояла дюжина милиционеров бупу в рваной рабочей одежде. На спинах висели хорошо смазанные штурмовые винтовки. По рукам ходила картонная коробка из-под ботинок, заполненная зеленоватыми листками, похожими на сушеный табак. Милиционеры совали щепотки листьев в рты, жевали и выплевывали черную массу на горящий древесный мусор. Когда пираты приблизились к костру, один бупу взял винтовку на изготовку, остальные не шелохнулись. Пираты остановились. Пейдж отдал ружье Крикет и шагнул в круг света. После коротких переговоров на языке бупу и жестов Пейджа провели в блокгауз.

Стоя вместе с пиратами в тени, Уилсон прислушивался к грохоту артиллерийской пальбы на окраине города и шипению милицейских плевков.

— А что, если наш человек сегодня не появится? — спросил шепотом Шлюбер.

— Тогда они нас убьют, — ответил во весь голос Нгуен, — и наши проблемы будут решены.

Мустафа отреагировал на его слова ухмылкой.

— Успокаивающая мысль, — сказал Шлюбер.

— Так что это за дерьмо? — поинтересовался Уилсон.

— Какое дерьмо? — уточнила Крикет.

— Что они жуют? — Уилсон кивнул на милиционеров.

— Жвачку, подобно стаду чертовых коров, ответил бы я, если бы меня спросили, — сказал Шлюбер.

— Каф, — добавил Мустафа. — Позволяет человеку разговаривать с Богом.

— Этот наркотик — одна из причин, почему здесь все идет кувырком, — подхватила Крикет. — Он менее опасен в чае. Я пила каф-чай — легкое возбуждающее средство вроде кофе эспрессо с небольшим количеством коньяка. Но эти обормоты жуют каф целый день, не имея в желудке ничего, кроме, пожалуй, теджии. В конце концов у них начинаются галлюцинации. Большинство боевых стычек здесь происходит ночью, когда все теряют рассудок и видят чертей и демонов, которые нападают на них из темноты.

Пейдж вернулся из блокгауза через пятнадцать минут в сопровождении молодого офицера милиции в чистой униформе цвета хаки. Офицер пожал капитану руку, подошел к милиционерам и что-то тихо сказал. Люди недовольно заворчали и стали плевать чаще. Офицер схватил картонную коробку, поднес к огню и визгливым голосом подал команду. Пятеро милиционеров, тяжело вздыхая, поправили винтовки и повели пиратов в город.

7

Уилсон увидел изрытые снарядами улицы, сгоревшие автобусы и легковые автомобили, разлагающиеся трупы, застывшие в зловеще комических позах. Повсюду сновали крысы. Перекрестки загромождали баррикады из телефонных столбов и уличных фонарей.

Насколько Уилсон разобрал в темноте, постройки относились к колониальному периоду. Некогда здесь было полно балконов из кованого железа, колонн пастельного цвета и ресторанов на открытом воздухе вроде тех, что он видел в Буптауне. Сейчас здания лежали в руинах. На кучах мусора сидели кошки, желтые глаза светились праздным любопытством. Милиционеры подпрыгивающей походкой шли впереди пиратов молчаливой шеренгой, как волки, ремни винтовок издавали характерный для кожи скрип.

— А когда-то это был красивый город, — тихо сказала Крикет. — Теперь здесь почти не осталось людей: либо умерли, либо бежали в лес, либо переправились к нам на остров и живут как свиньи.

Попетляв по улицам, они оказались в парке. Широкая дорога, обрамленная головешками вместо пальм, вывела их к памятнику. На пьедестале, щербатом от пуль, стоял африканец в пиджаке на трех пуговицах, модном в 1960-е годы, в одной руке — раскрытая книга, в другой — что-то вроде скипетра из резной древесины и бычьего рога. Если не считать отбитого носа и одежки, попорченной пулями, статуя выглядела вполне сносно.

— Это вождь бупу, президент Секуху, — сказал Пейдж.

Милиционер через плечо бросил на него злой взгляд. Но Пейдж не обратил на это ни малейшего внимания.

— В 1960 году Секуху добился от Соединенного Королевства независимости для страны, за что получил имя бупандийского Ганди. Ростом он был невелик, писал стихи, в тридцатые годы учился в Кембридже. С шестьдесят первого года у них здесь начался прямо-таки золотой век благодаря его прогрессивной политике.

И все было бы хорошо, не заболей Секуху цереброспинальным менингитом. К нему стали приходить мистические откровения. Однажды он решил, что с западной ориентацией пора кончать. Он запретил капитализм и все сопутствующие ему блага, а именно: пить вино, носить брюки и рубашки, пользоваться застежками молния (за молнии людей расстреливали). Он изгнал из страны иностранцев, стал получать зарплату в размере около двухсот фунтов и завел тысячу жен. Потом он заменил христианство традиционной анимистической религией. Говорят, тогда стали приносить человеческие жертвы прямо в центре города. Вскоре после этого разразилась гражданская война. Единственным препятствием на пути к тому, чтобы бупу и анду перерезали друг другу глотки, были дурацкие западные идеи о правах человека. Но и они, слава Богу, оказались забыты. Народ вернулся к своим истокам. Массовые убийства и рабство существовали здесь за тысячу лет до того, как в 1870-х годах страну завоевали англичане.