– Нет, – ответил Ямашид. И по его интонации Бучер понял, что тот лжет. – Тебя пригласили, чтобы наградить. За твою работу Ибн-Вахид щедро вознаградит тебя.

– Вот так-то! – воскликнул Просетти с алчностью в голосе. – И Гарум-аль-Рамшид мне сказал то же самое. – Он опять повернулся к Бучеру, абсолютно уверенный, что ему ничто не угрожает. – Слыхал, ты, задница? Вот и выходит, что ты лживая свинья. – И он счастливо затрещал, словно ребенок, получивший игрушку. – Еще и вознагражденьице. Как говорится, за оказанные услуги, ха-ха-ха! Услуги, оказанные совершенно бескорыстно. Но в одном ты уж точно прав, приятель Бучи. Кто-кто, а ты-то точно здесь для того, чтобы тебя убрали, потому что через пару минут ты у меня вспыхнешь ярким живым факелом. И уж поджарю я тебя на славу! – Он подошел к двери, прихватив канистру с бензином. – Вот прямо сейчас пойду и подготовлю хорошенькое местечко, чтобы добрый костерчик запалить. – И, грубо захохотав, он вышел.

Бучер молча наблюдал, как Ямашид враждебным взглядом провожает Просетти. Чтобы завязать разговор в ожидании того, что с роковой неизбежностью должно было вот-вот произойти, он спросил по-арабски:

– Почему Ибн-Вахид хранит отходы расщепляющихся материалов в таком месте, где бедуины могут подвергаться облучению? Чтобы окутать покровом зловещей тайны этот район, назвав его Местом Испепеляющей Смерти, и отпугнуть не в меру любопытных?

– Может быть, – Ямашид безразлично пожал плечами. – Никому нельзя спрашивать Ибн-Вахида, почему он поступает так, а не иначе.

– Ты что, входишь в так называемую Святая Святых или просто шестеришь на подхвате по мелочевке?

Не получив ответа, Бучер продолжал разговор дружелюбным голосом, словно испытывая от него наслаждение, однако уже держа в заведенных за спину руках свой нож с выпущенным лезвием.

– Тогда ты, по-моему, просто самая последняя шестерка и не знаешь даже, как выглядит Ибн-Вахид.

Ямашид с ненавистью посмотрел на него уничтожающим взглядом.

– Как выглядит Ибн-Вахид, не знает никто.

– Ошибаешься, сынок. Я знаю. Правительство моей страны знает. – И, решив, что самое подходящее время для заготовленной лжи наконец настало, он добавил:

– В ту самую минуту, когда эти пять самолетов пересекут границу с Турцией, эскадрилья американских истребителей поднимется в воздух, чтобы сбить их. Более того, правительству русских уже сообщили о планах Ибн-Вахида, и их станции слежения противовоздушной обороны на северном побережье Черного моря уже приведены в состояние боевой готовности на случай, если у американских истребителей что-то сорвется.

– Ты лжешь, сын свиньи! – злобно крикнул Ямашид, однако в глазах его сверкнула тревога.

Бучер внимательно посмотрел на молодого человека, раздумывая. Его выпад дал даже лучшие результаты, чем он ожидал.

– Сын я свиньи или нет, но операция, задуманная Ибн-Вахидом, провалится с треском. Сейчас я сообщу тебе кое-что такое, чему ты поверишь только тогда, когда будет уже слишком поздно.

В эту минуту несколько здоровенных гаш-шашинов подошли к двери снаружи. Один из них приоткрыл ее и, просунув голову внутрь, обратился к Ямашиду:

– Где эта американская свинья Просетти, которого Ибн-Вахид приказал убрать?

– Вышел только что, – робко ответил Ямашид.

Злорадно ухмыльнувшись, гаш-шашин закрыл за собой дверь.

Бросив взгляд поверх перегородки, Бучер увидел, как все они торопливо вышли из ангара. Он уже собрался было продолжить разговор, как вдруг в поле его зрения попал еще один человек – сам Ибн-Вахид!

Длинный и черный балахон с головы до пят скрывал его фигуру. Голова и лицо были закрыты тесно прилегающей черной маской, на лбу которой были вышиты три зеленые звездочки. Кроме того, материал маски, прикрывавший нижнюю часть лица, оттопыривался, словно Ибн-Вахид дышал через респиратор.

Но Бучер знал, что это не респиратор, а модулятор голоса, который преобразует человеческий голос в раскатисто-механический, как у робота. Если слушать голос, проходящий через такой модулятор, то невозможно определить даже пол говорящего.

Бучер молча проследил за тем, как Ибн-Вахид исчез из его поля зрения, пройдя вправо так, что за картотечными ящиками, стоящими у противоположной стены кабинета, его стало не видно. Одной из причин, заставлявшей его так долго и терпеливо ждать, было как раз то, что он хотел убедиться, здесь Ибн-Вахид или нет. Теперь наступило время действовать.

Ямашид тоже следил за фигурой Ибн-Вахида, пока она не скрылась из виду, после чего повернулся обратно к Бучеру.

– Что ты там трепал, во что это я поверю, когда будет слишком поздно?

Свирепое выражение и хищный оскал исказили суровое лицо Бучера.

– Вот во что, – и он опустил из-за спины левую руку, показав, что не связан.

Издав испуганное восклицание, Ямашид извлек из своих широких шаровар небольшой пистолет и вскинул его. Но сделал он это слишком поздно. Правая рука Бучера молниеносно взметнулась вверх.

Ямашид застыл неподвижно, и его вылезающие из орбит глаза, остекленев, уставились вниз, как раз на рукоятку ножа, торчащую у него из-под подбородка. Он умер мгновенно, рухнув на пол, а пистолет выпал из его руки, забряцав по бетону.

Не поднимая головы, Бучер на коленях прокрался к письменному столу, достал из ящика свой "вальтер", проверил обойму и сунул его в кобуру под мышку. Впервые после того, как к нему вернулось сознание, он почувствовал себя полностью одетым. По-прежнему не вставая на ноги, он на коленях оттащил труп Ямашида за картотечные ящики у противоположной стены, убедившись, что на полу не осталось следов крови.

Бучер уже собирался занять свое прежнее положение спиной к стене, как вдруг взгляд его упал на прозрачное стекло, отгораживающее кабинет от ангара. Через несколько вентиляционных отверстий он увидел гаш-шашинов, которые только что подходили к кабинету, а также Ибн-Вахида и Джонни Просетти.

Просетти попал в беду. В серьезную беду. В ту самую беду, о которой Бучер предупреждал его. Распростертый, он лежал на песке метрах в сорока от ангара, причем каждый из гаш-шашинов крепко удерживал его за запястье или за щиколотку, а в руках у Ибн-Вахида была та самая двадцатилитровая канистра.

Гортанный душераздирающий вопль вырвался из груди Просетти, когда Ибн-Вахид размеренно, не торопясь начал обливать его бензином. Однако эти страшные отчаянные крики не дали никакого эффекта. Ибн-Вахид продолжал лить бензин, гаш-шашины ржали и перешучивались, изнемогая от сладостного садистского нетерпения, а Джонни Просетти все издавал такие жуткие, леденящие душу вопли, что даже у привыкшего ко всему Бучера кровь стыла в жилах.

Опорожнив канистру, Ибн-Вахид подал гаш-шашинам знак, и все они одновременно отпустили Просетти, сделав шаг назад. Просетти стал лихорадочно подниматься, стремясь убежать прочь. Он заскулил от ужаса, когда Ибн-Вахид бросил к его ногам зажженную спичку. Буквально в одно мгновение огненные языки охватили Просетти, и он превратился в живой факел, обезумевший от нестерпимой боли, причиняемой пламенем, пожирающим его плоть. Бросаясь то вправо, то влево, он испускал истошные вопли, заглушающие зловещее потрескивание.

Ибн-Вахид опять отдал какое-то распоряжение четырем гаш-шашинам, указав на один из двух больших вертолетов, стоящих метрах в ста от них. Все четверо послушно встали по двое в затылок друг к другу и направились к вертолету.

Когда он легко взмыл вверх и исчез в безоблачном голубом небе, от Джонни Просетти на песке осталась лишь бесформенная подрагивающая груда обугленного человеческого мяса.

Весь содрогаясь от отвращения, Бучер опустил голову, чтобы не созерцать вызывающее рвоту зрелище, пытаясь проглотить застрявший в горле комок. Джонни Просетти, конечно, не заслуживал того, чтобы жизнь ему была сохранена, фактически давно уже лишив себя права называться человеком, но умереть столь ужасной, мучительной смертью...

И опять Бучер, согнувшись, на коленях пробрался назад, к стене, занял прежнее положение, заведя руки за спину. Но на этот раз рука его сжимала не нож, а "Вальтер П-38"! Ему непременно нужно было выведать у Ибн-Вахида некоторые подробности, знать которые мог только сам Ибн-Вахид, иначе Бучер давно уже начал бы действовать. И едва он занял нужное положение, как произошло то неизбежное, чего он столь долго ждал, – дверь распахнулась, и вошел Ибн-Вахид. Человек в длинном черном балахоне с закрытым маской лицом с минуту молча смотрел на него, после чего проговорил:

– Возблагодарим всемогущего аллаха за столь долгожданную встречу!

Слова, произносимые через модулятор голоса, звучали раскатисто-гулко, с металлическим отзвуком.

– Интересно, – Бучер говорил отчетливо, чеканя каждое слово, – как повлияло бы на арабское мужское самолюбие известие о том, что во главе Ордена Гаш-шашинов стоит женщина?

Он неожиданности Ибн-Вахид резко вздрогнул и медленно опустился в кресло, стоящее за письменным столом.

– Значит, тебе известно, кто я, – произнес гулкий металлический голос.

– Известно. Жирный Витторио и Кид Мокетон раскололись и выложили всю подноготную, лишь бы спасти свои шкуры.

Две руки в черных перчатках протянулись к маске, и через мгновение Бучер смотрел в красивые серые глаза Анны Хелм. Однако что-то незнакомое появилось сейчас в этих глазах. В ее взгляде было нечто странное.

– Одного не могу понять, – спокойно проговорил Бучер, – как это тебе удавалось сообщать своим людям о моих предполагаемых передвижениях, не подходя к телефону. Ты ведь нигде не звонила. По крайней мере, ни в Рено, ни в Мехико – точно, а Лэппи Рэмзак с компанией уже поджидал меня в отеле "Женева".

– Неужели так трудно догадаться, глупый? – самоуверенно улыбнулась Анна. – Хороший радиотехник может творить чудеса всего из нескольких транзисторов. Связь поддерживалась по радио, только и всего.

– Но Лэппи Рэмзак чуть было не пристрелил тебя.

– Да ничего подобного. Он просто сделал вид, чтобы сыграть на твоем дон-кихотстве и прикончить тебя, когда ты бросишься из укрытия мне на помощь. Все время, что ты стоял в том проулке, я была с Рэмзаком на связи. Когда в "Женеве" тебя убрать не удалось, я изменила тактику и стала по кусочкам то там, то тут подбрасывать тебе ценную информацию, чтобы заманить сюда.

– Это ты убила Карамину?

Анна кивнула.

– Случилось непредвиденное. Тот нож предназначался для тебя.

– Вчера ночью в постели ты не была только кровожадной.

Анна рассмеялась глубоким грудным смехом.

– Глупыш, ведь в постели ты что надо, с Джонни Просетти не сравнить. А еще я не убила тебя в "Язифике" потому, что если постоянно только работать без отдыха, то можно занудой стать.

– Считаю, что и Саида Хадрабу убила ты.

– Правильно считаешь. Этот добрячок, уже давно начал совать нос в мои дела.

– А я, очевидно, следующий, – сказал Бучер. – Каким способом ты меня прикончишь – как Просетти или как Саида?

– Ни так и ни эдак. Ты умрешь по-другому. Полетишь в самолете с одним из моих пяти летчиков-камикадзе. Они стартуют, когда стемнеет. Я только что отправила четырех человек за атомными бомбами в нашу лабораторию. Но тебя не станут накачивать гашишем с опиумом, как летчиков. Надеюсь, полет тебе понравится. Он ведь только в один конец.

При упоминании гашиша и опиума Бучеру стало понятно то, что раньше никак не укладывалось у него в сознании. Пристрастившиеся к гашишу с опиумом – это наиболее злобные и кровожадные из всех наркоманов. Смесь этих двух различных по своим свойствам наркотиков временами доводит человека до сумасшествия.

– Но зачем, Анна? – неожиданно для самого себя спросил Бучер. – Зачем разжигать атомную войну?

Миловидное лицо Анны Хелм опять исказило то злобное омерзительное выражение, которое Бучер наблюдал днем раньше, во дворце Хадрабы.

– Затем, что я презираю все американское, – с налитыми кровью глазами бросила она ему прямо в лицо. – В том числе самих американцев и все исповедуемые ими ценности. Мой отец был американец, работал в одной нефтяной компании на Ближнем Востоке. С моей бедной матерью обращался, как с собакой. Когда она надоела ему, взял и вышвырнул ее на улицу. Тогда я поклялась отомстить, и я мстила. А потом узнала, что мой брат по матери, Амах, и был Ибн-Вахид, глава Ордена Гаш-шашинов. Он принимал точно такие же меры предосторожности, как и я сейчас, чтобы скрывать свою внешность, – с модулятором голоса и всем прочим. И вот однажды Амах стал жертвой несчастного случая, но к тому времени функции Ибн-Вахида мне были уже достаточно известны, поэтому я заняла его место, иникто даже не догадался об этом. Потом...

– Даже члены Святая Святых? – перебил ее Бучер.

– Я упразднила Святая Святых. Потом в мировой экономике важнейшую роль стала играть нефть, и я сразу поняла, что если бы что-то отвлекло внимание от нашего региона, например, война между Россией и Соединенными Штатами, то Ибн-Вахид со своим Орденом Гаш-шашинов мог бы контролировать положение дел в нефтяном бизнесе на веем Ближнем Востоке, а потом занять лидирующее положение в мировой экономике.

– А сейчас, значит, ты хочешь сунуть меня в самолет и отправить в Россию, – отстраненно промолвил Бучер, мгновенно перенесясь мыслями далеко отсюда.

– Именно! И не надейся, что наши вчерашние забавы в постели помогут тебе. Просетти они не спасли.

– Где расположены твои "райские кущи", Анна?

– В деревушке, милях в десяти к востоку от Амадийи, там же, где и мои лаборатории. – Она испытующе посмотрела на Бучера. – К чему все эти вопросы? Ты ведь уже мертв, только сам этого не понимаешь.

Бучер пропустил мимо ушей ее последнюю фразу.

– Когда твои летчики вернутся с бомбами?

– Те были не летчики. Мои летчики, все пятеро, вон в том конце ангара в отдельном отсеке, их там сейчас накачивают гашишем и опиумом. Как и ты, из России они тоже не вернутся. На самолетах они спикируют, каждый точно на свою цель.

– Чья это была мысль – распустить слух, что во главе всей операции по контрабанде наркотиков якобы стоит Джонни Просетти?

– Моя. Я тщательно изучила твой послужной список и досье и поняла, что уж на это ты клюнешь наверняка. И все сработало.

Пристально глядя на очаровательное внешне существо, сидящее перед ним за письменным столом, Бучер вспоминал, как нежна а ненасытна была Анна в постели всего день назад, и при одной только мысли о том, что ему предстояло совершить с минуты на минуту, жгуче-горький комок подступал к горлу. Еще ни разу в жизни он не убил ни одной женщины, и вот теперь до захода солнца ему придется сделать это. Даже не будь у него никаких других оснований, он обязан убить Анну Хелм, чтобы отомстить за смерть Карамины Хадрабы.

Бучер вдруг поймал себя на том, что все пристальнее вглядывается в глаза Анны. Мороз пробежал у него по коже. В ее глазах он словно бы увидел отражение страшного в своем безумии бешено полыхавшего адского пламени. Тис вот в чем дело! Догадка, сначала лишь теплившаяся у него в мозгу и лишь постепенно обретавшая все более явственные контуры, оказалась верной: Анна Хелм была безнадежно больна, она – безумна. Это то самое безумие, когда сознание целиком отдано во власть гашиша и опиума.

Бучер с облегчением выругался про себя. Анна сама предоставляла в его распоряжение веские доводы, чтобы не убивать ее. Убивать женщину не достойно само по себе, но убивать женщину, потерявшую рассудок...

Однако ее можно доставить в Багдад на том оставшемся вертолете и сдать властям. Вот в чем решение проблемы! Пусть кто-то другой станет ей судьей и палачом. Но сначала ему предстоит заняться этими пятью самолетами.

– А где Ямашид? – вдруг спросила Анна. – Куда он делся?

– Скорее всего, отлетел прямиком в ад. А тело его там, за ящиками. Это я прикончил этого сукина сына.

– Как ты смог убить его, если у тебя руки связаны? – вскипела Анна.

– А вот так, мадам! – ответил Бучер, поднимаясь на ноги и опуская руки. В правой он сжимал "вальтер", а в левой – зажигательную бомбу.

Оглянувшись, Анна увидела труп Ямашида, после чего, не веря своим глазам, воззрилась на Бучера. Невероятно, но, откинув голову назад, она залилась неудержимым женственным смехом.

– Убери свою пушку, глупый. Меня ты ею не испугаешь. Я же говорила, что знакома с твоим досье, помнишь? Из всех, кого ты убил, женщин не было ни одной.

– А я и не собираюсь убивать тебя, Анна. Но вот государство Ирак – оно сделает это. Ведь до сих пор высшая мера наказания в этой стране – обезглавливание, не так ли? С отрубленной головой тебе будет не до смеха.

И вновь Бучер всмотрелся в ее глаза, на сей раз с более близкого расстояния: неприкрытое бешенство, клокочущее в их серой глубине, производило ужасающее впечатление. Это было страшное, намеренно вызываемое безумие наркомана, уже не способного обходиться без гашиша и опиума. Едва Бучер осознал это, как ноздри ему защекотал специфический сладковато-приторный запах, исходящий от тела всех наркоманов, принимающих гашиш в смеси с опиумом. Только сейчас Бучер наконец догадался, почему каждое убийство Анна совершала столь изощренно, смакуя все тщательно и хладнокровно продуманные ею детали. Ведь тот, кто систематически принимает смесь гашиша и опиума, легко идет даже на самые отталкивающие, самые омерзительные, самые немыслимые преступления.

– Да, крошка, – сказал Бучер, ощутив внезапно, что страшно устал, устал так, что не только тело, но и душа словно бы налились усталостью. – Впереди у нас с тобой Багдад, но сперва мне надо закончить одно маленькое дельце.

С этими словами он привстал на носки, широко расставив ноги, размахнулся и с силой швырнул зажигательную бомбу размером с грецкий орех через стенку, отгораживающую кабинет, в ближайший самолет, стоящий метрах в ста.

– Что ты сделал? – Анну Хелм словно пружиной выбросило из кресла. Бешенство, граничащее с помешательством, не таилось уже в зрачках, а плясало в широко раскрытых, наполненных безумием глазах.

– А ты посмотри! – подзадорил ее Бучер.

Медленно и по-своему даже красиво в воздухе стал образовываться небольшой летящий огненно-яркий ореол правильной формы, который приземлился метрах в десяти от первого самолета и закатился прямо под него. Оглушительный гром потряс ангар. Огонь мгновенно распространился, охватив все пространство, занимаемое пятью самолетами, и почти сразу с ужасающим грохотом взорвались бензобаки первой машины.

– Не-ет! – испустила истошный вопль Анна Хелм. – Нет! Нет! Нет!

В иных обстоятельствах смертельное отчаяние, звучащее в ее голосе, могло бы вызвать жалость и сострадание. Прежде чем Бучер успел схватить и удержать ее, она скользнула за ограждение и стремительно понеслась к охваченному пламенем самолету, словно голыми руками надеясь погасить бушующее море огня.

Выйдя из кабинета, Бучер сразу увидел одурманенных наркотиками летчиков-камикадзе, которые одновременно с ним покинули свое помещение в противоположном конце ангара. Они постояли немного, с полнейшим безразличием созерцая происходящее, и вернулись обратно к себе.

– Анна! Назад! – Невзирая на свое отвращение к этой женщине, он никак не хотел быть свидетелем того, как она будет гореть заживо. – Назад!

Предостережение прозвучало слишком поздно, даже если бы Анна и пожелала внять ему. Один за другим взорвались бензобаки остальных четырех самолетов, превратив теперь весь ангар в кромешный огненный ад.

Бучер едва успел выскочить из ангара – вслед ему уже дохнуло испепеляющим жаром. Он почти добежал по растрескавшейся, кое-как забетонированной взлетной дорожке до уцелевшего второго вертолета, но вдруг, остановившись и обернувшись, увидел, как из грохочущего и пылающего ада возникла Анна Хелм. Возглас изумления вырвался из груди Бучера. Ведь он считал ее уже мертвой. Было совершенно невероятным, что живое существо вообще в состоянии пробежать по такому раскаленному ангару расстояние от самолетов до дверей.

Однако остаться целой и невредимой Анне Хелм не удалось. Спереди и сзади от головы до пят ее лизали жадные языки пламени. Издавая страшные нечеловеческие вопли, вся в слезах, брызжа слюной и извергая поток ругательств в адрес Бучера – все это одновременно, как может делать лишь потерявшая рассудок, – она изо всех сил рванулась к нему.

Бучер лихорадочно искал глазами хоть что-нибудь, чем можно было бы сбить с нее пламя, но не нашел ничего. Да если бы и нашел, толку было бы мало. Огненные языки почти сделали свое дело. Через несколько минут Анна Хелм превратится еще в один кусок обугленного человеческого мяса. За компанию с Джонни Просетти.

Она неслась прямо на Бучера. Безумные глаза вылезали из орбит, от прикушенного языка в уголках рта выступила кровавая слюна. Анна была уже метрах в пяти от него, как вдруг ее рука взметнулась вверх, и Бучер увидел, как на ярком солнце зловеще блеснуло длинное стальное лезвие кинжала.

– Анна! Стой! – Бучер пытался было увернуться, но каблук его ботинка прочно застрял в трещине взлетной дорожки, и он упал навзничь, как подрубленный.

Словно разъяренная тигрица бросилась на него Анна Хелм. Ноздри у нее расширились и подрагивали, глаза почти совсем вылезли из орбит, а сама она издавала какие-то звериные рыки, хрипы и всхлипывания, в которых не осталось ничего человеческого и испускать которые может лишь безумец.

– Анна! Нет!

Она уже подбежала к Бучеру, когда он выкрикивал эти слова. Подбежала так близко, что он ощущал жар полыхающей одежды и горелый запах ее кожи. Склонившись над ним, она занесла свое смертоносное оружие для последнего рокового удара...

Пых-х! Пых-х! Пых-х1

Три тяжелые пули, вспоровшие и разорвавшие грудь Анны, оказали на нее странное, неожиданное воздействие. Она легко распрямилась, выронив кинжал. Внезапно ее искаженные черты разгладились и вновь стали нормальными, а прежде чем рухнуть замертво, она кротко улыбнулась, и эта последняя улыбка осветила ее лицо.

Откатившись от нее по земле, Бучер рывком вскочил на ноги. От интенсивного жара, идущего изнутри, огромный ангар стал съеживаться. Назавтра единственное, что останется как напоминание о ненависти и алчности Анны Хелм, будет куча пепла и несколько металлических каркасов, да и те вскоре поглотит песчаная пустыня. Он так и не увидел, осталось ли хоть что-либо от пяти летчиков.

Вскочив на ноги, Бучер даже не взглянул на труп Анны Хелм» не стал он смотреть на него и сейчас, когда огромная тяжесть навалилась ему на плечи, словно клоня его к земле. "Ну до каких пор? – в отчаянии спрашивал он себя. – До каких пор будут еще продолжаться убийства?"

Медленно отвернувшись от этой мрачной сцены насилия и смерти, он направился к стоящему в нескольких метрах вертолету, еще сильнее ссутулившись от какой-то тяжести, упорно гнувшей его к земле, и с каждым шагом все сильнее ощущая во рту кисловато-горький привкус, предвещавший поражение.

Примечания