Взять хотя бы четверых убийц, поджидавших его в Мехико, в отеле "Женева". Или вчерашнюю ночь, к примеру. Каким-то образом, неведомо как, Ибн-Вахиду и его гаш-шашинам стало известно заранее, что он с Караминой направляется в караван-сарай. Как именно это достигалось, Бучер не имел ни малейшего представления, но чем больше он размышлял об этом, тем сильнее убеждался в том, что Джонни Просетти специально подстроил все так, чтобы Бучер его увидел, и что испуг Просетти был напускным. И все же Бучера озадачивало то, что Просетти сказал ему правду, ибо тогда Бучер знал о контрабанде наркотиков уже достаточно, чтобы отличить правду от лжи.

Он посмотрел вниз на песчаные барханы, проносящиеся под вертолетом, который, несмотря на свой внешний вид, работал на удивление отменно. В аэропорту Бучеру не удалось найти подходящую емкость для воды на случай вынужденной посадки в пустыне, и он прихватил с собой десяток бутылок пива местного производства. Откупорив одну из них, он сделал глубокий глоток. Сразу же завоняло, как в грязном туалете на автобусной станции. Он швырнул почти полную бутылку в незастекленный иллюминатор с выражением брезгливого отвращения на лице и стал шарить по карманам в поисках носового платка, чтобы вытереть струящийся по лицу пот, как вдруг в руки ему попался сложенный вдвое листок бумаги.

Бучер рассеянно посмотрел на него, недоумевая, что это может быть, и внезапно его осенило, что это та самая радиограмма, которую Карамина приняла вчера и о которой он начисто забыл, так и не прочитав ее.

– Черт меня подери! – выругался он вслух. В тот момент, когда Карамина передавала ему листок, он был слишком занят подготовкой засады на трех гаш-шашинов и не успел его прочесть.

Развернув листок и прочитав самое начало, он сразу же повел вертолет на снижение и посадил его в ложбине между песчаными дюнами.

Спустя пять минут, прочитав радиограмму дважды, он сидел, тупо уставившись перед собой в одну точку, спрашивая себя, есть ли теперь смысл вообще предпринимать какие-либо дальнейшие шаги, и ощущал под языком кисловато-горький привкус, предвещающий полное поражение. Если бы вчера он не забыл о радиограмме и прочел этот листок, то сейчас Карамина была бы жива.

Радиограмма по большей части касалась данных, уже известных Бучеру, а также информации, относительно которой у него уже и без того были веские основания считать ее правдивой. Люди "Белой Шляпы" взяли Жирного Витторио по обвинению в убийстве Сэма Уиннинга, и он буквально вывернулся наизнанку, выложив на первом же допросе абсолютно все, что ему было известно о преступной деятельности Синдиката, в том числе и то, что Бучер узнал от Джонни Просетти вчера ночью. Кида Мокетона тоже арестовали, а таможенное управление Соединенных Штатов было предупреждено относительно всех возможных поставок статуэток и игрушек из жин-жина с клеймом "Сделано в Гонконге".

Кроме того, в радиограмме Бучеру предписывалось определить, в каких целях планируется использовать расщепляющиеся материалы, похищенные с базы в Манзано и поставленные в обмен на героин.

Однако потрясла Бучера заключительная часть радиограммы. Потрясла настолько, что он продолжал сидеть, бессмысленно глядя в одну точку, в который раз спрашивая себя, стоит ли теперь предпринимать дальнейшее расследование. В этом последнем абзаце, пожалуй, чересчур многословно сообщалось, кто именно является кровожадным извергом, именующим себя Ибн-Вахидом.

Что-то вдруг начало резко меняться в Бучере, причем такие перемены всегда были глубоко чужды его самой натуре. Одно из правил, которым он подчинял свое поведение, состояло в том, что никогда, ни при каких обстоятельствах он не должен браться за опасное дело, если мозг его затуманен яростью. Однако сейчас, взмыв в небо на этой дребезжащей развалюхе, несясь на полной скорости к Амадийе, он отбросил все соображения личной безопасности, словно вышвырнул их в незастекленный иллюминатор, и безрассудно отдал себя во власть целиком охватившего его чувства гнева и ненависти такой неудержимой силы, что он ощутил привкус горечи во рту.

К тому времени, когда он посадил вертолет на южной окраине Амадийи посреди окруживших его собак, коз, овец, ослов, верблюдов и ребятишек с расширенными от удивления глазенками, ярость, охватившая все его существо, уже превратилась в клокочущее, неистовое, свирепое бешенство, представляющее смертельную опасность для всякого, кто случайно или преднамеренно окажется у Бучера на пути или просто молвит хоть слово против.

Несколько неточное описание Амадийи, сделанное Караминой, как городишка, где жители живут, подобно своим далеким предкам, можно было объяснить, пожалуй, лишь тем, что с момента ее последнего посещения этого захолустья прошло достаточно много времени. Технический прогресс в виде электричества проник и сюда. Там и тут над лавчонками, двери в которые были проделаны прямо в глухих глинобитных стенах, светилась реклама безалкогольных напитков. Однако в остальном время, казалось, действительно обошло Амадийю стороной.

Из окон, никогда не знавших стекла, высовывались головы любопытствующих аборигенов, другие провожали Бучера взглядом с плоских крыш своих жалких обиталищ из саманного кирпича. Он уже отошел метров на пятьдесят от места посадки и угрюмо, ожесточенно шагал вперед в сопровождении стайки молча таращившихся на него мальчишек и заливающихся безудержным лаем дворняг всевозможных помесей и размеров.

Как почти в любом городишке сельского типа повсюду в мире, в Амадийе имелась лишь одна центральная улица, неровно вымощенная булыжником и сохранившаяся еще со времен, когда Ближним Востоком правила Римская империя. Едва ступив на мостовую, Бучер почувствовал на себе сотни пар глаз, что уже само по себе свидетельствовало о том, что его прибытие сюда на вертолете было чем-то из ряда вон выходящим, если учесть к тому же его светлую кожу и костюм европейского покроя.

Пройдя еще метров пятьдесят к центру городка, он вдруг подсознательно ощутил назревающую опасность. Необузданная дикая радость захлестнула его, а все его крупное костистое тело напряглось, как струна. Несколько недель Ибн-Вахид водил его вокруг пальца, и вот теперь время сведения счетов стремительно приближалось. А опасность, надвигающаяся сейчас, будет отличным поводом хоть частично излить рвущуюся из него наружу бешеную ярость.

– Во-от как, – раздался у него за спиной голос. – Сам великий Бучер-Беспощадный пожаловал к нам в Амадийю, несомненно, для того, чтобы научить этих гадких гаш-шашинов хорошим манерам.

Остановившись, Бучер обернулся. Свирепое возбуждение от предстоящей схватки, словно сказочный чудодейственный эликсир, пробежало по его жилам. Человек, подошедший к нему сзади, был одного с ним роста, но гораздо более крупного телосложения. Одет он был в шаровары, красную феску и непременный халат с тремя зелеными звездочками на груди слева – знак Ордена Гаш-шашинов.

– Где мне тут найти Ибн-Вахида? – требовательно спросил Бучер, прекрасно зная, что в данных обстоятельствах этот вопрос звучит смешно и что никогда ответа он не получит. Но думай он иначе, он просто не стал бы спрашивать. Каждый мускул его тела изнемогал от нетерпения и отчаянно рвался в бой, жестокий бой. В ответ араб укоризненно покачал головой и...

Бац!

...резко мотнулся в сторону и назад от сокрушительного удара кулаком в челюсть. Тяжело рухнув задницей на выщербленную булыжную мостовую, он так и остался сидеть, крутя головой, словно оглушенный бык.

– Когда я задаю вопрос, сукин сын, – прорычал Бучер, восстанавливая свое душевное равновесие, – нужно отвечать.

Он примерился и со всего маху ударил араба жестким квадратным носком ботинка точно в висок. Словно мощной тугой пружиной, того швырнуло в сторону. К удивлению Бучера, тихий рокот одобрительного бормотания донесся до его слуха от десятков столпившихся зевак.

Мальчуган лет десяти подбежал к нему, улыбаясь во весь рот.

– Не нужен ли чужеземному эффенди-паше проводник по Амадийе? – живо спросил он.

Бучер улыбнулся в ответ. Было очевидно, что население Амадийи отнюдь не питает нежных чувств к гаш-шашинам.

– Спасибо. Может быть, потом.

Здравый смысл, помноженный на многолетний опыт, подсказывал Бучеру, что схватка далека от завершения. И это оказалось действительно так, потому что краем глаза Бучер уловил какое-то движение в одной из многочисленных лавчонок, двери в которые были пробиты прямо в глиняных стенах домов. Все это он видел боковым зрением, поэтому ему показалось, будто сдвинулась вся стена целиком, и, только обернувшись, Бучер понял, в чем дело. Стена осталась стоять на месте, а с места сдвинулся человекообразный великан. Переваливаясь с боку на бок, он подошел к двери, повернулся и, с трудом протиснувшись в проем, встал перед Бучером метрах в пяти.

Гробовая тишина воцарилась над улочкой. Зеваки, высовывающиеся из окон, сидящие на крышах, и покупатели в лавочках рядом и напротив – все замерли, затаив дыхание.

Они пожирали глазами эту громадину едва ли не двух с половиной метров роста, а в плечах – не менее метра.

И вновь яростное возбуждение, словно эликсир, заструилось по жилам Бучера. Намеренно или нет, но Ибн-Вахид оказывал ему неоценимую услугу, выставляя против него этого гиганта невероятных размеров, потому что как раз такой противник был сейчас достоин его. Хищное выражение убийцы исказило лицо Бучера, и он сунул руки в карманы пиджака, ища то, что было нужно, среди россыпи мелких зажигательных бомб. Когда он вынул руки, на каждой было по кастету. Бучер передернул плечами, чтобы сбросить напряжение и расслабить мышцы, и тут великая заговорил утробным рыком, звучащим, словно раскаты грома.

– Я Ахбад-аль-Малик, – проревел он и усмехнулся во весь рот, что заставило Бучера с удивлением вглядеться в него: изо рта у этого громилы торчали клыки длиной в дюйм! – Я Ахбад-аль-Малик, и ты обидел моего друга Абдина Рабха. – С этими словами он махнул своей ручищей в сторону человека, которого только что отделал Бучер. – А потому сейчас я вытяну из тебя кишки и ими же задушу тебя.

Бучер усмехнулся, с каждой минутой чувствуя себя все лучше – да, денек, видно, будет что надо, – и бросил в лицо Ахбад-аль-Малику оскорбительное арабское ругательство, которое нельзя ни простить, ни взять обратно.

– Аин аллах динак! – размеренно проговорил он, чтобы слышали все обступившие их зеваки. – Ва аин аллах дин абук! – что в переводе означает "Да отвернет аллах лик свой от тебя и от дома отца твоего".

После чего Бучер подобрался, словно стальная, сжатая до предела пружина. Он не питал никаких иллюзий насчет своего врага, стоящего перед ним, словно скала, зная, что схватка предстоит не на жизнь, а на смерть.

Вздох удивления и восхищения вырвался из груди собравшихся при виде такой отчаянной смелости чужеземца. Многие мужчины стали перекликаться, заключая пари и делая ставки на того, кто, по их прогнозам, одержит верх. К своему изумлению, Бучер услышал, причем дважды, иначе он не поверил бы собственным ушам, как кто-то крикнул молодым мужским голосом:

– Сто динаров на чужеземного эффенди-пашу!

Ахбад-аль-Малик так и эдак сгибал в локтях свои невероятной толщины руки, поворачиваясь во все стороны, демонстрируя всем свое гипертрофированно-мощное телосложение и сверкая влажными клыками, выделяющимися на смуглой расплывшейся мясистой физиономии, искаженной от ненависти к Бучеру за нанесенное им неслыханное страшное оскорбление.

Пока Малик неуклюже топтался на месте, похваляясь перед толпой, Бучер внимательно изучал соперника, проводя визуальные прикидки. Удовлетворенный проделанным анализом, он начал по сантиметру приближаться к противнику. Ему всегда нравилось наблюдать эту хвастливую самоуверенность в кретинах, с которыми предстояло драться, – рано или поздно она-то в конечном счете и взламывала их оборону.

Отношение местного населения к гаш-шашинам прояснилось окончательно, когда мальчуган вдруг вырвался из толпы и с ненавистью плюнул в Малика. Взмахнув огромной ручищей, Малик нанес мальчишке удар, который наверняка оказался бы смертельным, попади он в цель. Однако рука лишь скользнула по плечу мальчика, который, отлетев на несколько метров, ударился о стену, сполз по ней наземь и остался лежать без движения.

– Эти мелкие блохи совсем уже разучились вести себя с теми, кто стоит выше их, – прорычал Малик, одарив Бучера злобной клыкастой ухмылкой. Он собрался было продолжать демонстрировать свою бычью силу, но времени у него уже не осталось.

Бучер нанес удар.

Кастет в его правой руке тускло блеснул на ярком солнце своими массивными набалдашниками – удар пришелся Малику прямо по губам. Кровь брызнула во все стороны, и одновременно вылетели зубы, включая клыки. И прежде чем Ахбад-аль-Малик успел прийти в себя от резкой боли и от неожиданности, Бучер начал с неукротимой яростью обрабатывать его, применяя как разрешенные, так и запрещенные приемы, которым он обучился в многочисленных рукопашных схватках в трущобах Чикаго еще в свои ранние годы борьбы за выживание и за главенство в преступном мире.

Когда Малик попятился назад, стремясь избежать града сокрушительных ударов бронированных кулаков, уже раздробивших ему зубы, Бучер бросился на него и, широко расставив ноги, принялся наносить резкие молотообразные боковые удары по необъятному брюху своего соперника.

Переломившись пополам и тщетно пытаясь восстановить дыхание, Малик наклонился вперед, хватаясь за воздух своими здоровенными лапищами. Бучер раскинул их в стороны, его колено с силой пушечного ядра взлетело вверх, врезавшись прямо в мясистое лицо, которое от этого опять приняло вертикальное положение, и, наконец, левой рукой нанес страшнейший удар наискосок в переносицу, с удовлетворением услышав ломкий хруст раздробленных хрящей. Раздался звук, походящий сначала на отдаленный шум приближающегося товарняка, но длилось это считанные секунды, после чего он превратился в дикий рев Ахбад-аль-Малика, рев от нестерпимой боли, ярости и неутоленной жажды крови. Тщетно пытаясь избежать нескончаемой серии ударов, дробящих лицевые кости и кромсающих плоть, он отвернулся от Бучера, закрыв руками свое превращающееся в кровавую маску лицо. Бучер рассмеялся пугающим, леденящим душу смехом, который заставил зевак с недоумением посмотреть на него. Однако они забыли о его смехе, когда он, привстав на носки, словно вратарь, готовящийся выбить мяч с рук в самую середину поля, мягко шагнул вперед и жестким квадратным носком своего тяжелого ботинка нанес Малику сильнейший коварный удар в пах.

Вопли боли и отчаяния слились в громоподобный агонизирующий рев. Малик разогнулся и всей своей огромной массой со страшной силой резко выпрямился, словно собираясь взмыть вверх. Бучер развернул потерявшего способность двигаться и ориентироваться в пространстве наемного убийцу к себе, придвинулся к нему вплотную, и на мясистую и без того уже расплющенную и окровавленную физиономию Малика обрушился новый град тяжелых бронированных кулаков Бучера. Спустя две минуты в облике профессионального убийцы, подосланного, как с самого начала было ясно Бучеру, Ибн-Вахидом, чтобы расправиться с ним, не осталось ничего человеческого. Едва дышащее тело гиганта, распростертое на булыжной мостовой, фактически не имело лица.

Резко обернувшись, Бучер поискал глазами сообщника Малика, но Абдина Рабха и след простыл. Мальчуган, которого Малик отшвырнул к стене, уже сидел на земле, глядя на Бучера сияющими глазенками и улыбаясь ему во весь рот. Затем Бучер окинул взглядом окружающих его зевак, застывших в благоговейном молчании. Он с уважением поклонился, поочередно коснулся правой рукой груди, губ и лба, выпрямился и воздел руки над головой, приветствуя этими традиционными арабскими жестами всех собравшихся в знак пожелания им мира и дружбы.

Благоговейная тишина взорвалась восторженными криками, и все, столпившиеся на улочке, бросились к нему, бурно выражая свое уважение и восхищение. Среди этих возгласов Бучер узнал голос молодого человека, ставившего сто динаров на "чужеземного эффенди-пашу".

– Получил выигрыш? – улыбнулся ему Бучер.

– Да, и не с одного, – радостно улыбнулся тот в ответ. Затем совсем не на арабский манер он протянул Бучеру руку и произнес на ломаном английском: – Мое имя Ямашид. Моя учиться два года в техническая школа в Америка, штат Джорджия. Моя хотела быть инженера. – Он пренебрежительно показал на своих земляков. – Но эти люди инженера не нужна.

Поверженного Бучером колосса обступила целая толпа женщин, которые пинали его и плевались. Хотя Бучер сам превратил его в корчащийся окровавленный кусок мяса, он не желал быть свидетелем того, что собиралась проделать с несчастным ублюдком эта остервеневшая толпа женщин, поэтому он сразу перешел к делу.

– Я прилетел в Амадийю, чтобы разыскать здесь молодую женщину по имени Абела Майдан, – сказал он Ямашиду. – Знаешь ее?

– Здесь почти каждый знает Абелу Майдан, ее все очень любят. – Ямашид показал пальцем на Малика, которого женщины начали раздевать догола. – Он и его сообщник тоже искали Абелу, но никто не сказал им, где она, потому что они – гаш-шашины. Они хотели убить ее.

– Ты можешь проводить меня к ней?

Ямашид отошел в сторонку и о чем-то пошептался с бородатым стариком, по мнению Бучера, одним из старейшин этого городка, после чего опять подошел к Бучеру и утвердительно кивнул.

– Сейчас Абела прячется, – сказал он, – но когда мы доберемся к ней, она будет на своем рабочем месте.

По арабским представлениям о женском возрасте Абела Майдан была уже не молода, лет тридцати с небольшим, и она также не была проституткой. Эта женщина являлась хозяйкой публичного дома, в который Ямашид привел Бучера. Невысокого роста, приземистая, она подозрительно смотрела на Бучера своими черными глазами, пока Ямашид красочно не описал ей, как Бучер разделался с Ахбад-аль-Маликом.

Сейчас Бучер не придал серьезного значения тому описанию Абелы Майдан, которое ему дала Карамина. Он был слишком поглощен погоней по горячему следу Ибн-Вахида и просто не заметил некоторых явных расхождений.

– Значит, ты из Багдада, от Саида и Карамины Хадра-бы, Бучер-паша? – вкрадчиво уточнила Абела. – Честное слово?

– Нет! – прямо ответил ей Бучер. – Потому что и Саид и Карамина убиты Ибн-Вахидом, которого я тоже убью, если ты покажешь мне, откуда действуют гаш-шашины. По-моему, их опорный пункт где-то здесь.

Абела ответила не сразу, она долго сидела, положив руки на колени. Наконец, глубоко вздохнув, она перевела взгляд на Бучера.

– Саид и Карамина – большая потеря для Ирака, – горестно сказала она. – Когда вчера вечером я по своей портативной рации приняла радиограмму от Карамины, то подумала, что мне не дожить до сегодняшнего дня. Но здесь, в Амадийе, у меня много верных друзей, и меня прятали до тех пор, пока я не получила сообщение от Ямашида прийти сюда. Да, я могу показать тебе опорный пункт, с которого гаш-шашины осуществляют свои операции. Когда они заявляются в городок, то посещают мое заведение, и вот у одного гаш-шашина, когда он был вчера с одной из моих девочек, из кармана выпала карта.

Бучер встряхнул головой, словно отгоняя от себя невероятную мысль, боясь, не ослышался ли он.

– И эта карта у тебя?

– Конечно. – Из своих многочисленных юбок Абела извлекла листок плотной бумаги, сложенной в несколько раз. – Она твоя, если нужна тебе.

Едва сдерживая дрожь в руках от столь неслыханно щедрого подарка, преподнесенного ему самой судьбой, Бучер развернул карту и разложил ее на полу. Составлял ее явно не профессиональный картограф, и тем не менее вычерчена она была, пожалуй, даже с чрезмерной тщательностью. На нее было нанесено все до мельчайших подробностей. Это была самая что ни на есть детальная рельефная карта с нанесенными контурными линиями, расчерченная по метрической шкале.

На ней была показала Амадийя как узловая точка, часть западной Турции и Черного моря, а также пять советских городов – Севастополь, Одесса, Киев, Минск и Ленинград. Бучер молча изучал карту, решительно недоумевая, почему на ней оказались советские города, и вдруг вспомнил о расщепляющемся материале, выкраденном людьми Джонни Просетти и обмененном на героин. Теперь этот материал в руках Ибн-Вахида, и если он располагает самолетами, причем самолетами большой дальности и с высоким потолком полета, такими, как американский У-2...

Бучер почувствовал, как кровь отхлынула у него от лица при одной только мысли об этом.

– Абела, – спросил он, чудовищным усилием воли уняв дрожь в голосе, – ты не замечала никаких самолетов в этой части Ирака за последние месяцы?

– Я замечал, – быстро ответил Ямашид, а Абела кивнула, подтверждая его слова. – Но высоко они не поднимались и фигур сложных не выполняли. Похоже, на них только обучают летать. А опознавательные знаки на них USA.

– Можешь ты описать эти самолеты? – дурное предчувствие закралось в сердце Бучера.

– Один мотор спереди с пропеллером, удлиненный узкий фюзеляж и очень длинные и широкие крылья, прямо непропорционально большие по сравнению с остальными частями самолета.

Бучер кивнул. Нехорошее предчувствие все росло.

– Такие большие крылья предназначены для полетов в верхних слоях атмосферы, где воздух сильно разряжен и куда обычно самолеты не забираются. Знаешь, сколько лопастей у пропеллера?

– Четыре, – спокойно проговорила Абела Майдан. – Иногда гаш-шашины приходят сюда поразвлечься с моими девочками и болтают между собой.

Странное чувство овладело Бучером, когда он пристальнее всмотрелся в лицо женщины, назвавшейся Абелой Майдан. Впервые ему пришло в голову, что внешность ее не соответствует описанию, которое ему дала Карамина. И потом, для чего понадобилось гаш-шашинам приходить сюда и забавляться с ее девицами, когда к их услугам Райские Кущи Ибн-Вахида? Ответ на этот вопрос мог быть только один: эта женщина не настоящая Абела Майдан. Опять Ибн-Вахид обвел его вокруг пальца, как неопытного щенка, и...

Бучер напряг мускулы, готовый ринуться в бой, и напряженно спросил:

– И тебе известно, для чего предназначены эти самолеты, не так ли, женщина?

– Известно! – воскликнула она, хрипло рассмеявшись. – Для того, чтобы сбросить атомные бомбы на Россию и вызвать войну между нею и Соединенными Штатами, понял, ты, грязная американская свинья?

Миллиард ослепительно ярких вспышек разорвались у Бучера в мозгу, ноги у него подкосились, и он почувствовал, что летит головой вниз в черную бездонную пропасть, теряя сознание.

Сознание возвращалось к Бучеру, и по мере того, как мир звуков и предметов выкристаллизовывался все четче, обретая привычные очертания, он совершенно отчетливо понимал, что оказался самым что ни на есть наивным сосунком, которых когда-либо видел свет. Типичнейшим представителем глупого и доверчивого племени сосунков. Бучер осторожно приподнял веки.

Он валялся на полу в каком-то помещении, напоминающем кабинет и отгороженном, по-видимому, от огромного авиационного ангара. Он определил это по тому, что потолка в кабинете не было, однако вдали виднелась крыша из рифленого железа на толстых металлических поперечных балках. Откуда-то совсем поблизости до него донесся звук работающего авиационного двигателя.

Ноги у него были свободны, а вот руки, туго скрученные за спиной, ломило от боли. Однако эта боль ничто по сравнению с болью в ребрах. Ощущение было такое, будто он лежит на острых камнях. И тут он вспомнил о крохотных зажигательных бомбах, которые вчера ему дала Карамина. На них-то он и лежал. И хотя мысль о том, что при нем есть хоть какое-то, но оружие, отчасти успокаивала, проку от этих бомб не будет никакого, если он не высвободит себе руки.

Бучер начал осторожно извиваться, заводя согнутые ноги назад под себя, стараясь принять такое положение, чтобы пальцами суметь достать из-за носка тонкую полоску остро отточенной стали с пластиковым покрытием, которую он постоянно носил с собой. Проделывая эти манипуляции, он обнаружил, к своему изумлению, что люди, захватившие его, оставили при нем не только зажигательные бомбы, но и кнопочный нож с выкидывающимся лезвием в футляре, прикрепленном к левой ноге повыше щиколотки.

Через несколько секунд руки у него были свободны.

От ангара кабинет был отгорожен стенкой высотой чуть больше метра. Осторожно ощупав здоровенную шишку на затылке, оставшуюся от удара Ямашида, и решив, что ничего серьезного – если, конечно, не считать уязвленного самолюбия – рана собой не представляет, Бучер осторожно встал на колени и выглянул наружу.

От увиденного мороз прошел у него по коже.

В ангаре он насчитал пять самолетов класса У-2, около которых копошилось человек шесть. Четыре машины стояли с заглушенными моторами, а двигатель пятого был остановлен только что. В наступившей тишине его внимание привлекли чьи-то голоса, и изо рта у него вырвалось приглушенное ругательство, когда он увидел Джонни Просетти в сопровождении Ямашида. Они шли по ангару метрах в сорока от него, явно направляясь к кабинету.

Когда минуту спустя они вошли, Бучер сидел на полу спиной к стене, держа руки сзади, словно они все еще были крепко связаны.

– А-а-а, Бучи-Вучи старина! – сдавленно рассмеялся Просетти. В одной руке у него была двадцатилитровая канистра, а в другой – "Вальтер П-38" Бучера. – Ну кто бы мог подумать, что так легко удастся разделаться с самим великим Бучером-Беспощадным, с этой великой задницей! И кому?! Кучке вонючих иностранцев! – Он с деланной грустью покачал головой. – Какой стыд! Какой срам! – Его цветущая, пышущая здоровьем физиономия с двойным подбородком превратилась в злорадную маску. – Пусть я не получу обещанные за тебя четверть миллиона, но зато спалю тебя живьем, слышишь, ты, задница? Ух, и повеселюсь же я!

– Это почему же не получишь? – небрежно спросил Бучер.

Поставив тяжелую канистру на пол, Просетти оперся своим толстым задом на краешек исчерченного письменного стола, глядя на Бучера в упор.

– Да потому, что именно Мокетон и Ибн-Вахид заключили между собой сделку – убрать тебя за предательство Синдиката. – И Просетти вновь закачал головой от изумления и восхищения. – Это они условились, что Ибн-Вахид заманит тебя в ловушку, подбрасывая время от времени правдивую информацию, чтобы ты проявил любопытство и поскорее взял след. И вот, старина Бучи-Вучи является в добрую старую Амадийю и хватает наживку! Да не хватает, а заглатывает, как сосунок неопытный! Ну, что теперь скажешь?

Бучер посмотрел на Ямашида, все еще стоящего у двери. По презрительным взглядам, которые тот бросал на Просетти, Бучер понял, что симпатии друг к другу они не испытывали.

– Голливуд потерял в тебе великого актера, Ямашид, – размеренно проговорил Бучер. – Ты мог бы чудеса творить, играя там обманщиков и предателей.

Ямашид с ненавистью плюнул в сторону Бучера, не удостоив его ответом.

По-прежнему опираясь о стол, Просетти поднес к глазам "вальтер" с глушителем и критически осмотрел его.

– Сколько парней Синдиката ухлопал ты из этой пушки, Бучер? – Вопрос он задал таким тоном, словно его это действительно интересовало и он хотел услышать ответ. Не получив его, Просетти наставил пистолет на Бучера, прищурил левый глаз, хрипло произнеся: – Бах! Бах!" – и продолжал: – Ну же, Бучи-Вучи старина. Говори, не томи. Пятьдесят? Сто? Полтораста?

Совершенно неожиданно для себя и зная, что понятия порядочности в преступном мире не существует, Бучер ответил:

– Очень скоро ты пожалеешь, что из этой пушки я не прикончил тебя. По Багдаду прошел слушок, что у Ибн-Ва-хида на тебя крупные планы. Крупные недобрые планы! – От него не укрылось, как Просетти при этих словах едва заметно вздрогнул от неожиданности, а Бучер, бросив взгляд на Ямашида, понял по выражению его лица, что попал почти в яблочко.

– Что ты там несешь, подонок? Какие еще "крупные недобрые планы"? – взревел побагровевший Просетти.

Спрятав "вальтер" в ящик письменного стола, он подошел вплотную к Бучеру, наклонился и с размаху залепил ему пощечину. В других обстоятельствах человек, осмелившийся поднять на Бучера руку, был бы убит в ту же самую секунду, но сейчас у него были иные планы.

– Я тебя спрашиваю! Что за "крупные недобрые планы", задница? – заорал Просетти, и в голосе его зазвучали встревоженные нотки.

– Просетти, имеешь ты хоть отдаленное представление, для чего предназначены вон те пять самолетов? – спокойно спросил его Бучер.

– Нет. Меня это не интересует.

– Сколько раз ты уже был здесь? В этом ангаре? На этой базе?

– В первый раз. А что? Может, спросишь еще почем нынче капуста на рынке в Токио? – и Просетти звучно заржал, довольный своей плоской остротой.

– Это самолеты типа У-2 дальнего следования и с высоким потолком высоты. На каждом будет по одной атомной бомбе, которые они сбросят на Россию. Бомбы изготовлены из тех самых расщепляющихся материалов, которые ты продавал Ибн-Вахиду за героин.

– Да ну? – Просетти сделал напускной вид, будто сказанное сильно заинтересовало его. – А с чего бы это Ибн-Вахиду бомбить Россию?

– Чтобы вызвать атомную войну между нею и Соединенными Штатами. На самолетах опознавательные знаки USA.

– Брехня собачья. Никому в здравом уме и в голову не придет начинать атомную войну.

– Все правильно. В здравом – нет. Но ведь Ибн-Вахид-то не в здравом уме. Он – сумасшедший.

– Ну и какое это имеет отношение к его "крупным недобрым планам" в отношении моей персоны?

– А такое, что тебя привезли сюда для того же самого, что и меня. Чтобы убрать. Меня – потому, что Мокетон заключил с Ибн-Вахидом сделку, а тебя – потому, что ты слишком много знаешь. Пораскинь-ка мозгами.

Двойной подбородок Просетти затрясся от страха, лицо стало белым как полотно.

– Врешь! – прохрипел он.

Бучер покачал головой.

– А ты спроси этого двуличного ублюдка у себя за спиной.

Разговор велся на английском, но Ямашид вслушивался в каждое слово, поэтому когда Просетти обернулся, он ожесточенно затряс головой.

– Так что, Ямашид? – спросил Просетти. – Бучер правду говорит?