Еще бы! Ведь она леди, а он наполовину цыган, полукровка. Несомненно, она не хочет запачкаться, мрачно подумал он. Ее чопорные приличные манеры одновременно и злили его, и вызывали уважение. При нем она всегда держалась так холодно, так сдержанно... Но он не мог забыть, как Оливия смеялась и шутила, окруженная деревенской ребятней. Да, над этим стоило поломать голову. Доминик был заинтригован. Может быть, год, проведенный в Лондоне, добавил ему надменности, но сейчас... сейчас он хотел эту девушку. Что ж, когда-нибудь наступит день, и он получит ее.

В тот вечер Оливия проверяла счета за прошлую неделю. По распоряжению графа миссис Темплтон и дворецкий Франклин закупали все необходимое, а потом приносили счета в кабинет и складывали их на столе.

Сгущались сумерки. В комнате постепенно стало темно, так что Оливии пришлось зажечь лампу, иначе она с трудом разбирала цифры. В углу кабинета стоял небольшой рабочий столик. Именно за ним она и решила устроиться. Шло время. Оторвавшись от счетов, Оливия глянула в окно и заметила, что все небо затянуто низкими, грозовыми облаками. Она вздохнула, и в то же мгновение первая тяжелая капля дождя со звоном ударилась о подоконник.

Услышав приближающиеся шаги, Оливия едва успела снова уткнуться в бухгалтерскую книгу, когда на пороге выросла высокая фигура Доминика. Сердце ее оборвалось. Скорее всего он только что вернулся с верховой прогулки. Желтовато-коричневые бриджи туго облегали сильные ноги, подчеркивая мощные мускулы икр. Украдкой покосившись в его сторону, Оливия заметила, что он сбросил сюртук и швырнул его на спинку обитого бархатом кресла, стоявшего возле камина.

– Добрый вечер, мисс Шервуд.

Подняв голову от книги, Оливия с неудовольствием заметила, как задрожала ее рука, когда она переворачивала страницу. Сейчас он выглядел совсем молодым – особенно с этими взлохмаченными ветром волосами, спутанными прядями падавшими на высокий лоб. И в то же время она чувствовала, что перед ней настоящий мужчина. Неуловимая аура мужественности исходила от него – та аура, которая делает женщину беззащитной в присутствии мужчины.

– Добрый вечер, – пробормотала она.

Скрестив руки на груди, Доминик повернулся к ней. Как обычно, он первым делом закатал до локтей рукава рубашки. Руки его были покрыты темными шелковистыми волосками. И как всегда, стоило ей увидеть его таким, внутри у нее все сжалось.

– Можно попросить вас об услуге, Оливия?

Сердце девушки екнуло. Оливия! Он назвал ее по имени, и то, как он произнес его, пронзило ее душу. До сих пор он неизменно обращался к ней официально: «мисс Шервуд», – а теперь назвал по имени, будто они были... Нет! – одернула она себя. Что она вообразила, в самом деле! В конце концов, это ничего не значит.

– Конечно. – Отложив счета в сторону, Оливия приготовилась слушать.

– Мне не раз приходило в голову, что вы слишком молоды, чтобы взвалить на свои плечи заботы о слепой сестре. Неужели у вас нет никаких родственников?

– Мне уже двадцать два, сэр, так что, сами видите, я не так молода, как вам кажется. – На губах Оливии мелькнула слабая улыбка. – И боюсь, родственников у нас действительно нет. Разве что тетя... вдова моего дяди, но она живет в Корнуэлле. Однако у нее своих забот хватает.

– А ваши родители... они умерли?

– Мама умерла, когда мне было всего двенадцать, – кивнула Оливия. – А папа... – Она едва не проговорилась, что отец был убит. – ... Папа – чуть больше года назад. – Оливия сморгнула набежавшую на глаза слезу и попыталась перевести разговор на другое: – А ваша матушка, милорд? Она до сих пор с цыганами?

– Моя мать умерла, – резко бросил он, и лицо его окаменело.

Смущенно облизнув пересохшие губы, Оливия наконец решилась задать ему вопрос, который уже давно мучил ее – с того самого дня, когда она узнала о его возвращении:

– Именно поэтому ваш отец и забрал вас?..

– Нет, – оборвал он, не дослушав. – Скажите, неужели вы не знаете, что у цыган считается дурной приметой говорить о тех, кого уже нет в живых?.. Примерно такой же, как увидеть лису или волка... Это значит накликать на себя беду.

– А я только утром видела лису... – Дрожь страха пробежала у нее по спине.

– Тогда ждите беды. – Он улыбнулся, но глаза его по-прежнему оставались холодными. – А о проклятии вы тоже слышали? И что из-за него у Джеймса Сент-Брайда больше никогда не было детей?

Оливия догадалась, что Доминик говорит о проклятии, которое его мать когда-то наложила на его отца.

– Да-а, – смущенно пробормотала девушка.

– И что вы об этом думаете?

– Я не верю в это.

– Пусть так. Но как вы тогда это назовете? Судьба? Рука провидения?

– Ну... хотя бы.

– Значит, вы не верите, что существуют некие силы, которые нам не подвластны? А в Бога вы верите?

– Конечно!

– В таком случае не кажется ли вам, что именно судьба свела нас с вами в тот день, когда вы чуть было не попали под колеса моей кареты? – С этими словами Доминик присел на краешек стола, вытянув перед собой длинную, обутую в сапог для верховой езды ногу. В руках он небрежно вертел нож с рукояткой слоновой кости для разрезания писем. Оливия нахмурилась, не в силах отвести взгляд от его руки, до самых пальцев поросшей короткими черными волосками. Тонкие, сильные пальцы Доминика были такими же смуглыми, как и лицо.

Его близость лишала ее разума. Она подозревала, что он нарочно уселся так близко от нее, прекрасно понимая, как это на нее действует.

Оливия и сама не сознавала, что с ней происходит, чувствовала только, что в его присутствии сердце ее начинало трепетать.

– Наверное... Не знаю... – Слова застревали у нее в горле.

– А я знаю. Я верю, что это судьба. Или перст провидения, если вам угодно.

Прежде чем Оливия решилась ответить, в дверь постучали, и на пороге появилась внушительная фигура Франклина.

– Прошу прощения, милорд, но приехал мистер Гилмор. Он спрашивает, не согласитесь ли вы принять его.

Мистер Гилмор – адвокат из Стоунбриджа.

Одним пружинистым движением вскочив на ноги, Доминик повернулся к дворецкому.

– Конечно, Франклин. Проводите его наверх.

Он еще не успел договорить, как чья-то нетерпеливая рука распахнула дверь.

– Так он здесь? Ну-ка пустите меня!

– Эй, послушайте, вы... – Франклин попытался заступить дорогу нетерпеливому посетителю.

– Все в порядке, Франклин, – остановил его Доминик, махнув рукой. – Пожалуйста, оставьте нас.

Франклин бесшумно исчез, осторожно прикрыв за собой дверь.

Доминик гостеприимно указал на два кресла возле камина, в котором ярко пылал огонь.

– Мистер Гилмор, прошу вас, – приветливо сказал он.

Роберт Гилмор прошествовал к ближайшему из кресел и опустил в него свое крупное тело.

– Я пришел не для того, чтобы приятно поболтать у камина. Причина моего визита – цыгане!

– Ну, разумеется, – холодно кивнул Доминик, усаживаясь напротив.

Оливия низко опустила голову, стараясь стать незаметной. Роберт Гилмор, единственный адвокат в Стоунбридже, ей никогда не нравился. Она считала его чванливым, напыщенным ничтожеством. Вот и сейчас она с радостью заткнула бы уши, лишь бы не слышать, о чем пойдет речь.

– Они приехали сюда из-за вас? – грозно осведомился Гилмор.

– Не понимаю, что вы имеете в виду, – приятно улыбаясь, как и положено гостеприимному хозяину, проговорил Доминик. Но глаза его сверкнули, и Оливия заподозрила, что он просто издевается над адвокатом.

– О, уверен, что прекрасно понимаете! – Руки Гилмора, лежавшие на коленях, сжались в кулаки.

– Мистер Гилмор, позвольте напомнить вам, что по Англии кочуют сотни цыганских таборов. Уверяю вас, я тут совершенно ни при чем. А если даже эти цыгане явились сюда действительно из-за меня, то, ей-богу, не понимаю, вам-то что за дело?

Гилмор презрительно скривился.

В комнате повисло молчание. Нарушил его Доминик:

– Может быть, мистер Гилмор, вы будете настолько любезны, что объясните цель вашего прихода... Что вам угодно от меня?

– Какого дьявола! Вы что, сами не понимаете?! – взревел взбешенный Гилмор. Я хочу, чтобы вы велели им убраться отсюда, и поскорее!

– Убраться? – В низком голосе Доминика прорезалась угрожающая нотка. Это было похоже на еще отдаленный рокот грома, предвещающий приближение грозы.

Но Гилмор либо был слишком толстокож, чтобы почувствовать это, либо ему было наплевать. У Оливии перехватило дыхание. Казалось, оба собеседника совсем про нее забыли.

– Эти грязные, вороватые... – Гилмор свирепо выругался.

– Они что-нибудь украли у вас? Или у кого-нибудь еще?

Оливия украдкой бросила взгляд на обоих мужчин. Лицо Доминика застыло как каменное. Он холодно смотрел на собеседника. Тучный адвокат побагровел от ярости.

– Нет, но...

Глаза Доминика сузились, и Оливия догадалась, что буря вот-вот грянет. Она чувствовала это всем своим существом.

– Стало быть, вы не имеете права называть их ворами, не так ли?

– Нет, послушайте...

– Нет уж, Гилмор, это вы послушайте! Даже вам не удалось вспомнить ни одного случая, когда бы здешние цыгане нарушили закон. Так что у вас нет ни малейших оснований требовать, чтобы они убирались. И пока они никому не мешают, я очень советую вам последовать их примеру и заниматься своими делами.

– Ну еще бы, как это я сразу не догадался! – Гилмор вскочил на ноги. – Что ж, придется говорить напрямик, и учтите: от имени всех жителей нашего Стоунбриджа. Нам здесь не нужны ни эти проклятые цыгане, ни вы!

Доминик тоже встал. На губах его появилась улыбка, от которой Оливию бросило в дрожь.

– Право, жаль. Как вы, может быть, заметили, я решил поселиться в Рэвенвуде... и надолго.

– Вы еще очень пожалеете, что явились сюда. Уж я постараюсь!

– Это угроза, мистер Гилмор? – вскинул брови Доминик. – Хочу вас предупредить: не выношу, когда мне угрожают. – Он широкими шагами направился к двери и демонстративно распахнул ее перед опешившим адвокатом. – Прощайте, Гилмор.

Тот яростно нахлобучил на голову шляпу и прошагал к двери.

– Это не угроза, а обещание, – прошипел он в лицо Доминику. – Вы не увидите и конца лета! Господом Богом клянусь, я об этом позабочусь! – И он тихо прикрыл за собой дверь.

В комнате наконец наступила тишина. Так бывает после отгремевшей грозы, когда вся природа, будто приходя в себя, ненадолго затихает. Оливия смущенно поерзала на стуле, потом, не зная, как ей быть, направилась через комнату туда, где на крючке висела ее шаль.

– А вы, Оливия? Вы думаете так же? Этот надутый адвокатишка говорил и от вашего лица?

Этот голос, тихий, как ночь, прозвучал за ее спиной. Перепугавшись от неожиданности, Оливия замерла, потом медленно обернулась, но предпочла сделать вид, что не слышит.

– Если не возражаете, милорд, – невозмутимо сказала она, – я закончу завтра. Сейчас уже слишком поздно.

Неуклюжее объяснение не убедило Доминика, однако он холодно усмехнулся и произнес:

– Вы правы. Бегите домой, мисс Шервуд. Но хочу предупредить: это вам не поможет. Не забывайте, я ведь тоже пробовал когда-то сбегать из школы.

Он угадал, она и в самом деле пыталась сбежать. Но лишь потому, что сейчас он внушал ей страх.

– Не уверена, будто понимаю, что вы имеете в виду, – пробормотала она, храбро вскинув голову.

– А я уверен, что понимаете. – Глаза его вдруг засверкали, как у хищника. – Честно говоря, я до сих пор изумляюсь, как это у вас хватает мужества служить в моем доме? Неужели вас не бросает в дрожь при мысли о том, что в моих жилах течет проклятая цыганская кровь? А знаете ли вы, что, когда я прохожу через вашу деревню, кое-кто из лавочников задергивает занавески? А женщины прячут детей за юбками и торопятся по домам?

Мурашки побежали у Оливии по спине. Раньше ей и в голову не приходило бояться его, но сейчас она ощутила настоящий страх. Он навис над ней, как грозовая туча, готовая поразить ее молнией. А душивший Доминика гнев делал его еще страшнее. Испуганная Оливия сжалась, чувствуя себя особенно беспомощной и жалкой рядом с разгневанным графом.

Впрочем, он наверняка все понимал. Оливия видела это по его лицу. Неужели он нарочно пытается запугать ее?

– Зачем вы это делаете? – слабым голосом пролепетала она. – Зачем?

– Вы не ответили на мой вопрос, мисс Шервуд. – Его взгляд вонзился в нее будто лезвие кинжала.

Оливия чувствовала, как ее самообладание тает, словно воск под жаркими лучами солнца.

– Прошу вас, отпустите меня, – взмолилась она.

– Я только прошу ответить на мой вопрос. Мне казалось, что вы превыше всего цените честность, ведь, в конце концов, вы дочка священника – по крайней мере мне так говорили. Вот и ответьте мне: вы тоже презираете цыган? И будете только счастливы, если они уберутся отсюда?

Вдруг все возмутилось в ее душе. Оливия прямо взглянула ему в глаза.

– Да! – яростно выпалила она. – Да, если хотите знать! И мечтаю о том, чтобы и духу их никогда здесь не было... слышите?.. никогда! И была бы счастлива, если бы и вы никогда не появлялись в наших краях!

Едва эти слова слетели с ее губ, Оливия осознала свою ужасную ошибку. Она не могла произнести ничего подобного, не могла... Низость и подлость всегда были чужды ей.

Доминик окаменел.

– Предельно откровенно, – холодно произнес он. – Что ж, теперь понятно, как вы на самом деле относитесь ко мне, мисс Шервуд. В конце концов, я ведь полукровка, верно? В моих жилах течет цыганская кровь, и отрицать это было бы глупо! Но только вот что я вам скажу, мисс Шервуд: я безмерно устал, устал от узколобых, ограниченных людишек вроде вас... Тех, кто всегда непоколебимо верит в собственную правоту и считает, что только они достойны уважения. Так-то, мисс Шервуд. А теперь... думаю, вы правы, и вам лучше уйти. Уходите! Иначе я могу сказать то, о чем мы оба пожалеем. Ах да, можете не беспокоиться насчет вашей бесценной должности в Рэвенвуде: вы ее сохраните! Можете думать обо мне все, что вам угодно, однако я вовсе не такой бессердечный ублюдок, каким вы меня считаете!

Оливия, дрожа всем телом, низко опустила голову. Она видела, как Доминик подошел к окну и, распахнув его, уставился в темноту. И застыл – суровый и неподвижный, как языческий бог ночи.

Жгучие слезы подступили к глазам девушки. Ни разу в жизни она не чувствовала себя так отвратительно! Господи, что она натворила? Оливия готова была откусить себе язык. Она уже открыла рот, чтобы извиниться, но не знала, что сказать.

– Прошу вас, – наконец едва слышно пролепетала она и запнулась. – Вы не пони...

– Дьявольщина, вы что, не слышали?! – Доминик резко обернулся, и голос его хлестнул Оливию, словно удар кнута. – Уходите, мисс Шервуд! Вон отсюда!

Оливия, не помня себя, выскочила из кабинета.

С глухим стоном она сорвала с крючка свою старенькую шаль и бросилась вниз по лестнице, услышав, как захлопнулась закрывшаяся за ней дверь. Прочь... прочь отсюда! Прочь из этого дома... куда угодно. Она забыла, что вот-вот должна начаться гроза, забыла обо всем. Она не знала, куда бежит, лишь бы оказаться как можно дальше отсюда...

Как можно дальше от него.

Доминик зажмурился. Весь мир сейчас кружился перед ним в кроваво-красном вихре. Гнев, какого он не испытывал за всю свою жизнь, душил его. «Будь она проклята! – твердил он про себя. – Будь она проклята!» Он и раньше догадывался, что они думают о нем... Все они... Гилмор... Жители Стоунбриджа... Он знал, что и она думает то же самое... Она... Оливия.

И с этим ничего нельзя было поделать. Волна бешенства снова обрушилась на него. Он чувствовал себя преданным. Обманутым. Господи, как он мечтал о ней... Долгими одинокими ночами он грезил об этой девушке... И все лишь для того, чтобы увидеть, как его мечты разлетелись в прах.

Он открыл глаза, и ноги сами понесли его... Он знал куда. Доминик остановился перед портретом отца, Джеймса Сент-Брайда.

Мысли унеслись в прошлое. Память вновь вернула его в тот день, много лет назад, когда он был двенадцатилетним юнцом – уже не мальчишка, но еще не мужчина, – в тот самый день, когда в его родной табор приехал Джеймс Сент-Брайд.

Большинство цыган отправились в город, на рынок. В таборе оставались немногие – он с матерью да еще несколько ребят его возраста. Доминику достаточно было одного взгляда на помертвевшее, бледное до синевы лицо матери, чтобы сообразить, кто этот высокий, худощавый незнакомец с красновато-каштановыми волосами, прискакавший на черном как ночь мускулистом жеребце. Неясное предчувствие подсказало мальчику, кто перед ним.

Маделейн сидела у огня. Увидев незнакомца, она с трудом поднялась. Рука ее метнулась к горлу, и Доминик увидел, что матушка изо всех сил старается не показать, как она испугана.

– Зачем ты здесь? – едва слышным низким голосом прошептала Маделейн. Она говорила по-английски, и сидевшие вокруг костра мальчишки не поняли ни единого слова. Но Доминик понял. Мать учила его английскому с тех пор, как он начал говорить.

Джеймс Сент-Брайд спешился. Доминик заметил, что он держится с надменностью и высокомерием человека, привыкшего отдавать приказы, нисколько не сомневаясь, что они будут исполнены. Притом исполнены немедленно.

Именно тогда пламя ненависти к этому человеку стало разгораться в его душе.

– Приехал увидеть собственными глазами, правду ли ты сказала. Увидеть, действительно ли ублюдок, которого ты выносила, мой собственный.

Маделейн ничего не ответила.

Взгляд Джеймса Сент-Брайда, тяжелый и надменный, быстро обежал толпившихся вокруг костра чумазых ребятишек, удивленно таращивших на него глаза. Сжимая в руке хлыст, он похлопывал им по высоким, выше колен, сапогам.

– Он здесь, Маделейн. Я знаю, что он здесь. Мне не раз приходилось слышать о нем. О цыганенке с синими глазами.

Доминик чуть было не бросился бежать. Он всегда догадывался, что был не таким, как все. Цыгане из других таборов шептались между собой о парнишке с глазами цвета бледного сапфира, гаджо в изумлении качали головами. Однажды во время ярмарки любопытство одолело и его самого. Заприметив на прилавке одной из лавчонок зеркало, он зашел туда и долго смотрел на свое отражение. Смотрел... и не мог насмотреться... глаза цвета небесной лазури заворожили его.

А потом одним ударом кулака разбил проклятое стекло.

И вот теперь Доминик снова ощутил стыд, горький стыд своего незаконного происхождения... стыд, оттого что в венах его текла кровь гаджо.

Он отвернулся.

Но взгляд Джеймса Сент-Брайда уже отыскал его. Шагнув к нему, он схватил мальчика за плечо, одним рывком повернул к себе и заставил поднять голову.

Доминик знал, что никогда в жизни не забудет эту минуту. Именно тогда в его жизнь вошло нечто новое... непонятная темная сила, которой веяло от Джеймса Сент-Брайда. Господи, как ему хотелось тогда закричать, что этот страшный, загадочный человек не может быть его отцом... Наверное, не менее сильно, чем самому графу хотелось бы отказаться от того, что этот побледневший мальчишка с затравленным взглядом – его единственный сын. Но оба они стояли молча, глядя друг другу в глаза и зная: правда в том, что Доминик – плоть от плоти Джеймса Сент-Брайда.

Доминик, обезумев от страха и ярости, плюнул в лицо графу.

Жестокая усмешка искривила тонкие губы Сент-Брайда. Не отрывая глаз от лица мальчишки, он молча стер со щеки плевок.

– Мальчишка дурно воспитан, Маделейн. Что ж, пришло время заняться им.

Маделейн облизнула пересохшие губы.

– Что?! Ты... ты хочешь забрать его с собой?

Граф наконец разжал руки и оттолкнул мальчика. С потемневшим от гнева лицом он обернулся к Маделейн.

– Наверное, ты будешь счастлива узнать, Маделейн, что твое проклятие исполнилось в точности?

Глаза у нее расширились.

– Делаешь вид, что ни о чем не знала? – Лицо Сент-Брайда почернело от злобы. – Так вот, у меня нет детей! Ни одного... кроме этого! И теперь уже не важно, хочу я того или нет, но он – мой сын. И мой единственный наследник!

Маделейн гордо вскинула подбородок. Лицо ее по-прежнему было белым, как простыня, но ей удалось взять себя в руки.

– Мне нужно сказать тебе пару слов наедине, – только и проговорила она. Доминик рванулся к ней, но она отстранила его. – Нет, Доминик, не надо! – крикнула она по-цыгански. – Оставь нас!

Сопровождаемые подозрительным взглядом мальчика, они вдвоем спустились по берегу к реке, где была небольшая полянка. Доминик ни на мгновение не выпускал их из виду. Он видел, как матушка долго, не поднимая головы, слушала, что говорил ей Сент-Брайд, потом взглянула на него и чуть заметно кивнула.

Они повернулись и пошли назад, к костру. Доминик молча ждал. Его не покидало тоскливое предчувствие, что разговор шел о нем. Страшнее всего было, что мама, избегая встретиться с ним взглядом, отвернулась и вошла в шатер. Через несколько минут она появилась с небольшим узелком. В узелке были все его вещи.

Сразу догадавшись, Доминик рухнул на колени в грязь, размазывая по лицу слезы.

– Мама, нет! Не отдавай меня ему!

– Ты сделаешь, как я скажу! – неожиданно резко проговорила Маделейн. – Ты поедешь с ним и будешь учиться жить, как живут гаджо.

Взгляд женщины остановился на лице Джеймса Сент-Брайда. И Доминик понял: она любила этого человека... все эти годы любила его одного.

– Он твой отец. Ты всегда жил со мной, Доминик. Теперь пришел его черед.

Его охватила ярость.

– Но я не хочу...

– Так должно быть, – твердо сказала она, – и так будет. А теперь встань и будь сильным, сын мой.

Он мог бы сделать то, о чем она просила. Он мог бы переломить себя... мог бы, если бы голос ее не дрожал так, что у него разрывалось сердце. Мог бы, если бы не видел, как пелена слез заволокла ее черные бархатные глаза.

Потребовалось вмешательство двух дюжих лакеев Сент-Брайда, чтобы оторвать его от матери.

Наконец он выдохся и молча застыл между двух высоченных молодцов. Грудь Доминика, казалось, разорвется от боли. Перед глазами все плыло. Но он не плакал. До крови закусив губу, он поклялся себе, что не унизится до слез. Во всяком случае, в присутствии Джеймса Сент-Брайда.

Маделейн подошла и поцеловала его в обе щеки.

– Иди и учись, сынок. Но никогда не забывай, что в твоих венах течет и цыганская кровь, и кровь гаджо. Будь верным зову своей крови. И будь самим собой.

Но это оказалось невозможным. Он не мог быть и цыганом, и гаджо одновременно.

Сколько раз он пытался убежать, вернуться назад, к цыганам, к своему народу. Но понимал, что все уже изменилось. И никогда не станет прежним. А потом мама умерла... и ему уже незачем было возвращаться.

Но Доминик всегда помнил то, что она сказала ему в тот последний день: «Никогда не забывай, что в твоих венах течет и цыганская кровь, и кровь гаджо. Будь верным зову своей крови. И будь самим собой».

Прошло несколько лет, и Доминик понял, что никогда больше не сможет вернуться в табор. Он наслаждался тем, что могли дать ему деньги – крышей над головой, спасавшей от дождя и снега, мягкой, удобной постелью. Нет, ему никогда не возвратиться к прежней жизни... и никогда не стать свободным. Разрываясь между двумя мирами, Доминик знал, что свободу потерял навсегда.

Тот день он запомнил навсегда. Тот день... и многое, многое другое.

Внезапно он вспомнил о ней... об Оливии.

Горечь и разочарование с новой силой охватили его. Доминик надеялся, что она окажется другой, не похожей на остальных, но, увы, он ошибся. Она такая же, как все. Ничего не зная о цыганах, она все-таки ненавидела их всей душой...

Неужели она ненавидит и его, Доминика?

Мало-помалу гнев его улегся. Сейчас он и сам не понимал, что за бес вселился в него. Доминик выругался. Казалось, он потерял рассудок. Этот напыщенный осел Гилмор вывел его из себя, но заплатить за все пришлось Оливии. А спровоцировал ее он, Доминик. Ему вообще не следовало задавать ей этот вопрос.

Отвращение к самому себе судорогой сдавило горло. Вспомнились боль и ужас, написанные на лице девушки, когда она выбежала из кабинета. Казалось, она испытывала те же чувства, что терзали и его самого... Будто мир, в котором она жила, разлетелся на куски.

Желваки тяжело заходили на скулах Доминика. Нужно найти ее, подумал он. Выбора у него не было. Он не мог позволить ей уйти после того, что произошло между ними.

Не прошло и минуты, как он уже бежал к конюшне, где стоял Шторм, его жеребец. Вскочив в седло, Доминик вылетел на дорогу.

А вокруг уже царил ад. Небо было затянуто тучами, дождь лил как из ведра. Ураганный ветер яростно тряс ветви деревьев, рвал с плеч плащ Доминика. Надвинутая на глаза шляпа немного защищала от потоков воды, лившихся с неба. Прищурившись, он вглядывался в темноту. Копыта коня с грохотом выбивали дробь. Прошло совсем немного времени, когда он. увидел перед собой крохотную фигурку. Хлестнув коня, он поравнялся с ней и позвал:

– Оливия!

Даже не оглянувшись, девушка продолжала идти, ничего не видя перед собой. И угодила в лужу. Доминик услышал громкий плеск воды, но с губ Оливии не сорвалось ни слова. Она лишь ускорила шаг. Неожиданная улыбка появилась на губах Доминика. Упрямая, подумал он. Упрямая и гордая.

– Оливия, прошу вас, остановитесь.

Она зашагала еще быстрее.

Решив не тратить времени на уговоры, Доминик слегка сжал коленями лоснящиеся от влаги бока Шторма. Терпение его было на исходе. Громадный жеребец рванулся вперед и перегородил дорогу Оливии. Доминик свесился с седла. Вытянув мускулистую руку, он схватил ее за плечи так, чтобы она не смогла проскользнуть мимо него.

– Вы забыли взять с собой Люцифера, – пробормотал он. И едва удержался, чтобы не выругаться: он совсем не это хотел сказать.

Оливия отвернулась, не желая встречаться с ним взглядом. Под его руками тело ее окаменело.

– Мне не нужен ваш пес, – буркнула она.

На лице ее было упрямое выражение, но внимательный взгляд Доминика успел заметить бледность, разлившуюся по щекам, и мокрые потеки на них. Его сердце дрогнуло. Что это? Дождь... или слезы? И прежде чем она успела остановить его, он приподнял ее подбородок и заставил взглянуть ему в глаза.

– Оставьте меня! – крикнула она. – Уйдите, прошу вас! Оставьте меня в покое!

Голос ее предательски дрожал, и все внутри его вдруг перевернулось. Чертыхнувшись, он проклял себя за то, что сделал. Кровь Христова, она плачет, и это его вина!

Уже ни о чем не думая, он подхватил девушку на руки и усадил перед собой в седло. Ахнув от неожиданности, она широко раскрыла глаза и рванулась, пытаясь соскочить на землю, но Доминик уже был в седле и крепко держал ее. Сильная рука кольцом обхватила ее талию и прижала к широкой груди так, что она не могла шевельнуться. Губы коснулись ее уха.

– Умоляю, не спорьте, Оливия. Я отвезу вас домой, и хватит об этом. Я устал от ваших возражений.

К его удивлению, она перестала сопротивляться. Ему вдруг показалось, что она дрожит, и он напрягся. Да, сильная дрожь сотрясала все ее тело. Но больше всего его поразило, что пальцы Оливии вцепились в его рубашку. Надменно усмехнувшись, Доминик принял это как немую благодарность. Ему даже в голову не пришло, что виновато здесь совсем иное чувство...

Могучий жеребец в несколько минут донес их обоих до дома, где жила Оливия. Доминик опустил голову и почти уткнулся губами в затылок девушки, спрятавшей лицо у него па плече.

– Мы приехали, Оливия, – прошептал он.

Не дожидаясь ответа, он спрыгнул на землю. Потом повернулся и, протянув руки, снял ее с седла.

Только тогда она подняла голову. И он испугался. Глаза Оливии затуманились, приоткрытые губы дрожали. Руки Доминика сомкнулись на ее плечах. Господи, ее трясло так, что она едва стояла на ногах!

Оглушительный удар грома расколол небо над их головами.

– Проклятие, почему вы дрожите? Боитесь? Вы боитесь меня? Из-за моей цыганской крови? Или вы боитесь другого?

Сильные руки сомкнулись вокруг нее, и он вдруг оказался совсем близко. Слишком близко, подумала она... И в эту минуту его губы нашли ее рот.