***

 
      Генрих Шлиман, первооткрыватель Трои и руководитель раскопок в Микенах, безусловно, является наиболее знаменитой и романтической фигурой в археологии. Его поиски истины, стоящей за бессмертным эпосом Гомера об осаде Трои греками под предводительством Агамемнона, сами по себе стали предметом легенды. Движимый мальчишеской мечтой доказать правоту Гомера, Шлиман поставил перед собой задачу накопить состояние с помощью торговли и обратился к археологии лишь в 1868 году, когда его благосостояние было обеспечено. В ходе впечатляющих археологических кампаний 1870—1873, 1878—1879 и 1889—1890 годов он доказал без тени сомнения, что курган Гиссарлык в Турции был местом расположения гомеровской Трои. В 1886 году он приступил к работам в Микенах, столице Агамемнона, и открыл сказочно богатое захоронение, которое, по его мнению, содержало останки Агамемнона и других правителей Микен. За несколько лет он своими руками превратил легендарный мир греческих героев в археологическую реальность.
      Наиболее зрелищные открытия Шлимана в Трое были сделаны в ходе раскопок 1873 года. Ранее он уже раскопал Скейские ворота — главный вход в Трою и сцену драматических событий в «Илиаде» Гомера, включая роковое решение принять деревянного коня с греческими воинами внутри (см. «Вступление» к разделу «Легендарная история»). К концу апреля Шлиман вел работы к северу от ворот, где он обнаружил крупную структуру, которая, по его мнению, была дворцом короля Приама. Шлиман продолжал раскопки в этом направлении в течение всего мая, открыв значительную часть городской стены к западу от ворот, а 31 мая он совершил одно из самых знаменитых открытий в истории археологии. В книге «Троя и ее останки», опубликованной в Германии в 1874 году и через год переведенной на английский, Шлиман так описывает это драматическое событие:
      «Я наткнулся на большой медный предмет совершенно замечательной формы, который еще сильнее завладел моим вниманием, когда мне показалось, что я вижу за ним отблеск золота. Над этим предметом залегал слой красно-рыжих обызвесткованных руин толщиной от 4 3/4 до 5 1/4 фута, твердый, как камень, а над ним находилась… крепостная стена. Для того чтобы спасти сокровище от алчности моих работников и сберечь его для археологии, мне приходилось идти на большие расходы, и, хотя время завтрака еще не наступило, я немедленно объявил «paidos» (перерыв). Пока люди ели и отдыхали, я принялся вырезать сокровище при помощи большого ножа, что было невозможно сделать без величайшего напряжения сил и самого ужасного риска для моей жизни, ибо огромная крепостная стена, под которой мне приходилось копать, грозила в любой момент обрушиться на меня. Но зрелище столь многих предметов, каждый из которых имел неоценимое значение для археологии, придало мне безрассудства, и я не думал об опасности. Тем не менее мне не удалось бы сохранить сокровище без помощи моей дорогой жены, стоявшей рядом со мной и готовой спрятать в свою шаль те вещи, которые я доставал».
      Он смог даже воссоздать события, которые привели к утрате сокровища:
      «Представляется несомненным, что все вышеперечисленные предметы некогда лежали в деревянном ящике, подобном тем, которые упомянуты в «Илиаде» при описании дворца Приама. Моя уверенность еще более возросла, когда я нашел рядом с предметами большой медный ключ… Вероятно, кто-то из членов семьи Приама упаковал сокровища в ящик в большой спешке, вынес его наружу, не имея времени вынуть ключ из скважины, но пал на стене от руки врага или отступил перед огнем и был вынужден оставить ящик, упавший и вскоре захороненный на глубине б футов под красным пеплом и руинами дворца».
      Сокровища Приама, как их окрестил Шлиман, действительно заслуживали этого названия: они включали две диадемы, головную повязку, бутылку, кубок, соусник, 60 серег и 8750 мелких золотых украшений; чашу, сделанную из электрона (сплав золота и серебра); 9 кувшинов, 6 кубков и б браслетов из серебра; многочисленное оружие, инструменты и шкатулки из бронзы и меди. Все предметы были высочайшего качества, но наибольшую ценность представляла великолепная золотая диадема, сделанная из 1б 000 крошечных золотых листочков, нанизанных на 90 золотых цепочек, соединенных маленькими золотыми перекладинами.
      Одним из главных условий, выдвинутых Шлиману турецкими властями при выдаче разрешения на раскопки, было то, что находки должны быть поделены в равной пропорции между ним и Национальным музеем. Однако Шлиман, по-видимому, с самого начала не имел намерения придерживаться условий сделки. Он тщательно упаковал сокровища и отослал их к другу на ферму, пока представители правительства тщетно обыскивали его лагерь. Шестого июня он послал двух доверенных работников забрать сокровище, погрузил его на судно и увез в Афины.
      Первый отчет о находке сокровища, составленный самим Шлиманом, который был феноменально плодовитым автором, появился в немецкой газете «Аугсбург Альгемайне Цайтунг» 5 августа. Красочное описание сокровищ Приама во многом убедило сомневающихся, что Гиссарлык на самом деле был Троей. Турки, без сомнения, пришли в ярость, когда увидели фотографии Софии, жены Шлимана, надевшей самые лучшие украшения из сокровищ Приама подобно Елене Троянской — по крайней мере, в воображении самого Шлимана. Для западной публики это казалось подобающей наградой за ее мужественные усилия и помощь своему мужу в поспешном и рискованном предприятии по вывозу сокровищ из Турции.

      Таков был официальный отчет об одном из величайших археологических открытий XIX века, однако, как только Шлиман опубликовал свои вдохновенные заметки, появились критики и сомневающиеся, причем не только среди тех, кто свысока относился к нему как к начинающему любителю, вторгшемуся в сферу недавно возникшей науки. Он предложил Британскому музею купить троянскую коллекцию целиком за 50 000 фунтов стерлингов (примерно 5 000 000 долларов по нынешним ценам), и Чарльз Ньютон, хранитель греческих и римских древностей Британского музея, приехал в Афины в декабре 1873 года, чтобы лично осмотреть коллекцию. Он был поражен, когда ему сообщили, что София Шлиман на самом деле находилась в Афинах во время находки сокровища, поскольку ее отец умер в начале мая. Шлиман написал Ньютону письмо в конце декабря, пытаясь объяснить несоответствие:
      «Из-за скоропостижной смерти своего отца миссис Шлиман покинула меня в начале мая. Сокровище было найдено в конце мая, но поскольку я стараюсь сделать из нее археолога, то написал в своей книге, что она присутствовала на месте раскопок и помогала мне вывезти сокровища. Я сделал это только для того, чтобы поощрить и воодушевить ее, так как она обладает огромными способностями».
      Ньютон, по-видимому, удовлетворился этим объяснением, так как он продолжал поддерживать с Шлиманом дружеские отношения в последующие годы, хотя и не смог убедить британское правительство выделить необходимые средства. В результате коллекция в конце концов нашла приют в Берлине.
      Голоса тех, кто особенно энергично утверждал, что сокровища были подделкой, составленной из современных образцов, изготовленных по заказу Шлимана, или из предметов, приобретенных на рынке древностей, были приглушены в январе 1874 года, когда появились слухи о новых находках золотых изделий на раскопках Трои, контрабандой вывезенных из Турции двумя работниками Шлимана в марте 1873 года. Некоторые предметы были переплавлены на украшения для супруги одного из контрабандистов, но в декабре их выдали властям, а оставшиеся украшения были вывезены в Национальный музей в Константинополе. Стало ясно, что в Трое Шлимана имеются и другие сокровища.
      Более тонкая археологическая критика исходила от известного английского знатока древностей Уильяма Борласа, совершившего ознакомительную поездку в Гис-сарлык в 1875 году в обществе личного слуги Шлимана Николаоса Янакиса, который заведовал зарплатой рабочих. Янакис сказал Борласу, что Софии не было на месте во время находки сокровища, что сокровище было обнаружено не под стеной, а рядом с ней, в пределах участка, выложенного камнями, и что ключ, игравший главную роль в аргументах Шлимана, на самом деле был найден примерно в 200 ярдах от сокровища. Борлас выразил свое возмущение в статье, опубликованной в «Фрезэрс мэгэзин» в феврале 1878 года. Шлиман, как он это делал всегда, защищался с необыкновенной энергией, называя Янакиса недобросовестным и недостойным доверия свидетелем.
      Эти дебаты постепенно затихали по мере того, как Шлиман убеждал своих критиков одного за другим, что его отождествление Гиссарлыка с Древней Троей было правильным. Дальнейшие раскопки, проведенные его ассистентом, германским архитектором Вильгельмом Дорпфельдом в 1893—1894 гг. и американцем Карлом Блегеном в 1932—1938 гг., лишь укрепили первоначальное мнение, хотя убедительно доказали, что Скейские ворота, дворец Приама и сокровища Приама были гораздо старше позднего бронзового века (около 1200—1100 года до нашей эры), к которому исследователи единодушно относили гомеровскую Трою. Открытия Шлимана датировались примерно 2500 годом до нашей эры — то есть ранним бронзовым веком.
      К несчастью для археологии, сокровищам Шлимана была уготована незавидная роль военных трофеев. Во время Второй мировой войны нацистские чиновники систематически грабили оккупированные страны и вывозили из них произведения искусства, уничтожая все, что не смогли захватить с собой при вынужденном отступлении. Впоследствии, когда русские войска достигли Берлина, их сопровождали специальные отряды, целью которых было изъятие всех ценных предметов искусства в качестве компенсации за причиненный ущерб. Наиболее важные экспонаты из берлинских музеев хранились в большой бетонной башне на территории Берлинского зоопарка, где располагалась зенитная батарея. Возможно, наиболее ценными из них были троянские золотые украшения. Все экспонаты были упакованы в ящики для большей надежности, что облегчило для победителей их отправку в Россию в 1945 году, где они исчезли без следа.
 

      Несмотря на то, что сокровища Приама пропали или даже были уничтожены, они не утратили своего важного значения. Более того, сокровища стали центральной темой для тех современных критиков, которые вернулись к вопросу о доверии к Шлиману. Их нападки были более острыми, чем утверждения скептиков XIX века, поскольку они пользовались собственными дневниками Шлимана как свидетельством против него. Расследования привели к сомнениям буквально во всем, что говорил Шлиман. Наиболее настойчивым критиком Шлимана является американский знаток античности профессор Дэвид Трэйл из университета штата Калифорния в Дэвисе, в то время как его главным защитником был английский археолог доктор Дональд Истон. Споры бушевали начиная с 1972 года, причем обе стороны неоднократно утверждали, что конфликт улажен.
      Каковы главные элементы диспута о сокровище Шлимана? Первым идет вопрос о его местонахождении: где именно оно было обнаружено. Отчет о дате открытия (31 мая 1873 года), написанный Шлиманом для его германского издателя, Брокгауза из Лейпцига, помещает сокровище в одну из комнат дворца Приама, а в другой версии, опубликованной в книге «Троя и ее останки» в 1874 году, сокровище расположено на вершине городской стены, окружавшей дворец. Однако ни одно из этих мест не соответствует плану из книги, где показано, что сокровище находилось за городской стеной. Это третье место было указано Янакисом во время его ознакомительной поездки с Борласом. Истон полагал, что Шлиман просто допустил неточность, так как сокровище могло быть обнаружено в отложениях, накопившихся за пределами стены, но все же над ее основанием, поскольку это массивное оборонительное сооружение было не вертикальным, а наклоненным внутрь по направлению к вершине.
      Трэйл предлагает иную, несколько более зловещую интерпретацию этих несоответствий. По его версии, Шлиман вынужден был отказаться от своего первоначального отчета, когда он понял, что Адольф Лорент, французский инженер, которого он нанял для составления планов Гиссарлыка, уже отметил место находки сокровища за пределами стены. Шлиману пришлось пойти на неубедительный компромисс и сказать, что сокровище было расположено на стене. Действительно, сторонникам Шлимана достаточно трудно оправдать первоначальную трактовку событий, согласно которой сокровище оказывалось внутри дворца.
      Еще одно бросающееся в глаза несоответствие между отчетом от 31 мая и другим отчетом, позднее составленным в Афинах, относится к огромному количеству ювелирных украшений, обнаруженных под медным сосудом. В письме от 31 мая вообще не упоминается об украшениях. Как Шлиман умудрился упустить из виду более 10 000 сережек, бусин, монет и заколок? По его собственному объяснению, безоговорочно принимаемому его сторонниками, все это содержалось в плотно спрессованной почве, заполнявшей несколько больших серебряных кувшинов; лишь когда он смог вычистить их, дополнительные сокровища появились на свет. Но против этого факта свидетельствует сам Шлиман в книге «Троя и ее останки», когда говорит, что он заметил золотую чашу в серебряном кувшине еще до того, как извлек находку из-под земли. Трэйл полагает, что, будучи любителем, Шлиман очистил бы такую находку прямо на месте. В защиту Шлимана можно указать, что он намеревался обмануть турок и лишить их положенной доли сокровищ, поэтому старался как можно быстрее спрятать и вывезти свои находки, прежде чем турецкие чиновники узнали об их существовании.
      Однако есть еще странный вопрос о подписях к рисункам, приложенных к отчету о раскопках 1874 года. Страница рисунков ювелирных украшений первоначально была снабжена кратким рукописным замечанием Шлимана, где говорилось лишь, что это серьги и другие ювелирные предметы. Лишь в последнюю минуту перед публикацией Шлиман добавил торопливо написанный заголовок (который даже не сочетается с рисунками), где утверждалось, что находки принадлежат к сокровищам Приама, а к подрисуночной подписи были добавлены подробности о местонахождении находки. Это либо дает основание для подозрения, что в последний момент было принято решение включить эти великолепные экземпляры в состав сокровища (как утверждает Трэйл), либо указывает на небрежность редактора (как утверждает Истон).
      И наконец, существуют некоторые странности, связанные с содержанием самого сокровища. Трэйл отметил, что ряд предметов, позднее внесенных в каталог Берлинского музея как часть сокровища, появляется на фотографиях и рисунках, сделанных Шлиманом до начала сезона раскопок 1873 года. Истон видит в этом неумышленное совпадение: поскольку фотографии сокровища делались в спешке, на них могло попасть несколько предметов, найденных раньше, а впоследствии сотрудники Берлинского музея уже сами перепутали похожие предметы. Здесь нам снова приходится выбирать между обвинениями в обмане и необыкновенной небрежностью исследователя.
      Если Шлиман умышленно вводил своих коллег в заблуждение, то как ему удалось это сделать и с какой целью? Трэйл однажды выдвинул предположение, что он купил находки с намерением объявить о своем личном открытии (эту теорию до сих пор поддерживают некоторые критики), но теперь пришел к выводу, что Шлиман постепенно накапливал крупные находки, чтобы потом представить сенсационное открытие. Он делал это еще и с целью убедить сомневающихся в существовании дворца Приама, так как сокровище якобы было найдено в одном из внутренних помещений. К сожалению, Шлиману пришлось отказаться от своей первоначальной истории, которая связывала сокровище непосредственно с дворцом (из-за карты, нарисованной Лорентом). Однако с характерной для него изобретательностью Шлиман выдвинул другую романтичную, но неправдоподобную историю-, сокровище Приама было вынесено из дворца, подожженного победоносными греками.
      Мог ли Шлиман быть столь опытным лгуном, чтобы полностью выдумать или «улучшить» свое открытие, а затем перенести его местонахождение с целью доказать свою правоту? Здесь мы должны шире взглянуть на Шлимана как на человека и археолога. Некоторые несообразности в дневниковых записях Шлимана о его деловом визите в Америку в 1851 году — задолго до начала его археологической деятельности — привели к современной переоценке его репутации. Шлиман утверждает, что 21 февраля он посетил президента Филмора в Белом Доме и провел полтора часа в личной беседе с ним, а затем встретился с другими политиками на званом вечере на 800 персон. Однако скептикам было трудно поверить, что президент Филмор счел возможным посвятить полтора часа своего времени беседе с неизвестным немецким бизнесменом. Более того, в газетах того времени нет ни слова о столь крупном мероприятии, как званый вечер и прием, описанный Шлиманом.
      Еще более необычно выглядит подробный дневниковый отчет Шлимана о пожаре в Сан-Франциско вечером 3 июня. Пожар на самом деле произошел на месяц раньше, когда Шлиман был в Сакраменто. Это не простая ошибка в датировке, поскольку в более ранних дневниковых записях за май об этом событии не упоминается. Лучшее, что могли придумать защитники Шлимана, это предположение, что ему захотелось попрактиковаться в правописании, и он переписал газетную статью! Хотя Шлиман, должно быть, оттачивал свои навыки в английской речи, он едва ли делал это в собственном дневнике. Впоследствии Шлиман открыл офис в Сакраменто, где покупал золотой песок у шахтеров и отправлял его в банк Сан-Франциско. Он покинул Калифорнию в апреле 1852 года после того, как партнер обвинил его в обмане; причиной конфликта был недовес, якобы выявленный при поставках золота.
 

      Можно ли сказать, что Шлиман решил открыть новую страницу своей жизни и исполнить мечту своего детства, покинув жестокий мир бизнеса и вступив на более спокойную стезю археологии? По-видимому, нет, так как даже воспоминания Шлимана о причинах его детского желания стать археологом вызывают некоторые сомнения. В автобиографическом вступлении к своей книге «Илион», опубликованной в 1880 году, Шлиман утверждает, что, когда ему было семь лет, отец подарил ему на Рождество книгу с гравюрой, изображающей троянцев, бегущих из пылающего города. Именно тогда решительный мальчик, отказавшийся поверить, что некогда великий город исчез без следа, объявил, что он когда-нибудь откроет его остатки. Как ни печально, Шлиман никогда не упоминал об этом своем желании в устном или письменном виде, пока не обнаружил Трою. В более ранней книге «Итака, Пелопоннес и Троя», опубликованной в 1869 году после путешествия по главным гомеровским местам, Шлиман приводит совершенно другую историю своего детства: в школе он написал по-латыни сочинение о Троянской войне, в котором признался, что больше всего на свете хочет посетить места, воспетые в гомеровском эпосе.
      Хуже того, часто публиковавшееся заявление Шлимана о том, что он является первооткрывателем Трои, совершенно неправомочно. Присвоив себе эту честь, он игнорировал вклад, сделанный реальным первооткрывателем Трои — англичанином Фрэнком Калвертом. Пионер археологических исследований в Турции, Калверт был первым, кто проводил раскопки в Гиссарлыке. Он открыл храм Афины в 1865 году и сыграл ключевую роль в дальнейших событиях, убедив Шлимана приступить к раскопкам в 1868 году. Создается впечатление, что Шлиман сначала совершенно не подозревал о возможной связи Гиссарлыка с древней Троей и направлял свои усилия в основном на бесплодные раскопки в Бунарбаши, который считался более перспективным с археологической точки зрения, обратившись к Гиссарлыку лишь после того, как Калверт привлек его внимание к этому месту. К чести Шлимана, он с энтузиазмом отнесся к предложению Калверта. В то время это казалось идеальным решением, поскольку, хотя Калверт владел половиной земли, на которой возвышался огромный курган Гиссарлык, он был не в состоянии самостоятельно финансировать дальнейшие раскопки.
      Однако впоследствии Шлиман не пожелал делиться своим открытием и продолжал систематически отрицать заслуги Калверта. В своей книге «Троя и ее останки» Шлиман дошел до утверждения, что именно он, а не Калверт обнаружил храм Афины и что Калверт выкопал лишь две маленьких канавы, а не четыре. Эти утверждения были ложными, поскольку Калверт опубликовал отчет о своей работе в 1865 году, а на собственных планах Шлимана были показаны все канавы, выкопанные Калвертом. Шлиман разорвал соглашение о разделе находок на земле Калверта, которое они заключили между собой, и умышленно ввел своего коллегу в заблуждение, занизив ценность обнаруженных скульптур. Наследники Калверта даже сейчас стараются заявить свои права на сокровища Трои.
      Так или иначе, Шлиман был не последним археологом, постаравшимся присвоить всю славу от великого открытия. Какими были его нравственные стандарты, когда речь шла о более скромных находках? Не так давно стало известно о других случаях, когда Шлиман фальсифицировал археологические доказательства, если считал это удобным для себя. В 1888 году он выполнил обширные работы в одном из домов, приобретенных им в Афинах, в ходе которых было обнаружено полтора десятка надгробных камней с надписями, по всей видимости, взятых с какого-то античного кладбища. Шлиман, всегда безотлагательно публиковавший результаты своих открытий, написал короткую статью для престижного журнала немецкого археологического института в Афинах. Однако в 1974 году доктор Джордж Коррес из Афинского университета совершил неутешительное открытие: четыре надписи, предположительно обнаруженные Шлиманом, уже находились в частных коллекциях до 1888 года и даже были опубликованы. Источником надписей, судя по всему, был предыдущий владелец дома, имевший по меньшей мере три экземпляра в своей коллекции. Шлиман снова преувеличил свою роль и заслуги, хотя в то время он уже был знаменит на весь мир.
      Возвращаясь к Трое, можем ли мы увидеть признаки обмана в сцене величайшего триумфа Шлимана? Одно незначительное обстоятельство указывает на это. И защитники, и критики Шлимана упустили из вида тот факт, что он был ярым поборником арийской расы и повсюду искал следы ее пребывания. Во время раскопок в Гиссарлыке Шлиман нашел сотни образцов керамики и других предметов, украшенных свастикой, и это позволило ему с уверенностью провозгласить, что троянцы были арийцами. Большинство найденных предметов явно предназначалось для повседневного пользования, поэтому украшение в виде священного символа выглядело несколько необычно. Однако было одно исключение: фигурка богини, сделанная из свинца и обнаруженная на одном из нижних уровней раскопок. Иллюстрация этой фигурки есть в книге «Илион», и, если судить по описанию Шлимана, она тоже была украшена изображением свастики. Английский археолог А. Г. Сейс интерпретировал статуэтку как символ плодородия. Однако в каталоге коллекции Шлимана, выпущенном Берлинским музеем в 1902 году, Хьюберт Шмидт, занимавшийся раскопками в Трое вместе с Дорпфельдом, отметил, что свастика, показанная на иллюстрации и описанная Шлиманом, на самом деле не существует. Сейс, по-видимому, просто поверил Шлиману на слово.
      Что же в таком случае можно сказать о сокровищах Трои? Ясно, что Шлиман — по крайней мере публично — продолжал вводить людей в заблуждение. В личном разговоре с Ньютоном в 1873 году он признался не только в том, что его жена София не принимала участия в открытии, но также что «рабочий и слуга (Янакис) наткнулись на сокровище и помогли мне вывезти его в Афины». Однако, когда появилось сообщение Борласа о его разговоре с Николаосом Янакисом в 1878 году, Шлиман написал профессору Максу Мюллеру, признанному эксперту в области лингвистики, попросив его выступить в свою защиту и заверив, что:
      «…Николаос Янакис никогда не спускался в канаву во время раскопок и не видел сокровища и медного ключа, обнаруженного вместе с ним. Я клянусь костями своего отца, что ключ был найден вместе с сокровищем именно так, как я описал в своей книге. Миссис Шлиман, разумеется, присутствовала там и помогала мне; она ни на миг не покидала меня».
      Если Шлиман мог так беззастенчиво лгать своим друзьям, что уж говорить об общественности и других археологах?
      Если история о находке сокровища в основном вымышлена, можно ли верить в само существование сокровища? Могло ли «открытие века» быть хитроумным мошенничеством? Мог ли Шлиман приобрести ценные предметы где-то еще, или же он собрал все лучшие находки сезона своих раскопок в Трое с целью устроить громкое открытие и убедить мир, что он действительно нашел дворец Приама?
      Сегодня у нас есть лучшая возможность ответить на эти вопросы, чем в первой половине XX века, так как одним из последствий крушения коммунизма в СССР было появление на свет сокровищ Приама. Они хранились в Музее имени Пушкина в Москве и в петербургском Эрмитаже и, судя по всему, ничуть не пострадали во время своих путешествий. Различные эксперты в области археологии, включая Дональда Истона, изучили объекты и пришли к выводу, что все находки являются подлинными и относятся к одному и тому же времени.
      Это позволяет исключить идею о том, что Шлиман покупал ценности у торговцев с целью сфабриковать сокровище. В 1873 году он мог иметь лишь смутные представления об археологической датировке, поэтому крайне маловероятно, что ему удалось собрать столь убедительную коллекцию, все образцы которой имеют четкие параллели с ранним бронзовым веком в северо-западной Турции.
      Более убедительно выглядит теория Дэвида Трэйла: сокровище Шлимана включало археологический материал, найденный ранее, но сознательно придерживаемый, чтобы сезон раскопок закончился на высокой ноте. Судя по поведению Шлимана, ясно, что главное открытие было совершено 31 мая, как подчеркивал Истон и теперь признает Трэйл. Возможно, это было захоронение, поскольку место находки, окруженное камнями, в описании Янакиса очень напоминает могилу. Поэтому основная часть сокровища Шлимана была найдена в одном месте, но представляется весьма вероятным, что он добавил к этому «ядру» другие предметы. Шлиману очень повезло, что эти добавления хорошо сочетались с основной частью сокровища, но, судя по воспоминаниям современников, он вообще был необыкновенно везучим человеком. Ценности не обязательно должны были кропотливо накапливаться предмет за предметом; мы можем последовать более убедительной теории Трэйла, согласно которой значительное количество дополнительных экспонатов было взято из собрания ювелирных украшений, обнаруженного в марте 1873 года (предметы, украденные рабочими, составляли малую часть этой находки). Шлиман придерживал ценности до тех пор, пока не смог найти гораздо более сенсационное место — предполагаемый дворец Приама, царя Трои. К несчастью для Шлимана, план Лорента, где было указано истинное место находки сокровища, нарушил его замыслы и вынудил его сочинить новую историю, в которой оно упало с городской стены.
      Предметы, составляющие коллекцию Шлимана, вполне реальны. Но, как это ни печально, мошенником был человек, обнаруживший их.