Однако не о нем она думала, стоя у распахнутого окна, где мы с ней совсем недавно расстались, и не обо всем прочем, бегло мною упомянутом. Мысли ее не были обращены к прошлому, они заняты были тем, что неминуемо предстояло ей сейчас. По всей видимости, ее ожидала сцена, а Изабелла не любила сцен. Она не спрашивала себя, что скажет своему гостю, – на этот вопрос она уже ответила. Ее волновало другое, что ее гость скажет ей. Во всяком случае, ничего приятного, – тут сомневаться не приходилось, и, вероятно, именно эта уверенность ложилась облаком на ее лицо. В остальном Изабелла была сама ясность; покончив с трауром, она выступала в неком мерцающем великолепии. Правда, она чувствовала, что стала старше – намного старше, но оттого словно бы «больше стоила», точно какая-нибудь редкостная вещь в коллекции антиквара. Как бы там ни было, ее тревожному предвкушению скоро был положен конец, в комнату вошел лакей с визитной карточкой на подносе.
      – Просите, – сказала она, продолжая после ухода лакея смотреть в окно, и только когда закрылась дверь за тем, кто не замедлил войти, Изабелла обернулась.
      Перед ней был Каспар Гудвуд. Всем своим существом ощутил он на мгновение ее холодно сверкнувший взор, которым она окинула его, не столько приветствуя, сколько отстраняя. Вступил ли он тоже в пору зрелости, поспевая за моей героиней, это мы скоро увидим; пока я лишь позволю себе сказать, что даже на ее взыскательный взгляд время не нанесло ему ни малейшего ущерба. Он был прям, тверд, неутомим, и ничто в его наружности достоверно не говорило ни о молодости, ни о зрелых годах; напрасно было бы искать в нем следы слабости или невинности души, как, впрочем, и приметы житейской мудрости. Все так же решительно вскинут был волевой подбородок, но, естественно, что подобный поворот судьбы наложил на его лицо отпечаток мрачности. Судя по виду, Каспар проделал весь путь, не переводя духа, и теперь молчал, словно вначале ему надо бы отдышаться. За это время Изабелла успела подумать: «Бедняга, он способен совершать подвиги. Как жаль, что он так чудовищно растрачивает свои могучие силы; как жаль, что нельзя удовлетворить всех сразу!» Более того, она даже успела сказать:
      – Господи, как я надеялась, что вы не приедете!
      – Нисколько в этом не сомневаюсь.
      Каспар огляделся, отыскивая, где бы ему сесть. Он не только приехал, он намерен был прочно обосноваться.
      – Вы, должно быть, очень устали? – спросила Изабелла, опускаясь в кресло с сознанием, что великодушно предоставляет ему такую возможность.
      – Нет, я не устал. Вы разве видели меня когда-нибудь усталым?
      – К сожалению, нет. Когда вы приехали?
      – Вчера вечером, точнее, ночью; поездом, который ползет, как черепаха, хоть и называется здесь экспрессом. Скорость этих итальянских поездов все равно что в Америке у похоронных процессий.
      – Видите, как все сошлось, – наверное, у вас было такое чувство, будто вы едете меня хоронить.
      Изабелла заставила себя улыбнуться, словно призывая гостя не принимать все так близко к сердцу. Она до тех пор разбирала этот сложный вопрос, пока окончательно не убедилась, что не нарушила слова и не обманула доверия, но все же боялась своего гостя. Она стыдилась этого страха и притом была от души благодарна судьбе, что больше ей стыдиться нечего. Каспар смотрел на нее с неотступным упорством – с упорством, лишенным малейшей деликатности, особенно когда в его взгляде загорался тусклый угрюмый огонь, который был ей непереносимо тяжел.
      – Нет, такого чувства у меня не было. К сожалению, я не могу думать о вас как об умершей, – сказал он чистосердечно.
      – Благодарю вас от всей души.
      – Мне легче было бы, чтобы вы умерли, чем вышли замуж за другого.
      – Как это эгоистично! – воскликнула с искренним негодованием Изабелла. – Если вы сами несчастливы, так уж и никто не должен быть счастлив!
      – Эгоистично, не спорю. Вы можете говорить все, что вам вздумается, мне это глубоко безразлично, – я к этому нечувствителен. Ваши самые Жестокие слова для меня все равно, что булавочные уколы. После того что вы сделали, я стал ко всему нечувствителен, т. е. ко всему, кроме этого. Это я буду чувствовать до конца своих дней.
      Он делал эти отрывочные признания с нарочитой сухостью, тем свойственным американцам медлительно-твердым тоном, который отнюдь не прикрывает воздушным покровом грубую прямоту слов. Его тон не растрогал, а скорее разозлил Изабеллу, что было, пожалуй, к лучшему, поскольку теперь у нее появилась лишняя причина держать себя в узде. Поневоле повинуясь этой узде, она, немного выждав, спросила без всякой связи:
      – Давно вы из Нью-Йорка?
      Он вскинул голову, как бы подсчитывая.
      – Нынче семнадцатый день.
      – Вы добрались сюда очень быстро, хоть и жалуетесь на поезда.
      – Я очень спешил. Если бы это только от меня зависело, я был бы здесь пять дней назад.
      – От этого ничего бы не изменилось, мистер Гудвуд, – сказала она с холодной улыбкой.
      – Для вас, – но не для меня.
      – Не вижу, что вы могли бы выиграть.
      – Об этом лучше судить мне.
      – Безусловно. Но мне кажется, вы понапрасну мучаете себя.
      Желая переменить тему, она спросила, видел ли он Генриетту Стэк-пол. Он посмотрел на нее так, словно хотел сказать, что приехал из Бостона во Флоренцию не для того, чтобы говорить о мисс Стэкпол, но все же вполне вразумительно ответил, что видел эту молодую особу перед самым своим отъездом.
      – Она была у вас? – спросила Изабелла.
      – Она приехала в Бостон и навестила меня в конторе. Как раз в тот день, когда я получил ваше письмо.
      – Вы сказали ей? – спросила с некоторым беспокойством Изабелла.
      – Нет, – ответил Каспар просто. – Мне не хотелось. Но скоро она узнает сама. Она всегда все узнает.
      – Я напишу ей, и она пришлет письмо, в котором меня разбранит, – проговорила Изабелла, снова пытаясь улыбнуться.
      Но Каспар был все так же неумолимо серьезен.
      – Думаю, она скоро сама сюда явится.
      – Чтобы разбранить меня?
      – Этого я не знаю. Она как будто считает, что недостаточно изучила Европу.
      – Хорошо, что вы меня предупредили, – сказала Изабелла. – Мне надо к этому заранее подготовиться.
      Уставившись в пол, Каспар сидел некоторое время молча; наконец, подняв глаза, он спросил:
      – Она знакома с мистером Озмондом?
      – Да, немного. Он ей не нравится. Но, разумеется, я не для того выхожу замуж, чтобы доставить удовольствие Генриетте, – добавила она. Бедный Каспар, насколько было бы лучше для него, если бы она чуть больше старалась угодить мисс Стэкпол. Однако этого он не сказал, а лишь спросил, когда предполагается свадьба. Изабелла ответила, что точно еще не знает. – Одно могу сказать – скоро. Я никому пока об этом не говорила, кроме вас и еще… еще старинной приятельницы мистера Озмонда.
      – Вы думаете, ваши друзья не одобрят ваш выбор?
      – Право, не имею представления. Я уже сказала вам, что не для того выхожу замуж, чтобы доставить удовольствие друзьям.
      Он продолжал задавать вопросы – без восклицаний, без комментариев, но и без малейшей деликатности.
      – Что из себя представляет мистер Озмонд? Кто он и что он?
      – Кто он и что он? Да никто и ничто, просто очень хороший, очень достойный человек, – сказала Изабелла. – Он не занимается коммерцией, не богат, ничем не знаменит.
      Вопросы мистера Гудвуда были неприятны ей, но она сказала себе, что ее долг – удовлетворить его по мере сил. Однако бедный Каспар отнюдь не выглядел удовлетворенным; он сидел очень прямо и не сводил с нее глаз.
      – Откуда он взялся? Из каких он мест?
      Изабеллу еще больше, чем всегда, покоробило от его манеры выговаривать слово «взялся».
      – Ниоткуда. Большую часть жизни он провел в Италии.
      – Так, что ж, он не знает, в каком городе родился?
      – Он забыл. Он уехал оттуда мальчиком.
      – И ни разу не возвращался?
      – Зачем ему было возвращаться? – спросила, воинственно разгораясь Изабелла. – У него нет там никаких дел!
      – Он мог бы поехать туда ради удовольствия. Или ему не по душе Соединенные Штаты?
      – Он их не знает. Мистер Озмонд человек очень тихий и скромный: он довольствуется Италией.
      – Италией и вами, – докончил Каспар Гудвуд. Он сказал это с мрачной простотой, не имея в виду съязвить. – Что же он такого сделал? вырвалось у него вдруг.
      – Чтобы я согласилась выйти за него замуж? Ровным счетом ничего, – ответила Изабелла, ожесточаясь и только поэтому не теряя терпения. – А если бы за ним и числились какие-нибудь подвиги, разве вы смогли бы мне простить? Отступитесь от меня, мистер Гудвуд. Человек, за которого я выхожу замуж, полнейший нуль. Не пытайтесь проникнуться к нему интересом. Вы не сможете.
      – Не смогу его оценить, вы это хотели сказать? И сами вы вовсе не считаете, что он нуль, вы считаете, что он светлая, что он незаурядная личность, хотя, кроме вас, никто так не считает.
      Румянец на щеках у Изабеллы сделался гуще; она подумала, что собеседник ее выказал немалую проницательность и что страсть, как видно, обостряет все чувства, поскольку раньше она никогда не замечала за ним подобной тонкости.
      – Почему вы все время возвращаетесь к тому, что думают другие? Я не могу обсуждать с вами мистера Озмонда.
      – Вы правы, – согласился благоразумно Каспар.
      Он сидел и смотрел на нее в каком-то беспомощном оцепенении, словно не только это было правдой, но что вообще не осталось ничего, о чем они могли бы друг с другом говорить.
      – Видите, как мало вы выиграли! – не замедлила воскликнуть Изабелла. – Как мало я способна вас утешить и успокоить.
      – А я на многое и не рассчитывал.
      – Не понимаю тогда, зачем вы приехали?
      – Приехал потому, что хотел еще раз вас увидеть – пусть даже так.
      – Я очень это ценю, но не лучше ли было чуть-чуть подождать, ведь рано или поздно мы все равно бы с вами встретились, встретились бы при обстоятельствах более приятных для нас обоих.
      – Подождать, пока вы выйдете замуж? Этого я и не хотел. Вы будете уже другая.
      – Не настолько. Вам я по-прежнему буду другом. Вот увидите.
      – Тем хуже, – мрачно сказал мистер Гудвуд.
      – Как вы несговорчивы! Не могу же я обещать, что невзлюблю вас, только чтобы помочь вам поставить на мне крест.
      – А хотя бы и так, мне все равно!
      Изабелла поднялась, излив в этом порывистом движении сдерживаемое нетерпение, и подошла к окну. Некоторое время она глядела в сад, а когда обернулась, гость ее сидел все так же неподвижно. Она снова приблизилась к нему и встала рядом, опершись рукой о спинку кресла, на котором перед тем сидела.
      – Значит, вы приехали лишь для того, чтобы увидеть меня? А вы подумали, каково это будет мне?
      – Я хотел услышать ваш голос.
      – Вы услышали, он ничем не порадовал ваш слух.
      – Все равно, для меня это радость, – с этими словами Каспар встал.
      Она испытала тяжелое и неприятное чувство, когда утром узнала, что он во Флоренции и желал бы, с ее разрешения, навестить ее в ближайший час. Она была удручена, раздосадована, но это не помешало ей ответить с его же нарочным, что он может прийти, как только пожелает. Точно так же она нисколько не обрадовалась, когда увидела его перед собой: уже самое его появление здесь полно было скрытого значения. Оно означало многое такое, с чем она никак не могла согласиться, – предъявление на нее прав, упреки, протест, осуждение и, наконец, надежду, что она изменит свое решение. Однако все вышеозначенное так и осталось в скрытом виде, ничем себя не обнаружив, и моя юная героиня вдруг, как это ни странно, вознегодовала на поразительное умение гостя владеть собой. Что-то в его молчаливом отчаянии раздражало ее; что-то в его мужественной выдержке заставляло ее сердце биться чаще. Почувствовав, что волнение ее растет, она сказала себе, что злится так, как злятся женщины, когда они виноваты. Она не была виновата, эта горькая чаша ее миновала, и все же ей хотелось бы услышать от него хоть слово упрека. Утром она хотела лишь одного – чтобы его визит был как можно короче: он был против всех правил, он был бесцелен; но теперь, когда Каспар готов был откланяться, она пришла вдруг в ужас от того, что он так и уйдет, не проронив ни слова, позволившего бы ей сказать в свое оправдание больше, чем в том письме, которое она написала месяц назад, извещая его несколькими скупыми, тщательно обдуманными фразами о своей помолвке. Но если она ни в чем не виновата, откуда в ней это желание оправдываться? Не чрезмерное ли с ее стороны великодушие – желать, чтобы мистер Гудвуд на нее рассердился? И если бы мистер Гудвуд не держал себя все время в руках, ему пришлось бы теперь призвать на помощь всю свою твердость, когда она вдруг воскликнула таким тоном, словно обвиняла его в том, что он обвиняет ее:
      – Я не обманула вас! Я ничем не была связана!
      – Я это знаю, – сказал Каспар.
      – Я вас прямо предупредила, что буду делать все, что мне будет угодно.
      – Вы сказали, что, скорее всего, никогда не выйдете замуж, и сказали так, что я поверил.
      Изабелла на секунду задумалась.
      – Я сама больше всех удивлена своим решением.
      – Вы сказали, – даже если я услышу, что вы выходите замуж, чтобы я этому не верил, – продолжал Каспар. – Я услышал это двадцать дней назад от вас самой. Я подумал, а может быть, здесь какая-то ошибка, потому отчасти и приехал.
      – Если вы хотите услышать это из моих уст, что ж, я готова повторить. Во всяком случае, никакой ошибки здесь нет.
      – Я понял это, как только вошел в комнату.
      – Вам-то что за прок, если бы я никогда не вышла замуж? – спросила она с каким-то ожесточением.
      – Все лучше, чем это.
      – Я уже говорила вам, вы очень эгоистичны.
      – Да, знаю. Эгоистичен, как железный истукан.
      – Даже железо иногда плавится и мягчает. Если вы будете вести себя благоразумно, мы еще увидимся с вами.
      – Разве теперь я веду себя не благоразумно?
      – Не знаю, что вам и сказать, – проговорила она вдруг смиренно.
      – Я не долго буду досаждать вам, – продолжал Каспар. Он сделал шаг к двери и остановился. – Другая причина, по которой я приехал, это желание услышать, как вы объясните то, что изменили свое решение.
      От смирения ее вмиг не осталось и следа.
      – Как объясню? Вы полагаете, я должна объяснять?
      Он снова посмотрел на нее долгим молчаливым взглядом.
      – Вы так твердо тогда сказали, что я поверил.
      – Я тоже. Неужели вы думаете, я могла бы объяснить, даже если бы пожелала?
      – Нет, не думаю. Что ж, – сказал он, – я сделал, что хотел. Повидал вас.
      – Как легко вы переносите эти ужасные путешествия, – сказала она, понимая всю скудость своих слов.
      – Если вы боитесь, что меня можно подобным образом сбить с ног, – пусть это вас не тревожит.
      Он отвернулся, на этот раз окончательно, и направился к двери; так они и расстались, не обменявшись рукопожатием, не кивнув друг другу на прощание. Держась за ручку двери, он остановился.
      – Завтра же я уеду из Флоренции, – проговорил он недрогнувшим голосом.
      – Как я этому рада! – воскликнула она горячо.
      Через пять минут после его ухода она разрыдалась.

      Однако плакала Изабелла недолго, от ее слез не осталось и следа, когда час спустя она преподнесла свою великую новость тетушке. Сказав «преподнесла», я не оговорился. Изабелла знала наверное, что миссис Тачит будет недовольна; но не это удерживало ее, – она хотела сперва повидаться с мистером Гудвудом. По какой-то непонятной причине ей казалось неблагородным огласить свою помолвку прежде, чем она услышит, что скажет по этому поводу мистер Гудвуд. Он сказал меньше, чем она ожидала, и теперь она досадовала на то, что напрасно потеряла время. Но впредь она не намерена была терять ни минуты. Когда незадолго до второго завтрака миссис Тачит вошла в гостиную, Изабелла была уже там и сразу же обратилась к ней со словами:
      – Тетя Лидия, мне надо сказать вам кое-что.
      Миссис Тачит вздрогнула и посмотрела на нее чуть ли не с яростью – Можешь не говорить, я и без того знаю.
      – Не знаку, каким образом вы могли это узнать.
      – Таким же, как узнаю, что в комнате открыто окно – оттуда дует. Ты решила выйти замуж за этого человека.
      – Кого вы имеете в виду? – спросила Изабелла с большим достоинством.
      – Друга мадам Мерль – мистера Озмонда.
      – Не знаю, почему вы называете его другом мадам Мерль. Разве это главное, чем он известен.
      – Если он не ее друг, так должен им стать после того, что она для него сделала! – вскричала миссис Тачит. – Вот уж никак этого от нее не ожидала, я очень разочарована.
      – Если вы хотите сказать, что мадам Мерль имеет какое-то отношение к моей помолвке, вы глубоко заблуждаетесь, – заявила с ледяной горячностью Изабелла.
      – Ты хочешь сказать, что и без того достаточно привлекательна и этого господина не надо было подстегивать? Совершенно верно. Привлекательность твоя огромна, и он не смел бы о тебе и помыслить, если бы она его не надоумила. Он очень высокого о себе мнения, но затруднять себя не любит. За негопотрудилась мадам Мерль.
      – Он и сам потрудился немало, – воскликнула Изабелла, принужденно смеясь.
      Бросив на нее острый взгляд, миссис Тачит кивнула.
      – Надо думать, что ему пришлось в конце концов, раз он сумел так тебе понравиться.
      – Мне казалось, что и вык нему были расположены.
      – Одно время была, оттого и сержусь на него.
      – Сердитесь лучше на меня, а не на него.
      – На тебя я сержусь постоянно, от этого мне не легче. Так вотради чего ты отказала лорду Уорбертону?
      – Прошу вас, не будем к этому возвращаться. Если мистер Озмонд нравился другим, почему бы ему не понравиться мне?
      – Другим никогда не приходила в голову дикая мысль выйти за него замуж. Он ничегособой не представляет, – пояснила миссис Тачит.
      – В таком случае я ничем не рискую.
      – И ты воображаешь, что будешь счастлива? Никто еще не бывал счастлив, затеяв такое.
      – Ну, так я заведу эту моду. Для чего люди вообще вступают в брак?
      – Для чего это делаешь ты,одному богу известно. Люди обычно вступают в брак, как в деловое содружество, – чтобы создать домашний очаг. Но в твоем содружестве весь пай вносишь ты.
      – Это вы о том, что мистер Озмонд небогат? Правильно я вас поняла?
      – У него нет денег, нет имени, нет положения в обществе. Всему этому я придаю большое значение и имею мужество заявлять об этом вслух. Я считаю, что такие преимущества надо ценить. Многие люди считают точно так же и доказывают это на деле. Но выставляют другие причины.
      Подумав немного, Изабелла сказала:
      – Мне кажется, я умею ценить все, что имеет цену. Деньги, по-моему, прекрасная вещь, оттого я и хочу, чтобы у мистера Озмонда они были.
      – Вот и дай их ему, а замуж выходи за другого.
      – Меня вполне устраивает имя Озмонд, – продолжала Изабелла. – Оно очень приятно для слуха. И разве у меня самой такое уж громкое имя?
      – Тем больше у тебя оснований попытаться изменить его на лучшее. В Америке всего-то и есть что десяток имен. Ты, что ж, выходишь за него замуж с благотворительной целью?
      – Тетя Лидия, я считала долгом сообщить вам о своих намерениях, но не считаю долгом их объяснять. Да и не смогла бы, даже если бы хотела. Поэтому, пожалуйста, не нападайте на меня, я в невыгодном положении, я не могу защищаться.
      – Никто на тебя не нападает, должна же я ответить тебе и как-то показать, что не лишена разума. Я ведь видела, к чему все клонится, и молчала. Я никогда не вмешиваюсь в чужие дела.
      – Могу это подтвердить и очень вам за это благодарна. Вы были просто бесподобны.
      – Не бесподобна, а удобна, – сказала миссис Тачит. – Но с мадам Мерль я еще поговорю.
      – Не понимаю, почему вы все время ее примешиваете. Она была мне верным другом.