- Тебе надо действовать, дорогая моя; в твоем положении главное действовать, - говорила миссис Пенимен, считавшая, что племянница попросту не умеет использовать свои возможности. В глубине души миссис Пенимен надеялась, что девушка тайно обвенчается с Морисом Таунзендом, а сама она предстанет в роли дуэньи или компаньонки невесты. Она рисовала себе венчание в какой-нибудь подземной часовне (сыскать подземную часовню в Нью-Йорке было бы нелегко, но такие пустяки не охлаждали пылкого воображения миссис Пенимен) и представляла себе, как потом стремительный кабриолет унесет грешную чету (ей нравилось называть бедняжку Кэтрин и ее поклонника грешной четой) в убогую хижину на окраине, куда она - под густой вуалью - станет совершать тайные поездки; в их жизни наступит пора романтической бедности, в продолжение которой миссис Пенимен будет их земным провидением, их заступницей, их доверенным лицом, их единственным средством связи с окружающим миром; затем наконец состоится эффектная сцена примирения молодых супругов с ее братом, в которой сама миссис Пенимен каким-то образом окажется центральной фигурой. Она пока не решилась предложить такой план Кэтрин, но уже попыталась прельстить им Мориса Таунзенда. Миссис Пенимен ежедневно писала к молодому человеку, сообщая ему о положении дел на Вашингтонской площади. Поскольку ему, по ее выражению, было отказано от дома доктора, она уже не встречалась с мистером Таунзендом, но в конце концов написала, что жаждет свидания. Такое свидание могло состояться лишь на нейтральной территории, и она долго размышляла, выбирая подходящее место. Миссис Пенимен склонялась к Гринвудскому кладбищу, но отказалась от него: слишком далеко; долгое отсутствие вызвало бы, как она выразилась, неизбежные подозрения. Затем она подумала о парке Бэтери, но там всегда холодно и ветрено, и к тому же на берегу залива не убережешься от встреч с оголодавшими ирландскими переселенцами, которые именно в этом месте высаживаются на землю Нового Света. Наконец она остановилась на устричной, открытой каким-то негром на Седьмой авеню; миссис Пенимен ничего не знала об этом заведении, но не раз проходила мимо. Там она и назначила свидание Морису Таунзенду и отправилась к месту встречи уже в сумерках, закутанная в непроницаемую вуаль. Морис Таунзенд опоздал почти на полчаса (ему пришлось идти почти через весь город), но миссис Пенимен ждала с удовольствием - ожидание придавало событию остроту. Она заказала чашку чаю, и так как чай оказался очень скверным, миссис Пенимен почувствовала, что страдает во имя любви. Когда Морис наконец пришел, они минут тридцать просидели в задней комнате закусочной, в самом темном углу, и не будет преувеличением сказать, что для миссис Пенимен то были счастливейшие минуты за многие годы жизни. События и впрямь происходили волнующие, и даже когда молодой человек велел принести себе тарелку тушеных устриц и без малейшего смущения ее опустошил, миссис Пенимен это ничуть не покоробило. Удовлетворение, какое могут доставить тушеные устрицы, было Морису отнюдь не лишне в тот момент, ибо он, надо признаться, считал миссис Пенимен чем-то вроде пятой спицы в его колеснице. Он испытывал раздражение, естественное в джентльмене, который снизошел к молодой особе весьма заурядных данных и неожиданно получил по носу, и назойливое сочувствие этой ходячей мумии неспособно было его утешить. Морис считал ее авантюристкой, а авантюристок он видел насквозь. Прежде он слушал ее и с ней любезничал лишь для того, чтобы проникнуть в дом на Вашингтонской площади; теперь же ему пришлось призвать все свое самообладание, чтобы сохранить вежливый тон. Он с удовольствием объявил бы миссис Пенимен, что она выжила из ума и что больше всего ему хочется посадить ее на омнибус и отправить домой. Однако, как нам известно, в числе достоинств Мориса Таунзенда было умение владеть собой, а, кроме того, у него уже вошло в привычку старание казаться любезным; и вот - хотя ужимки миссис Пенимен терзали его и без того расстроенные нервы - он слушал ее с сумрачной почтительностью, которая приводила пожилую даму в восторг.
      16
      Они, конечно, сразу заговорили о Кэтрин.
      - Она мне что-нибудь передала... прислала? - спросил Морис. Он как будто ожидал какой-нибудь безделушки или локона.
      Миссис Пенимен немного смутилась - она не предупредила племянницу о своей затее.
      - Нет, пожалуй, ничего, - сказала она. - Я и не предлагала Кэтрин что-либо передавать - я боялась, как бы она не разволновалась.
      - Ей, по-моему, не очень свойственно волноваться, - заметил Морис с усмешкой, в которой чувствовалось разочарование.
      - У нее есть другие свойства, лучшие! Стойкость и верность!
      - Так вы думаете, она не сдастся?
      - Она скорее умрет!
      - О, до этого, я надеюсь, не дойдет, - сказал Морис.
      - Надо готовиться к самому худшему; вот о чем я и хотела говорить с вами.
      - К самому худшему? Что вы имеете в виду?
      - Я имею в виду непреклонность, рассудочность моего брата, - сказала миссис Пенимен.
      - О господи!
      - Он глух к мольбам, - продолжала объяснять миссис Пенимен.
      - Вы хотите сказать - он не передумает?
      - Словами его не возьмешь. Я его хорошо изучила. Его можно взять только свершившимся фактом.
      - Свершившимся фактом?
      - Он передумает... потом, - многозначительно сказала миссис Пенимен. Его интересуют только факты. Его надо поставить перед фактом!
      - Я и поставил его перед фактом, - заметил Морис. - Это же факт, что я хочу жениться на его дочери. Но "взять" его мне не удалось.
      Миссис Пенимен помолчала, улыбаясь и нежнее прежнего глядя на Мориса из-под своей огромной шляпы, с которой черная вуаль свисала наподобие занавеса.
      - Женитесь на Кэтрин и поставьте его перед свершившимся фактом! воскликнула она наконец.
      - Вы советуете мне жениться без его согласия? - нахмурился молодой человек.
      Миссис Пенимен было страшновато, но она храбро продолжала:
      - По-моему, лучший выход - тайный брак. Тайный брак, - повторила она; ей нравилось, как это звучит.
      - Так что же мне - увезти Кэтрин из дому? Что называется... похитить ее?
      - Это не преступление, ведь вас же вынуждают! - сказала миссис Пенимен. - Мой муж, как я вам уже говорила, был очень почтенным священнослужителем и одним из самых выдающихся ораторов своего времени. Однажды он обвенчал молодую пару, сбежавшую от отца невесты. Мистера Пенимена тронула их судьба, и он ни минуты не колебался; а потом все прекрасно устроилось. Отец помирился с ними и полюбил своего зятя. Венчание состоялось вечером, часов в семь. В церкви было темным-темно, ничего не было видно. Мистер Пенимен чрезвычайно волновался - он так сочувствовал молодой чете! Второй раз он бы на это не пошел.
      - К сожалению, у нас с Кэтрин нет мистера Пенимена, который бы нас обвенчал, - сказал Морис.
      - Зато у вас есть я! - с жаром откликнулась миссис Пенимен. - Я не могу вас обвенчать, но я могу помочь вам. Я буду стоять на страже.
      "Ну что за дура", - подумал Морис; однако он не мог сказать этого вслух. Впрочем, и то, что он сказал, было не очень учтиво:
      - Так вы просили меня прийти сюда для того, чтобы предложить свои услуги?
      Миссис Пенимен и сама ощущала некоторую неопределенность своей миссии; она чувствовала, что ей, в сущности, нечем вознаградить молодого человека за долгое путешествие на Седьмую авеню.
      - Я думала, вам будет приятно повидаться с кем-нибудь, кто близок к Кэтрин, - сказала она с достоинством. - А также, - добавила она, - что вы воспользуетесь драгоценной возможностью передать ей что-нибудь.
      С грустной улыбкой Морис показал ей пустые ладони.
      - Весьма обязан, но мне нечего ей передать.
      - Передать можно и на словах, - заметила его собеседница, снова многозначительно улыбнувшись.
      Морис опять нахмурился.
      - Передайте, чтобы она не сдавалась, - сказал он с некоторой резкостью.
      - Прекрасно сказано! Благородные слова. Они осчастливят ее. Она такая трогательная, такая храбрая, - говорила миссис Пенимен, оправляя пелерину и готовясь выйти на улицу. И тут ее осенило. Она вдруг нашла фразу, которую можно было смело предложить в оправдание затеянного. - Если вы не побоитесь жениться на Кэтрин, - сказала она, - вы тем самым докажете моему брату, что вы не такой, каким он вас якобы считает.
      - Не такой, каким он меня якобы считает? - повторил Морис.
      - Будто вы не знаете, какого он о вас мнения, - почти игриво проговорила миссис Пенимен.
      - Меня не интересует его мнение, - надменно сказал Морис.
      - Конечно, оно вызывает у вас гнев.
      - Оно вызывает у меня презрение, - заявил Морис.
      - А, так вы знаете, о чем я говорю, - сказала миссис Пенимен, грозя ему пальцем. - Он считает, что вы любите... что вы любите деньги.
      Морис помолчал, как бы обдумывая ответ, и наконец серьезно сказал:
      - Я действительно люблю деньги.
      - Да, но не в том смысле. Ведь Кэтрин вы любите больше?
      Молодой человек поставил локти на стол и спрятал лицо в ладони.
      - Как вы меня мучаете! - простонал он. Назойливое внимание этой особы к его делам и вправду было ему мучительно.
      Она, однако, не унималась.
      - Если вы женитесь вопреки его воле, он поймет, что вы на него не рассчитываете и готовы обойтись без его помощи. Тогда он увидит, что вы женились бескорыстно.
      Морис выслушал это соображение и поднял голову.
      - И какая мне будет от этого польза?
      - Он поймет, что ошибался и что вам нет никакого дела до его денег!
      - А поняв, что мне нет дела до его денег, откажет их какой-нибудь больнице. Это вы имеете в виду?
      - Вовсе нет, - сказала миссис Пенимен, тут же добавив: - Хотя это было бы великолепно! Я имела в виду, что, осознав свою ошибку, он будет считать своим долгом вознаградить вас за несправедливую обиду.
      Нельзя не признать, что идея эта заинтересовала Мориса. Однако он с сомнением покачал головой и сказал:
      - Вы думаете, он настолько сентиментален?
      - Он не сентиментален, - ответила миссис Пенимен, - но нельзя не признать, что при всей своей ограниченности он не лишен известного чувства долга.
      Морис Таунзенд пытался прикинуть возможные последствия того маловероятного факта, что доктор Слоупер когда-нибудь осознает свой долг перед ним, но зашел в тупик - настолько нелепым показалось ему это предложение.
      - Ваш брат мне ничем не обязан, - сказал Морис, - как и я ему.
      - Да, но у него есть обязанности по отношению к дочери.
      - Допустим; но в этом смысле и у Кэтрин есть обязанности по отношению к отцу.
      Миссис Пенимен огорченно вздохнула и встала, словно показывая, что прозаизм молодого человека ее удручает.
      - Кэтрин всегда исправно исполняла свои дочерние обязанности. А перед _вами_ у нее, что же, вовсе нет обязанностей?
      Миссис Пенимен всегда, даже в обычном разговоре, подчеркивала личные местоимения.
      - Было бы жестоко напоминать об этом Кэтрин! - воскликнул Морис и прибавил: - Я так ей благодарен за ее любовь.
      - Я передам Кэтрин ваши слова. И помните, если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти, - и миссис Пенимен, не найдя, что еще сказать, неопределенно кивнула в направлении Вашингтонской площади.
      Морис молча глядел на присыпанный песком пол; ему как будто не хотелось уходить. Наконец он с некоторой резкостью взглянул на миссис Пенимен и спросил:
      - Так вы считаете, что если Кэтрин выйдет за меня, он ничего ей не оставит?
      Миссис Пенимен поглядела на него с изумлением и улыбнулась.
      - Да я же вам все объяснила - я уверена, что в конечном счете это будет самое лучшее.
      - То есть в конце концов она так или иначе получит его деньги?
      - Это зависит не от нее, а от вас. Докажите на деле свое бескорыстие! воскликнула изобретательная миссис Пенимен.
      Морис снова уставился в пол, обдумывая ее совет, а миссис Пенимен продолжала:
      - У нас с мистером Пенименом не было ни гроша, и все же мы были счастливы. А Кэтрин ведь имеет капитал, который ей оставила мать; когда моя невестка выходила замуж, он считался весьма порядочным.
      - Да полно вам! - воскликнул Морис. Напоминать ему об этих деньгах действительно было излишне, ибо он вовсе не упустил их из виду.
      - Остин взял невесту с капиталом; отчего ж вам нельзя?
      - Но ваш брат тогда уже был врачом, - возразил Морис.
      - Не всем же быть врачами!
      - На мой взгляд, это отвратительная профессия, - заметил Морис с видом интеллектуального превосходства. И безо всякого перехода спросил: - Вы думаете, он уже составил завещание в пользу Кэтрин?
      - Думаю, составил; врачи ведь тоже не бессмертны. Наверное, и я там упомянута, - откровенно сказала миссис Пенимен.
      - И вы уверены, что он изменит завещание? В отношении Кэтрин?
      - Да. Но потом опять его изменит - в ее пользу.
      - На это нельзя полагаться! - сказал Морис.
      - А разве _нужно_ вам на это полагаться?
      Морис смутился.
      - Конечно, я боюсь причинить Кэтрин ущерб!
      - Вы не должны этого бояться. Ничего не бойтесь, и все будет прекрасно!
      Затем миссис Пенимен уплатила за свой чай, а Морис уплатил за свои устрицы, и они вместе вышли на пустынную, плохо освещенную Седьмую авеню. Тьма сгустилась, а фонари стояли далеко один от другого; мостовая между ними изобиловала ямами и рытвинами. Спотыкаясь о вывороченные булыжники, проехал ярко разрисованный омнибус.
      - Как вы доберетесь до дому? - спросил Морис, провожая эту повозку внимательным взглядом: Миссис Пенимен держала его под руку.
      После минутного колебания она ответила:
      - Вот так - это будет очень славно.
      И дала ему почувствовать, сколь ценна для нее его поддержка.
      Что ж, он повел ее запутанными улицами западной части города, потом сквозь шумную вечернюю толпу в более населенных кварталах; наконец они добрались до тихой Вашингтонской площади; перед ними поднималось крыльцо доктора Слоупера - мраморные ступени и белоснежная дверь, украшенная сверкающей серебряной дощечкой и олицетворяющая для Мориса затворенные врата рая. Спутник миссис Пенимен остановил печальный взор на освещенном окне в одном из верхних этажей.
      - Это моя, моя милая, милая комнатка! - сказала миссис Пенимен.
      Морис вздрогнул.
      - На нее я мог бы поглядеть и не подходя к самому дому, - пробормотал он.
      - Это как вам угодно. А вот комната Кэтрин выходит на другую сторону. Два великолепных окна на втором этаже. Можно выйти на соседнюю улицу, и вы их увидите.
      - Нет, мне не хочется их видеть! - И Морис повернулся к дому спиной.
      - Я все равно скажу ей, что вы здесь стояли, - сказала миссис Пенимен, указывая себе под ноги. - И передам ей ваши слова - чтобы она не сдавалась.
      - О да, конечно! Впрочем, я пишу ей об этом.
      - Живое слово значит больше, чем письмо. И помните: если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти, - миссис Пенимен посмотрела на окна третьего этажа.
      На этом они расстались, и Морис с минуту постоял в одиночестве, глядя на дом; затем он повернулся и, перейдя к скверу, зашагал угрюмо кругом площади, вдоль деревянной ограды. Завершив круг, он снова ненадолго остановился перед жилищем доктора Слоупера. Взгляд его блуждал по фасаду дома и наконец остановился на красноватых окнах миссис Пенимен. "Чертовски уютный особняк", - подумал Морис Таунзенд.
      17
      Вечером миссис Пенимен сообщила Кэтрин (они сидели в малой гостиной) о своей беседе с Морисом Таунзендом; услышав эту новость, девушка вздрогнула, как от боли. Она даже рассердилась, - чуть ли не впервые в жизни. Кэтрин казалось, что тетка принимает непомерное участие в ее делах, и она с тревогой чувствовала, что от этого непременно произойдет какой-нибудь вред.
      - Не понимаю, зачем вам понадобилось встречаться с ним, - сказала она. - По-моему, так нельзя.
      - Мне стало жаль его; я подумала, кто-нибудь должен к нему пойти.
      - Не кто-нибудь, а только я, - заявила Кэтрин, понимая, что никогда прежде не проявляла такого высокомерия, и в то же время чувствуя свое право на это.
      - Но ты бы не пошла, милочка, - возразила тетушка, - и с ним могло бог знает что случиться.
      - Я не встречаюсь с ним, потому что отец мне запретил, - простодушно ответила Кэтрин.
      Такое простодушие раздосадовало миссис Пенимен.
      - Если бы отец запретил тебе спать, ты бы, наверное, никогда не уснула, - заметила она.
      - Я вас не понимаю, тетя, - сказала Кэтрин, поглядев на нее. - Вы какая-то странная.
      - Ничего, дорогая, когда-нибудь ты меня поймешь!
      И миссис Пенимен вернулась к вечерней газете, - она ежедневно прочитывала номер от первой строки до последней. Читала она молча и словно отгородившись от племянницы: она твердо решила дождаться, пока Кэтрин сама попросит ее рассказать о встрече с Морисом. Но Кэтрин молчала так долго, что терпение тетки истощилось: она уже открыла было рот, намереваясь обвинить племянницу в бессердечии, когда та наконец заговорила:
      - Что он сказал?
      - Что готов жениться хоть сейчас, несмотря ни на что.
      Кэтрин никак не отозвалась на это, и миссис Пенимен снова начала терять терпение; а потеряв его, сообщила, что Морис был очень красив, но выглядел изможденным.
      - И грустным? - спросила племянница.
      - У него были круги под глазами, - сказала миссис Пенимен. - Когда я с ним познакомилась, он выглядел совсем иначе. Но, пожалуй, если бы я тогда увидела его таким, как сейчас, он поразил бы меня еще сильнее. В самой удрученности его есть что-то чарующее.
      Это описание показалось Кэтрин необычайно ярким, и при всем своем недовольстве теткой Кэтрин почувствовала, что оно ее завораживает.
      - Где вы с ним встретились? - спросила она наконец.
      - Мы встретились... мы встретились на Бауэри, в кондитерской, - сказала миссис Пенимен, полагавшая, что в таких вещах нужна некоторая конспирация.
      - А где эта кондитерская? - поинтересовалась Кэтрин, немного помолчав.
      - Ты хочешь пойти туда, милочка? - спросила тетя.
      - Да нет же! - и Кэтрин поднялась, подошла к камину и стала глядеть на тлеющие угли.
      - До чего ж ты холодна, Кэтрин! - нарушила молчание миссис Пенимен.
      - Я? Холодна?
      - Холодна... и суха.
      Девушка быстро обернулась.
      - Это он так сказал?
      Миссис Пенимен выдержала паузу.
      - Я передам тебе, что он сказал. Его страшит, сказал он, лишь одно что ты побоишься.
      - Побоюсь? Чего?
      - Отца.
      Кэтрин снова обернулась к камину и через некоторое время сказала:
      - Я и вправду боюсь отца.
      Миссис Пенимен тотчас встала и подошла к племяннице.
      - И что же - ты готова отвергнуть Мориса?
      Кэтрин надолго застыла, глядя на угли; наконец она подняла глаза и посмотрела на тетку.
      - Зачем вы меня все время торопите? - спросила она.
      - Все время тороплю? Да я прежде и не говорила с тобой об этом!
      - А по-моему, говорили, и не раз.
      - Так ведь это необходимо, Кэтрин, - сказала миссис Пенимен с необычайной торжественностью. - Боюсь, что ты сама не понимаешь, как важно... - Она сделала паузу; Кэтрин не сводила с нее глаз. - ...как важно уберечь от разочарования эту прекрасную юную душу.
      И миссис Пенимен вернулась в свое кресло у лампы и несколько резким жестом снова взяла в руки газету.
      Кэтрин осталась стоять у камина, заложив руки за спину и глядя на тетку, которая подумала, что никогда прежде не видела племянницу такой угрюмой и сосредоточенной.
      - Мне кажется, вы не понимаете... вы меня вовсе не знаете, - сказала девушка.
      - И неудивительно - ты же мне совсем не доверяешь.
      Кэтрин не стала защищаться от этого обвинения, и на какое-то время в комнате воцарилось молчание. Но воображение миссис Пенимен требовало пищи, и на сей раз вечерняя газета не могла его насытить.
      - Если ты подчинишься отцу, побоявшись его гнева, - сказала она, - я просто не представляю, что с нами станет.
      - Неужели он велел вам передать мне все это?
      - Он просил меня употребить мое влияние.
      - Не может быть, - сказала Кэтрин. - Я знаю, что он верит в меня.
      - Как бы ему не пришлось в этом раскаяться! - миссис Пенимен прихлопнула ладонью свою газету. Она не понимала, что вдруг нашло на ее племянницу - та никогда не была такой строптивой и самоуверенной.
      Между тем эти новые черты проявлялись в Кэтрин все яснее.
      - Не надо вам больше встречаться с мистером Таунзендом, - сказала она. - По-моему, так нельзя.
      Со всей величавостью, на какую она была способна, миссис Пенимен поднялась с места.
      - Уж не ревнуешь ли ты ко мне, дитя мое? - спросила она.
      - Ах, тетушка! - прошептала Кэтрин, краснея.
      - Ну так не тебе учить меня, что можно и что нельзя.
      Однако на сей раз Кэтрин проявила твердость.
      - Обманывать нельзя, - заявила она.
      - Кого-кого, а уж _тебя_ я не обманула!
      - Но я дала слово отцу...
      - Ну разумеется, ты дала слово отцу. А вот я ему никаких обещаний не давала.
      На это Кэтрин нечего было возразить, и она промолчала.
      - Я думаю, мистеру Таунзенду это тоже не нравится, - сказала она наконец.
      - Не нравится встречаться со мной?
      - Во всяком случае, тайно.
      - Мы встретились не тайно - там полно людей.
      - Но ведь место-то было тайное, где-то на Бауэри.
      Миссис Пенимен скривилась.
      - Мужчины это любят, - заметила она, помолчав. - Уж я-то знаю, что нравится мужчинам.
      - Если бы отец узнал, ему бы это не понравилось.
      - Ты, что же, собираешься рассказать ему? - поинтересовалась миссис Пенимен.
      - Нет, тетушка, не собираюсь. Но прошу вас больше этого не делать.
      - Другими словами, если я снова встречусь с ним, ты расскажешь отцу так прикажешь тебя понимать? Я не разделяю твоего страха перед моим братом. Я всегда умела за себя постоять. Но больше я, конечно, ничего для тебя делать не стану. Какая неблагодарность! Я знала, что тебе не свойственны душевные порывы, но считала тебя решительной натурой и объявила твоему отцу, что он в этом еще убедится. Я в тебе разочаровалась - но отец, конечно, останется доволен!
      Сказав так, миссис Пенимен сдержанно кивнула племяннице и удалилась к себе.
      18
      Кэтрин сидела одна у камина в гостиной - видела уже больше часа, глубоко задумавшись. Поведение тети Лавинии представлялось ей неразумным и вызывающим, и, ясно понимая это, вынося миссис Пенимен этот суровый приговор, Кэтрин чувствовала себя взрослой и мудрой. Обвинение в нерешительности не обидело Кэтрин; оно ее даже не задело: девушка не знала за собой нерешительности и не расстроилась оттого, что тетя в ней разочаровалась. Отца она боготворила, и огорчить его - значило бы совершить преступление, почти как богохульствовать в храме. Однако намерения Кэтрин окрепли, и она верила, что своими молитвами очистила их от зла. Стемнело, лампа едва мерцала, но Кэтрин не замечала этого: внимание ее сосредоточилось на ее мучительном замысле. Она знала, что отец занимается в кабинете. Он провел там весь вечер, и время от времени Кэтрин прислушивалась - не выходит ли он. Она надеялась, что отец, по обыкновению, заглянет в гостиную. Наконец пробило одиннадцать, и дом погрузился в тишину. Слуги легли спать. Кэтрин встала, медленно подошла к дверям кабинета и замерла, выжидая. Затем постучала и снова замерла. Отец отозвался, но у нее не хватало мужества отворить дверь. Кэтрин сказала правду - она действительно боялась отца. А что она не знала за собой нерешительности - так это значило лишь, что себя самое она не боится. Она услышала, как отец поднялся; и вот он подошел и отворил дверь.
      - Что такое? - спросил доктор. - Отчего ты стоишь тут, будто привидение?
      Кэтрин ступила в комнату, но высказать то, из-за чего она пришла, ей удалось очень нескоро. Весь вечер доктор - в халате и шлепанцах - работал за своим письменным столом, и теперь он некоторое время выжидательно глядел на нее, а потом вернулся к столу и снова склонился над бумагами. Она видела лишь его спину и слышала скрип пера. Стоя у двери, она чувствовала, как колотится у нее сердце, и была даже рада, что отец не смотрит на нее, - она чувствовала, что ей будет легче заговорить, глядя ему в спину. Наконец, не сводя глаз с отцовской спины, она приступила:
      - Ты мне сказал, что если я захочу опять поговорить с тобой о мистере Таунзенде, ты меня с удовольствием выслушаешь.
      - Ну разумеется, дорогая, - ответил доктор, не оборачиваясь, но перестав писать.
      Кэтрин предпочла бы, чтобы перо его не останавливалось; однако она продолжала:
      - Я пришла тебе сказать, что я его не видела с тех пор, но теперь хотела бы с ним встретиться.
      - Чтобы попрощаться? - спросил доктор.
      - Он никуда не уезжает, - сказала девушка, немного помолчав.
      Доктор неторопливо обернулся, укоризненной улыбкой отвечая на ее шутку. Часто мы острим, когда нам вовсе не до смеха; вот и Кэтрин совсем не намеревалась шутить.
      - Стало быть, для чего-то другого? - спросил доктор.
      - Да, отец, для другого, - ответила девушка и повторила: - Я его не видала с тех пор, но теперь хотела бы с ним встретиться.
      Доктор медленно почесал подбородок кончиком гусиного пера.
      - Ты ему писала?
      - Да, четыре раза.
      - Значит, ты ему не отказала. На это хватило бы и одного письма.
      - Нет, - сказала Кэтрин, - я просила... я просила его подождать.
      Отец продолжал смотреть на нее, и она испугалась, что он сейчас разгневается, - глаза его горели холодным огнем.
      - Ты прекрасная, верная дочь, - сказал он наконец. - Подойди ко мне, и он встал и протянул к ней руки.
      Слова его были неожиданны, и Кэтрин почувствовала себя на верху блаженства. Она подошла к отцу, и он нежно обнял дочь, утешая ее, а потом поцеловал. И сказал:
      - Ты бы хотела сделать меня счастливым?
      - Конечно, очень, - ответила Кэтрин, - но я, наверное, не сумею.
      - Сумеешь, если захочешь. Нужно только желание.
      - То есть нужно отказать мистеру Таунзенду? - спросила Кэтрин.
      - Да, нужно отказать мистеру Таунзенду.
      Он с прежней нежностью обнимал дочь, глядя ей прямо в лицо, пытаясь заглянуть ей в глаза; но она отвела взор.
      Они долго молчали. Это объятие начало тяготить Кэтрин.
      - Ты счастливее меня, отец, - сказала она наконец.
      - Я знаю, что ты сейчас очень страдаешь. Но лучше потерпеть три месяца, чем страдать много лет, всю жизнь.
      - Конечно; но я бы не страдала с ним.
      - Ты ошибаешься. Я в этом уверен.
      Кэтрин не ответила, и доктор продолжал:
      - Неужели ты сомневаешься в моем знании жизни, в моей любви к тебе, в моей заботе о твоем будущем?
      - Ах, отец! - прошептала девушка.
      - Пойми: я знаю людей, знаю их пороки, их безрассудство, их лживость.
      Она высвободилась из объятий отца и запальчиво воскликнула:
      - У него нет пороков, и он не лживый!
      Отец не сводил с нее своих ясных, пронзительных глаз.
      - Так ты сомневаешься в моей правоте?
      - Я не верю, что он такой!
      - Об этом я и не прошу тебя; поверь лишь, что я не ошибаюсь.
      Кэтрин, конечно, не подумала, что это лишь ловкий ораторский прием; и все же призыв отца она восприняла враждебно:
      - Да что ж он сделал? Что ты о нем знаешь?
      - То-то и оно, что он за всю свою жизнь ничего не сделал - он бездельник и эгоист.
      - Ах, отец, прошу тебя, не надо его ругать, - взмолилась Кэтрин.
      - Я и не намерен его ругать. Это было бы ошибкой с моей стороны, сказал доктор и, отвернувшись, добавил: - Ты можешь поступать, как тебе заблагорассудится.
      - Значит, мне можно увидеться с ним?
      - Как тебе заблагорассудится.
      - И ты меня простишь?
      - Никоим образом.
      - Всего один раз!
      - Не понимаю, что значит "всего один раз". Если ты ему не откажешь, ваше знакомство будет продолжаться.
      - Я хочу ему объяснить... я хочу попросить его, чтобы он подождал.
      - Чего подождал?
      - Подождал, пока ты не узнаешь его получше... пока ты не согласишься.
      - Незачем морочить ему голову. Я знаю его достаточно и никогда не соглашусь на этот брак.
      - Но мы можем ждать очень долго, - сказала Кэтрин тоном, который сама она считала смиренным и примирительным; однако доктор, будучи раздражен, воспринял ее замечание как бестактную настойчивость.
      Ответил он, впрочем, достаточно невозмутимо:
      - Если тебе угодно, ты, конечно, можешь ждать; рано или поздно я умру.
      Кэтрин испуганно вскрикнула.
      - Помолвка подействует на тебя интереснейшим образом: тебе захочется, чтобы это случилось как можно скорее.
      Кэтрин со страхом глядела на отца. Доктор был чрезвычайно доволен своим аргументом, поразившим девушку авторитетностью или, точнее, смутной весомостью логической аксиомы, которую она не в состоянии была подвергнуть критике; и все же, хотя вывод отца казался научной истиной, Кэтрин отказывалась его принять.
      - Лучше вообще замуж не выходить, чем ждать твоей смерти, - сказала она.
      - Так докажи мне это. Если ты не расторгнешь помолвку с Морисом Таунзендом, ты, несомненно, станешь ждать моей смерти.
      Кэтрин отвернулась, чувствуя, что ей становится худо. А доктор продолжал:
      - И когда даже _тебе_ захочется, чтобы я умер поскорее, вообрази, с каким нетерпением будет дожидаться этого _он_!
      Кэтрин попыталась вообразить нечто подобное (слова отца имели такую власть над ней, что даже ее мысли подчинялись им), но своим нетвердым умом поняла лишь, сколь отвратителен силлогизм доктора. Внезапно на нее снизошло вдохновение - она и сама определила бы это как вдохновение.
      - Если я не выйду замуж, пока ты жив, то не выйду и после твоей смерти, - сказала она.
      Отцу, надо признаться, ее замечание показалось не более чем еще одной попыткой сострить. И поскольку упрямый и не слишком развитый ум редко прибегает к подобной форме ведения беседы, доктор был крайне удивлен.