- Какой дивный прием! Какой очаровательный дом! Какая интересная семья! Какая прелестная девица ваша кузина!
      Этим не особенно глубоким наблюдениям мистер Таунзенд, казалось, и не придавал большого значения - он просто поспешил завязать разговор. Глядел он Кэтрин прямо в глаза. Она молчала, она только слушала и глядела на него; а он словно и не ожидал никакого ответа и с той же приятной легкостью продолжал говорить. Хотя слова и не шли ей на язык, Кэтрин не испытывала смущения; казалось естественным, что он говорит, а она только смотрит на него; естественным потому, что он был так красив, вернее, как сказала себе Кэтрин, так прекрасен. Музыка все это время молчала, но тут вдруг снова заиграла, и тогда он улыбнулся особой, значительной улыбкой и попросил оказать ему честь протанцевать с ним. Даже на это она не ответила; просто позволила ему обнять себя за талию, почувствовав вдруг с необычайной остротой, какой это странный жест со стороны джентльмена обнять девушку за талию. И вот он закружил ее по комнате в легкой польке. Во время паузы Кэтрин почувствовала, что краснеет; тогда она на некоторое время отвела взор от своего кавалера. Она обмахивалась веером, разглядывая нарисованные на веере цветы. Он спросил, не желает ли она еще потанцевать, и она не ответила и продолжала разглядывать цветы.
      - У вас от танцев закружилась голова? - спросил он очень заботливо.
      Тогда Кэтрин подняла на него глаза; он и впрямь был прекрасен и нисколько не покраснел.
      - Да, - сказала она, сама не зная почему; у нее никогда не кружилась голова от танцев.
      - В таком случае, - сказал мистер Таунзенд, - лучше присядем где-нибудь и поговорим. Я найду подходящее местечко.
      Он нашел подходящее местечко - прелестное местечко, диванчик на двоих. Комнаты к этому времени были полны гостей; танцующих стало еще больше, а зрители стояли перед молодыми людьми, так что Кэтрин и ее кавалер оказались вдали от любопытных взглядов и как бы наедине. Мистер Таунзенд сказал "поговорим", но говорил по-прежнему только он. Кэтрин откинулась на спинку дивана, улыбалась, глядела на него и думала: какой он умный! Лицо у него было как на портрете; Кэтрин не встречала таких лиц - таких тонких, изящных и совершенных - среди молодых нью-йоркцев, которые попадались ей на улицах и на семейных торжествах. Он был высокий и стройный и при этом казался очень сильным. Кэтрин невольно сравнивала его со статуей. Но статуи не умеют так говорить, а главное - у статуй не бывает глаз такого удивительного оттенка. Он никогда прежде не посещал миссис Олмонд и чувствовал себя чужим; и очень мило, что Кэтрин снизошла к нему. Он дальний родственник Артура Таунзенда, очень дальний; и Артур привел его, чтобы представить семье своей невесты. Он и вообще в Нью-Йорке всем чужой. Он здесь родился, но много лет провел вдали отсюда: объездил весь мир, жил на краю света и вернулся всего несколько недель назад. В Нью-Йорке ему очень нравится, но он чувствует себя одиноко.
      - Видите ли, люди забывают тех, кто надолго уезжает, - сказал он, улыбаясь Кэтрин своими восхитительными глазами; он опирался локтями на колени и сидел чуть подавшись вперед, вполоборота к ней.
      Кэтрин казалось, что, однажды увидев мистера Таунзенда, его уже нельзя забыть; однако мысль эту она оставила при себе; так держат при себе для пущей сохранности какую-нибудь драгоценность.
      Сидели они вместе довольно долго. Он очень старался занять ее: расспрашивал о гостях, находившихся поблизости, пытался угадать, кто они, и делал ужасно смешные ошибки. Он раскритиковал всех в пух и прах - весело и небрежно. Кэтрин в жизни не слышала, чтобы человек - особенно молодой человек - умел так говорить. Мистер Таунзенд говорил как герой из романа, или, вернее, как говорят актеры в театре, когда они стоят у самой рампы, и, хотя зрители смотрят прямо на них, сохраняют поразительное присутствие духа. И в то же время мистер Таунзенд вовсе не актерствовал, он держался на редкость естественно, душевно. Кэтрин было очень интересно, но в самый разгар беседы Мэриан Олмонд вдруг протиснулась сквозь толпу и, увидев, что молодые люди все еще вместе, издала насмешливое восклицание, отчего окружающие разом обернулись к ним, и Кэтрин зарделась. Мэриан прервала их разговор и велела мистеру Таунзенду (с которым она обращалась так фамильярно, словно уже числила его своим родственником) отправляться к миссис Олмонд, потому что та уже полчаса повторяет, что хочет представить его мистеру Олмонду.
      - Мы еще увидимся! - сказал он Кэтрин на прощанье, и Кэтрин сочла это замечание в высшей степени остроумным.
      Кузина взяла ее под руку и увлекла за собой.
      - Я, кажется, могу не спрашивать, какого ты мнения о Морисе! воскликнула Мэриан Олмонд.
      - Так его зовут Морис?
      - Я спрашиваю, что ты думаешь о нем, а не о его имени.
      - Ничего особенного, - впервые в жизни солгала Кэтрин.
      - Пожалуй, я ему скажу об этом! - обрадовалась Мэриан. - Ему пойдет на пользу. Он слишком важничает.
      - Важничает? - уставилась на нее Кэтрин.
      - Так считает Артур, а Артур его знает.
      - Нет, нет, не говори ему, - умоляюще прошептала Кэтрин.
      - Не говорить ему, что он важничает? Да я ему это десять раз говорила!
      Услышав о подобном бесстрашии, Кэтрин изумленно поглядела на свою крошку кузину. Наверное, решила она, Мэриан потому столь смела, что выходит замуж. Кэтрин тут же подумала, что и от нее, наверное, тоже будут ожидать таких подвигов, когда она станет невестой.
      Полчаса спустя она увидела тетю Пенимен, которая сидела у окна и рассматривала гостей, склонив голову набок и приставив к глазам золотую лорнетку. Перед ней, спиной к Кэтрин и слегка нагнувшись к миссис Пенимен, стоял какой-то джентльмен. Кэтрин сразу узнала этого джентльмена, хотя прежде не видела его со спины: покидая ее по требованию Мэриан, он отступил по всем правилам вежливости, пятясь. Теперь Морис Таунзенд (имя уже казалось ей знакомым, как будто эти полчаса кто-то непрестанно повторял его) делился с ее теткой своими впечатлениями о вечере, как прежде делился ими с Кэтрин; он говорил что-то остроумное, и миссис Пенимен одобрительно улыбалась. Увидев их, Кэтрин тотчас отвернулась: ей не хотелось, чтобы он оглянулся и заметил ее. Но эта сценка доставила ей удовольствие. Видя, как он разговаривает с миссис Пенимен (с которой и сама она, живя с ней под одной крышей, говорила ежедневно), Кэтрин чувствовала, что это как бы приближает к ней молодого человека, а глядеть на него со стороны было даже приятнее, чем если бы он осыпал любезностями ее самое; к тому же миссис Пенимен явно благоволила к нему и не шокировалась его замечаниями; девушка воспринимала это почти как личную победу, ибо тетушка Лавиния предъявляла очень высокие требования к людям, и не мудрено: требовательность она, можно сказать, унаследовала от покойного мужа, бывшего - по уверениям миссис Пенимен - поистине гениальным собеседником. Один из "маленьких" Олмондов (так Кэтрин называла своих кузенов) пригласил нашу героиню на кадриль, и с четверть часа она была занята - во всяком случае, ноги ее были заняты. На этот раз голова у нее от танца не кружилась; напротив, была ясна. Завершив тур, Кэтрин очутилась в толпе гостей, лицом к лицу со своим отцом.
      Доктору Слоуперу несвойственно было улыбаться во весь рот - он улыбался слегка; и сейчас легкая улыбка искрилась в его ясных глазах и играла на его чисто выбритом лице, когда он оглядывал пунцовое платье дочери.
      - Возможно ли, что эта величественная особа - моя собственная дочь? произнес он.
      Если бы доктору сказали, что за всю свою жизнь он ни разу не обратился к дочери иначе как в иронической форме, он бы очень удивился; тем не менее в ином тоне он с ней не разговаривал. Кэтрин радовало любое обращение отца, однако радость свою ей приходилось ткать самой, и при этом всегда оставались еще какие-то воздушные нити иронии, слишком тонкие для ее рук; будучи не в состоянии оценить и использовать их, Кэтрин грустила о своей ограниченности, жалела, что приходится выкидывать такие ценности на ветер, и надеялась только, что ветер отнесет их в подходящее место и они все же приложатся к мудрости человечества.
      - Вовсе я не величественная, - кротко сказала она, раскаиваясь, что надела это платье.
      - У тебя вид великолепной, роскошной, богатой женщины, - возразил ей отец. - Женщины, которая имеет восемьдесят тысяч в год.
      - Но раз я не богатая женщина... - начала Кэтрин не очень логично. Она пока имела лишь очень приблизительное представление об ожидающем ее капитале.
      - Раз ты не богатая, значит, не надо так богато наряжаться. Тебе весело сегодня?
      Кэтрин ответила не сразу; она отвела глаза и пробормотала:
      - Я устала.
      Я уже говорил, что вечер у миссис Олмонд стал для Кэтрин началом чего-то значительного. Сейчас она второй раз в жизни уклонилась от прямого ответа на вопрос, а ведь когда наступает время уклончивых ответов - это действительно значительное событие. Кэтрин не так уж быстро уставала.
      Тем не менее в карете по дороге домой она сидела тихонько, как мышка, и можно было подумать, что вечер и впрямь утомил ее. Со своей сестрой доктор Слоупер говорил примерно таким же тоном, каким беседовал с дочерью.
      - Кто этот молодой человек, который любезничал с тобой, Лавиния?
      - Ах, братец! - смущенно запротестовала миссис Пенимен.
      - Он, кажется, был чрезвычайно нежен с тобой. Я полчаса наблюдал, как вы беседуете; вид у него был самый увлеченный.
      - Это не мной он увлечен, - сказала миссис Пенимен, - а Кэтрин. Он говорил о ней.
      - Ах, тетя! - тихо воскликнула Кэтрин, не пропустившая ни одного слова.
      - Он очень красив, - продолжала ее тетка, - очень умен. Он так... так метко выражается.
      - Стало быть, он влюблен в эту царственную особу? - насмешливо поинтересовался доктор.
      - Ах, отец! - еще тише воскликнула девушка, благодарившая небо за то, что в карете темно.
      - Чего не знаю, того не знаю. Но он восхищался ее платьем.
      "Только платьем?" - могла бы подумать Кэтрин. Но даже скрытая темнотой, она этого не подумала. Теткино сообщение не разочаровало, а осчастливило ее.
      - Вот видишь, - сказал отец, - он думает, что у тебя восемьдесят тысяч годового дохода.
      - Уверена, что он вовсе об этом не думает, - возразила миссис Пенимен. - Он слишком благороден.
      - Мало у кого хватает благородства не думать о таких вещах!
      - У него хватает! - вырвалось у Кэтрин.
      - Я полагал, ты спишь, - заметил доктор, а про себя добавил: "Час настал. Лавиния сочиняет для племянницы роман. И не стыдно ей так насмехаться над Кэтрин!"
      - Как же зовут этого джентльмена? - спросил он.
      - Я не расслышала, как его зовут, и не хотела переспрашивать. Он сам попросил, чтобы его представили мне, - с достоинством сказала миссис Пенимен, - но ты знаешь, как неразборчиво говорит Джефферсон.
      Мистера Олмонда звали Джефферсоном.
      - Кэтрин, милочка, как зовут этого джентльмена?
      В карете воцарилось молчание - только колеса громыхали по мостовой.
      - Не знаю, тетя, - тихонько ответила Кэтрин. И, несмотря на всю свою насмешливую проницательность, отец поверил ей.
      5
      Ответ на свой вопрос он получил через несколько дней - после того как Морис Таунзенд и его кузен нанесли визит в дом на Вашингтонской площади. В коляске по дороге от миссис Олмонд сестра не сказала доктору Слоуперу, что симпатичному молодому человеку, чье имя было ей не известно, она намекнула, что ей и ее племяннице будет приятно видеть его у себя; но когда около пяти часов в воскресенье оба джентльмена появились на пороге, миссис Пенимен очень обрадовалась, даже почувствовала себя польщенной. Присутствие Артура Таунзенда делало визит Мориса еще более естественным: юный маклер намеревался войти в их семью, и миссис Пенимен уже говорила Кэтрин, что раз он женится на Мэриан, ему следовало бы навестить своих будущих свойственниц. Описываемые мною события происходили поздней осенью; сгущались сумерки, и тетка с племянницей сидели в гостиной, освещенной пламенем камина.
      Артур Таунзенд достался Кэтрин, а кузен его устроился на софе подле миссис Пенимен. Прежде Кэтрин не отличалась взыскательностью: понравиться ей было нетрудно, она любила разговаривать с молодыми людьми. Но в этот вечер она скучала в обществе жениха Мэриан. Он глядел в огонь и потирал колени. И Кэтрин даже не притворялась, что пытается поддерживать беседу: ее внимание было приковано к противоположной стороне комнаты - девушка слушала, о чем говорит ее тетка с другим Таунзендом. Время от времени он поглядывал на Кэтрин и улыбался, словно объясняя, что его речи предназначаются также и для нее. Кэтрин была не прочь тоже перейти на софу, - подсесть к ним, чтобы лучше слышать и видеть его. Но она боялась показаться дерзкой, боялась обнаружить нетерпение. К тому же это было бы неучтиво по отношению к жениху Мэриан. Кэтрин не понимала, почему старший гость выбрал ее тетку, и удивлялась, о чем он так долго с ней говорит; обычно молодые люди уделяли миссис Пенимен не слишком много внимания. Кэтрин не ревновала к тете Лавинии, но завидовала ей, а главное - она удивлялась Морису Таунзенду; этот человек волновал ее воображение. Между тем кузен его описывал дом, снятый ввиду предстоящего союза с Мэриан, и рассказывал о разных хозяйственных приспособлениях, которыми он намеревался оснастить свое жилище. Мэриан, оказывается, хотела дом побольше, а миссис Олмонд советовала снять что-нибудь поменьше, но Артур был убежден, что выбрал самый отличный дом в Нью-Йорке.
      - Впрочем, - сказал он, - ведь это лишь на три-четыре года. Через три-четыре года мы переедем. Только так и нужно жить в Нью-Йорке переезжать каждые три-четыре года. Чтоб не отстать от последних новинок. Нью-Йорк страсть как быстро растет - того и гляди тебя все обскачут. Город идет на север, вот в чем все дело. Если бы я не боялся, что Мэриан будет там скучно, я бы прямо сейчас поселился на севере и ждал, пока город подойдет к моему порогу. И десяти лет не прождешь, как окажешься в самом центре. Но Мэриан говорит, что ей нужны соседи, она не хочет быть первооткрывательницей. Она говорит, что если уж быть пионерами, так надо ехать в Миннесоту. Я думаю, мы будем передвигаться постепенно: надоест на одной улице, так и переедем дальше на север. И у нас каждый раз будет новый дом, а это большое преимущество - иметь новый дом: приобретаешь все самое новое, усовершенствованное. Ведь каждые пять лет все изобретают заново, и тут главное - не отстать от времени. Правда, прекрасный девиз для молодой семьи - всегда идти вперед! Так называются какие-то стихи, как их там? Да, "Excelsior!" (*4).
      Как ни мало внимания уделяла Кэтрин младшему гостю, она все же заметила, что совсем не так говорил с ней Морис Таунзенд на вечере у миссис Олмонд, - и совсем не так говорил он теперь со счастливицей тетей Лавинией. Однако внезапно речь ее честолюбивого свойственника приняла более интересный поворот. Артур, видимо, почувствовал, что девушка заинтригована присутствием второго Таунзенда, и счел нужным объясниться:
      - Кузен сам напросился, чтоб я его взял, а то бы я никогда себе такого не позволил. Ему очень хотелось пойти в гости - он, знаете ли, ужасно общительный. Я ему говорил, что надо бы сперва спросить вашего разрешения, но он сказал, что миссис Пенимен его приглашала. Уж если ему захочется куда пойти, он что угодно скажет. Но миссис Пенимен, по-моему, не против.
      - Мы ему рады, - сказала Кэтрин. Ей хотелось поговорить о Морисе Таунзенде, но она не знала, что сказать.
      - Я, его прежде не видала, - нашлась она наконец.
      Артур Таунзенд изумленно уставился на нее.
      - Как это так? Он мне сказал, что в тот вечер у Мэриан целых полчаса болтал с вами.
      - Я хотела сказать - до этого. Там я увидела его впервые.
      - Ну конечно, его же не было в Нью-Йорке. Он весь свет объездил. Здесь у него мало знакомых, но он ужасно общительный и желает со всеми познакомиться.
      - Со всеми? - переспросила Кэтрин.
      - Во всяком случае, со всеми стоящими людьми. Со всеми молоденькими женщинами... вроде миссис Пенимен, - и Артур Таунзенд хихикнул.
      - Тетушке он очень нравится.
      - Он почти всем нравится. Он такой умный.
      - Он похож на иностранца, - заметила Кэтрин.
      - С иностранцами мне знаться не приходилось! - заявил юный Таунзенд таким тоном, словно по своей воле оставался в этой области невеждой.
      - Мне тоже, - призналась Кэтрин; в ее тоне, однако, звучала скромность. - Но, говорят, иностранцы обычно очень умные, - неопределенно добавила она.
      - Ну, по мне, так и нью-йоркцам ума не занимать. Иные даже так умны, что считают меня недостаточно умным; но это вздор!
      - По-моему, чем человек умнее, тем лучше, - с прежней скромностью сказала Кэтрин.
      - Не знаю. Про моего кузена некоторые говорят, что он слишком уж умный.
      Кэтрин с величайшим интересом отнеслась к этому сообщению, подумав, что именно такой недостаток и должен был обнаружиться у Мориса Таунзенда если у него вообще есть недостатки. Но она не выдала себя и, помолчав с минуту, спросила:
      - А теперь он уже не уедет из Нью-Йорка?
      - В том-то и загвоздка! - сказал Артур. - Ему надо найти себе какое-нибудь занятие.
      - Какое-нибудь занятие?
      - Место или что-нибудь в этом роде. Какое-нибудь дело.
      - А разве у него нет никакого дела? - удивилась Кэтрин, никогда не слышавшая, чтобы молодой человек из порядочного общества находился в подобном положении.
      - Никакого. Он все время ищет, но пока ничего не может найти.
      - Как жаль, - позволила себе заметить Кэтрин.
      - Да нет, он не расстраивается, - отозвался юный Таунзенд. - И не торопится. Ему не к спеху. Он такой разборчивый.
      Кэтрин решила, что это вполне естественно, и некоторое время предавалась размышлениям по поводу возможных проявлений разборчивости Мориса Таунзенда.
      - Что же его отец не возьмет его в свое дело? В свою контору? спросила она наконец.
      - У него нет отца, только сестра. А от сестры толку мало.
      Кэтрин подумала, что, будь она сестрой Мориса, она бы опровергла эту аксиому.
      - А она... она хорошая женщина? - спросила девушка, немного помедлив.
      - Не знаю... По-моему, вполне порядочная, - ответил младший Таунзенд. Затем он поглядел на своего кузена и рассмеялся: - Послушай, Морис, а мы ведь о тебе говорим.
      Морис Таунзенд прервал беседу с миссис Пенимен и, обернувшись, улыбнулся. Потом встал, словно собрался уходить.
      - Польщен, но не могу ответить тем же: мы говорили не о тебе, Артур. А вот мисс Слоупер я бы этого не сказал.
      Кэтрин сочла его реплику чрезвычайно удачной, однако пришла от нее в смущение и тоже поднялась. Морис Таунзенд глядел на нее с улыбкой, затем протянул ей руку, прощаясь. Он уходил, не сказав ей ни единого слова, но все равно она была счастлива: ведь она снова видела его.
      - Когда вы уйдете, я расскажу ей, что вы о ней говорили, - сказала миссис Пенимен, лукаво посмеиваясь.
      Кэтрин покраснела - ей показалось, что они потешаются над ней. Что он мог такого сказать, этот прекрасный гость? Словно не замечая ее румянца, он продолжал смотреть на нее; взгляд его был почтителен и ласков.
      - Я с вами так и не поговорил, - сказал он, - хотя за тем и пришел сюда. Зато теперь у меня будет причина, чтобы прийти опять. Предлог для визита, если таковой от меня требуется. Я не боюсь того, что скажет ваша тетушка, когда я уйду.
      И гости откланялись. Кэтрин, все еще краснея от смущения, устремила на миссис Пенимен серьезный вопрошающий взгляд. Не владея искусством интриг и уловок и желая сразу выяснить то, что ее интересовало, она не пыталась прибегнуть к шутке - например, обвинить тетку в заговоре против племянницы.
      - Что вы собирались мне рассказать? - спросила Кэтрин.
      Миссис Пенимен подошла к ней, улыбаясь и покачивая головой, оглядела девушку и поправила бархотку у нее на шее.
      - Это тайна, дитя мое: он приходил свататься!
      Кэтрин по-прежнему хранила серьезность.
      - Он так сказал?
      - Он не сказал, он предоставил мне угадать. А я умею отгадывать!
      - Неужели он _ко мне_ сватался?
      - Да уж, конечно, не ко мне, милочка. Хотя должна сказать, что, не в пример большинству наших кавалеров, он на редкость любезен с дамами, которые уже не могут похвастать первой молодостью. Нет, его интересует кое-кто другой, - и миссис Пенимен легонько коснулась губами щеки Кэтрин. - Будь с ним поласковее, - закончила она.
      Кэтрин широко раскрыла глаза - она была поражена.
      - Я вас не понимаю, - сказала она. - Ведь он меня совсем не знает.
      - О, он знает тебя лучше, чем ты думаешь. Я ему все про тебя рассказала.
      - Ах, тетушка! - укоризненно прошептала Кэтрин, словно обнаружив предательство. - Он нам совсем чужой, мы его не знаем.
      Это "мы" звучало бесконечной скромностью в устах бедняжки Кэтрин.
      Однако миссис Пенимен не обратила на это внимания; в ее ответе даже мелькнула легкая язвительность:
      - Моя дорогая Кэтрин, ты отлично знаешь, что он тебе нравится!
      - Ах, тетушка! - снова прошептала Кэтрин, не находя других слов. Надо думать, он действительно нравился ей (хотя обсуждать это Кэтрин не считала возможным); но чтобы сей блестящий джентльмен - сей нежданный пришелец, с которым она и не говорила, - проявлял к ней интерес, подразумеваемый романтическим определением миссис Пенимен?.. Нет, это, конечно же, всего лишь плод беспокойного воображения тети Лавинии. Ведь всем известно, какая она выдумщица.
      6
      Миссис Пенимен была убеждена, что и другие люди наделены столь же живым воображением; и когда полчаса спустя брат ее вошел в дом, она, руководствуясь этим своим убеждением, обратилась к нему со следующими словами:
      - Остин, он только что был здесь. Какая жалость, что ты его не застал!
      - Кого, собственно, я не застал? - спросил доктор.
      - Мистера Мориса Таунзенда. Он был у нас с визитом и очаровал нас!
      - А кто, собственно, такой этот мистер Морис Таунзенд?
      - Тетушка говорит о том джентльмене... помнишь, я не знала, как его зовут, - сказала Кэтрин.
      - О том джентльмене на вечере у Элизабет, - добавила миссис Пенимен, которому так понравилась Кэтрин.
      - А, так его зовут Морис Таунзенд! И что же - он явился, чтобы сделать Кэтрин предложение?
      - Ах, отец, - пробормотала в ответ девушка, отворачиваясь к окну, за которым уже сгустились сумерки.
      - Я надеюсь, он не сделает этого без твоего позволения, - любезно проговорила миссис Пенимен.
      - Однако твое позволение, дорогая, он, кажется, уже получил, - заметил ее брат.
      Лавиния жеманно улыбнулась, словно в знак того, что ее согласия еще недостаточно; Кэтрин прижалась лбом к оконному стеклу и слушала, оставаясь бесстрастной свидетельницей этого словесного поединка, как будто выпады противников не были направлены также и в ее сторону.
      - Когда он явится в следующий раз, - добавил доктор, - потрудитесь позвать меня. На случай, если ему захочется со мной увидеться.
      Морис Таунзенд явился снова дней через пять, но доктора Слоупера не позвали, так как его в то время не было дома. Когда доложили о молодом человеке, Кэтрин сидела с теткой, однако миссис Пенимен стушевалась: заставила племянницу идти в гостиную без нее.
      - Теперь он к тебе, только к тебе, - сказала она. - Прежде он говорил со мной, но это было просто предисловие, чтобы заручиться моим доверием. Милая моя, да у меня просто не хватило бы смелости выйти к нему сегодня.
      Миссис Пенимен говорила правду. Храбростью она не отличалась, а Морис Таунзенд произвел на нее впечатление человека чрезвычайно решительного и в высшей степени ироничного; обращение с такой умной, волевой, блестящей натурой требует изрядного такта. Она сказала себе, что у него "царственный характер", и эта мысль, и самое слово ей понравились. Она ничуть не ревновала к племяннице и была в свое время вполне счастлива с мистером Пенименом, но все же позволила себе подумать: "Вот какого мужа хотелось бы мне иметь!" Вне всякого сомнения, характер у Мориса Таунзенда был гораздо более царственный - со временем она сменила этот эпитет на "царский", чем у мистера Пенимена.
      Итак, Кэтрин принимала мистера Таунзенда с глазу на глаз; тетка ее не вышла даже к концу визита. Визит был продолжительный: мистер Таунзенд просидел в гостиной, в самом большом кресле, дольше часу. Казалось, на этот раз он чувствовал себя непринужденнее, держался не так строго откидывался на спинку кресла, похлопывал тросточкой по подушке, лежавшей подле него, не стесняясь оглядывал убранство комнаты, а также и Кэтрин; на ней, впрочем, взгляд его останавливался надолго. В его красивых глазах светилась улыбка почтительного обожания, которая казалась Кэтрин прекрасной к, может быть, даже величественной; она напоминала Кэтрин о юном рыцаре из какой-то поэмы. Речь его, однако, вовсе не была рыцарской; он говорил легко, непринужденно, приветливо; интересовался практическими материями, расспрашивал Кэтрин, какие у нее вкусы, какие у нее привычки, любит ли она то, любит ли это. "Расскажите мне о себе, - сказал он со своей покоряющей улыбкой, - нарисуйте нечто вроде устного автопортрета". Рассказывать Кэтрин было почти нечего, да и к рисованию она не имела таланта; но прежде чем Морис Таунзенд ушел, она открылась ему в тайной страсти к театру - страсти, утолять которую доводилось ей редко, - и в склонности к оперной музыке, особенно к Беллини и Доницетти (вспомним, в оправдание сей примитивной молодой особы и ее мнений, какая то была невежественная эпоха) (*5); музыку эту ей редко доводилось слушать - разве что при помощи шарманки. Она призналась, что не особенно любит литературу. Морис Таунзенд согласился, что книги - вещь довольно утомительная; "но чтоб понять это, - добавил он, - надо прочесть их целую уйму". Он сам бывал в местах, о которых сочиняют книги, и никакого сходства с описаниями не нашел. Увидеть своими глазами - вот это действительно интересно; он старался увидеть все собственными глазами. Он перевидал всех знаменитых актеров, перебывал в лучших театрах Лондона и Парижа. Но актеры ничуть не лучше писателей - они тоже всегда преувеличивают. Он любит, когда все естественно.
      - Это мне и нравится в вас; вы так естественны! Простите меня, прибавил он, - я, знаете, и сам привык держаться естественно!
      И прежде, чем Кэтрин успела решить, прощает она его или нет (позже, на досуге, она поняла, что прощает), Морис Таунзенд заговорил о музыке, которая, сказал он, составляет величайшее наслаждение в его жизни. В Париже и в Лондоне он слышал всех великих певцов - и Пасту, и Рубини, и Лаблаша (*6); после них можно сказать, что понимаешь толк в пении.
      - Я и сам немного пою, - сообщил он. - Когда-нибудь я вам это продемонстрирую - не сегодня, как-нибудь в другой раз.
      Тут гость поднялся. Он почему-то не добавил, что споет ей, если она ему сыграет, и, лишь выйдя на улицу, понял свою оплошность. Но напрасно он себя укорял: Кэтрин не заметила неучтивости. Ее захватило пленительное звучание фразы "как-нибудь в другой раз", которая, казалось, уводила далеко в будущее.
      Однако это еще более обязывало Кэтрин преодолеть стыд и неловкость и доложить отцу о визите Мориса Таунзенда. И она решительно, даже резко объявила о его посещении, лишь только доктор вошел в дом. Исполнив свой долг, Кэтрин попыталась тотчас покинуть комнату. Но не успела: отец остановил ее у двери.
      - Ну что? Сегодня он тебе сделал предложение? - спросил доктор.
      Пуще всего она боялась этого вопроса, и все же ответом не запаслась. Кэтрин, конечно, хотелось бы обратить разговор в шутку - ведь и отец, наверное, шутил; но ей хотелось также ответить не просто "нет", а добавить еще что-нибудь категоричное, что-нибудь колкое, чтобы больше он ей этого вопроса не задавал: вопрос отца привел Кэтрин в мучительное смущение. Но говорить колкости она не умела и с минуту стояла, взявшись за ручку двери, молча глядя на своего ироничного родителя и улыбаясь.
      "Да, - сказал себе доктор, - умом моя дочь не блещет!"
      Но едва он сделал про себя такое замечание, как Кэтрин нашлась; она решила обратить разговор в шутку.
      - Надо думать, он отложил это до следующего раза! - воскликнула она, засмеявшись, и быстро вышла из комнаты.
      Доктор уставился ей вслед, недоумевая, - уж не всерьез ли говорит его дочь? Кэтрин отправилась прямо к себе и, дойдя до своей двери, поняла, что могла бы ответить иначе, лучше. Ей даже захотелось, чтобы отец снова задал ей тот же вопрос, и тогда бы она сказала: "Да, мистер Морис Таунзенд сделал мне предложение, и я ему отказала!"
      Доктор, однако, стал наводить справки, полагая, что ему следует побольше знать о молодом красавце, зачастившем в его дом. Для начала доктор обратился к старшей из своих сестер, миссис Олмонд; не то чтобы он сразу отправился к ней с расспросами, вовсе нет; не такое уж спешное было дело, и доктор просто сделал запись, чтобы не забыть заняться им при первой возможности. Доктору не свойственно было торопиться, волноваться, нервничать. Но он все записывал, и записи свои просматривал регулярно. Со временем среди них появились и сведения о Морисе Таунзенде, полученные от миссис Олмонд.
      - Лавиния уже приходила о нем расспрашивать, - сказала миссис Олмонд. Она до крайности возбуждена. Я ее не понимаю. В конце концов, молодой человек ухаживает не за ней. Странная она женщина.
      - Дорогая моя, - ответил доктор, - за двенадцать лет, что мы с ней живем под одной крышей, я в этом вполне убедился!
      - У нее какой-то неестественный склад ума, - продолжала миссис Олмонд, которая любила обсудить с братом чудачества Лавинии. - Она расспрашивала о мистере Таунзенде, но не велела передавать тебе об этом. А я ей сказала, что ничего таить не стану. Вечно она скрытничает!
      - И при этом отпускает иногда поразительно бестактные замечания. Как маяк - то ослепительный свет, то кромешная тьма. Но что ты ей ответила относительно мистера Таунзенда? - поинтересовался доктор.