- Но ведь ты работаешь на него?
      Байт помолчал.
      - Добрых полтысячи человек работают на него, только дело за малым - в том, что он называет "эти адовы силы рекламы", под которыми разумеет десять тысяч других, что работают против него. Нас всех, по сути, привлекли... чтобы отвлекать публику от всего такого, ну вот наши усилия и создают этот оглушительный шум. Всегда и везде, в любой связи и по любому поводу сэр
      А. Б. В. Бидел-Маффет, кавалер ордена Бани, член парламента, объявляет публике, что не желает, чтобы его имя везде упоминали, а в результате оказывается, что это его желание прямиком способствует тому, что оно появляется во стократ чаще или, несомненно и самым поразительным образом, ниоткуда не исчезает. Машина умолчания ревет, как зоосад в часы кормления зверей. Он не может исчезнуть; он слишком мало весил, чтобы уйти на дно; а ныряльщик всегда обнаруживает себя плеском. Тебе угодно знать, что я при сем делаю, - развертывал Байт свою метафору, - удерживаю его под водой. Только мы с ним - на середине пруда, а берега осаждают толпы любопытных. Того гляди, не сегодня - завтра поставят турникеты и начнут взимать плату. Вот так обстоят дела, - устало улыбнулся он. И, переходя на какой-то странный тон, добавил: - Впрочем, думаю, завтра ты сама все узнаешь.
      Он наконец-то ее пронял; она разволновалась:
      - Что узнаю?
      - Завтра все выйдет наружу.
      - Почему ты сейчас мне не скажешь?
      - Скажу, - проговорил молодой человек. - Он и впрямь исчез. Исчез как таковой. То есть нет его. Нигде нет. И лучше этого, знаешь ли, чтобы стать повсеместно известным, не придумаешь. Завтра он прогремит по всей Англии. А пропал он во вторник, с вечера - вечером его видели в клубе последний раз. С тех пор от него ни звука, ни знака. Только разве может исчезнуть человек, который так поступает? Это же все равно - как ты сказала? - что кувыркаться на крыше. Правда, публике об этом станет известно лишь завтра.
      - А ты когда об этом узнал?
      - Сегодня. В три часа дня. Нo пока держу про себя. И еще... немного... попридержу.
      Она не понимала, зачем; на нее напал страх.
      - Что ты рассчитываешь на этом заработать?
      - Ничего... в особенности, если ты испортишь мне всю коммерцию. А ты, по-моему, не прочь...
      Она словно не слышала, занятая своими мыслями:
      - Скажи, почему в твоей депеше, которую ты послал мне три дня назад, стояли загадочные слова?
      - Загадочные?
      - Что значит "Жаворонки прилетели"?
      - А, помню. Так они и в самого деле прилетают. Я это своими глазами вижу, то есть вижу, что случилось. Я был уверен, что так оно неминуемо и случится.
      - Что же тут плохого?
      Байт улыбнулся:
      - Как - что? Я ведь тебе сказал: он исчез.
      - Куда исчез?
      - Просто сбежал в неизвестном направлении. В том-то и дело, что никто не знает куда - никто из его присных, из тех, кто по крайней мере может или мог бы знать.
      - И почему - тоже?
      - И почему - тоже?
      - Один ты и можешь что-то сказать?
      - Ну-у, - замялся Байт, - я могу сказать о том, что последнее время бросалось мне в глаза, что наваливалось на меня во всей своей нелепости: ему требовалось, чтобы газеты сами раструбили о его желании уйти в тень. С этим он ко мне и пришел, - вдруг прибавил Байт. - Не я к нему, а он ко мне.
      - Он доверял тебе, - вставила Мод.
      - Пусть так. Нo ты же видишь, что я за это ему отдал, - самый цвет моего таланта. Куда уж больше? Я выпотрошен, выжат, измочален. А от его мерзкой паники меня мутит. Сыт по горло!
      Нo глаза Мод смотрели по-прежнему жестко:
      - Он до конца искренен?
      - Бог мой! Конечно, нет. Да и откуда? Только пробует - как кошка, когда прыгает на гладкую стенку. Прыгнет, и тут же назад.
      - Значит, паника у него настоящая?
      - Как и он сам.
      - А его бегство?.. - допытывалась Мод.
      - Поживем, увидим.
      - Может, для него тут разумный выход? - продолжала она.
      - Ах, - рассмеялся он. - Опять ты пальцем в небо?
      Но это ее не отпугнуло: у нее уже появилась другая мысль.
      - Может, он и вправду свихнулся?
      - Свихнулся? О, да. Но вряд ли, думается, вправду. У него ничего не бывает вправду, у нашего милейшего Бидел-Маффета.
      - У твоего милейшего, - возразила, чуть помедлив, Мод. - Только что тебе мило, то мне гнило, - и тут же: - Когда ты видел его в последний раз?
      - Во вторник, в шесть, радость моя. Я был одним из последних.
      - И, полагаю, также одним из вреднейших. - И она высказала засевшую у нее в голове мысль: - Ведь это ты подбил его.
      - Я доложил ему, - сказал Байт, - об успехах. Сообщил, как подвигаются дела.
      - О, я вижу тебя насквозь! И если он мертв...
      - Что - если?.. - ласковым голосом спросил Байт.
      - Его кровь на твоих руках.
      Секунду Байт внимательно разглядывал свои руки.
      - Да, они порядком замараны из-за него. А теперь, дорогая, будь добра, покажи мне свои.
      - Сначала ответь, что с ним, по-твоему, произошло, - настаивала она. Это самоубийство?
      - По-моему, это та версия, которой нам надо держаться. Пока какая-нибудь бестия не придумает что-нибудь еще. - Он всем своим видом показал готовность обсасывать эту тему: - Тут хватит сенсаций на несколько недель.
      Он подался вперед, ближе к ней, и, тронутый ее глубокой озабоченностью, не меняя позы и не снимая локтей со стола, слегка потрепал пальцем по подбородку. Она, все такая же озабоченная, отпрянула назад, не принимая его ласки, но минуту-другую они сидели лицом к лицу, почти касаясь друг друга.
      - Мне даже жалко тебя не будет, - обронила она наконец.
      - Что ж так? Всех жалко, кроме меня?
      - Я имею в виду, - пояснила она, - если тебе и впрямь придется себя проклинать.
      - Не премину. - И тотчас, чтобы показать, как мало придает всему это-му значения, сказал: - Я ведь, знаешь, всерьез с тобой говорил, тогда в Ричмонде.
      - Я не пойду за тебя, если ты его убил, - мгновенно откликнулась она.
      - Значит, решишь в пользу девятки? - И так как этот намек при всей его подчеркнутой игривости оставил ее равнодушной, продолжил: - Хочешь поносить все имеющиеся у него брюки?
      - Ты заслуживаешь, чтобы я выбрала его, - сказала она и, вступая в игру, добавила: - А какая у него квартира!
      Он ответил выпадом на выпад:
      - Цифра девять, надо думать, тебе по сердцу - число муз.
      Но эта краткая пикировка со всей ее колкостью, как ни странно, снова их сблизила; они пришли к согласию: Мод сидела, упершись локтями о стол, а ее приятель, слегка откинувшись на спинку стула, словно замер, приготовившись слушать. И первой начала она:
      - Я уже трижды виделась с миссис Чёрнер. В тот же вечер, когда мы были в Ричмонде, я отослала ей письмо с просьбой о встрече. Набралась наглости, какой себе ни разу не позволяла. Я заверила мадам, что публика мечтает услышать из ее уст несколько слов "по случаю ее помолвки".
      - По-твоему, это наглость? - Байт был явно доволен. - Ну и как? Небось, она сразу клюнула.
      - Нет, не сразу, но клюнула. Помнишь, ты говорил тогда... в парке. Так оно и произошло. Она согласилась меня принять, так что в этом отношении ты оказался прав. Только знаешь, зачем она на это пошла?
      - Чтобы показать тебе свою квартиру, свою ванную, свои нижние юбки? Так?
      - У нее не квартира, а собственный дом, притом великолепный, и не где-нибудь, а на Грин-стрит, в Парк-Лейне. И ванна у нее - не ванна, а мечта, из мрамора и серебра, прямо экспонат из коллекции Уоллеса - не скрою, я тоже видела; а уж нижние юбки - в первую очередь; и это такие юбки, которые тем, кто их носит, показать не стыдно: есть на что посмотреть. И деньгами - судя по ее дому и обстановке, да и по внешности, из-за которой у нее, бедняжки, бездна хлопот, - Бог ее, без сомнения, не обидел.
      - Косоглазая? - с сочувствием спросил Байт.
      - Страшна, как смертный грех; ей просто необходимо быть богатой; меньше чем при пяти тысячах фунтов такого уродства себе позволить нельзя. Ну а она, в чем я убедилась, может себе что угодно позволить, даже вот такой носище. Впрочем, она вполне-вполне: симпатична, любезна, остроумна - словом, великолепная женщина, без всяких скидок. И они вовсе не помолвлены.
      - Она сама тебе так сказала? Ну и дела!
      - Это как посмотреть, - продолжала Мод. - Ты и не подозреваешь, о чем речь. А я, между прочим, знаю: с какой стороны посмотреть.
      - Значит, тем более: ну и дела! Это же золотая жила.
      - Пожалуй. Только не в том смысле, какой ты сюда вкладываешь. Кстати, никакого интервью она давать мне не стала - совсем не ради того меня приняла. А ради того, что куда важнее.
      Байт без труда догадался, о чем речь:
      - Того, к чему я причастен?
      - Чтобы выяснить, что можно сделать. Ей претит его дешевая популярность.
      У Байта просветлело лицо.
      - Она так и сказала?
      - Она приняла меня, чтобы мне это сказать.
      - И ты еще не веришь мне, что "жаворонки прилетели". Чего еще тебе нужно?
      - Ничего мне не нужно - к тому, что есть; ничего, кроме одного: помочь ей. Мы с ней подружились. Она понравилась мне, а я - ей, - заявила Мод Блэнди.
      - Прямо как с Мортимером Маршалом.
      - Нет, совсем не как с Мортимером Маршалом. Я с ходу схватила, какая мысль у нее возникла. У нее возникла мысль, что я могу помочь ей - помочь в том, чтобы заставить их замолчать о Биделе, и для этой цели - так ей, видимо, кажется - я к ней просто с неба свалилась.
      Говард Байт слушал, но, помедлив, вставил:
      - Кого их?
      - Как кого? Мерзкие газетенки - твою разлюбезную прессу, о которой мы с тобой все время толкуем. Она хочет, чтобы его имя немедленно исчезло с газетных страниц - немедленно.
      - И она тоже? - удивился Байт. - Значит, и ее трясет от страха?
      - Нет, не от страха, - вернее, не тогда, когда я последний раз ее видела. От отвращения. Она считает, что все это слишком далеко зашло, и хотела, чтобы я - женщина честная, порядочная и по уши, как она полагает, сидящая в газетном деле - прониклась ее чувствами. И теперь, при наших с ней отношениях, я таки прониклась, и думается, если удастся здесь что-то исправить, мне это будет не в укор. А ты мешаешь исправить и тем самым режешь меня без ножа.
      - Не бойся, дорогая, - отвечал он, - кровью я тебе истечь не дам и до смерти не зарежу. - И тут же изобразил, как сказанное искренне его поразило. - Значит, по-твоему, она вряд ли знает?..
      - Что знает?
      - Ну, о том, что могло и дойти. О его бегстве.
      - Нет, она не знала... наверняка не знала.
      - И ни о чем таком, что делало бы его бегство вероятным?
      - То есть о том, что ты назвал непонятной причиной? Нет, ничего такого она не говорила. Зато упомянула, и в полный голос, что он сам в ужасе - или делает вид, будто так, - от того, как ежедневно треплют его имя.
      - Это ее слова, - спросил Байт, - что он делает вид?..
      Мод уточнила:
      - Она чувствует в нем - так сама мне сказала - что-то смешное. Вот такое у нее чувство, и, честное слово, мне как раз это в ней и нравится. В общем, она не вытерпела и поставила условие: "Заткните им рот, - сказала она, - тогда поговорим". Она дала ему три месяца, но готова ждать все шестъ. И вот тем временем - когда он приходит к тебе - ты помогаешь им орать во всю глотку.
      - Пресса, детка, - сказал Байт, - сторожевой пес цивилизации, а на сторожевых псов - тут ничего не поделаешь - бывает, находят приступы бешенства. Легко сказать: "Заткните им глотки"; бегущего зверя окриком не остановишь. Ну, а миссис Чёрнер, - добавил он, - и впрямь персонаж из сказки.
      - А что я сказала тебе на днях, когда ты, пытаясь найти обоснование его поступкам, выдвинул предположение - чистая гипотеза! - что дело в такой женщине, какой она, по-твоему, должна быть? Гипотеза претворилась в жизнь, с одной только поправкой - в жизни все оказалось сложней. Впрочем, не в этом суть. - Она искренне отдавала ему должное. - В тебе говорило вдохновение.
      - Прозрение гения! - Как-никак, а он догадался первым, но тут еще кое-что оставалось невыясненным: - Когда ты виделась с нею в последний раз?
      - Четыре дня назад. Наша третья встреча.
      - И даже тогда она не знала всей правды?
      - Я же не знаю, что ты называешь всей правдой, - отвечала Мод.
      - То, что он - уже тогда - стоял на перепутье. Этого вполне достаточно.
      - Не думаю. - Мод проверяла себя. - Знай она это, она была бы очень расстроена. Не могла не быть. А она не была. И сейчас вовсе нe выглядит огорченной. Но она - женщина своеобычная.
      - М-да, ей, бедняжке, без этого не обойтись.
      - Своеобычности?
      - Нет, огорчений. И своеобычности тоже. Разве только она забьет отбой. - Он осекся, но тут было еще о чем поговорить. - Как же она, видя, какой он непроходимый осел, все же согласна?
      - Об этом "согласна" я и спрашивала тебя месяц назад, - напомнила Мод. - Как она могла согласиться?
      Он совсем забыл, попытался вспомнить:
      - И что же я сказал тогда?
      - В общем и целом, что женщины - дуры, ну и еще, помнится, что он не-отразимо красив.
      - О да, он и впрямь неотразимо красив, бедненький, только красота нынче в загоне.
      - Вoт видишь, - сказала Мод.
      И оба встали, словно подводя итог диалогу, но задержались у столика, пока Говард ждал сдачу.
      - Если это выйдет наружу, - обронила Мод, - он спасен. Она - как я ее вижу - узнав о его позоре, выйдет за него замуж, потому что он уже не будет смешон. И я ее понимаю.
      Байт посмотрел на нее с восхищением - он даже забыл пересчитать сдачу, которую опустил в карман.
      - О вы, женщины...
      - Идиотки, не так ли?
      Этого вопроса Байт словно не услышал, хотя все еще пожирал ее глазами.
      - Тебе, верно, очень хочется, чтобы он покрыл себя позором.
      - Никоим образом. Я не могу хотеть его смерти - а иначе ему не извлечь из этого дела пользы.
      Байт еще несколько мгновений смотрел на нее.
      - А не извлечь ли тебе из этого дела пользы?
      Нo она уже повернулась к выходу; он пошел за ней, и как только они очутились за дверью в тупичке - тихой заводи в потоках Стрэнда - между ними завязался острый разговор. Они были одни, улочка оказалacь пуста, они на миг почувствовали, что самое интимное еще не высказано, и он немедленно воспользовался благой возможностью.
      - Небось, этот тип опять пригласил тебя на ленч к себе на квартиру.
      - А как же. На среду, без четверти два.
      - Сделай милость, откажись.
      - Тебе это не нравится?
      - Сделай милость, окажи мне уважение.
      - А ему неуважение?
      - Пopви с ним. Мы запустили его. И хватит.
      Но Мод желала быть справедливой:
      - Это ты его запустил; ты, не спорю, с ним поквитался.
      - Моя заметка запустила и тебя - после нее "Мыслитель" пошел на попятный; вы оба мои должники. Ему, так и быть, я долг отпускаю, а за тобой держу. И у тебя только одно средство его оплатить... - и, так как она стояла, уставив взгляд на ревущий Стрэнд, закончил: - Благоговейным послушанием.
      Помедлив, она посмотрела на него в упор, но тут случилось нечто такое, отчего у обоих слова замерли на губах. Только сейчас до их ушей донеслись выкрики - выкрики мальчишек-газетчиков, оравших на всю огромную магистраль "Экстренный выпуск" вперемежку с самой сенсационной новостью, которая обоих бросила в трепет. И он, и она изменились в лице, прислушиваясь к разносившимся в воздухе словам "таинственное исчезновение...", которые тут же поглощались уличным шумом. Конец фразы, однако, было легко восстановить, и Байт завершил ее сам:
      - Бидел-Маффета. Чтоб им было пусто!..
      - Уже? - Мод явно побледнела.
      - Первыми разнюхали. Прах их побери!
      Байт коротко рассмеялся - отдал дань чужому пронырству, но она быстро коснулась ладонью его локтя, призывая прислушаться. Да, вот оно, это известие, оно звучало в пронзительных глотках; там, за один пенс, под фонарями, в густом людском потоке, глазеющем, проплывающем мимо и тут же выбрасывающем это из головы. Теперь они уловили все до конца - "Известный общественный деятель!". Что-то зловещее и жестокое было в том, как преподносилась эта новость среди сверкающей огнями ночи, среди разлива перекрывающих друг друга звуков, среди равнодушных - по большей части - ушей и глаз, которые тем не менее на лондонских тротуарах были достаточно широко открыты, чтобы утолять цинический интерес. Да, он был, этот бедняга Бидел, известен и был общественным деятелем, но в восприятии Мод это не было в нем по крайней мере сейчас главным, когда его во весь голос обрекали на небытие.
      - Если его нет, я погорела.
      - Егo, безусловно, нет - сейчас.
      - Я имела в виду - если он умер.
      - Может, и не умер. Я понял, что ты имеешь в виду, - добавил Байт. Если он умер, тебе не придется его убивать.
      - Он нужен ей живой, - отрезала Мод.
      - Ну да. Иначе как же она ему откажет от дома?
      Эту реплику Мод, как ни была она взволнована и заинтригована, оставила пока без ответа.
      - Вот так - прощайте, миссис Чёрнер. А все ты.
      - Ах, радость моя! - уклонился он.
      - Да-да, это ты довел его, а раз так, это полностью возмещает то, что ты сделал для меня.
      - Ты хочешь сказать - сделал тебе во вред? Право, не знал, что ты примешь этo так близко к сердцу.
      И снова, пока он говорил, до них донеслось: "Таинственное исчезновение известного общественного деятеля!" И пока они вслушивались, казалось, разрастаясь, заполнило все вокруг; Мод вздрогнула.
      - Мне это нестерпимо, - сказала она и, повернувшись к нему спиной, направилась к Стрэнду.
      Он тотчас оказался с нею рядом и, прежде чем она скрылась в толпе, успел на мгновение ее задержать:
      - Так нестерпимо, что ты решительно не пойдешь за меня?
      Вопрос был, что называется, поставлен ребром, и она ответила соответственно:
      - Если он умер, нет.
      - А если нет, то да?
      Она бросила на него жесткий взгляд.
      - Значит, ты знаешь?
      - Если бы... я был бы на верху блаженства.
      - Честное слово?
      - Честное слово.
      - Ладно, - сказала она, поколебавшись, - если она не порвет со мной...
      - Это твердо?
      Но она опять ушла от прямого ответа:
      - Сначала предъяви его живым и невредимым.
      Так они стояли, выясняя отношения, и долгий взгляд, которым они обменялись, окончательно закрепил заключенный между ними договор.
      - Я предъявлю его, - сказал Говард Байт.
      Перевод с английского М. А. Шерешевской
      Окончание следует
      I Глаза кaрпа (фр.).
      II От человека часто требуют больше, чем он есть сам (фр.).
      III Виши у себя дома (фp.).
      5
      Нe будь исчезновение Бидел-Маффета - его прыжок в неизвестность катастрофой, оно было бы грандиозным успехом, такое огромнoe пространство этот известный общественный деятель занимал на страницах газет в течение нескольких дней, так сильно, сильнее, чем когда-либо, потеснил другие темы. Вопрос о его местонахождении, его прошлая жизнь, его привычки, возможные причины бегства, вероятные или невероятные затруднения - все это ежедневно и ежечасно шквалом обрушивалось на Стрэнд, превращая его для наших друзей в нестерпимо неистовое и жестоко орущее многоголосье. Они немедля встретились вновь в самой гуще этого столпотворения, и вряд ли нашлась бы пара глаз, с большей жадностью пробегавшая текущие сообщения и суждения, чем глаза Мод разве только ее спутника. Сообщения и суждения состязались в фантастичности и носили такой характер, что лишь обостряли смятение, охватившее нашу пару, которая чувствовала себя принадлежащей к "посвященным". Даже Мод было не чуждо это сознание, и она с улыбкой отметала дикие газетные домыслы; она внушила себе, что знает куда больше, чем знала, в особенности потому, что, раз обжегшись, избегала, вполне тактично, теребить или допрашивать Байта. Она лишь поглядывала на него, словно говоря: "Видишь, как великодушно я щажу тебя, пока длится шум-бум", и на эту ее бережность вoвce не влияло отнюдь не беспристрастное обещание, которое он дал ей. Байт, без сомнения, знал больше, чем сказал, хотя клялся и в том, что вряд ли было ему известно. Короче, часть нитей, по мнению Мод, он держал в руках, остальные же упустил, и состояние его души, насколько она могла в ней читать, проявлялось в равной мере как в заверениях, ничем не подкрепленных, так и в беспокойстве, никому не поверяемом. Он хотел бы - из цинических соображений, а то и просто, чтобы покрасоваться, - выглядеть человеком, верящим, что герой дня всего лишь отколол очередное коленце, чтобы затем предстать перед публикой в ореоле славы или по крайней мере обновленной известности; но зная, каким ослом из ослов всегда и во всем проявлял себя этот джентльмен, Байт имел вполне солидную почву для страхов, и они обильно на ней разрастались. Иными словами, если Бидел был достаточно упрям и глуп, чтобы, с большой долей вероятности, справиться с ситуацией, он в силу тех же своих данных был достаточно упрям и глуп, чтобы утратить над ней контроль, совершить что-нибудь столь несуразное, из чего его не вытащило бы даже его дурацкое счастье. Вот что высекало искру сомнения, которая, то и дело вспыхивая, лишала молодого человека покоя и, как знала Мод, к тому же кое-что проясняла.
      В срочном порядке были взяты в оборот, взяты в осаду семья и знакомые; однако Байт при всей срочности этого дела держался подчеркнуто в стороне: он и без того, как нетрудно догадаться, уже принял деятельное участие в этой игре. Кому, как не ему, было бы естественно броситься в осиротевший дом, на озадаченных близких, взбудораженный клуб, друзей, последними говоривших со знаменитой пропажей, официанта из зала для избранных, подававшего ему чашку чая, швейцара с августейшей Пэлл-Мэлл, который нанял ему последний кеб, кебмена, которому выпала честь последнему отвезти его... Куда? "Последний кеб" - такой заголовок, отметила про себя Мод, особенно придется по душе ее другу и особенно созвучен его таланту; и она еще крепче прикусила язык, чтобы не спросить ненароком, как он перед этим искушением устоял. Нет, она не задала такого вопроса, а про себя отметила заголовок "Последний кеб" в числе тех, которые в любом случае исключит из собственного репертуара, и по мере того как шли дни, а специальные и экстренные выпуски текли потоком, в отношениях между нашей парой копилось и копилось невысказанное. Как для нее, так и для него это многое определяло - и в первую голову, например, стоит ли Мод вновь искать встречи с миссис Чёрнер. Встретиться с миссис Чёрнер в нынешних обстоятельствах означало, пожалуй, помочь eй, бедняжке, поверить в Мод. Пoверив в Мод, она непременно захочет ее отблагодарить, и Мод в ее теперешнем расположении духа чувствовала себя в силах эту благодарность заслужить. Из всех возможностей для данного случая, которые витали в воздухе, заманчивее других позвякивало прибылью предложение заткнуть газетам пасть. Но эти - пользуясь сравнением Байта - цепные псы лаяли не на жизнь, а на смерть и вряд ли годились как повод дли визита к особе, предлагавшей вознаграждение за молчание. Молчала, как было сказано, только Мод, не обмолвившаяся своему приятелю и словом о волновавших ее в связи с миссис Чёрнер трудностях. Миссис Чёрнер очень ей понравилась - знакомство, пришедшееся ей по вкусу, как никакое другое из завязавшихся по ее профессиональным надобностям, и при мысли, что эту чудесную женщину сейчас мучают, тянут из нее душу, слова "Вот видишь, что ты наделал!" буквально были у Мод на устах.
      С лица Байта не сходило выражение - он не умел его устранить, - будто он видит их воочию, и именно по этой причине, среди прочих, она не попрекала его за причиненное ей зло. Он понимал ее без слов, и это входило частью в остальное невысказанное; о миссис Чёрнер он не заговаривал, боясь услышать в самой резкой форме: "Вот уж кто у тебя на совести!" Меньше всего его молчание на этот счет было вызвано сознанием того, что он сказал тогда, когда известие об исчезновении Бидела впервые достигло их ушей. Обещание "представить" беглеца отнюдь не ушло в забвение, но перспектива его выполнить с каждым днем уменьшалась. А так как от этого зависело ее обещание относительно другой особы, Байт, естественно, не спешил касаться больного вопроса. Вoт почему они только читали газеты и поглядывали друг на друга. Мод, честно говоря, чувствовала, что листки эти мало чего стоят, что ни она, ни ее приятель - какова бы ни была мера их прежних обязательств - вовсе не так уж к ним привязаны. Газеты помогали им ждать, и тем успешнее тайна оставалась неразгаданной. Она с каждым днем разрасталась, увеличиваясь в объеме и обогащаясь новыми чертами, и маячила, преогромная, сквозь кучу писем, сooбщeний, предложений, предположений, соображений, распиравших ее до предела. Версии и объяснения, посеянные вечером, утром давали пышные всходы, а к полудню поглощались густыми зарослями, чтобы к ночи превратиться в непроходимые тропические леса. По их зеленым прогалинам и блуждала наша молодая пара.
      Под влиянием поразившего ее известия Мод в тот же вечер отправила Мортимеру Маршалу письмо с извинениями: на ленч она не придет - шаг, о котором поспешила доложить Байту в знак честной игры. Он оценил ее поступок, без сомнения, должным образом, но у нее также не вызывало сомнения, что теперь его это очень мало заботит. Его мысли были заняты человеком, на чьей повышенной возбудимости он так ловко и бездушно сыграл; на фоне разразившейся катастрофы, о которой им, вероятно, далеко не все еще было известно, тщеславные потуги совсем уже ничтожных недоумков, их первоклассные квартиры с удобствами, воспоминания о чаях, распиваемых в Чиппендейл-клубах, утратили значение или по крайней мере отошли на задний план. В положенную среду в "Мыслителе" появилось ее замшелое интервью, подчищенное и обновленное, но она отказала себе в удовольствии получить личную признательность от его героя - она лишь еще раз удовлетворилась зрелищем того, какими кипами он закупает и рассылает бесценный номер. Зрелище это, однако, ни у Байта, ни у нее не вызвало улыбки. Оно забавляло на слишком жалком уровне по сравнению с другим занимавшим их спектаклем. Но этот последний продолжал занимать их уже десять дней, да так, что у них вытянулись лица, и тогда выяснилось: прославленный в "Мыслителе" бедный джентльмен, не обинуясь, умеет дать понять, что не так-то легко будет сбросить его со счетов. Теперь он явно желал, отметила про себя Мод, ждать под гром литавр и, как она заключила по нескольким нотам, которыми он через короткие промежутки ее угощал, с нетерпением ждет повторных гимнов, каковых пока почему-то не обнаруживает. Его надежда на плоды от того, что сделала для него наша юная пара, не вызвала бы ничего, кроме жалости, у юной пары с меньшим чувством юмора и, конечно же, послужила бы поводом для веселого смеха у юной пары, менее сосредоточенной на другой драме. Отчаявшись залучить Мод к себе домой, автор "Корисанды" назначал ей одно свидание за другим, но в данный момент она не желала - и с каждым разом все откровеннее - принимать его приглашения; дело дошло до того, что, увидев его на неминуемом Стрэнде, Мод тотчас же подавила в себе - благо он ее не заметил - инстинктивный порыв к нему подойти. Он шел в толпе перед ней в том же направлении, и когда задержался у витрины, она мгновенно остановилась, чтобы не оказаться с ним рядом, и, вернувшись, пошла в обратную сторону, уверенная, более того, убежденная, что он рыщет по Стрэнду, охотясь за ней.
      Она и caма, злополучное создание - как мысленно себя обозвала, - она сама бесстыдно рыскала по Стрэнду, правда, не для того, чтобы из самоуважения раздувать свою личность и собирать нечаянный урожай. Она рыскала, чтобы собирать сведения о Бидел-Маффете, чтобы находиться вблизи "специальных" и "экстренных", и еще - нет, она не закрывала на это глаза лелеять дарованную обстоятельствами близость с Говардом Байтом. Благословенный случай закрывать глаза выпадал ей не часто - она прекрасно понимала, какое место, при теперешнем ее отношении к сему молодомy человеку, тот занимает в ее жизни и что она просто не может его не видеть. Она, разумеется, покончила с ним, если он виновен в смерти Бидела, а с каждым часом общее мнение все больше склонялось в пользу предположения о какой-то страшной, пока еще не раскрытой катастрофе, разразившейся в мрачных безднах, - хотя и, возможно, как писали в газетах, "по мотивам", которые ни теоретики, высказывавшиеся на страницах прессы, ни умные головы, полемизировавшие в клубах, где сейчас вовсю заключались пари, не умели установить. Да, Мод покончила с ним - несомненно, но - и тут тоже не могло быть сомнений - еще не покончила с необходимостью доказать, как решительно она с ним покончила. Иными словами, подходя с другого конца, она приберегала свои сокровища, оставляла их на черный день. К тому же она сдерживалась быть может, полусознательно - в силу еще одного соображения: ее отношения с Мортимером Маршалом приняли несколько угрожающий оборот; она, краснея, спрашивала себя, какое впечатление тот вынес из общения с ней, и в итоге пришла к тягостному заключению, что даже если этот честолюбец верит им, необходимо поставить предел его вере, о чем она и сообщила своему другу. Он все-таки был ее другом - что бы там ни произошло; и существует много такого, чего, даже когда речь идет о столь путаном характере, она не может позволить ему предположить. Нелегкое это дело, скажем прямо, задавать себе вопрос: а не выглядишь ли ты, Мод Блэнди, в глазах здравомыслящих людей девицей, заигрывающей с мужчинами?
      При мысли об этом она увидела себя словно отраженной в каком-то гротескном рефлекторе, в огромном кривом зеркале, искажавшем и обесцвечивающем. Оно превращало ее - горе-обольстительницу - в откровенное посмешище, и она, девушка честная и чистая, не испытывала к себе и грана жалости, которая сняла бы привкус горечи, усушила бы на дюйм округлости лица, от чего оно только выиграло бы, прибавило дюйм в тех местах, где это было бы весьма кстати. Короче говоря, не питая никаких иллюзий на собственный счет, свободная от них до такой степени свободы, что полностью все сознавала, хотя и не знала, как себе помочь, поскольку шляпки, юбки и ботинки ее не украшают, как и нос, рот, цвет лица, а главное, фигура, без малейшего намека на пикантность, - она краснела, пронзенная мыслью, что ее молодой человек мог подумать, будто она козыряла перед ним своей победой.