XIX

Мы пошли прямо к озеру, как его называли в усадьбе, и, надо сказать, называли правильно, хотя теперь мне кажется, что это водное пространство было совсем не так обширно, как представлялось тогда моему неискушенному взгляду. Мое знакомство с водными просторами было очень невелико, и озеро в Блае, по крайней мере, в тех редких случаях, когда я отваживалась под покровительством моих воспитанников прокатиться по его поверхности в старой плоскодонке, которую держали для нас на причале у берега, производило на меня внушительное впечатление своей ширью и колыханьем. Обычное место причала находилось в полумиле от дома, но я была глубоко убеждена, что, где бы ни была Флора, во всяком случае, она не поблизости от дома. Она улизнула от меня не для какой-нибудь проказы; после того знаменательного, что я пережила вместе с ней, я заметила во время наших прогулок, куда ее тянет. Вот почему я решительно предложила миссис Гроуз следовать за мной, и когда она поняла, куда мы идем, и попыталась меня остановить – я увидела, что она в полном недоумении.

– Вы идете к озеру, мисс? Вы думаете, что она…

– И это может быть, хотя там как будто и не глубоко… Но я думаю, что она, вероятнее всего, пошла на то место, откуда мы в тот день видели то, о чем я вам рассказывала.

– Когда она притворилась, будто не видит?

– Да, и с таким изумительным самообладанием! Я так и думала, что ей хочется вернуться туда одной. Вот братец и помог ей в этом.

Миссис Гроуз все еще стояла не двигаясь.

– Вы думаете, они говорят об этом между собой?

Я отвечала с полной уверенностью:

– Они говорят о таких вещах, что мы с вами просто ужаснулись бы, если б услышали.

– Так если Флора там?

– Да?

– Значит, там и мисс Джессел?

– Можете не сомневаться. Увидите сами.

– Нет уж, спасибо! – воскликнула миссис Гроуз, и я, видя, что она будто приросла к земле и не ступит ни шагу, быстро пошла одна. Однако, когда я приблизилась к озеру, оказалось, что она шла за мной по пятам, и я поняла, что какие бы ужасы ей ни мерещились, что бы ни случилось со мной, все-таки около меня ей не так страшно. Она вздохнула с облегчением, когда перед нами открылась большая часть озера, а никаких следов девочки не было видно. Не было следов Флоры и вблизи, на берегу, где я с таким изумлением наблюдала за ней, ни по ту сторону озера, где густая чаща кустарников подходила к самой воде, если не считать песчаной полосы ярдов в двадцать. Озеро, продолговатое по форме, было сравнительно нешироко, и оттуда, где его конца в длину не было видно, его можно было принять за мелкую речку. Мы смотрели на его пустую гладь, и по глазам моей подруги я догадалась, какие у нее опасения. Я знала, о чем она думает, и ответила, отрицательно помотав головой.

– Нет, нет, погодите! Она взяла лодку.

Моя подруга поглядела на пустое место у причала, а потом снова перевела взгляд на дальний берег озера.

– А где же она?

– Вот то, что мы ее не видим, – это и есть самое верное доказательство. Она переправилась на ту сторону на лодке, а потом ухитрилась где-то спрятать ее.

– Одна – такая крошка?

– Она не одна, и в такие минуты она не ребенок: она старая, старая женщина.

Я внимательно оглядывала, насколько было доступно глазу, оба берега, в то время как миссис Гроуз с какой-то внезапной покорностью погружалась в чуждую стихию, о которой она узнала от меня; затем я показала ей, что лодка может быть укрыта в одном из маленьких заливчиков озера, закрытом для нас выступом того берега и купой деревьев, растущих у самой воды.

– Но если лодка там, так где же девочка? – тревожно спросила моя подруга.

– Вот это мы и должны узнать. – И я пошла дальше.

– Надо обойти все озеро?

– Конечно, как это ни далеко. У нас это займет всего минут десять, но для девочки это достаточно далеко, ей не хотелось идти пешком. Она переправилась напрямик.

– Господи! – опять воскликнула моя подруга; тяжкое ярмо моей логики было ей не под силу, но и сейчас оно тащило ее за мной по пятам, а когда мы наполовину обогнули озеро по утомительной неровной дороге, по теряющейся в зарослях тропинке через овраги и холмы, я остановилась, чтоб дать ей передохнуть. Я поддерживала ее благодарной рукой, уверяя, что она очень мне помогла; отдохнув, мы снова двинулись и после нескольких минут ходьбы дошли до того места, где, как я и предполагала, оказалась лодка. Ее умышленно задвинули поглубже так, чтоб не было видно, и привязали к одному из столбиков ограды, которая здесь подходила к самому берегу и облегчала высадку. Глядя на пару коротких, толстых весел, предусмотрительно поднятых кверху, я подумала, какой это удивительный подвиг для маленькой девочки; но к этому времени я уже слишком долго жила среди всяких чудес и нагляделась на всякие ловкие фокусы. В ограде была калитка, мы прошли в нее и через несколько шагов очутились на открытом месте. И тут мы обе разом вскричали:

– Вот она!

Флора чуть-чуть поодаль стояла в траве и улыбалась нам так, словно она только что закончила свое выступление. Однако она тут же нагнулась и сорвала – как если бы она лишь за этим и пришла – большую, некрасивую ветку засохшего папоротника. Я была уверена, что она только что вышла из рощи. Она ждала нас, не делая ни шагу, и я чувствовала, с какой необычной торжественностью мы сейчас приближаемся к ней. Она все улыбалась и улыбалась, и вот мы подошли; но все это происходило в молчании, которое теперь стало уже явно зловещим. Миссис Гроуз первая прервала это наваждение, она бросилась на колени и, прижав девочку к груди, обняла ее и долго не выпускала из объятий нежное, податливое тельце. Пока длилась эта трогательная сцена, я могла только наблюдать ее – наблюдать особенно внимательно, когда я увидела, как личико Флоры выглянуло на меня из-за плеча нашей приятельницы. Теперь оно было серьезно – оживление сошло с него; но это только усилило мою мучительную зависть, которую внушала мне миссис Гроуз простотой своего отношения. За все это время между нами не произошло ровно ничего, только Флора бросила на землю свою дурацкую ветку папоротника. В сущности, мы с Флорой молча сказали друг другу, что прибегать к каким-либо предлогам теперь уже незачем. Когда миссис Гроуз наконец поднялась на ноги, держа девочку за руку, обе они очутились передо мною; и странное безмолвие нашего общения особенно подчеркнул откровенный взгляд, который бросила на меня Флора. "Пусть меня лучше повесят, а я ни за что не проговорюсь", – сказал мне этот взгляд.

Оглядев меня с головы до ног в невинном изумлении, Флора начала первая. Наши неприкрытые головы поразили ее.

– А где же ваши шляпы?

– А твоя где, дорогая? – живо откликнулась я. К ней уже вернулась ее веселость, и она, по-видимому, сочла это за ответ.

– А где Майлс? – продолжала она.

Что-то такое в самой незначительности этого вопроса окончательно сразило меня: эти три слова, произнесенные ею, сверкнули, словно обнаженное лезвие, и чаша, наполненная до краев, которую я неделя за неделей держала высоко в руке, опрокинулась и, прежде даже чем я успела вымолвить слово, я почувствовала, как на меня хлынуло.

– Я тебе отвечу, если ты мне скажешь… – услышала я свой голос, и тут же услышала, как он дрогнул.

– А что?…

Мучительное недоумение миссис Гроуз явно предостерегало меня, но теперь уже было поздно, и я тихо выговорила:

– Где мисс Джессел, милочка?

XX

Точно так же, как на церковном дворе с Майлсом, все сразу стало нам ясно. Как бы мне ни казалось знаменательным, что до сих пор это имя ни разу не было произнесено между нами, быстрый, виноватый взгляд и лицо девочки отозвались на нарушенное мною молчание, как если бы это был грохот вышибленного окна. К этому присоединился вопль, который, словно пытаясь остановить удар, вырвался в ту же секунду у миссис Гроуз, потрясенной моей жестокостью, – вопль испуганного, раненого животного, и все это еще через мгновение завершилось моим стоном. Я схватила за руку мою подругу.

– Она там, вон она!

Мисс Джессел стояла перед нами на берегу по ту сторону озера совсем так же, как и в прошлый раз; и, мне страшно вспомнить, первое, что я почувствовала в эту минуту, была живейшая радость, что вот оно доказательство – налицо. Она тут, и в этом мое оправдание; она – тут, и я не была ни жестокая, ни сумасшедшая. Она была тут, и ее видела бедная, перепуганная миссис Гроуз, но самое главное – ее видела Флора; и в эти ужасные минуты, наверно, самой необыкновенной минутой была та, когда я совершенно сознательно послала ей безмолвный знак благодарности, чувствуя, что даже этот бледный алчный демон примет и поймет его. Она стояла на том самом месте, где мы только что были с моею подругой, и все зло в ее направленной к нам алчности достигало до нас во всей своей полноте. Это первое острое восприятие и ощущение длились несколько секунд, пока я по ошеломленному взгляду миссис Гроуз, глядевшей туда, куда я указывала, не убедилась, что наконец-то она тоже видит, после чего я поспешно перевела взгляд на Флору. То, как приняла это Флора, поразило меня, и, сказать правду, гораздо сильнее, чем если бы я увидела, что она просто встревожена. Явного испуга я, разумеется, вовсе и не ожидала увидеть. С тех пор как мы ее разыскали, она уже успела подготовиться, держалась настороже, старалась ничем себя не выдать, поэтому то особенное, о чем я и мысли не допускала и что обнаружилось с первого взгляда, поистине потрясло меня. Видеть, как она без тени колебания на розовом личике, нисколько не притворяясь, даже не поглядела ни разу на это чудо, на которое я показывала, и только смотрела на меня с твердой спокойной суровостью, но с таким небывалым, совершенно новым выражением, как если бы она читала мои мысли, обвиняла и вершила надо мной суд, – это было для меня ударом, это словно обратило девочку в то самое наваждение, которое заставляло меня содрогаться. Я содрогалась, но никогда еще я не была так твердо уверена, что она видит, как в этот миг, и, чувствуя, что нельзя сдаваться, я отчаянно призывала ее в свидетели:

– Она тут, несчастный ты ребенок, – тут, тут, и ты видишь ее так же хорошо, как меня!

Незадолго до этого я говорила миссис Гроуз, что Флора в такие минуты не ребенок, а старая, старая женщина, и более разительного подтверждения моих слов нельзя.было бы и придумать, когда она вместо ответа повернула ко мне лицо и, ничего не подтверждая, ни с чем не соглашаясь, просто взглядом дала мне почувствовать свое глубокое, нарастающее и наконец вдруг совершенно непререкаемое осуждение. В эту минуту, – если только я способна связать все воедино, – я больше всего была потрясена вот этой ее – если так можно назвать – манерой, но тут, сверх того, на меня вдруг обрушилась миссис Гроуз – и как обрушилась! Не знаю, как это случилось, но внезапно у моей подруги словно бы помутилось в голове и она, вся вспыхнув, накинулась на меня с громким негодованием и возмущением.

– Что это за чудовищные выдумки, мисс? Да где вы здесь что-то видите?

Я могла только обнять ее за плечи, потому что в тот самый миг, как она это говорила, отталкивающе явственное виденье стояло перед нами нагло и открыто. Прошла минута, другая, пока я, обхватив мою подругу, заставляла ее повернуть голову, посмотреть хорошенько и настойчиво показывала пальцем:

– Как же вы не видите ее, когда мы видим? Вы хотите сказать, что и сейчас не видите – даже сейчас? Да ведь она на виду, как пылающий костер! Вы только посмотрите, милая моя, посмотрите же!…

Она смотрела, так же как и я, и ее тяжкие стопы выражали отрицание, омерзение, сочувствие, казалось, она и жалеет, и рада была бы меня поддержать, – меня даже и тогда это тронуло, – и вместе с тем испытывает чувство облегчения, что она от этого освобождена. А я так нуждалась в поддержке, потому что с этим обрушившимся на меня ударом – какими-то чарами глазам ее было запрещено видеть – я почувствовала, что почва уходит у меня из-под ног, я видела, я знала, как моя страшная предшественница уже оттесняет меня, и ясно представляла себе, как теперь все обернется после удивительного поведения Флоры. И вот тут тотчас же бурно вмешалась миссис Гроуз. Задыхаясь, она так успокаивала Флору, что я даже в своем крушении испытывала втайне чувство торжества.

– Ее там нет, моя маленькая, и никого там нет – и ничего-то вы не видите, душенька моя! Бедная мисс Джессел? Да как это может быть, когда бедная умерла и ее похоронили? Мы-то знаем, верно, милочка? – путаясь в словах, взывала она к девочке. – Все это попросту ошибка, ну пошутили, и будет, а сейчас пойдем скорее домой!

Наша питомица сразу откликнулась на это с какой-то необычной чинностью; миссис Гроуз выпрямилась, и вот они теперь стояли рядом, словно в каком-то вынужденном заговоре против меня. Флора продолжала смотреть на меня все тем же застывшим взглядом холодного осуждения, а я даже в ту минуту, когда она стояла, крепко уцепившись за платье нашей подруги, молила бога простить меня за то, что я не могла не видеть, – вся ее несравненная детская красота вдруг сразу прошла, исчезла – я уже говорила это, – она стала отвратительной, жесткой, грубой и почти безобразной.

– Не знаю, что вы хотите сказать. Я никого не вижу. Я ничего не вижу. И никогда не видела. По-моему, вы злая. Я вас не люблю!

И после такого выпада, какого можно было бы ожидать разве только от дерзкой уличной девчонки, она еще крепче обняла миссис Гроуз и уткнулась в ее юбки своим страшным маленьким личиком. И, уткнувшись, завопила неистовым голосом:

– Уведите меня отсюда, уведите меня от нее!

– От меня? – ахнула я.

– От вас, от вас! – крикнула она.

Даже миссис Гроуз покосилась на меня в ужасе, мне же не оставалось ничего другого, как снова обратиться к тому обличью на берегу, которое, застыв неподвижно, словно ловило наши голоса на расстоянии и находилось там явно на мою погибель, а не к моим услугам. Несчастная девочка говорила так, будто кто-то со стороны подсказывал ей каждое убийственное слово, и я в полном отчаянии от всего, с чем мне приходилось мириться, только печально покачала головой.

– Если я до сих пор сколько-нибудь сомневалась, теперь все мои сомнения рассеялись. Я жила рядом с чудовищной правдой, а сейчас она уже почти замыкает меня в свой круг. Да, я потеряла тебя: я вмешалась, и ты под ее диктовку нашла безошибочно легкий выход. – И тут я поглядела в лицо нашему адскому свидетелю по ту сторону озера. – Я сделала все, что могла, но потеряла тебя. Прощай.

Миссис Гроуз я только бросила отрывисто, чуть ли не с яростью: "Идите, идите!" – и она в глубоком сокрушении молча обняла девочку и со всей поспешностью, на какую была способна, пошла той же дорогой, какой мы сюда пришли, явно убежденная, несмотря на свою слепоту, что случилось что-то страшное, что мы попали в какую-то беду.

Что было, когда я осталась одна, я смутно помню. Знаю только, что прошло, как мне казалось, разве что четверть часа, когда я, поглощенная своим горем, вдруг почувствовала какую-то пронизывающую меня холодом пахучую сырость и поняла, что я, должно быть, бросилась в отчаянии наземь и лежу, уткнувшись лицом в песок. Наверно, я лежала так довольно долго, рыдая, обливаясь слезами, потому что, когда я подняла голову, день уже подходил к концу. Я встала и с минуту глядела в сумерках на серое озеро и на его пустой берег, который посещают злые духи, а потом отправилась домой. Путь мой был труден и уныл. Когда я подошла к калитке в ограде, я с удивлением обнаружила, что лодка исчезла, и это заставило меня задуматься над необычайной выдержкой Флоры. Эту ночь она по молчаливому и, я бы сказала, счастливому соглашению, если бы это не звучало так фальшиво, провела с миссис Гроуз. Вернувшись, я не видела ни ту, ни другую, зато, как бы в возмещение, правда весьма сомнительное, я достаточно нагляделась на Майлса. Я нагляделась на него – не подберу другого слова – больше, чем когда-либо. Ни один вечер из проведенных мною в усадьбе Блай не носил такого зловещего характера, как тот вечер; но несмотря на это – несмотря на всю бездну ужаса, разверзшуюся у меня под ногами, – в этом завершающемся настоящем была необычайная сладкая печаль. Когда я пришла домой, я даже не спросила, где мальчик: я пошла прямо к себе в комнату переодеться и сразу с одного взгляда увидела наглядное подтверждение тому, что у меня с Флорой все порвано. Все ее вещи были унесены из комнаты. Позже, когда я сидела у камина в классной и наша служанка мне подала чай, я не позволила себе спросить о втором моем воспитаннике. Он добился своего, получил свободу – пусть пользуется ею до конца! И он воспользовался ею, и проявилось это, по крайней мере, частично в том, что около восьми часов он вошел ко мне в классную и молча сел рядом. После того как поднос с чаем унесли, я погасила свечи и придвинула кресло поближе к огню: я ощущала смертельный холод, и мне казалось, что я уже никогда больше не согреюсь. Так что, когда Майлс появился, я сидела у огня, погруженная в свои мысли. На мгновение он остановился в дверях, как бы разглядывая меня, потом, словно для того, чтобы разделить эти мысли со мною, подошел и опустился в кресло по другую сторону камина. Мы сидели с ним в полном молчании, но я чувствовала, что ему хочется быть со мною.

XXI

Еще до того, как забрезжил новый день, я открыла глаза и увидела миссис Гроуз, которая подошла к моей кровати с дурными вестями. Флору так заметно лихорадило, что похоже, она заболевает: ночь она провела очень неспокойно, ее мучили какие-то страхи, и страшилась она чего-то, что было связано не с прежней гувернанткой, а вот с этой, теперешней. Она не против возможного появления мисс Джессел, а явно и ожесточенно не желает больше видеть меня. Разумеется, я тотчас же вскочила с кровати и стала обо всем расспрашивать, тем более что моя подруга, как видно, уже приготовилась вступить со мною в бой. Это я почувствовала, как только спросила ее, кому она больше верит: девочке или мне.

– Значит, она продолжает отрицать, что она видела, уверяет вас, что никогда ничего не видела?

Моя гостья пришла в сильное замешательство:

– Ах, мисс, не такое это дело, чтобы я стала наводить ее на такие мысли, и, признаться, не считаю это нужным. Она от этого прямо на глазах у меня постарела.

– О, я это и сама вижу. Она возмущается – подумать, такая благородная девочка, а ее смеют подозревать в лживости, оскорбляют ее. Выдумали – "мисс Джессел!" – и чтобы она… Разыгрывает из себя этакую благопристойность, негодница! Уверяю вас, впечатление, которое она на меня произвела вчера, это что-то странное, совершенно невероятное, ни на что не похожее! И я раз навсегда решила: конечно, разговоров с ней больше быть не может.

Как ни чудовищно и непонятно было все это для миссис Гроуз, она сразу притихла и тут же согласилась со мной с такой готовностью, которая явно показывала, что за этим что-то кроется.

– Я, по правде сказать, думаю, мисс, что она этого и сама не хочет. Уж так высокомерно она это говорит!

– Вот в этом высокомерии, – заключила я, – в нем-то все и дело.

О да, глядя на лицо моей гостьи, я представляла себе ее вид и многое другое.

– Она то и дело спрашивает, как я думаю, не придете ли вы.

– Понимаю, понимаю, я же ведь сама очень много сделала, чтобы в ней это прорвалось. А обронила она после вчерашнего хоть слово о мисс Джессел, кроме того, что она ведать не ведает ни о каких таких ужасах?

– Ни единого, мисс. И вы сами знаете, – добавила она, – я ведь еще у озера поняла из ее слов, что, по крайней мере, тогда там никого не было.

– Вот как! И конечно, вы и сейчас этому верите?

– Я не спорю с ней. А что еще я могу сделать?

– Ровно ничего! Вам приходится иметь дело с такой умницей! Они – я хочу сказать, эти двое, их друзья, – сделали их обоих такими умниками, каких свет не создавал; на этом-то они так ловко и играют! У Флоры теперь есть на что жаловаться, и она это доведет до конца.

– Да, мисс, но до какого конца?

– Ну, пожалуется на меня дядюшке. Изобразит меня такой гадиной…

По выражению лица миссис Гроуз я живо представила себе все это, и у меня сердце екнуло – она смотрела на меня так, как будто видела их обоих.

– А ведь он о вас такого хорошего мнения!

– Все-таки странно, если подумать, – усмехнулась я – что он прибег к такому способу показать мне это. Но все равно. Конечно, Флоре только и нужно отделаться от меня.

Моя подруга честно подтвердила:

– Не видеть вас больше никогда в жизни.

– Так вы затем и пришли ко мне, чтобы поторопить меня с отъездом? – спросила я. Но прежде чем она успела ответить, я остановила ее. – Мне вот что пришло в голову, и, по-моему, так будет лучше. Я считала, что мне надо уехать, и в воскресенье я уже почти на это решилась. Но это не то. Уехать должны вы. И взять с собой Флору.

Моя подруга задумалась.

– Но куда же мы…

– Прочь отсюда. Прочь от них. И самое главное сейчас – прочь от меня. Прямо к ее дядюшке.

– Только чтобы пожаловаться на вас?…

– Нет, не только. А для того еще, чтобы оставить меня с моим лекарством.

Она все еще колебалась.

– А какое же у вас лекарство?

– Прежде всего ваша преданность. И еще – Майлс.

Она уставилась на меня.

– Вы думаете, он?…

– Воспользуется случаем отречься от меня? Да, я и это допускаю. Но все-таки я хочу рискнуть, я хочу попробовать. Уезжайте с его сестрой как можно скорее и оставьте меня с ним одну.

Я сама удивлялась, сколько у меня еще сохранилось мужества, и поэтому несколько растерялась, когда она, несмотря на явное подтверждение этого, все еще продолжала колебаться.

– И вот что еще, – продолжала я, – конечно, до ее отъезда они ни в коем случае не должны видеться, ни на минуту.

И тут мне пришло в голову, что, может быть, несмотря на то, что Флору с той минуты, как она вернулась с озера, держат взаперти, мы с этим уже опоздали.

– Вы не думаете, что они уже виделись? – тревожно спросила я.

Она вспыхнула.

– Ах, мисс, уж не такая я безмозглая дура! Если я раза два-три и вынуждена была оставить ее, то всякий раз с кем-нибудь из служанок, а сейчас, хоть она и одна, я ее заперла на ключ. А все-таки… все-таки! Слишком многого надо было опасаться.

– Что все-таки?

– Ну, вы так уверены в маленьком джентльмене?

– Ни в ком я не уверена, кроме вас. Но со вчерашнего вечера у меня появилась надежда. Мне кажется, он хочет вызвать меня на откровенность… Я так этому верю – бедный мой, гадкий, прелестный, несчастный мальчик! Он хочет высказаться. Вчера вечером мы сидели с ним у камина молча два часа, и мне все казалось, он вот-вот заговорит.

Миссис Гроуз, не отрываясь, смотрела в окно на хмурый занимающийся день.

– Ну и что же, заговорил он?

– Нет, я все ждала и ждала и, признаться, не дождалась. Так и не прервав молчания, даже не обмолвившись о сестре, об ее отсутствии, он поцеловал меня, и мы разошлись спать. Но все равно, – продолжала я, – если она увидится с дядей, я не могу допустить, чтобы дядя увиделся с ее братом, так как дела приняли сейчас такой оборот, что мальчику надо дать еще немного времени.

Как раз этому больше всего и противилась моя подруга. И мне было не совсем понятно почему.

– Сколько это, по-вашему, "еще немного времени"?

– Ну, день-два – чтобы все это открылось. Тогда он будет на моей стороне – вы же понимаете, как это важно. Если это не выйдет, я только прогадаю, а вы как-никак поможете мне тем, что, приехав в город, сделаете все, что только найдете возможным.

Так я втолковывала ей все это, но она все еще была в каком-то непонятном для меня замешательстве, и я пришла ей на выручку.

– Но, может быть, вам вовсе не хочется ехать, – заключила я.

И тут я все поняла по ее лицу: оно вдруг прояснилось, и она протянула мне руку в знак согласия.

– Я поеду, поеду! Поеду нынче же утром.

Мне хотелось быть вполне справедливой.

– Если вы считаете, что лучше помедлить, я обещаю вам, что она меня не увидит.

– Нет, нет, ведь все дело в этом самом месте. Ей надо отсюда уехать. -

С минуту она смотрела на меня угрюмым взглядом, потом договорила до конца: – Вы правильно рассудили, мисс. Я и сама ведь…

– Да?

– Не могу тут оставаться.

При этом она так посмотрела на меня, что в голову мне вдруг пришла новая мысль:

– Вы хотите сказать, что после вчерашнего вы видели?…

Она медленно, с достоинством покачала головой.

– Я слышала!…

– Слышали?

– Слышала всякие ужасы от этого ребенка! Вот! – вздохнула она с трагическим облегчением. – Честное слово, мисс, она говорит такое…

Но при этом воспоминании силы изменили ей: вдруг зарыдав, она опустилась на мою софу и, как мне уже приходилось видеть раньше, дала полную волю своему горю.

Я тоже дала себе волю, но по-своему:

– Ох, слава богу!

Тут она вскочила на ноги и, вытирая глаза, простонала:

– Слава богу?…

– Но ведь это меня оправдывает!

– Верно, мисс, оправдывает!

Это было сказано так выразительно, что, казалось, больше и желать было нечего, но я все еще колебалась.

– Что-нибудь ужасное?

Я видела, что моя подруга не находит слов.

– Чудовищное.

– И про меня?

– Про вас, мисс, если уж вы хотите знать. И для юной леди просто что-то невероятное. Не знаю, где только она могла набраться таких…

– Таких слов, какими она обзывает меня? Я-то знаю где! – сказала я, засмеявшись; смех мой был достаточно красноречив. И, сказать по правде, он только еще больше заставил призадуматься мою подругу.

– Так вот, может, и мне следовало бы знать – ведь я кое-что вроде этого уже и раньше от нее слышала! И все-таки я не могу этого вынести! – промолвила бедная женщина и тут же, бросив взгляд на мои часики, лежащие на туалетном столе, заторопилась:

– Ну, мне пора идти.

Но я задержала ее.

– О, если вы это не можете выносить…

– Как же я могу с ней оставаться, хотите вы сказать? Так только ради того, чтоб увезти ее отсюда. Прочь от всего этого, подальше от них… – продолжала она.

– Она может измениться, избавиться от этого? – Я уже чуть ли не с радостью обняла ее. – Значит, несмотря на вчерашнее, вы верите…

– В такие вещи? – По выражению ее лица, когда она назвала это одним простым словом, я поняла, что больше расспрашивать нечего, и все стало ясно как никогда, после того как она ответила: – Верю.

Да, это была радость, нас двое, мы с ней плечом к плечу: если я могу быть и дальше в этом уверена, мне уже было не страшно, что бы ни случилось в будущем. Перед лицом бедствия у меня есть поддержка, та самая, которая была мне опорой, когда я так нуждалась в доверии, и если моя подруга поручится за мою честность, я готова поручиться за все остальное. Уже прощаясь с ней, я немножко замялась в смущении:

– Да, вот еще что вам надо иметь в виду: я только сейчас вспомнила – мое письмо с этим тревожным сообщением придет раньше, чем вы приедете в город.

И я еще яснее увидела, как она пыталась увернуться от всего этого и как устала прятаться.

– Ваше письмо туда не дойдет. Оно так и не было отправлено.

– Что же с ним случилось?

– Бог его знает! Мистер Майлс…

– Вы думаете, он взял его? – изумилась я.

Она замялась было, но переборола себя.

– Да, вчера, когда мы вернулись с мисс Флорой, я заметила, что вашего письма нет там, куда вы его положили. Попозже вечером я улучила минутку и спросила Люка, и он сказал, что не видел и не трогал никакого письма.

Мы обменялись по поводу этого своими размышлениями и догадками, и миссис Гроуз первая чуть ли не с торжеством подвела итог:

– Вот видите!

– Да, вижу, если Майлс взял письмо, он, конечно, прочел его и уничтожил.

– А больше вы ничего не видите?

Я молча смотрела на нее с грустной улыбкой.

– Мне кажется, с тех пор как у вас открылись глаза, вы видите больше, чем я.

Это и подтвердилось, когда она, чуть-чуть покраснев, сказала:

– Теперь я понимаю, что он проделывал в школе. – И со своей простодушной прямотой, с каким-то чуть ли не смешным разочарованием она кивнула. – Он воровал!

Я задумалась над этим, стараясь быть как можно более беспристрастной.

– Что ж, вполне возможно.

Ее как будто изумило, что я отнеслась к этому так спокойно.

– Воровал письма!

Она не могла знать, чем объясняется мое спокойствие, правду сказать, скорее внешнее, и я отговорилась, как смогла.

– Надо думать, что у него для этого были какие-то более осмысленные

цели: ведь в письме, которое я положила вчера на стол, нет ничего, на чем бы он мог сыграть – там только просьба о свидании, – и ему, по-видимому, уже стыдно, что он зашел так далеко ради такого пустяка, – вот вчера вечером у него это и было на душе, – ему хотелось сознаться.