Когда миссис Хедуэй поняла, чего от нее ждут, она сделала все возможное, чтобы предоставить требуемый товар в избытке, и усердно трудилась над своими "американизмами". Если Лондону это по вкусу, она постарается его удовлетворить. Жаль только, что она не знала этого раньше, она бы лучше подготовилась. Было время, она горевала из-за того, что жила прежде в Дакоте и Аризоне, лишь недавно принятых в Штаты, но теперь она поняла, что ей, как она выразилась про себя, чертовски повезло. Она пыталась припомнить все смешные истории, которые слышала на родине, и горько сожалела, что не записывала их. Она призывала к себе на помощь эхо Скалистых гор и упражнялась в интонациях Тихоокеанского побережья. Когда она видела, как ее аудитория корчится в конвульсиях, она поздравляла себя с успехом и не сомневалась, что, появись она здесь на пять лет раньше, она вышла бы за герцога. Это было бы еще более захватывающим спектаклем для лондонского великосветского общества, чем тот, что разыгрывал перед ними сэр Артур Димейн, который, однако, достаточно привлекал к себе внимание света, чтобы можно было поверить слухам, будто в городе заключают пари относительно исхода его затянувшегося ухаживания. Чтобы молодой человек его образца, один из немногих "серьезных" молодых людей среди тори, обладатель состояния, способного удовлетворить куда более экстравагантные вкусы, нежели вкусы нашего баронета, столь упорно добивался расположения дамы на несколько лет его старше, чей набор жаргонных калифорнийских словечек превышал даже ее денежный запас, - это ли не пища для любопытства? С тех пор как миссис Хедуэй прибыла в Лондон, она обзавелась множеством новых понятий, однако сберегла и несколько старых, главным из которых (она составила его год назад) было убеждение, что сэр Артур Димейн - самый безупречный молодой человек на свете. Спору нет, существовало много качеств, которые в применении к сэру Артуру можно было перечислить со словечком "не". Он не умел развлекать, он не умел ухаживать, он не пылал неукротимой страстью. Она полагала, что он постоянен, но, безусловно, он не был чересчур нетерпелив. Однако без всех этих качеств миссис Хедуэй прекрасно могла обойтись; в особенности она теперь мало нуждалась в том, чтобы ее развлекали. Она прожила весьма бурную жизнь, и ее представление о счастье в настоящий момент совпадало с понятием "величественная скука". Мысль об абсолютной, безупречной добропорядочности проливала бальзам на ее душу; ее воображение падало ниц перед этим божком. Миссис Хедуэй сознавала, что сама она не сумела достичь столь ценимой ею добродетели, но теперь она могла по крайней мере соединиться с нею священными узами. Это послужило бы свидетельством ее сокровеннейшего чувства - преклонения перед главным достоинством сэра Артура, перед его гладкой, округлой, цветущей, лилейной свободой от недостатков в глазах света.
      Миссис Хедуэй оказалась дома, когда Литлмор пришел к ней с визитом; хотя шел уже восьмой час, она угощала чаем нескольких гостей, которым тут же представила своего соотечественника. Литлмор подождал, пока они разойдутся, несмотря на маневры некоего джентльмена, явно стремившегося его пересидеть, но, как бы милостива ни была к тому судьба во время предыдущих визитов, не получившего на сей раз поощрения со стороны миссис Хедуэй. Он смерил Литлмора медленным взглядом снизу - начиная с кончиков туфель - вверх, словно пытаясь понять причину такого неожиданного предпочтения, затем, не попрощавшись, оставил его с глазу на глаз с хозяйкой дома.
      - Любопытно посмотреть, что вы сделаете для меня теперь, когда ваша сестра живет у вас, - начала без предисловия миссис Хедуэй, уже узнавшая об этом обстоятельстве от Руперта Уотервила. - Вам, знаете, все же придется что-нибудь сделать. Я вам сочувствую, но не вижу, как вы сможете от этого отвертеться. Разве что вы пригласите меня к обеду, когда она будет обедать в гостях. Я и тогда приду, я боюсь потерять вашу благосклонность.
      - Ну и заслужить ее так нельзя, - сказал Литлмор.
      - А-а, понимаю. Заслуживает ее только ваша сестра. А все же положение у вас трудное. Хотя вы ко всему относитесь спокойно. Порой вы доводите меня до белого каления. Что ваша сестра обо мне думает? Терпеть не может?
      - Она ничего о вас не знает.
      - Вы ей ничего не рассказывали?
      - Ни слова.
      - Неужто она вас не расспрашивала? Значит, терпеть не может. Она считает, что я позорю Америку. О, мне все это известно! Она хочет показать здешнему обществу, что их я, возможно, и обвела вокруг пальца, но ее мне не провести. Однако ей придется спросить вас обо мне, не может же она до бесконечности молчать. Что же вы ей скажете?
      - Что вы - женщина, которая пользуется в Европе самым большим успехом.
      - Пустая болтовня! - раздраженно воскликнула миссис Хедуэй.
      - Но разве вы не проникли в европейское общество?
      - Может быть, да, а может быть, нет. Пока трудно сказать. Все говорят, надо подождать до следующего сезона, тогда будет видно. Иногда вас берут под крылышко на пару недель, а потом и в лицо не узнают. Все это надо как-то закрепить... довести до конца... вбить гвоздь по самую шляпку.
      - Вы говорите так, будто речь идет о гробе, - заметил Литлмор.
      - Что ж, в какой-то мере - да. Я хороню свое прошлое.
      Литлмор поморщился при этих словах. Ему до смерти надоело ее прошлое. Поэтому он сменил предмет разговора и принялся расспрашивать ее о Лондоне - тема, к которой она отнеслась с большим чувством юмора. Миссис Хедуэй развлекала его с полчаса за счет большинства ее новых друзей и некоторых самых почтенных, освященных веками особенностей великого города. Литлмор и сам, насколько это было возможно, смотрел на Англию со стороны, но, слушая, как она походя расправляется с людьми и вещами, знакомыми ей лишь со вчерашнего дня, он вдруг подумал, что она никогда по-настоящему не войдет в общество. Она, жужжа, бьется о поверхность явлений, как муха об оконное стекло. Ей все здесь чрезвычайно нравилось; она упивалась комплиментами, похвалами, шумом, поднятым вокруг нее; она самоуверенно роняла суждения, словно разбрасывала цветы, и толковала о своих намерениях, своих планах, своих надеждах. Но об Англии она знала столько же, сколько о молекулярной теории. На память ему вновь пришли слова, которыми он некогда охарактеризовал ее Уотервилу: "Elle ne se doute de rien". Внезапно миссис Хедуэй вскочила с места: она ехала на званый обед, пора было переодеваться.
      - Я хочу, чтобы вы обещали мне кое-что, прежде чем вы уйдете, - сказала она так, словно это только что пришло ей в голову, но по брошенному на него уже знакомому ему взгляду он понял, что это для нее весьма важно.
      - Вас обязательно будут расспрашивать обо мне... - Она умолкла.
      - Откуда известно, что мы с вами знакомы?
      - Вы этим не хвастались? Так надо вас понимать? Вы умеете быть очень жестоким, когда хотите. Так или иначе, это известно. Возможно, я упоминала об этом. К вам придут, чтобы обо мне расспросить. Я имею в виду - от леди Димейн. Она в ужасном состоянии... она так боится, что ее сын женится на мне.
      Литлмор не мог удержаться от смеха.
      - А я нет, раз он этого еще не сделал.
      - Он не может решиться. Я ему очень нравлюсь, а вместе с тем он полагает, что на мне жениться нельзя.
      Поразительно! Так, словно со стороны, говорить о самой себе!
      - Жалкий он человек, если он не может взять вас такую, какая вы есть, сказал Литлмор.
      Не очень-то это было любезно с его стороны, но миссис Хедуэй предпочла пропустить его слова мимо ушей.
      - Что же, он осторожен, - только и сказала она, - и таким ему и следует быть.
      - Если он задает слишком много вопросов, не стоит он того, чтобы за него выходить.
      - Прошу прощения, но за него стоит выходить, что бы он ни делал... во всяком случае, для меня он стоит того. И я хочу за него выйти... ничего другого я не хочу.
      - Что же, он ждет, чтобы я решил это за него?
      - Он ждет я сама не знаю чего... чтобы кто-нибудь пришел и сказал ему, что я лучше всех на свете. Тогда он в это поверит. Кто-нибудь, кто жил в Америке и все обо мне знает. Ясное дело, вы - этот самый кто-нибудь, вы созданы для этого. Помните, еще в Париже, я говорила вам, что он хочет все расспросить. Ему стало стыдно, и он отказался от этой мысли; он попытался забыть меня. Но теперь все началось снова, только за это время в дело вмешалась его мать. Она обрабатывает его днем и ночью, точно крот, копает под меня яму, доказывает, что я ему не ровня. Он очень к ней привязан и легко поддается влиянию, я имею в виду - ее влиянию, больше он никого не станет слушать. Кроме меня, разумеется. Ах, уж я старалась на него повлиять, я объясняла ему все сто раз подряд. Но, сами знаете, некоторые вещи так запутаны, а он возвращается к ним снова и снова. Он хочет, чтобы я объяснила ему все до мельчайших подробностей. Он к вам не придет, скорее - мать, сама, или пришлет какое-нибудь доверенное лицо. Я думаю, она пришлет адвоката... они называют его семейным стряпчим. Она хотела отправить его в Америку, чтобы навести там обо мне справки, только не знала куда. Само собой, она не могла ожидать, что я подскажу, куда ехать, тут уж им придется самим поискать. Она все о вас знает, она познакомилась с вашей сестрой. Видите, как много мне известно. Она вас ждет не дождется, она намерена вас подловить. Она полагает, что доберется до вас и вы пойдете ей навстречу... скажете, что ей надо. А она выложит это сэру Артуру. Так что, будьте добры, начисто все отрицайте.
      Литлмор внимательно выслушал монолог миссис Хедуэй, но заключительная фраза заставила его изумленно взглянуть на нее.
      - Неужели вы думаете, будто от того, что я скажу, хоть что-нибудь зависит?
      - Не притворяйтесь! Вы знаете это не хуже меня.
      - Вы считаете его порядочным идиотом.
      - Неважно, кем я его считаю. Я хочу выйти за него, вот и все. Я прошу, я умоляю вас! Вы можете меня спасти, вы же можете меня погубить. Если вы трус, вы погубите меня. Стоит вам промолвить против меня хоть слово - я погибла.
      - Идите, переодевайтесь к обеду, в этом ваше спасенье, - ответил Литлмор, расставаясь с ней у верхней площадки лестницы.
      9
      Взять с ней такой тон было, конечно, нетрудно, но что ему сказать людям, намеренным, как выразилась миссис Хедуэй, "подловить" его, Литлмор действительно не знал, хоть и думал об этом всю дорогу домой. Заклинания миссис Хедуэй в какой-то мере подействовали на него; ей удалось заставить его почувствовать свою ответственность. Однако ее успех в свете ожесточил его сердце, ее триумф вызвал в нем раздражение.
      В тот вечер Литлмор обедал один; его сестра с мужем, получившие приглашения на каждый день месяца, делили эту трапезу с кем-то из друзей. Однако миссис Долфин вернулась довольно рано и тут же постучалась в небольшую комнату у подножия лестницы, уже получившую название "берлога Литлмора". Реджиналд отправился еще куда-то на вечеринку, а она без промедления поехала домой, ибо ей не терпелось поговорить с братом о важном предмете; она просто не в состоянии была ждать до утра. Миссис Долфин не скрывала своего нетерпения, - она ничем не походила на Джорджа Литлмора.
      - Я хочу, чтобы ты рассказал мне о миссис Хедуэй, - заявила она.
      Литлмор даже вздрогнул: сестра словно прочла его мысли - он как раз пришел, наконец, к решению с ней поговорить. Миссис Долфин развязала мантилью и кинула ее на стул, затем стянула длинные черные перчатки - не такие тонкие, как перчатки миссис Хедуэй: казалось, она готовится к серьезной беседе. Миссис Долфин была невысокая, изящная женщина, в прошлом миловидная, с негромким, тонким голосом, приятными, спокойными манерами и абсолютной уверенностью в том, как следует поступать в каждом конкретном случае. Так именно она всегда и поступала и настолько четко представляла, к чему должен привести каждый ее поступок, что, соверши она оплошность, ей не было бы никаких оправданий. Ее обычно принимали за англичанку, но она неукоснительно подчеркивала, что она - уроженка Америки, ибо льстила себя мыслью, что принадлежит к тому типу американок, которые тем именно выделяются среди других, что редко встречаются. Она была по природе своей чрезвычайно консервативна и, выйдя замуж за консерватора, перегнала в этом качестве даже мужа. Кое-кто из ее старых друзей считал, что со времени замужества она чрезвычайно изменилась. Она знала об английском обществе все, до малейших подробностей, точно сама его изобрела; любое платье сидело на ней как амазонка; у нее были тонкие губы и превосходные зубы, и держалась она столь же самоуверенно, сколь любезно. Она сказала брату, что миссис Хедуэй выдает его за своего близкого друга, не странно ли, что он ни разу не упоминал о ней. Литлмор признал, что знаком с миссис Хедуэй уже давно, поведал, при каких обстоятельствах возникло их знакомство, и добавил, что виделся с нею днем. Он сидел с сигарой в руке, глядя на потолок, а миссис Долфин обстреливала его вопросами. Правда ли, что миссис Хедуэй ему нравится? Считает ли он, что на ней можно жениться? Правда ли, что у нее весьма своеобразная биография?
      - Не буду скрывать от тебя, что я только что получила письмо от леди Димейн. Оно пришло, как раз когда мы ехали на обед; оно у меня с собой.
      Она вынула из кармана эту эпистолу с явным намерением прочитать вслух, но Литлмор не проявил охоты ее услышать. Он знал, что сестра хочет вытянуть у него признание, которое поможет сорвать планы миссис Хедуэй, а хотя взлет этой дамы в высшие сферы общества не доставлял ему особого удовольствия, Литлмор терпеть не мог, чтобы его к чему-нибудь понуждали. Он питал глубокое уважение к миссис Долфин, которая среди всех прочих верований, приобретенных в Хэмпшире, уверовала в превосходство мужской ветви семьи и посему оказывала ему такое большое внимание, что иметь сестру в Англии доставляло одно удовольствие. При всем том Литлмор сразу дал ей понять, что рассчитывать на него в отношении миссис Хедуэй нечего. Он признал без лишних слов, что миссис Хедуэй не всегда была образцом добродетели - не стоило спорить о мелочах, - но не считал ее намного хуже других женщин, и его совершенно не волновало, выйдет она замуж за сэра Артура или нет. Это вообще его не касается, как, кстати, не касается и миссис Долфин; он не советует ей вмешиваться в чужие дела.
      - Но этого требует простая человечность, - возразила ему сестра и добавила, что он очень непоследователен. Он не уважает миссис Хедуэй, он знает о ней самые ужасные вещи, он не считает ее подходящей компанией для собственной сестры и в то же время охотно допускает, чтобы она поймала в свои сети бедняжку сэра Артура.
      - Вполне охотно! - воскликнул Литлмор. - Единственное, чего мне не следует делать, жениться на ней самому.
      - А тебе не кажется, что у нас есть моральные обязательства перед другими людьми?
      - Не знаю, что ты имеешь в виду. Если она сумеет добиться успеха, буду только рад за нее. Это великолепное зрелище... в своем роде.
      - В каком смысле великолепное?
      - Да она взлетает вверх, как белка по дереву!
      - Это верно, она смела a route epreuve [во всех смыслах (фр.)]. Но и английское общество стало до неприличия доступно. Кому только там не покровительствуют! Не успела миссис Хедуэй появиться, как ее встретил горячий прием. Стоит им подумать, что в вас есть какая-то червоточинка, и за вами бегом побегут. Словно в Риме времен упадка. Достаточно взглянуть на миссис Хедуэй, сразу видно, что она не леди. Я не спорю, она очень красива, но ведь она выглядит как гризетка. В Нью-Йорке она потерпела полное фиаско. Я встречала ее три раза. Должно быть, она много выезжает. Я ни с кем о ней не говорила, я хотела знать, что намерен сделать ты. Оказалось, что ты вообще ничего не намерен делать, а это письмо было последней каплей. Оно написано специально, чтобы я показала его тебе, чтобы ты знал, чего леди Димейн от тебя хочет. Она писала мне еще в Хэмпшир, и как только я приехала, я отправилась ее навестить. Положение очень серьезное. Я сказала леди Димейн: пусть она кратко изложит свои вопросы, и я передам их тебе, как только мы здесь обоснуемся. Для нее это настоящее горе. Мне казалось, что ты должен бы посочувствовать леди Димейн и сообщить ей действительные факты. Женщина просто не имеет права требовать, чтобы ее принимали в свете, если она ведет себя так, как вела себя эта Хедуэй. Возможно, она уладила это со своей совестью, но она не может так легко уладить это с обществом. Вчера вечером на приеме у леди Давдейл я испугалась, что она догадается, кто я, и заговорит со мной. Мне стало так страшно, что я уехала. Если сэр Артур хочет взять ее в жены такую, как она есть, это, конечно, его личное дело. Но в любом случае ему следует знать правду.
      Миссис Долфин говорила спокойно, без запинки; она приводила свои резоны с уверенностью человека, привыкшего к тому, что здравый смысл на его стороне. Она горячо желала, чтобы триумфальное шествие миссис Хедуэй было приостановлено, та и так достаточно злоупотребила предоставленными ей возможностями. Миссис Долфин, сама вступившая в брак с англичанином, естественно, хотела, чтобы сословие, к которому она принадлежит, сплотило ряды и высоко несло свое знамя.
      - А на мой взгляд, она ничем не хуже баронетика, - возразил Литлмор, зажигая другую сигару.
      - Не хуже? Что ты имеешь в виду? Никто никогда и слова против него не сказал.
      - Возможно. Но он ничтожество, а она по крайней мере личность. К тому же она весьма неглупа. Да и чем она хуже тех женщин, на которых женятся многие из них? Вот уж не думал, что английская знать столь безупречна.
      - Я ничего не знаю о других случаях, - сказала миссис Долфин, - но об этом я знаю. Так уж вышло, что он стал мне известен и что ко мне обратились за помощью. Англичане весьма романтичны... самые романтичные люди на свете, если ты это имеешь в виду. Под действием страсти даже те, от кого этого меньше всего ожидаешь, совершают очень странные поступки женятся на своих кухарках... выходят замуж за кучеров, и все эти романтические истории имеют самый плачевный конец. Я уверена, что тот эпизод, о котором мы говорим, ни к чему хорошему не приведет. И ты еще пытаешься сделать вид, будто такой женщине, как миссис Хедуэй, можно доверять! Я вижу только одно - прекрасный старинный род, один из старейших и наиболее почтенных в Англии, людей, всегда отличающихся пристойностью поведения и высокими принципами, и ужасную, вульгарную женщину с сомнительной репутацией, которая даже понятия не имеет о подобных вещах, старающуюся проникнуть в их круг. Я не в силах смотреть на это, мне сразу хочется прийти на помощь.
      - А мне нет, меня мало заботит судьба прекрасного старинного рода.
      - Ну, разумеется, ведь ты ни в чем здесь не заинтересован... как и я. Но ты считаешь, что она ведет себя красиво и пристойно?
      - Миссис Хедуэй не непристойна, ты заходишь слишком далеко. Не забывай, что она - моя давнишняя приятельница.
      Голос Литлмора звучал сурово: миссис Долфин явно позабыла, как, по понятиям англичан, подобает относиться к братьям.
      Однако она забылась еще больше.
      - Ну, если ты и сам в нее влюблен... - проговорила она вполголоса, отворачиваясь от него.
      Литлмор ничего не ответил, ее слова никак его не задели. Наконец, чтобы покончить с этим, он спросил, чего же надо от него старой даме? Чтобы он вышел на Пиккадилли и сообщил всем прохожим, что однажды даже родная сестра миссис Хедуэй не знала, кто ее муж?
      В ответ миссис Долфин прочла ему письмо леди Димейн. В то время как она вновь складывала его, Литлмор воскликнул, что в жизни еще не слыхивал ничего подобного.
      - Это очень грустное письмо... это мольба о помощи, - сказала миссис Долфин. - Весь его смысл в том, что она хочет повидаться с тобой. Она не пишет этого прямо, но я читаю между строк. Да она и говорила мне, что ей крайне необходимо тебя увидеть. Уверяю тебя: поехать к ней - твой прямой долг.
      - Поехать, чтобы поносить Нэнси Бек?
      - Поезжай и превозноси ее, если хочешь! - Весьма неглупый ответ со стороны миссис Долфин, но ее брата не так-то легко было поймать. Он отнюдь не разделял ее взгляда на то, что является его долгом, и категорически отказался переступить порог дома ее светлости.
      - Тогда она сама приедет к тебе, - решительно сказала миссис Долфин.
      - Что ж, я скажу ей, что Нэнси Бек - ангел.
      - Если ты можешь сказать это положа руку на сердце, леди Димейн будет счастлива слышать твои слова, - ответила ему миссис Долфин, беря со стула мантилью и перчатки.
      На следующее утро, встретив, как обычно, Руперта Уотервила в клубе Сент-Джордж (*25), предоставлявшего свои гостеприимные стены благородным секретарям дипломатических миссий и туземцам тех стран, которые эти секретари здесь представляли, Литлмор сообщил своему другу, что его пророчество сбылось, - леди Димейн ищет с ним встречи.
      - Сестра прочитала мне ее письмо. Удивительное письмо, - сказал он.
      - В каком смысле?
      - Она до того напугана, что готова на все. Может быть, это и жестоко с моей стороны, но ее испуг меня смешит.
      - Вы находитесь в положении Оливье де Жалэна из "Demi-Monde", - заметил Уотервил.
      - Из "Demi-Monde"? - переспросил Литлмор; он не так уж был силен в литературе.
      - Ну, помните, та пьеса, что мы видели в Париже? Или Дон Фабриче в "L'Aventuriere". Грешная женщина пытается выйти замуж за почтенного человека, который не знает, до какой степени она грешна, и они - те, которые это знают, - вмешиваются и толкают ее назад.
      - Да, вспомнил. Чего только они на нее не наговорили!
      - Зато помешали браку, что самое главное.
      - Да, если вас это волнует. Один из них был близкий друг жениха, другой - его отец. Димейн мне никто.
      - Он очень приятный человек, - сказал Уотервил.
      - Что ж, пойдите и доложите ему.
      - Сыграть роль Оливье де Жалэна? Нет, не могу: я не Оливье. Но хотел бы, чтобы он здесь появился. Право же, нельзя позволить, чтобы миссис Хедуэй пробралась в общество.
      - Господи, хоть бы они оставили меня в покое, - пробормотал Литлмор, уставившись в окно.
      - Вы все еще придерживаетесь прежних взглядов? Вы готовы лжесвидетельствовать в ее пользу? - спросил Уотервил.
      - Я могу просто отказаться отвечать на вопросы... даже на этот вопрос.
      - Как я вам уже говорил, это будет равносильно приговору.
      - Пусть это будет равносильно чему угодно. Я думаю, я уеду в Париж.
      - Ну, это все равно что не отвечать на вопросы. Пожалуй, лучшего вы ничего не можете сделать. Я много думал обо всей этой истории, и, право же, мне кажется, если глядеть на это с точки зрения света, ее, как я уже сказал, нельзя пропустить в общество.
      У Уотервила был такой вид, будто он смотрит на все происходящее откуда-то с высоты; тон его голоса, выражение лица - все говорило о том, что он вознесся в подоблачную высь, отчего раздражение, вызванное в Литлморе сентенциями его молодого друга, еще усилилось.
      - Нет, черт возьми, им не удастся прогнать меня отсюда! - внезапно воскликнул он и вышел из комнаты, сопровождаемый взглядом своего собеседника.
      10
      На следующее утро после этого разговора Литлмор получил от миссис Хедуэй письмо - коротенькую записку всего в несколько слов: "Я буду дома сегодня днем. Не придете ли вы ко мне в пять часов? Мне очень надо с вами поговорить". Он не послал ей никакого ответа, но в час, указанный хозяйкой уютного домика на Честерфилд-стрит, стучался у ее дверей.
      - Нет, вы меня не понимаете, вы не знаете, что я за женщина! воскликнула миссис Хедуэй, как только он переступил порог.
      - О, боже!.. - простонал Литлмор, падая в кресло. Затем добавил: - Не начинайте все с самого начала.
      - Именно начну... об этом я и хотела говорить. Для меня это очень важно. Вы не знаете... не понимаете меня. Вам кажется, что понимаете, а на самом деле - нет.
      - Но не из-за того, что вы не старались мне объяснить... много-много раз! - и Литлмор улыбнулся, хотя с тоской думал о том, что ему предстоит. В конечном итоге можно было сказать одно: миссис Хедуэй до смерти ему надоела. Она не заслуживает того, чтобы ее жалеть.
      В ответ миссис Хедуэй гневно взглянула на него; казалось, лицу этому была незнакома улыбка; черты ее заострились, глаза метали молнии, она выглядела чуть ли не старухой - ее просто нельзя было узнать. Но тут же она сердито рассмеялась.
      - Мужчины так глупы! Они знают о женщинах только то, что женщины говорят им о себе. А женщины нарочно их дурачат, чтобы убедиться в том, насколько они глупы. Вот и я рассказывала вам всякие небылицы для развлечения, когда мне было скучно. Если вы им поверили, не моя вина. Но сейчас я говорю серьезно. Я хочу, чтобы вы по-настоящему меня узнали.
      - А я не хочу. Я и так достаточно знаю.
      - Что значит - достаточно?! - вскричала она, и ее лицо запылало огнем. - Какое вы имеете право вообще что-нибудь обо мне знать?!
      Бедняжка, в своей страстной целеустремленности она вовсе не обязана была быть последовательной, и громкий смех, которым Литлмор встретил этот вопрос, наверно, показался ей чрезмерно жестоким.
      - Все равно вам придется выслушать то, что я хочу сказать. Вы считаете меня дурной женщиной... вы не уважаете меня; я уже говорила вам это в Париже. Не спорю, я делала вещи, которые сейчас сама себе не могу объяснить, я полностью это признаю. Но я совершенно переменилась и хочу переменить свою жизнь. Вы должны это понять, должны увидеть, чего я хочу. Я ненавижу свое прошлое, я презираю его, я гнушаюсь им. Мне приходилось идти тем путем, которым я шла, пробуя то одно, то другое... Но теперь я получила то, что хочу. Чего вам надо - чтобы я стала на колени перед вами? Что же, и стану, мне так нужна ваша помощь... Лишь вы можете мне помочь... никто, кроме вас... они все только ждут, решится он или нет. Я просила вас об этом в Париже и прошу сейчас; мне без вас не обойтись. Замолвите за меня словечко, бога ради! Вы же и пальцем не шевельнули, не то я бы уже об этом знала. Это все сразу изменит. Или если бы ваша сестра навестила меня... тогда бы мне не о чем было волноваться. Женщины безжалостны, да и вы тоже. Не в том дело, что она такая уж важная персона, многие из моих друзей поважнее нее! Но она - единственная женщина, которая _знает_, и людям известно, что она знает. _Ему_ известно, что она знает, известно и то, что она ни разу не нанесла мне визита. Она меня губит... губит! Я так хорошо понимаю, чего ему нужно... я сделаю все, я наизнанку вывернусь, я буду ему идеальной женой. Старуха станет меня обожать, когда познакомится со мной поближе... так глупо, что она этого не видит. Все, что было у меня в прошлом, осталось позади, отвалилось, как шелуха. Это жизнь другой женщины. Я нашла здесь то, что искала, я была уверена, что найду это когда-нибудь. Что мне еще оставалось делать во всех тех ужасных местах? Мне приходилось брать то, что я могла. Но теперь, наконец, я попала в страну, которая мне по сердцу. Я хочу, чтобы вы были ко мне справедливы, вы никогда не были справедливы ко мне. Для этого я сегодня и послала за вами.
      Литлмор внезапно перестал скучать, и вместо одного чувства - скуки - на него нахлынуло множество самых разнообразных чувств. Он был невольно тронут; она искренне верила в то, что говорила. Мы не можем изменить своей природы, но наши цели, идеалы, пути их достижения меняются на протяжении жизни. Эта пылкая и бессвязная речь служила заверением того, что миссис Хедуэй мечтает пользоваться уважением света. Но что бы она ни делала, бедняжка была осуждена, как сказал Литлмор Уотервилу в Париже, быть лишь полуреспектабельной. Столь бурное проявление чувств - пусть даже ею двигали страх и эгоизм - вызвало краску на щеках Литлмора. Она не очень-то хорошо распорядилась прежними годами своей жизни, но падать перед ним на колени ей не было нужды.
      - Мне очень тяжело это слышать, - сказал он. - Вы вовсе не обязаны все это мне говорить. У вас совершенно неправильное представление о моем отношений к вам... о моем влиянии.
      - Ах, вы увиливаете... вы хотите лишь одного - увильнуть! - воскликнула она, яростно отшвыривая в сторону диванную подушку, на которую она облокачивалась.
      - Выходите за кого вам угодно! - чуть не в голос закричал Литлмор, вскакивая на ноги.
      Не успел он договорить этих слов, как дверь распахнулась, и слуга доложил о приходе сэра Артура Димейна. Баронет проворным шагом вошел в комнату, но, увидев, что миссис Хедуэй не одна, остановился как вкопанный. Однако тут же, узнав в ее посетителе Литлмора, издал негромкое восклицание, могущее сойти за приветствие. Миссис Хедуэй поднялась с места, когда он вошел, и с необычайной серьезностью глядела поочередно на своих гостей, затем, словно на нее вдруг снизошло наитие, стиснула руки и вскричала:
      - Я так рада, что вы встретились! Если бы я захотела подстроить это свидание, мне бы это так хорошо не удалось.
      - Подстроить? - переспросил сэр Артур, слегка наморщив высокий белый лоб; а у Литлмора тут же мелькнула мысль, что, вне сомнения, она и подстроила их встречу.
      - Я сейчас сделаю очень странную вещь, - продолжала миссис Хедуэй, и блеск ее глаз подтверждал ее слова.
      - Вы возбуждены, боюсь, вы не совсем здоровы, - сэр Артур стоял со шляпой и тростью в руках; было видно, что он раздосадован.
      - Это такой удобный случай, лучше не придумаешь, вы должны простить меня, если я воспользуюсь им, - и она кинула на баронета нежный, умоляющий взгляд. - Я давно этого хочу... вы, возможно, и сами это видели. Мистер Литлмор знает меня уже много лет, он мой старый-престарый друг. Я говорила вам об этом в Париже, помните? К тому же здесь он - мой единственный друг, и я хочу, чтобы он замолвил за меня словечко.
      Теперь ее глаза были обращены к Литлмору; она смотрела на него с обвораживающей улыбкой, делающей ее поступок еще более дерзким. Да, она уже снова улыбалась, хотя было видно, что она дрожит.
      - Он - мой единственный друг, - повторила она. - Очень жаль, что я не могу познакомить вас с остальными. Но я здесь одинока. Я вынуждена обратиться за помощью к тому, кто у меня есть. Мне так хочется, чтобы кто-нибудь замолвил словечко за меня. Обычно с просьбой о такой услуге обращаются к родным или к другой женщине. К сожалению, мне некого об этом попросить, но это моя беда, а не моя вина. Здесь нет никого из моих родных, я ужасно здесь одинока. Мистер Литлмор все вам расскажет, ведь он знает меня много лет. Он скажет, есть ли какие-нибудь основания... известно ли ему что-нибудь плохое обо мне. Он давно хотел это сделать, но ему не представлялся случай; он считал, что не может первый с вами об этом заговорить. Вы видите, я отношусь к вам как к старому другу, дорогой мистер Литлмор. Я оставляю вас с сэром Артуром. Разрешите мне покинуть вас.