Он знал, к чему она стремится: она хотела постигнуть англичан, чтобы их завоевать; пройди она между живой изгородью из приседающих крестьянок, посиди между надгробьями многих поколений Димейнов - это кое-что рассказало бы ей об англичанах. Если она хотела вооружиться для сражения, ей бы лучше было пойти в эту старую церковь... Когда Уотервил вернулся в Лонглендс - он пришел пешком через луга с женой каноника, большой любительницей пеших прогулок, - до ленча оставалось полчаса, и ему не захотелось идти в дом. Он вспомнил, что еще не видел фруктового сада, и отправился его искать. Сад был такого размера, что найти его не составило труда, и выглядел так, словно за ним неустанно ухаживали в течение нескольких столетий. Не успел Уотервил углубиться в его цветущие пределы, как услышал знакомый голос и спустя минуту на повороте дорожки столкнулся с миссис Хедуэй, сопровождаемой владельцем Лонглендса. Она была без шляпы, под зонтиком; увидев своего соотечественника, она откинула зонтик назад и остановилась как вкопанная.
      - О, мистер Уотервил, по своему обыкновению, вышел шпионить за мной, такими словами приветствовала миссис Хедуэй немного смущенного молодого человека.
      - А, это вы! Уже вернулись из церкви? - сказал сэр Артур, вынимая часы.
      Уотервила поразило, более того - восхитило его самообладание, ведь как ни говори, а сэру Артуру вряд ли было приятно, что их беседу прервали. Уотервил чувствовал себя в глупом положении и жалел, что не пригласил с собой миссис Эйприл, тогда бы казалось, что он находится в саду ради нее.
      Миссис Хедуэй выглядела восхитительно свежей, но туалет ее, подумал Уотервил, имевший свое мнение по этим вопросам, вряд ли можно было счесть подходящим для воскресного утра в английском загородном доме: белое, украшенное желтыми лентами neglige [домашнее платье (фр.)], все в оборочках и воланах, - одеяние, в котором мадам де Помпадур (*22) могла бы принимать Людовика XV у себя в будуаре, но в котором, вероятнее всего, не выехала бы в свет. Этот наряд добавил последний штрих к сложившемуся у него впечатлению, что в общем-то миссис Хедуэй прекрасно знает, что делает. Она намерена идти своим путем, она не намерена ни к кому приноравливаться. Она не намерена спускаться к завтраку, она не намерена ходить в церковь, она намерена надевать в воскресное утро изысканно небрежный наряд, придающий ей сугубо неанглийский и непротестантский вид. Возможно, в конечном итоге это и лучше.
      - Ну, не прелестно ли здесь! - непринужденно заговорила миссис Хедуэй. - Я шла пешком от самого дома. Я не слишком хороший ходок, но эта трава как ковер. Тут все выше похвалы. Сэр Артур, вам следовало бы уделить хоть немного внимания послу, стыд и срам, сколько я вас здесь продержала. Вас не заботит посол? Вы же сами сказали, что не перемолвились с ним и словом, надо же загладить свою вину. Я еще не видела, чтобы так неглижировали своими гостями. Разве здесь так принято? Идите, пригласите его покататься верхом или сыграть партию на бильярде. Мистер Уотервил проводит меня в дом, к тому же я хочу побранить его за то, что он за мной шпионит.
      Уотервил горячо возмутился этим обвинением.
      - Я и понятия не имел, что вы здесь! - негодующе заявил он.
      - Мы не прятались, - спокойно возразил сэр Артур. - Быть может, вы проводите миссис Хедуэй обратно? Мне действительно следует проявить внимание к старому Давыдову. Ленч, кажется, в два.
      И он оставил их продолжать прогулку по саду. Миссис Хедуэй тут же пожелала узнать, зачем Уотервил сюда явился, - чтобы подсматривать за ней? Вопрос этот, к его удивлению, был задан тем же язвительным тоном, что и накануне. Однако Уотервил отнюдь не был намерен ей это спустить; он никому не позволит обращаться с собой таким возмутительным образом, это ей с рук не сойдет.
      - Вы, вероятно, воображаете, что мне не о ком думать, кроме как о вас? - спросил он. - Бывает, представьте, что я про вас и забываю. Я вышел полюбоваться садом и, если бы вы меня не окликнули, прошел бы мимо.
      Миссис Хэдуэй и не подумала обидеться - казалось, она даже не заметила его обороны.
      - У сэра Артура есть еще два поместья, - сказала она. - Это именно я и хотела узнать.
      Но Уотервил не так-то легко прощал обиды. Оскорбить человека, а потом забыть, что ты его оскорбил, - такой способ искупать свою вину был, вне сомнения, в широком ходу в Нью-Мексико, но тому, кто дорожил своей честью, этого было мало.
      - Что вы имели в виду вчера вечером, когда заявили, будто я приехал сюда из Лондона, чтобы за вами следить? Простите, но я должен сказать, что это было довольно грубо с вашей стороны.
      Обвинение это уязвило Уотервила тем острее, что в нем заключалась доля правды; однако миссис Хедуэй в первый момент не поняла, о чем он говорит, и озадаченно воззрилась на него. "Да она просто дикарка, - подумал Уотервил. - Она считает, что женщина может ударить мужчину по лицу и убежать".
      - А!.. - внезапно воскликнула миссис Хедуэй. - Я вспомнила: я на вас разозлилась, я не ожидала вас здесь увидеть. Но дело было не в этом. На меня иногда такая злость нападает, ну, я и срываю ее на первом, кто мне подвернется под руку. Через три минуты все проходит, я больше и не вспоминаю об этом. Вчера вечером я была очень зла. Меня взбесила эта старуха.
      - Старуха?
      - Мать сэра Артура. Так или иначе, ей здесь нечего делать. В этой стране, когда муж умирает, жене положено освободить родовое поместье. У нее есть свой собственный дом в десяти милях отсюда и еще один, в Лондоне, на Портмен-сквер, у нее куча мест, где она может жить. Но она липнет к нему... липнет, как пластырь. Я поняла, почему она пригласила меня сюда не потому вовсе, что я ей понравилась, а потому, что она мне не доверяет. Она боится, что мы поженимся, считает меня неподходящей партией для своего сына. Она, верно, думает, что я жду не дождусь, как бы мне его заполучить. Я никогда за ним не бегала, это он бегает за мной. Он-то меня и надоумил приехать в Англию - еще прошлым летом, в Хомбурге: он спросил, почему я сюда не еду, и сказал, что я буду иметь в Лондоне большой успех. Спору нет, сэр Артур не очень-то смыслит в таких вещах, на это нюх нужен. Но он такой благопристойный человек, что там ни говори; и так приятно видеть его в окружении... - миссис Хедуэй приостановилась и с восхищением поглядела вокруг, - ...в окружении его фамильных владений. Неплохое поместье, продолжала она, - и прекрасно расположено; мне тут нравится. Я думала, леди Димейн дружески относится ко мне; она оставила у меня визитную карточку, когда я приехала в Лондон, а потом прислала мне приглашение сюда. Но я догадливая, мигом вижу, что к чему. И я увидела вчера кое-что, когда она подошла ко мне перед обедом. Она не ожидала, что я так хорошо выгляжу, и прямо позеленела от злости, она надеялась, что я буду похожа на пугало. Я была бы рада ей угодить, да это от меня не зависит. И я поняла, что она пригласила меня сюда только потому, что он настоял на этом. Он не навестил меня сразу, когда я приехала в Лондон... он не появлялся целых десять дней. Она сумела ему помешать, заставила его дать обещание. Но потом он передумал и понял, что надо загладить свою вину. Он приходил ко мне три дня подряд и ее заставил прийти. Она из тех женщин, которые противятся до последнего, а затем делают вид, что уступают, хотя по-прежнему стоят на своем. Она меня смертельно ненавидит; не знаю, что я сделала ей плохого. Она двуличная, криводушная - настоящая старая ведьма! Когда я заметила вас вчера за обедом, я решила, что она пригласила вас сюда себе в помощь.
      - Себе в помощь? - переспросил Уотервил.
      - Чтобы вы рассказали ей обо мне. Сообщили ей какие-нибудь факты, которыми она воспользуется против меня. Можете говорить ей все, что вам будет угодно.
      Уотервил так напряженно внимал этому порыву откровенности, что буквально забывал переводить дыхание, и сейчас вдруг почувствовал настоящую дурноту. Он остановился; опередив его на несколько шагов, миссис Хедуэй тоже остановилась и, обернувшись, взглянула на него.
      - Я еще не встречал такой неописуемой женщины! - воскликнул он. Она поистине казалась ему дикаркой.
      Она засмеялась - он чувствовал, что она смеется над тем, какое у него выражение лица, - смех звонко разнесся по величественному саду.
      - Неописуемой? Не понимаю. А вы все-таки попробуйте меня описать.
      - Вы совершенно лишены такта!.. - решительно произнес Уотервил.
      Она вспыхнула, хотя, как ни странно, по-видимому, не рассердилась.
      - Лишена такта? - повторила она.
      - О таких вещах не рассказывают.
      - А-а, понимаю, вы про то, что я обо всем говорю. Когда я взволнована, я должна выговориться. Я не могу иначе. У меня достаточно такта, когда люди со мной хороши. Спросите сэра Артура, тактична ли я... спросите Джорджа Литлмора. Вы что, целый день собираетесь там стоять? Нам пора возвращаться.
      И миссис Хедуэй вновь пустилась в путь; Руперт Уотервил, возведя на мгновение глаза горе, не спеша догнал ее.
      - Погодите, пока я обоснуюсь здесь, вот тогда я буду тактична, продолжала она. - Тут не до такта, когда спасаешь свою жизнь. Вам хорошо говорить, когда у вас за спиной весь американский дипломатический корпус. Понятно, я взбудоражена. Я завладела тем, к чему давно стремилась, и не намерена выпускать это из рук!
      Пока они шли к дому, миссис Хедуэй объяснила Уотервилу, почему он был приглашен в Лонглендс одновременно с ней. Уотервил предпочел бы считать, что это достаточно объясняется его личными достоинствами, но миссис Хедуэй придерживалась иного мнения. Ей было угодно полагать, что вокруг нее бушует стихия интриг и козней и, что бы с кем ни произошло, это обязательно связано с ней. Уотервила пригласили потому, что он был - пусть скромным - представителем американской дипломатической миссии, и хозяину Лонглендса хотелось из дружеских чувств к миссис Хедуэй создать впечатление, будто его прелестная гостья из Америки, о которой никто ничего не знает, находится под покровительством этого почтенного учреждения.
      - Это поможет мне сделать первые шаги, - невозмутимо промолвила миссис Хедуэй. - Так что вольно или невольно, а вы мне помогли. Если бы сэр Артур был знаком с посланником или с первым секретарем, он бы пригласил их. Но он с ними незнаком.
      К тому времени как миссис Хедуэй окончательно развила свою мысль, они успели подойти к дому, что послужило для Уотервила более чем достаточным предлогом, чтобы задержать ее в галерее.
      - Вы утверждаете, что сэр Артур так прямо вам все это сказал? - с несвойственной ему резкостью спросил Уотервил.
      - Сказал? Разумеется, нет! Неужто вы полагаете, я позволила бы ему хотя намекнуть, что нуждаюсь в каких-то одолжениях? Хотела бы я послушать, как он говорит, что мне требуется помощь!
      - Не понимаю, почему бы ему так и не сказать... сами-то вы перед этим не останавливаетесь, говорите каждому встречному.
      - Каждому встречному? Я говорю это вам и Джорджу Литлмору... когда я нервничаю. Вам - потому что вы мне нравитесь, а ему - потому что я его боюсь. Вас, между прочим, я ни чуточки не боюсь. Я совсем одна... У меня никого нет. Нужна же мне какая-то поддержка. Сэр Артур заметил, что вчера вечером я была с вами нелюбезна, и побранил меня за это; вот почему я догадалась, что у него на уме.
      - Очень ему обязан, - проговорил Уотервил, совершенно сбитый с толку.
      - Так что помните: вы отвечаете за меня. Вы не собираетесь предложить мне руку? Нам пора идти в дом.
      - Удивительное вы создание, - пробормотал Уотервил, в то время как она стояла, глядя на него с улыбкой. - Чего только в вас нет!
      - Ну-ну, смотрите, теперь _вы_ не влюбитесь! - вскричала миссис Хедуэй со смехом и, не беря предложенной руки, прошла в дверь, оставив его позади.
      В тот вечер, перед тем как переодеться к обеду, Уотервил забрел в библиотеку; он был уверен, что найдет там превосходные переплеты. В комнате никого не было, и он провел счастливые полчаса среди сокровищ литературы и шедевров переплетного мастерства, сработанных из старинного сафьяна. Наш дипломат питал глубокое уважение к хорошим книгам и считал, что они должны иметь соответствующее облачение. День пошел на убыль, и всякий раз, что Уотервил различал в многоцветном полумраке поблескивание золоченого корешка, он снимал том с полки и шел к нише одного из окон. Только он кончил рассматривать восхитительно благоухающий фолиант и собирался отнести его на место, как вдруг прямо перед ним возникла леди Димейн. В первый момент он испугался ее появления, ибо в высокой, стройной фигуре, прекрасном лице, казавшемся бледным на фоне высоких коричневых стен, и той целеустремленной серьезности, с которой она явилась ему, было что-то призрачное. Однако он тут же увидел, что она улыбается, и услышал, как она произносит своим нежным, грустным голосом:
      - Разглядываете наши книги? Боюсь, они довольно скучны.
      - Скучны? Что вы, они такие же веселые, как в тот день, когда их переплели, - и он повернул к ней тисненную золотом крышку фолианта.
      - Давно уже я не брала их в руки, - негромко проговорила леди Димейн, подходя к окну, и, остановившись, посмотрела наружу. За прозрачным стеклом парк уходил вдаль, на голых ветвях огромных дубов повис сгущающийся вечерний сумрак. Все выглядело холодным и пустынным. Деревья стояли с высокомерным видом, словно сознавали свою значительность, словно самое природу подкупили каким-то образом, чтобы она приняла сторону уорикширской знати. С леди Димейн беседовать было нелегко, она была замкнута и немногословна, она находилась в плену своих представлений о себе и окружающем ее мире. Даже простота ее была данью условности, пусть условности и благородной. Вы бы посочувствовали леди Димейн, если бы догадались, в каком жестком альянсе живет она с некими неукоснительными идеалами. От этого у нее бывал временами усталый вид, как у человека, взвалившего на себя непосильную ношу. От нее исходил ровный свет, что отнюдь не равнозначно интеллектуальному блеску и скорее свидетельствует о тщательно охраняемой непорочности души.
      Леди Димейн ничего не ответила на его слова, но и в самом молчании ее, казалось, таилось значение, словно она хотела показать, что у нее есть к нему конфиденциальное дело, не утруждая себя словами. Она привыкла к тому, что люди сами догадываются, чего ей от них нужно, и избавляют ее от объяснений. Уотервил сказал наудачу несколько слов о том, какой прекрасный стоит вечер (в действительности погода испортилась), которые она не удостоила ответом. Затем, с присущей ей мягкостью, произнесла:
      - Я надеялась застать вас здесь. Я хочу вас кое о чем спросить.
      - О чем вам будет угодно... Я к вашим услугам! - воскликнул Уотервил.
      Она кинула на него взгляд - не высокомерный, напротив, чуть ли не умоляющий, - казалось, говоря: "Пожалуйста, будьте со мной проще... как можно проще". Затем оглянулась, словно в комнате были еще люди; ей не хотелось, чтобы создалось впечатление, будто она предумышленно зашла сюда, будто ей нужно побеседовать о чем-то с ним наедине. Но, так или иначе, она была здесь и продолжала свою речь:
      - Когда сын сообщил о своем желании пригласить вас в Лонглендс, я очень обрадовалась. Конечно, нам приятно видеть вас у себя, но к тому же... она замялась на мгновение, затем добавила просто: - Я хочу спросить вас о миссис Хедуэй.
      "Так я и знал!" - вскричал про себя Уотервил. Но внешне он ничем себя не выдал, лишь улыбнулся как можно приятнее и сказал:
      - Я вас слушаю.
      - Вы не рассердитесь на меня? Надеюсь, что нет. Мне больше некого спросить.
      - Ваш сын знает миссис Хедуэй куда лучше, чем я, - Уотервил произнес эти слова без всякого намерения ее уязвить, просто чтобы выйти из трудного положения, и сам был напуган тем, какой издевкой они прозвучали.
      - Не думаю, чтобы он ее знал. Она знает его, но это вовсе не одно и то же. Когда я спрашиваю его о ней, он отвечает мне, что она обворожительна. Она действительно обворожительна, - произнесла леди Димейн с неподражаемой сухостью.
      - Вполне с вами согласен. Она очень мне нравится, - радостно подхватил Уотервил.
      - Тем проще вам высказать о ней свое мнение.
      - Хорошее мнение, - сказал, улыбаясь, Уотервил.
      - Конечно, если оно хорошее. Я буду счастлива его услышать. Я только того и хочу - услышать о ней что-нибудь хорошее.
      Казалось бы, после этого Уотервилу оставалось одно: разразиться хвалебной речью в честь своей загадочной соотечественницы, но он понимал, что в этом таится не меньшая опасность.
      - Я могу сказать лишь одно: она мне нравится, - повторил он. - Она была очень мила со мной.
      - Она, по-видимому, всем нравится, - сказала леди Димейн, сама не ведая, сколь патетически звучат ее слова. - Она, бесспорно, очень забавна.
      - Она очень доброжелательна, она полна благих намерений.
      - Что вы называете благими намерениями? - спросила леди Димейн чрезвычайно любезно.
      - Ну, я имею в виду, что она сама расположена к людям и хочет расположить их к себе.
      - Разумеется, вы не можете ее не защищать. Ведь она американка.
      - Защищать?.. Для этого надо, чтобы на нее нападали, - со смехом возразил Уотервил.
      - Вы абсолютно правы. Мне нет надобности указывать на то, что я на нее не нападаю. Я не стану нападать на свою гостью. Я только хочу хоть что-нибудь узнать о ней, и, если сами вы не хотите мне в этом помочь, возможно, вы хотя бы назовете кого-нибудь, кто это сделает.
      - Спросите у нее самой. Она ответит вам в ту же минуту.
      - То, что она говорила моему сыну? Я ее не понимаю. Сын не понимает ее. Все это очень странно. Я так надеялась, что вы, быть может, что-нибудь мне объясните.
      Несколько секунд Уотервил молчал.
      - Боюсь, я не сумею объяснить вам миссис Хедуэй, - произнес он наконец.
      - Значит, вы признаете, что она весьма своеобразна.
      Уотервил опять помолчал.
      - Ответить на ваш вопрос - было бы взять на себя слишком большую ответственность.
      Уотервил чувствовал, что поступает неучтиво; он прекрасно знал, чего именно ждет от него леди Димейн, но не собирался чернить репутацию миссис Хедуэй ей в угоду. И вместе с тем его деятельное воображение помогло ему понять и даже разделить чувства этой хрупкой, чопорной, строгой женщины, которая - это было нетрудно увидеть - искала (и нашла) свое счастье в культе долга и в предельной верности двум или трем объектам ее привязанности, избранным раз и навсегда. При ее взгляде на вещи миссис Хедуэй действительно должна казаться ей антипатичной и даже опасной. Однако Уотервил тут же понял, что леди Димейн восприняла его последние слова как уступку, которая может ей помочь.
      - Значит, вы знаете, почему я вас о ней спрашиваю?
      - Думаю, что догадываюсь, - сказал Уотервил все с тем же неуместным смехом. Смех этот звучал глупо даже в его собственных ушах.
      - А если знаете, вы должны мне помочь.
      При этих словах голос изменил ей, в нем послышалась дрожь, выдавшая ее страдание. Страдание было глубоко, иначе она не решилась бы обратиться к нему, в этом не было никакого сомнения. Уотервилу стало ее жаль, и он решил быть как можно серьезнее.
      - Если бы я мог вам помочь, я бы помог. Но я в очень трудном положении.
      - Не в таком трудном, как я. - Она не останавливалась ни перед чем, она буквально молила его о помощи. - Я не думаю, что у вас есть какие-нибудь обязательства перед миссис Хедуэй... вы кажетесь мне совсем разными людьми, - добавила она.
      Уотервилу было отнюдь не безразлично, когда сравнение с кем-нибудь другим оказывалось в его пользу, но слова леди Димейн несколько скандализировали его, словно она пыталась его подкупить.
      - Меня удивляет, что миссис Хедуэй вам не нравится, - решился он заметить.
      Леди Димейн несколько мгновений смотрела в окно.
      - Не думаю, чтобы вас это действительно удивляло, хотя, возможно, вы стараетесь в этом убедить себя. Но мне, во всяком случае, она не нравится, и я даже представить не могу, почему она понравилась сыну. Она очень хороша собой и, по-видимому, очень умна, но я ей не доверяю. Не знаю, что на него нашло, в нашей семье на таких не женятся. Вряд ли она человек нашего круга. Я совсем иначе представляю себе женщину, которую хотела бы видеть его женой... Наверно, вам ясно, о чем я говорю. В ее жизни есть многое, чего мы не понимаем. Сын не понимает этого так же, как я. Если бы вы могли хоть что-нибудь объяснить, вы оказали бы нам огромную услугу. Я ничего не скрываю от вас, хотя мы видимся впервые; я просто не знаю, к кому мне обратиться. Я чрезвычайно встревожена.
      Нетрудно было догадаться, что она встревожена, голос ее звучал все горячее, глаза сверкали в сгущающемся сумраке.
      - Вы уверены, что существует опасность? - спросил Уотервил. - Он уже сделал ей предложение, и она его приняла?
      - Если я стану ждать, пока они все решат, будет поздно. У меня есть основания полагать, что сын еще не обручился, но он сильно запутался. Вместе с тем у него очень неспокойно на душе, это еще может его спасти. Честь для него превыше всего. Его не может не смущать ее прошлое; он не знает, что и думать о тех вещах, которые стали нам известны. Даже то, что она сама рассказывает о себе, крайне странно. Она была замужем четыре или пять раз и неоднократно разводилась... этому просто трудно поверить. Она говорит ему, что в Америке на это смотрят по-иному, и, осмелюсь сказать, у вас о многом свои представления, но, согласитесь, всему есть предел. Она, видимо, вела очень беспорядочный образ жизни... боюсь, были даже публичные скандалы. Это ужасно, с такими вещами невозможно примириться. Сын не говорит мне всего, но я достаточно хорошо его изучила, чтобы самой обо всем догадаться.
      - А он знает о нашем разговоре? - спросил Уотервил.
      - Понятия не имеет. Но не скрою, что я повторю ему все, что будет свидетельствовать против нее.
      - Тогда я лучше ничего не скажу. Это очень щепетильный вопрос. Миссис Хедуэй некому тут защитить. Нравится она или нет, это другое дело. Но я не видел с ее стороны ни одного неподобающего поступка.
      - И ни о чем не слышали?
      Уотервил вспомнил слова Литлмора о том, что бывают случаи, когда честь обязывает мужчину солгать, и подумал, не такой ли сейчас случай. Леди Димейн вызвала его сочувствие, она заставила его поверить, что у нее действительно есть повод для беспокойства, он видел, какая пропасть лежит между нею и напористой маленькой женщиной, жившей в западных штатах с издателями тамошних газет. Леди Димейн совершенно права, не желая иметь ничего общего с миссис Хедуэй. И если на то пошло, его отношения с этой дамой не налагают на него обязанности кривить ради нее душой. Он не искал ее знакомства, напротив, Она стремилась познакомиться с ним, она пригласила его к себе. Но при всем том он не мог "продать" ее, как говорят в Нью-Йорке; это претило ему.
      - Боюсь, я действительно ничего не могу сказать. Да это-ничего не изменило бы. Ваш сын не откажется от нее потому только, что она мне отчего-то не нравится.
      - Если бы он знал, что она поступала дурно, он бы от нее отказался.
      - Увы, ничто не дает мне права это утверждать, - сказал Уотервил.
      Леди Димейн отвернулась от него, он ее явно разочаровал. Уотервил испугался, как бы у нее не вырвалось: "Зачем же, вы думаете, я вас сюда приглашала?" Она отошла от окна и, видимо, намеревалась покинуть комнату. Но вдруг остановилась.
      - Вам известно нечто, порочащее ее, но вы не хотите мне сказать.
      Уотервил крепче прижал к себе фолиант; ему было не по себе.
      - Вы приписываете мне то, чего нет. Мне нечего вам сказать.
      - Воля ваша. Есть еще кто-то, кто ее знает... один американец... господин, который был в Париже тогда же, когда и сын. Я забыла его имя.
      - Друг миссис Хедуэй? Вы, вероятно, имеете в виду Джорджа Литлмора.
      - Да... мистер Литлмор. У него есть сестра, я с ней встречалась. Я только сегодня узнала, что он ее брат. Миссис Хедуэй упомянула о ней, но, как выяснилось, они незнакомы. Одно это о многом говорит, вы согласны? Как вы думаете, _он_ мне поможет? - просто спросила леди Димейн.
      - Сомневаюсь, но попробуйте.
      - Жаль, что он не приехал вместе с вами. Как вы думаете, он бы приехал?
      - Он сейчас в Америке, но, полагаю, скоро вернется.
      - Я поеду к его сестре. Я попрошу ее привезти его к нам. Она на редкость мила; я думаю, она поймет. К сожалению, у меня осталось очень мало времени.
      - Не очень-то рассчитывайте на Литлмора, - серьезно сказал Уотервил.
      - Вы, мужчины, безжалостны.
      - Почему бы нам вас жалеть? Каким образом миссис Хедуэй может задеть такого человека, как вы?
      Несколько секунд леди Димейн молчала.
      - Меня задевает даже звук ее голоса.
      - У нее очень мелодичный голосок.
      - Возможно. Но она омерзительна!
      Это уж слишком, подумал Уотервил; бедную миссис Хедуэй было так легко порицать, он и сам назвал ее дикаркой, но омерзительной она не была.
      - Пусть вас пожалеет ваш сын. Если у него нет к вам жалости, как вы можете ожидать ее от чужих людей?
      - Ах, он и жалеет меня!
      И леди Димейн двинулась к выходу с величавостью, еще более поразительной, чем ее логика.
      Уотервил опередил ее и распахнул перед ней дверь. Когда она переступила порог, он сказал:
      - Вам одно остается: постарайтесь ее полюбить.
      Леди Димейн кинула на него испепеляющий взгляд.
      - Это было бы хуже всего!
      8
      Джордж Литлмор прибыл в Лондон двадцатого мая и в один из первых же дней направился в посольство повидать Уотервила и сообщить ему, что он снял до конца сезона дом (*23) на Куин-Эннз-Гейт, чтобы его сестра с мужем, вынужденные из-за снижения земельной ренты сдать собственную городскую квартиру, могли приехать из загородного поместья в Лондон и провести с ним месяца два-три.
      - Теперь, когда вы обзавелись своим домом, вам придется принимать у себя миссис Хедуэй, - сказал Уотервил.
      Литлмор сидел, оперевшись о набалдашник трости, и глаза его, устремленные на Уотервила, отнюдь не зажглись радостью при упоминании об этой даме.
      - Что же, проникла она в европейское общество? - без особого интереса спросил он.
      - И довольно глубоко, скажу вам. У нее есть особняк, и карета, и драгоценности, и все прочее - одно лучше другого. Судя по всему, она успела перезнакомиться с кучей людей; о ней упоминают в "Морнинг пост" (*24). Она пошла в гору очень быстро, она чуть ли не знаменитость. Все ею интересуются... вас засыплют вопросами.
      Литлмор слушал его с мрачным видом.
      - Как это ей удалось?
      - Она была на большом приеме в Лонглендсе, все гости нашли, что она очень забавна. Должно быть, они и взяли ее под свое покровительство, помогли сделать первые шаги.
      В ответ Литлмор разразился смехом, его, видимо, поразила нелепость того, что он услышал.
      - Только подумать!.. Нэнси Бек!.. Ну и чудаки эти англичане. За кем только они не побегут! В Нью-Йорке к ней бы и близко не подошли.
      - О, Нью-Йорк старомоден, - сказал Уотервил и далее сообщил своему другу, что леди Димейн с нетерпением ожидает его приезда и надеется с его помощью помешать сыну ввести "эту особу" в семью. Литлмора не особенно встревожили замыслы ее светлости - как он дал понять, достаточно дерзкие; он заметил, что уж сумеет не попасться ей на глаза.
      - И все же баронету не пристало жениться на миссис Хедуэй, - заявил Уотервил.
      - Почему бы и нет, раз он ее любит?
      - Ну, если вопрос только в этом!.. - вскричал Уотервил с цинизмом, весьма сильно удивившим его друга. - А вы женились бы на ней?
      - Разумеется, если бы был в нее влюблен.
      - Но вы поостереглись в нее влюбляться.
      - Да... и Димейну лучше было бы последовать моему примеру. Но раз уж он попался... - и Литлмор закончил фразу плохо скрытым зевком.
      Затем Уотервил поинтересовался, как его друг ухитрится пригласить к себе миссис Хедуэй, несмотря на приезд сестры, и Литлмор ответил, что тут и ухитряться не нужно, - он просто не станет ее приглашать. На это Уотервил заметил, что он непоследователен; Литлмор согласился, что это вполне может быть, и спросил своего молодого друга, нельзя ли найти иной темы разговора, чем миссис Хедуэй. Он не разделяет интереса Уотервила к этой даме, а ему, несомненно, еще достаточно придется сталкиваться с ней в дальнейшем.
      Уотервилу было бы неприятно, если бы у Литлмора создалось ложное впечатление о степени его интереса к миссис Хедуэй, ибо он льстил себя надеждой, что интерес этот простирается лишь до определенных пределов. Он нанес ей визит раза два или три, с облегчением думая о том, что она больше в нем не нуждается. Таких откровенных разговоров, как в Лонглендсе, теперь между ними не возникало. Миссис Хедуэй могла обойтись без его помощи; она и сама знала, что стоит на пути к успеху. Она делала вид, будто удивлена своим везением, в особенности его быстротой, но в действительности ее ничто не удивляло. Она все принимала как должное и, будучи натурой активной, столь же мало времени тратила на ликование по поводу нынешнего успеха, сколь мало потратила бы его на уныние по обратному поводу. Она много говорила о лорде Эдуарде, и леди Маргарет, и прочих титулованных особах, выказавших желание поддерживать с нею знакомство, и утверждала, будто прекрасно понимает причину своей популярности, которой, видимо, предстояло еще возрасти. "Они приходят, чтобы потешаться надо мной, сказала она Уотервилу, - они приходят, просто чтобы им было что повторять. Стоит мне раскрыть рот, они заливаются смехом. Они решили раз и навсегда, что у меня типично американское чувство юмора, и, что бы я ни сказала, даже самую простую вещь, они хохочут до слез. Должна же я как-то выражать свои мысли, да к тому же, если я молчу, я кажусь им еще смешнее. Они повторяют то, что я говорю, одной важной персоне, и эта персона намекнула на днях кое-кому из них, что хочет послушать меня собственными ушами. Ну и получит от меня то же, что и другие, не лучше и не хуже. Я не знаю, как я этого добиваюсь, иначе я говорить не умею. Мне толкуют, будто соль не в том, _что_ я говорю, а в том, _как_ я говорю. Что ж, им легко угодить. До меня самой им дела нет, им одно подавай - последнее "словечко" миссис Хедуэй. Каждый из них хочет услышать его первым, они устроили форменные гонки".