Пилястры эти как бы поддерживали классического стиля фронтон с обрамленным размашистой четкой резьбой большим трехстворчатым окном посредине и круглыми застекленными отверстиями в каждом из углов. Большая белая дверь, снабженная начищенным до блеска медным молотком, смотрела на проселочную дорогу и соединялась с ней широкой дорожкой, выложенной старым, потрескавшимся, но содержащимся в необыкновенной чистоте кирпичом. Позади дома тянулись фруктовые деревья, службы, пруд, луга; чуть дальше по дороге, на противоположной ее стороне, стоял дом поменьше, покрашенный в белый цвет, с зелеными наружными ставнями; справа от него был сад, слева - фруктовые деревья. Все бесхитростные детали этой картины сияли в утреннем воздухе, вставая перед зрителем так же отчетливо, как слагаемые, дающие при сложении определенную сумму.
      Вскоре из дома вышла еще одна молодая леди; пройдя по веранде, она спустилась в сад и подошла к той девушке, которую я только что вам описал. Вторая молодая леди тоже была тонка и бледна, но годами старше первой, ниже ростом, с гладко зачесанными темными волосами. Глаза у нее, не в пример первой, отличались живостью и блеском, но вовсе не казались тревожными. На ней была соломенная шляпка с белыми лентами и красная индийская шаль, которая, сбегая спереди по платью, доходила чуть ли не до носков обуви. В руке она держала ключик.
      - Гертруда, - сказала она, - ты твердо уверена, что тебе лучше остаться дома и не ходить сегодня в церковь?
      Гертруда взглянула на нее, потом сорвала веточку сирени, понюхала и отбросила прочь.
      - Я никогда и ни в чем не бываю твердо уверена, - ответила она.
      Вторая молодая леди упорно смотрела мимо нее на пруд, который сверкал вдали между двумя поросшими елью вытянутыми берегами.
      Наконец она очень мягко сказала:
      - Вот ключ от буфета, пусть он будет у тебя на случай, если кому-нибудь вдруг что-то понадобится.
      - Кому и что может понадобиться? - спросила Гертруда. - Я остаюсь в доме одна.
      - Кто-нибудь может прийти, - сказала ее собеседница.
      - Ты имеешь в виду мистера Брэнда?
      - Да, Гертруда. Он любит пироги и, наверное, не откажется съесть кусочек.
      - Не люблю мужчин, которые вечно едят пироги, - объявила, дергая ветку куста сирени, Гертруда.
      Собеседница бросила на нее взгляд, но сейчас же потупилась.
      - Думаю, папа рассчитывает, что ты придешь в церковь, - проговорила она. - Что мне ему сказать?
      - Скажи, что у меня разболелась голова.
      - Это правда? - снова упорно глядя на пруд, спросила старшая.
      - Нет, Шарлотта, - ответила со всей простотой младшая.
      Шарлотта обратила свои спокойные глаза на лицо собеседницы.
      - Мне кажется, у тебя опять тревожно на душе.
      - На душе у меня в точности так же, как и всегда, - ответила, не меняя тона, Гертруда.
      Шарлотта отвернулась, но не ушла, а все еще медлила. Она оглядела спереди свое платье.
      - Как ты думаешь, шаль не слишком длинна? - спросила она.
      Гертруда перевела взгляд на шаль и обошла Шарлотту, описав полукруг.
      - По-моему, ты не так ее носишь.
      - А как ее надо носить, дорогая?
      - Не знаю, но как-то иначе. Ты должна иначе накинуть ее на плечи, пропустить под локти; сзади ты должна выглядеть иначе.
      - Как же я должна выглядеть? - поинтересовалась Шарлотта.
      - Наверное, я не смогу тебе этого объяснить, - ответила Гертруда, слегка оттягивая шаль назад. - Показать на себе я могла бы, но объяснить, наверное, не смогу.
      Движением локтей Шарлотта устранила легкий беспорядок, который внесла своим прикосновением ее собеседница.
      - Хорошо, когда-нибудь ты мне покажешь. Сейчас это неважно. Да и вообще, по-моему, совсем неважно, как человек выглядит сзади.
      - Что ты, это особенно важно! Никогда ведь не знаешь, кто там на тебя смотрит, а ты безоружна, не прилагаешь усилий, чтобы казаться хорошенькой.
      Шарлотта выслушала это заявление со всей серьезностью.
      - Зачем же прилагать усилия, чтобы казаться хорошенькой? По-моему, этого никогда не следует делать, - проговорила она убежденно.
      Гертруда, помолчав, сказала:
      - Ты права, от этого мало проку.
      Несколько мгновений Шарлотта на нее смотрела, потом поцеловала.
      - Надеюсь, когда мы вернемся, тебе будет лучше.
      - Мне и сейчас очень хорошо, моя дорогая сестра, - сказала Гертруда.
      Старшая сестра направилась по выложенной кирпичом дорожке к воротам; младшая медленно пошла по направлению к дому. У самых ворот Шарлотте встретился молодой человек - рослый и видный молодой человек в цилиндре и нитяных перчатках. Он был красив, но, пожалуй, немного дороден. У него была располагающая улыбка.
      - Ах, мистер Брэнд! - воскликнула молодая дама.
      - Я зашел узнать, идет ли ваша сестра в церковь.
      - Она говорит, что нет. Я так рада, что вы зашли. Мне кажется, если бы вы с ней поговорили... - И, понизив голос, Шарлотта добавила: - У нее как будто опять тревожно на душе.
      Мистер Брэнд улыбнулся с высоты своего роста Шарлотте.
      - Я всегда рад случаю поговорить с вашей сестрой. Для этого я готов пожертвовать почти что любой службой, сколь бы она меня ни привлекала.
      - Вам, конечно, виднее, - ответила мягко Шарлотта, словно не рискуя согласиться со столь опасным высказыванием. - Я пойду, а то как бы мне не опоздать.
      - Надеюсь, проповедь будет приятной.
      - Проповеди мистера Гилмена всегда приятны, - ответила Шарлотта и пустилась в путь.
      Мистер Брэнд вошел в сад, и, услышав, как захлопнулась калитка, Гертруда обернулась и посмотрела на него. Несколько секунд она за ним наблюдала, потом отвернулась. Но почти сразу же, как бы одернув себя, снова повернулась к нему лицом и застыла в ожидании. Когда его отделяло от нее всего несколько шагов, мистер Брэнд снял цилиндр и отер платком лоб. Он тут же надел его опять и протянул Гертруде руку. При желании, однако, вы успели бы разглядеть, что лоб у него высокий и без единой морщинки, а волосы густые, но какие-то бесцветные. Нос был слишком велик, глаза и рот слишком малы, тем не менее, как я уже сказал, наружность этого молодого человека была весьма незаурядная. Его маленькие чистой голубизны глаза светились несомненной добротой и серьезностью; о таких людях принято говорить: не человек, а золото. Стоявшая на садовой дорожке девушка, когда он подошел к ней, бросила взгляд на его нитяные перчатки.
      - Я думал, вы идете в церковь, - сказал он, - и хотел пойти вместе с вами.
      - Вы очень любезны, - ответила Гертруда, - но в церковь я не иду.
      Она обменялась с ним рукопожатием; на мгновение он задержал ее руку в своей.
      - У вас есть на это причины?
      - Да, мистер Брэнд.
      - Какие? Могу я поинтересоваться, почему вы не идете в церковь?
      Она смотрела на него улыбаясь; улыбка ее, как я уже намекнул, была притушенная. Но в ней сквозило что-то необыкновенно милое, притягательное.
      - Потому что небо сегодня такое голубое!
      Он взглянул на небо, которое и в самом деле было лучезарным, и, тоже улыбаясь, сказал:
      - Мне случалось слышать, что молодые девицы остаются дома из-за дурной погоды, но никак не из-за хорошей. Ваша сестра, которую я повстречал у ворот, сказала мне, что вы предались унынию.
      - Унынию? Я никогда не предаюсь унынию.
      - Может ли это быть! - проговорил мистер Брэнд, словно она сообщила о себе нечто неутешительное.
      - Я никогда не предаюсь унынию, - повторила Гертруда, - но иной раз бываю недоброй. Когда на меня это находит, мне всегда очень весело. Сейчас я была недоброй со своей сестрой.
      - Что вы ей сделали?
      - Наговорила много такого, что должно было ее озадачить.
      - Зачем же вы это сделали, мисс Гертруда? - спросил молодой человек.
      - Затем, что небо сегодня такое голубое!
      - Теперь вы и меня озадачили, - заявил мистер Брэнд.
      - Я всегда знаю, когда озадачиваю людей, - продолжала Гертруда. - А люди, я бы сказала, еще и не так меня озадачивают. Но, очевидно, об этом и не догадываются.
      - Вот как! Это очень интересно, - заметил, улыбаясь, мистер Брэнд.
      - Вы желали, чтобы я рассказала вам, - продолжала Гертруда, - как я... как я борюсь с собой.
      - Да, поговорим об этом. Мне столько вам надо сказать.
      Гертруда отвернулась, но всего лишь на миг.
      - Ступайте лучше в церковь, - проговорила она.
      - Вы же знаете, - настаивал молодой человек, - что я всегда стремлюсь вам сказать.
      Гертруда несколько секунд на него смотрела.
      - Сейчас этого, пожалуйста, не говорите!
      - Мы здесь совсем одни, - продолжал он, снимая свой цилиндр, - совсем одни в этой прекрасной воскресной тишине.
      Гертруда окинула взглядом все вокруг: полураскрытые почки, сияющую даль, голубое небо, на которое она ссылалась, оправдывая свои прегрешения.
      - Потому-то я и не хочу, чтобы вы говорили. Прошу вас, ступайте в церковь.
      - А вы разрешите мне сказать это, когда я вернусь?
      - Если вы все еще будете расположены, - ответила она.
      - Не знаю, добры вы или не добры, - сказал он, - но озадачить можете кого угодно.
      Гертруда отвернулась, закрыла уши ладонями. Он несколько секунд смотрел на нее, потом медленным шагом двинулся в сторону церкви.
      Некоторое время она бродила по саду безо всякой цели, смутно томясь. Благовест смолк. Тишина стояла полная. Эта молодая леди испытывала в подобных случаях особое удовольствие от сознания, что она одна, что все домашние ушли и вокруг нет ни души. Нынче и вся прислуга, как видно, отправилась в церковь - в раскрытых окнах ни разу никто не промелькнул, тучная негритянка в красном тюрбане не спускала за домом ведра в глубокий, под деревянным навесом колодец. И парадная дверь просторного, никем не охраняемого жилища была беспечно распахнута с доверчивостью, мыслимой лишь в золотом веке или, что больше к месту, в пору серебряного расцвета Новой Англии (*5). Гертруда медленно вошла в эту дверь; она переходила из одной пустынной комнаты в другую - все они были просторные, светлые, отделанные белыми панелями, с тонконогой мебелью красного дерева, со старомодными гравюрами, преимущественно на сюжеты из Священного писания, развешанными очень высоко. Приятное сознание, о котором я уже говорил, что она одна, что в доме, кроме нее, никого нет, волновало всегда воображение сей молодой леди, а вот почему - она вряд ли могла бы вам объяснить, как не может этого объяснить и повествующий о ней ваш покорный слуга. Ей всегда казалось, что она должна сделать что-то из ряда вон выходящее, должна чем-то это счастливое событие ознаменовать. Но пока она бродила, раздумывая, что бы предпринять, выпавшее ей счастье обычно подходило к концу. Сегодня она больше чем когда-либо томилась раздумьями, пока не взялась наконец за книгу. В доме не имелось отведенной под библиотеку комнаты, но книги лежали повсюду. Среди них не было запретных, и Гертруда не для того осталась дома, чтобы воспользоваться случаем и добраться до недоступных полок. Взяв в руки один из лежавших на виду томов "Тысячи и одной ночи", она вышла на крыльцо и, усевшись, раскрыла его у себя на коленях. С четверть часа она читала повесть о любви принца Камар-аз-Замана и принцессы Будур (*6); когда же, оторвавшись от книги, она подняла глаза - перед ней, как ей показалось, стоял принц Камар-аз-Заман. Прекрасный молодой человек склонился в низком поклоне - поклон был великолепен, она никогда ничего подобного не видела. Молодой человек словно бы сошел с неба; он был сказочно красив; он улыбался - улыбался совершенно неправдоподобно. Гертруда была так поражена, что несколько секунд сидела не двигаясь; потом поднялась, забыв даже заложить пальцем нужную страницу. Молодой человек стоял, держа в руках шляпу, смотрел на нее и улыбался, улыбался. Все это было очень странно.
      - Скажите, пожалуйста, - промолвил наконец таинственный незнакомец, не имею ли я честь говорить с мисс Уэнтуорт?
      - Меня зовут Гертруда Уэнтуорт, - ответила она еле слышно.
      - Тогда... тогда... я имею честь... имею удовольствие... быть вашим кузеном.
      Молодой человек был так похож на видение, что сказанные им слова придали ему еще более призрачный характер.
      - Какой кузен? Кто вы? - проговорила Гертруда.
      Отступив на несколько шагов, он оглядел дом, окинул взглядом сад, расстилающуюся даль, после чего рассмеялся.
      - Понимаю, вам это должно казаться очень странным, - сказал он.
      В смехе его было все же что-то реальное. Гертруда осмотрела молодого человека с головы до ног. Да, он был необыкновенно красив, но улыбка его застыла почти как гримаса.
      - Здесь так тихо, - продолжал он, снова приблизившись. Вместо ответа она лишь молча на него смотрела. И тогда он добавил: - Вы совсем одна?
      - Все пошли в церковь, - проговорила Гертруда.
      - Этого я и боялся! - воскликнул молодой человек. - Но вы-то меня, надеюсь, не боитесь?
      - Вы должны сказать мне, кто вы.
      - Я вас боюсь, - признался молодой человек. - Я представлял себе все совсем иначе. Думал, слуга вручит вам мою визитную карточку, и, прежде чем меня впустить, вы посовещаетесь и установите, кто я такой.
      Гертруда раздумывала - раздумывала с таким стремительным упорством, что это дало положительный результат, который, очевидно, и был ответом дивным, восхитительным ответом на томившее ее желание, чтобы с ней что-то произошло.
      - Я знаю, знаю! - сказала она. - Вы приехали из Европы.
      - Мы приехали два дня назад. Значит... вы о нас слышали и в нас верите?
      - Мы представляли себе довольно смутно, - сказала Гертруда, - что у нас есть родственники во Франции.
      - И вам никогда не хотелось нас увидеть?
      Гертруда ответила не сразу.
      - Мне хотелось.
      - Тогда я рад, что застал дома вас. Нам тоже хотелось вас увидеть, и мы взяли и приехали.
      - Ради этого? - спросила Гертруда.
      Молодой человек, все так же улыбаясь, огляделся по сторонам.
      - Да, пожалуй что, ради этого. Мы не очень вам будем в тягость? спросил он. - Впрочем, не думаю... право же, не думаю. Ну, и, кроме того, мы любим странствовать по свету и рады любому предлогу.
      - Вы только что приехали?
      - В Бостон - два дня назад. В гостинице я навел справки о мистере Уэнтуорте. Вероятно, это ваш батюшка? Мне сообщили, где он живет; как видно, он достаточно известен. И я решил нагрянуть к вам безо всяких церемоний. Так что нынче, в это прекрасное утро, меня наставили на правильный путь и велели не сходить с него, пока город не останется позади. Я отправился пешком, мне хотелось полюбоваться окрестностями. Я все шел, шел - и вот я здесь, перед вами. Отшагал я немало.
      - Семь с половиной миль, - сказала мягко Гертруда.
      Теперь, когда молодой человек оказался из плоти и крови, она ощутила вдруг, что ее пробирает смутная дрожь. Гертруда была глубоко взволнована. Еще ни разу в жизни она не разговаривала с иностранцем, но часто и с упоением об этом мечтала. И вот он здесь, перед ней, порожденный воскресной тишиной и предоставленный в полное ее распоряжение! Да еще такой блестящий, учтивый, улыбающийся. Тем не менее, сделав усилие, она взяла себя в руки, напомнила себе, что как хозяйка дома должна оказать ему гостеприимство.
      - Мы очень... очень вам рады. Пойдемте в дом, прошу вас.
      Она двинулась по направлению к открытой двери.
      - Значит, вы не боитесь меня? - снова спросил молодой человек, рассмеявшись своим беззаботным смехом.
      Несколько мгновений она раздумывала, потом ответила:
      - Мы не привыкли здесь бояться...
      - Ah, comme vous devez avoir raison! [И вы, несомненно, правы! (фр.)] воскликнул молодой человек, глядя с одобрением на все вокруг.
      Впервые в жизни Гертруда слышала так много произнесенных подряд французских слов. Они произвели на нее сильное впечатление. Гость шел следом за ней и, в свою очередь, смотрел не без волнения на эту высокую привлекательную девушку в накрахмаленном светлом муслиновом платье. Войдя в дом, он при виде широкой белой лестницы с белой балюстрадой приостановился.
      - Какой приятный дом, - сказал он. - Внутри он еще больше радует глаз, чем снаружи.
      - Приятнее всего здесь, - сказала Гертруда, ведя его за собой в гостиную - светлую, с высоким потолком, довольно пустынную комнату, где они и остановились, глядя друг на друга. Молодой человек улыбался еще лучезарнее; Гертруда, очень серьезная, тоже пыталась улыбнуться.
      - Думаю, вам вряд ли известно мое имя, - сказал он. - Меня зовут Феликс Янг. Ваш батюшка доводится мне дядей. Моя матушка была его сводной сестрой; она была старше его.
      - Да, - сказала Гертруда, - и она перешла в католичество и вышла замуж в Европе.
      - Я вижу, вы о нас знаете, - сказал молодой человек. - Она вышла замуж, а потом умерла. Семья вашего отца невзлюбила ее мужа. Они считали его иностранцем. Но он не был иностранцем. Хотя мой бедный отец и явился на свет в Сицилии, родители его были американцы.
      - В Сицилии? - повторила полушепотом Гертруда.
      - Жили они, правда, всю жизнь в Европе. Но настроены были весьма патриотично. И мы тоже.
      - Так вы сицилиец? - сказала Гертруда.
      - Ни в коем случае! Постойте, давайте разберемся. Родился я в небольшом селении - очень славном селении - во Франции. Сестра моя родилась в Вене.
      - Значит, вы француз, - сказала Гертруда.
      - Избави бог! - вскричал молодой человек.
      Гертруда вскинула голову и так и приковалась к нему взглядом. Молодой человек снова рассмеялся.
      - Я готов быть французом, если вам этого хочется.
      - Все-таки вы в некотором роде иностранец, - сказала Гертруда.
      - В некотором роде да, пожалуй. Но хотел бы я знать, в каком? Боюсь, мы так и не удосужились решить этот вопрос. Видите ли, есть такие люди на свете, которые на вопрос о родине, вероисповедании, занятиях затрудняются ответом.
      Гертруда смотрела на него не отрываясь. Она не предложила ему сесть. Она никогда о таких людях не слышала; ей не терпелось услышать о них.
      - Где же вы живете? - спросила она.
      - И на этот вопрос они затрудняются с ответом, - сказал Феликс. Боюсь, вы сочтете нас попросту бродягами. Где только я не жил - везде и всюду. Мне кажется, нет такого города в Европе, где бы я не жил.
      Гертруда украдкой глубоко и блаженно вздохнула. Тогда молодой человек снова ей улыбнулся, и она слегка покраснела. Чтобы не покраснеть еще сильнее, она спросила, не хочется ли ему после долгой прогулки что-нибудь съесть или выпить, рука ее невольно опустилась в карман и нащупала там оставленный ей сестрой ключик.
      - Вы были бы добрым ангелом, - сказал он, на мгновение молитвенно сложив руки, - если бы облагодетельствовали меня стаканчиком вина.
      Она улыбнулась, кивнула ему и в то же мгновение вышла из комнаты. Вскоре она возвратилась, неся в одной руке большой графин, а в другой блюдо с огромным круглым глазированным пирогом. Когда Гертруда доставала этот пирог из буфета, ее вдруг пронзила мысль, что Шарлотта предназначала его в качестве угощения мистеру Брэнду. Заморский родственник рассматривал блеклые, высоко развешанные гравюры. Услыхав, что она вошла, он повернул голову и улыбнулся ей так, словно они были старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки.
      - Вы сами мне подаете? - проговорил он. - Так прислуживают только богам.
      Гертруда сама подавала еду многим людям, но никто из них не говорил ей ничего подобного. Замечание это придало воздушность ее походке, когда она направилась к маленькому столику, где стояло несколько изящных красных бокалов с тончайшим золотым узором, которые Шарлотта каждое утро собственноручно протирала. Бокалы казались Гертруде очень красивыми, и ее радовало, что вино хорошее, это была превосходная мадера ее отца. Феликс нашел, что вино отменное, и с недоумением подумал, почему ему говорили, будто в Америке нет вина. Гертруда отрезала ему громадный кусок пирога и снова вспомнила о мистере Брэнде. Феликс сидел с бокалом в одной руке, куском пирога в другой - пил, ел, улыбался, болтал.
      - Я ужасно голоден, - сказал он. - Устать я не устал, я никогда не устаю, но ужасно голоден.
      - Вы должны остаться и пообедать с нами, - сказала Гертруда. - Обед в два часа. К этому времени они возвратятся из церкви, и вы познакомитесь со всеми остальными.
      - Кто же эти остальные? - спросил молодой человек. - Опишите мне их.
      - Вы сами их увидите. Расскажите мне лучше о вашей сестре.
      - Моя сестра - баронесса Мюнстер, - сказал Феликс.
      Услышав, что его сестра баронесса, Гертруда встала с места и несколько раз медленно прошлась по комнате. Она молчала, обдумывала то, что он ей сказал.
      - Почему она тоже не приехала? - спросила она.
      - Она приехала, она в Бостоне, в гостинице.
      - Мы поедем и познакомимся с ней, - сказала, глядя на него, Гертруда.
      - Она просит вас этого не делать! - ответил молодой человек. - Она шлет вам сердечный привет; она прислала меня известить вас о ее прибытии. Она явится сама засвидетельствовать почтение вашему батюшке.
      Гертруда почувствовала, что снова дрожит. Баронесса Мюнстер, которая прислала этого блестящего молодого человека "известить о ее прибытии", которая явится сама, как к царю Соломону царица Савская (*7), "засвидетельствовать почтение" скромному мистеру Уэнтуорту, - столь важная персона предстала в воображении Гертруды со всей волнующей неожиданностью. На мгновение она совсем потерялась.
      - А когда ваша сестра явится? - спросила она наконец.
      - Как только вы пожелаете... хоть завтра. Она жаждет вас увидеть, ответил, желая быть любезным, молодой человек.
      - Да, завтра, - сказала Гертруда; ей не терпелось его расспросить, но она не очень хорошо представляла себе, чего можно ожидать от баронессы Мюнстер. - Она... она... она замужем?
      Феликс доел пирог, допил вино; встав с кресла, он устремил на Гертруду свои ясные выразительные глаза.
      - Она замужем за немецким принцем, Адольфом Зильберштадт-Шрекенштейн. Правит не он, он младший брат.
      Гертруда смотрела на Феликса во все глаза; губы у нее были полуоткрыты.
      - Она... она _принцесса_? - спросила она.
      - О нет, - сказал молодой человек. - Положение ее весьма своеобразно, брак морганатический.
      - Морганатический?
      Бедная Гертруда впервые слышала эти имена, эти слова.
      - Видите ли, так называется брак между отпрыском правящей династии... и простой смертной. Бедняжке Евгении присвоили титул баронессы - это все, что было в их власти. Ну, а теперь они хотят этот брак расторгнуть. Кронпринц Адольф, между нами говоря, простофиля; но у его брата, а он человек умный, есть насчет него свои планы. Евгения, естественно, чинит препятствия; но, думаю, не потому, что принимает это близко к сердцу, моя сестра - женщина очень умная и, я уверен, вам понравится... но она хочет им досадить. Итак, сейчас все en Fair [повисло в воздухе (фр.)].
      Легкий, жизнерадостный тон, каким гость поведал эту мрачно-романтическую историю, поразил Гертруду, но вместе с тем до некоторой степени польстил ей - польстил признанием за ней ума и прочих достоинств; Она была во власти самых разнообразных ощущений, и наконец то, которое одержало верх, облеклось в слова.
      - Они хотят расторгнуть ее брак? - спросила она.
      - Судя по всему, да.
      - Не считаясь с ее желанием?
      - Не считаясь с ее правами.
      - Наверное, она очень несчастна? - сказала Гертруда.
      Гость смотрел на нее, улыбаясь; он поднес руку к затылку и там ее на мгновение задержал.
      - Во всяком случае, так она говорит, - ответил он. - Вот и вся ее история. Она поручила мне рассказать ее вам.
      - Расскажите еще.
      - Нет, я предоставлю это ей самой. Она это сделает лучше.
      Гертруда снова в волнении вздохнула.
      - Что ж, если она несчастна, - сказала она, - я рада, что она приехала к нам.
      Гертруда настолько была всем этим поглощена, что не услышала шагов на крыльце, хотя шаги эти всегда узнавала; только когда они раздались уже в пределах дома, то привлекли наконец ее внимание. Она тут же посмотрела в окно: все возвращались из церкви - отец, сестра, брат и кузен с кузиной, которые обычно по воскресеньям у них обедали. Первым вошел мистер Брэнд; он опередил остальных, так как, очевидно, был все еще расположен сказать ей то, что она не пожелала выслушать час тому назад. Отыскивая ее глазами, он вошел в гостиную. В руке у него были две маленькие книжечки. При виде собеседника Гертруды он замедлил шаг и, глядя на него, остановился.
      - Это кузен? - спросил Феликс.
      Тогда Гертруда поняла, что должна его представить, но слух ее был переполнен услышанным, и уста, будучи, как видно, с ним заодно, произнесли:
      - Это принц... принц Зильберштадт-Шрекенштейн.
      Феликс расхохотался, а мистер Брэнд смотрел на него, застыв на месте, между тем как за его спиной выросли в открытых дверях успевшие к этому времени войти в дом и все остальные.
      3
      В тот же вечер за обедом Феликс Янг докладывал баронессе Мюнстер о своих впечатлениях. Она видела, что он возвратился в наилучшем расположении духа. Однако обстоятельство это не являлось, по мнению баронессы, достаточным поводом для ликования. Она не слишком доверяла суждениям своего брата. Его способность видеть все в розовом свете была так неумеренна, что набрасывала тень на этот прелестный тон. Все же в отношении фактов ей казалось, на него можно было положиться, и потому она изъявила готовность его выслушать.
      - Во всяком случае, тебе, как видно, не указали на дверь, - проговорила она. - Ты отсутствовал часов десять, не меньше.
      - Указали на дверь! - воскликнул Феликс. - Да они встретили меня с распростертыми объятиями, велели заклать для меня упитанного тельца (*8).
      - Понимаю, ты хочешь этим сказать, что они - сонм ангелов.
      - Ты угадала; они в буквальном смысле сонм ангелов.
      - C'est bien vague [это довольно неопределенно (фр.)], - заметила баронесса. - С кем их можно сравнить?
      - Ни с кем. Они несравнимы, ты ничего подобного не видела.
      - Премного тебе обязана, но, право же, и это не слишком определенно. Шутки в сторону, они были рады тебе?
      - Они были в восторге. Это самый торжественный день моей жизни. Со мной никогда еще так не носились - никогда! Веришь ли, я чувствовал себя важной птицей. Моя дорогая сестра, - продолжал молодой человек, - nous n'avons qu'a nous tenir [нам нужно только не терять выправки (фр.)], и мы будем там звезды первой величины.
      Мадам Мюнстер посмотрела на него, и во взгляде ее мелькнула ответная искра. Она подняла бокал и пригубила.
      - Опиши их. Нарисуй картину.
      Феликс осушил свой бокал.
      - Итак, это небольшое селение, затерявшееся среди лугов и лесов; словом, глушь полнейшая, хотя отсюда совсем недалеко. Только, доложу я тебе, и дорога! Вообрази себе, моя дорогая, альпийский ледник, но из грязи. Впрочем, тебе не придется много по ней разъезжать. Они хотят, чтобы ты приехала и осталась у них жить.
      - Ах, так, - сказала баронесса, - они хотят, чтобы я приехала и осталась у них жить? Bon! [Прекрасно! (фр.)]
      - Там совершенная первозданность, все неправдоподобно естественно. И удивительно прозрачный воздух, и высокое голубое небо! У них большой деревянный дом, нечто вроде трехэтажной дачи - очень напоминает увеличенную нюрнбергскую игрушку (*9). Это не помешало некоему джентльмену, который обратился ко мне с речью, называть его "старинным жилищем", хотя, право, вид у этого старинного жилища такой, будто оно только вчера построено.
      - У них все изящно? Со вкусом?
      - У них очень чисто; но нет ни пышности, ни позолоты, ни толпы слуг, и спинки кресел, пожалуй, излишне прямые. Но есть можно прямо с пола и сидеть на ступеньках лестницы.
      - Это, конечно, завидная честь и, вероятно, там не только спинки кресел излишне прямые, но и обитатели тоже?
      - Моя дорогая сестра, - ответил Феликс, - обитатели там прелестны.
      - В каком они стиле?
      - В своем собственном. Я бы определил его как старозаветный, патриархальный; ton [тон (фр.)] золотого века.
      - У них только ton золотой и ничего больше? Есть там какие-нибудь признаки богатства?
      - Я бы сказал - там богатство без признаков. Образ жизни скромный, неприхотливый; ничего напоказ и почти ничего - как бы это выразить? - для услаждения чувств; но предельная aisance [непринужденность (фр.)] и уйма денег - не на виду, - которые извлекаются в случае надобности без всякого шума и идут на благотворительные цели, на ремонт арендного имущества, на оплату счетов врачей и, возможно, на приданое дочерям.
      - Ну, а дочери, - спросила мадам Мюнстер, - сколько их?
      - Две, Шарлотта и Гертруда.
      - Хорошенькие?
      - Одна хорошенькая, - сказал Феликс.
      - Которая же?
      Молодой человек молча смотрел на свою сестру.
      - Шарлотта, - сказал он наконец.
      Она посмотрела на него в свою очередь.
      - Все ясно. Ты влюбился в Гертруду. Они, должно быть, пуритане до мозга костей; веселья там нет и в помине.
      - Да, веселья там нет. Люди они сдержанные, даже суровые, скорее меланхолического склада; на жизнь они смотрят очень серьезно. Думаю, что у них не все обстоит благополучно. То ли их гнетет какое-то мрачное воспоминание, то ли предвидение грядущих бед. Нет, эпикурейцами их не назовешь. Мой дядюшка, мистер Уэнтуорт, человек высокой нравственности, но вид у бедняги такой, будто его непрерывно пытают, только не поджаривают, а замораживают. Но мы их взбодрим. Наше общество пойдет им на пользу. Расшевелить их будет очень нелегко, но в них много душевной доброты и благородства. И они готовы отдать должное своему ближнему, признать за ним ум, талант.
      - Все это превосходно, - сказала баронесса, - но мы, что ж, так и будем жить затворниками в обществе мистера Уэнтуорта и двух этих молодых женщин - как, ты сказал, их зовут, Дебора и Гефсиба? (*10)
      - Там есть еще одна молодая девушка, их кузина, прехорошенькое создание; американочка до кончиков ногтей. Ну и, кроме того, существует еще сын и наследник.
      - Прекрасно, - сказала баронесса. - Вот мы добрались и до мужчин. Каков он, этот сын и наследник?